Разрушитель. Чужая империя

Григорий Грошев

Разрушитель. Чужая империя

Глава 1. Дыхание

– Смотри, дышит! – услышал я возбуждённый голос. – А я думал, он сдох!

– У нас чёрта с два сдохнет, – ответил второй голос, более спокойный и уверенный в себе.

Первое, что я ощутил – дикий холод. Дичайший! Он словно пробирал до костей, до последней клеточки тела. Второе – запах табака. Отвратительный, мерзкий. Терпеть не могу сигареты и табачный дым. Видели бы вы, что происходит с лёгкими курильщика! Я наблюдал один раз, в морге, после чего желание дымить у меня улетучилось. Сочетание было отвратительным – холод и табачный дым.

– А всё равно – сдохнет, – пробурчал первый голос. – Не довезём.

– Я тебе сдохну! – рявкнул второй. – Довезём. Только надоть в чувство привести.

После этого к холоду и табачному дыму добавился третий неприятный компонент. Шлепки по щекам. Деваться было некуда, и я с трудом разодрал глаза. Разблокировал. Прозрел. Врубился. Думаю, усилий было потрачено примерно столько же, сколько расходует качок на жим лёжа. Вот скажите честно, вам нравятся эти безразмерные мышцы-банки? Мне – нет.

Теперь два слова о ситуации, которая предстала перед моим взором. Я снова находился в непонятном месте и в неведомом мне времени. Снова смотрел на мир чужими глазами. Как я это понял – понятия не имею. Но мне это было очевидно. Я вновь занял чужое тело. И в этот раз ситуация была ещё хуже.

– Жив, курилка? – спросил мужчина, тот самый обладатель первого голоса. – Как поплавал, а?

На меня смотрел полицейский в заношенном кителе. Клянусь, я бы удивился, если бы на его месте оказался кто-то другой. Шахтёр, медик или военный. И почему мне так везёт на полицейских? Этот человек не имел никаких особых примет, разве что – аккуратные усы и бородку. Хотя память на форму у меня так себе, но отчего-то я вспомнил Следака из предыдущего пробуждения. Вот только на нём форма лучше сидела.

– Встать! – рявкнул второй.

Тот самый человек, который не хотел отпускать меня в мир иной. Тоже полицейский. Худой, высокий, с несколько приплюснутым лбом. И если первый коп в целом был доброжелательным, то второй – весьма и весьма неприятным. Холод несколько отступил, но меня всё равно продолжало трясти. Понять, какое время года на улице, было невозможно.

– Это из-за тебя я в воду прыгнул, – злобно сказал второй. – Что, решил сам себе приговор вынести? Чёрта с два! Приговор у нас выносит суд, а приводит в исполнение полиция. Усёк?!

Странно было слышать, что он плавал, ведь одежда копа была сухой. Волос на голове у него не было (как и усов), поэтому проверить его утверждение сходу было трудно. А вот моя одежда была мокрой – вне всяких сомнений. Видимо, в этом и была причина нечеловеческого холода, что сковал мои руки и ноги. Как будущий медик я машинально отметил, что больного (то есть меня) нужно срочно согреть.

– Я… Я ничего не помню… – прошептал им, и вновь не узнал свой голос.

Сухой, хриплый, надломленный. По тембру – совсем чужой, не похожий на Семёна. Это лишь укрепило подозрение в том, что я занял чужое тело. Стал копаться в памяти… Не помнил ничего, что было после разговора с Тимофеем. Раз – и я уже лежу здесь. Мокрый, замёрзший и под конвоем.

– Хватит дудку валять! – кричал «пловец». – Я тебе сейчас воспоминания освежу.

Я продолжал лежать, не обращая внимания на его угрозы. Хорошо бы посмотреть на себя в зеркало. Последнее, что я помнил перед пробуждением – это глаза Тимофея. Они светились нездоровым энтузиазмом. И зачем я только сказал ему «да»? Как заведено в этом фантастическом мире, меня ни о чём не предупредили. Ни о переносе в другую часть света, ни о контакте с ледяной водой.

– Вставай! – рявкнул лысый коп. – Ну!

И свои слова он подкрепил увесистым ударом в ягодичную мышцу. Я подумал, что раньше он играл в футбол. Почему? Просто своим ударом он не затронул кость, зато заставил мышцы дрожать. Первый полицейский, с усами, посмотрел на него неодобрительно и попытался поставить меня на ноги. Я весь дрожал от холода, зубы стучали.

– Куда ж ты, в кандалах прыгать решил? – причитал он. – Утопиться удумал? Эх, Гриня…

Ну что ж, по крайней мере, я знал своё новое имя. Гриня. Ну что ж, звучит! Вариантов полного имени было немного: Григорий. Других я и не знал. Второй полицейский тоже взял меня за плечо и помог подняться. Я увидел берег реки, бесконечный осенний пейзаж, простирающийся вдаль. Когда полицейские развернули меня, то взору открылась насыпь, железная дорога и длинный-длинный поезд.

– Холодно… – прошептал я чужим голосом, продолжая отбивать чечётку зубами.

– Ничего, Гриня, сейчас согреешься, – сказал усатый полицейский.

Чувствительность к ногам и рукам постепенно возвращалась. Но сил было недостаточно, чтобы взобраться по насыпи из щебня. На помощь двум полицейским подбежал солдат в зелёной форме. Он схватил меня за шиворот и понёс, словно кота. Втроём мужики кое-как подвели меня к поезду, а затем – помогли забраться внутрь.

– Это всё ты! – ругался лысый полицейский, выговаривая военному. – Ты виноват, дурья твоя башка. Если я заболею и умру, буду к тебе с того света являться.

– Товарищ капитан, виноват-с! – отвечал солдат. – Он сигарету попросил, господин полицейский. И на реку посмотреть. Воздухом подышать. Я только чуть-чуть приоткрыл дверь. На два пальца. А он…

– Тьфу! – плевался усатый коп. – Это же Гриня, рецидивист. Ты хоть ведаешь, куда мы его везём?

– Знамо, в Соликамск, – произнёс солдат. – В «Белого голубя». Не губите, мужики.

– Какие мы тебе мужики! – возмутился лысый. – Я, между прочим, дворянин. Дворянин! Пусть из ссыльных происхожу. Доедем до острога – так и знай, напишу кляузу. Самую гнусную кляузу!

В поезде было не просто тепло, а жарко. Я подполз к печке, от которой шёл красноватый свет, и протянул руки. На запястьях действительно были кандалы. Божественное тепло постепенно проникало внутрь моего тела. Наполняло энергией, силой. Но по мере того, как я согревался, конечности стали нестерпимо болеть. Обморожение! Как же я оказался в воде? И сколько там провёл?

– И кто я теперь? – спросил вслух незнакомым голосом.

Полицейские рассмеялись. Я продолжал рассматривать устройство кандалов. Грубые металлические обручи обхватили запястья, от них вниз уходила цепь. Снизу такие же обручи были на обеих голенях. Как я ни крутился, увидеть замочную скважину не смог. А ведь она должна быть. Одежда оказалась мокрой насквозь. Через некоторое время, когда я согрелся, то смог сесть. На ногах были такие же обручи: именно к ним шла цепь.

– Ты – Гришка Безымянный, – сказал усатый коп. – Что, совсем голову отбил, убивец? Да твоими приговорами можно выложить всю дорогу от Петербурга к Москве. И обратно.

– Ничего не помню, – покачал я головой. – Ничего.

В этом, конечно, была лишь половина правды. Я ничего не знал о судьбе Гришки Безымянного. Да и знать не мог! Мне уже доводилось отвечать за грехи занятого тела. В прошлый раз это едва не закончилось смертью. Но, по всей видимости, долги переходили по наследству.

Память о двух других телах, которые я занимал некоторое время, сохранилась. Это Лёша, московский студент-медик. То время мне вообще казалось сном, несбыточной фантазией. Я ли это был? И Семён Частный, московский бомж, который прятался от злопамятного брата своей бывшей девушки. Я ещё в предыдущей инкарнации перестал понимать, что реально, а что – нет.

– Ничего, в остроге ему быстро мозги вправят, – произнёс лысый полицейский. – Там такая голубятня, что боже упаси. Истинный монастырь покаяния. Тебе же говорили, Петруша, что Гриня наш дважды сбегал. Дважды драпа давал!

– Да куда бы он побежал… – оправдывался солдат. – Кругом – степь и вода. Степь и вода.

– В воду и ушёл, – назидательно сказал усатый. – Кабы не был он таким важным воробьём – хай бы себе и тонул. Но велено ж было – довезти. Довезти целым и подсадить к другим голубям.

– Живым! – рявкнул лысый. – А по твоей милости, Петруша, он чуть богу душу не отдал. Но ты глянь, до чего живучий. И воды нахлебался, и вымерз весь. А на тебе, сидит, лучики ловит. Тьфу! Понять не могу, с какого недосыпа наша Матушка с такими отбросами возится? Пулю в висок – и вся недолга.

От его слов у меня опять холод по коже пробежал. Лысый поставил на металлическую печку чайник, брезгливо обойдя моё новое тело. Что и говорить, дворянин! Я так и сидел, пытаясь согреться. Некоторое время мы ехали молча. От вибрации чайник подскакивал, и я боялся, что он упадёт на меня. Как вдруг…

– Хватай и бей, – услышал я голос. – Хватай и бей.

– Кто говорит?! – вскричал я и оглянулся.

Двое полицейских и военный посмотрели на меня с недоумением. Лысый даже перекрестился, но ничего не ответил. Через некоторое время из носика чайника пошёл пар. Потом я сидел и смотрел, как полицейские вместе с военным пили из кружек отвар. Я тоже протянул свои руки в металлических обручах. Мне по-прежнему было холодно. Вот только лысый полицейский не оценил мою просьбу.

– Кипяточка могу только в ладони плеснуть, – предупредил он. – И ничего мне за это не будет.

Когда полицейские отошли и сели на скамейку, ко мне приблизился солдат. Он вложил в мои ладони свою металлическую кружку и сказал:

– Пей, Гриня. А то точно чахотку подцепишь.

– Спасибо, – ответил я и с жадностью схватил кружку.

Чай пах чабрецом и прогревал до костей. Покалывание в кончиках пальцев усилилось. По всей вероятности, обморожение было существенным. Я вспомнил, что в последнюю свою инкарнацию умел лечить руками. Сосредоточился. На краю периферического зрения по-прежнему было две шкалы: синяя и красная. Подумал, что стоило бы проверить свои магические способности.

Если я так и оставался колдуном, то вырваться на свободу было нетрудно. По мере того, как я согрелся окончательно, мысли прояснились. Итак, Тимофей забросил меня в другое пространство (а может и время) с лишь одному ему известной целью. Мне он не объяснил ничего. Только спросил согласие. И почему я сказал ему «да»? Нужно было остаться в том самом Укрытии, возле Валуна… Там, по крайней мере, я не был злостным рецидивистом.

– Долго нам ещё ехать? – спросил солдата.

– Ты от него отойди! – рявкнул лысый коп. – Он тебя под монастырь подведёт, не сомневайся.

– Ещё пара сотен вёрст, – ответил военный, не слушая опытного коллегу. – Ты зачем выпрыгнул, а? Да ещё так ловко? Это сальто называется, так?

В голосе солдата я слышал восхищение. Да, он неприкрыто завидовал той ловкости, с которой Гриня едва не вырвался на свободу. Возможно, солдатик тоже хотел спрыгнуть с поезда, на ходу. Но смелости ему на это едва ли хватало. На стене я увидел кусок зеркала: кто-то приладил его за металлической скобой.

Я встал и посмотрел на себя. Удивлению не было предела! Передо мной был… Тот самый Семён! Хотя и отличия имелись: отметины от шрамов на лице, хищный оскал. И всё же, глаза, нос, рот – всё это было очень похожим. Просто брат-близнец какой-то! Я думал, таких совпадений не бывает.

– Смотри-ка, в себя пришёл! – рявкнул лысый полицейский. – Любоваться собою начал-с! Сейчас в камеру отведём. А там холодно, как в могиле!

– Не надо, – попросил я. – Правда, ничего не помню. Как вас зовут хоть?

– А нас не надо никуда звать, – ответил вместо своего товарища усатый коп. – Ежели хочешь чего, то и говори: господин полицейский, разрешите обратиться. Также следует называть свою фамилию и имя, дату приговора Её Величества императорского суда. И срок.

– И это, Гриня… – продолжил лысый. – Ты уж прости, но мы тебе не верим. Злобное ты существо. Подонок. Как тебя только земля носит?

– Я тоже вам не верю, – ответил ему. – Если вы, господин полицейский, за мной в воду ныряли, то почему у вас форма сухая?

– Да потому что я её снял, дурья твоя башка, – ответил лысый. – Как бы я тебя со дна поднял в мокром мундире? Это же чистая шерсть, дурья твоя башка! Как водой пропитается, непременно на дно утащит.

– А сапоги? – спросил я.

– Новые, форменные! – рявкнул лысый коп. – Да они дороже стоят, чем ты!

Значит, он разделся на берегу, наблюдая за моим погружением, и лишь после этого бросился в воду. Хитро. Сколько же времени провёл в реке Гриня? И как он вообще выжил после такого заплыва?

– Напрасно ты Старого обижаешь, – покачал головой усатый. – Он, ежели хочешь знать, спортом занимался. На играх Королевских выступал. Это тебе не хухры-мухры. Даже занял почётное второе место. С конца, правда.

– А в воду вошёл, как дельфин, – мечтательно протянул Петруша. – Какая грация…

Лысый полицейский ничего не ответил, а лишь продолжил попивать чай. Должно быть, мне нужно было сказать ему «спасибо». Поблагодарить за чудесное спасение. Но язык в эту сторону отчего-то не поворачивался. Я понимал, что за всеми событиями стоит какой-то план Тимофея. Вот уж, где актёр! Как он искусно выдавал себя за бездомного! Даже Григорий Бесстужев ему поверил.

– Я… Я прошу прощения, – выдавил из себя. – Наверно, хотел утонуть. Умереть. Теперь ничего не помню. Спасибо, что не дали мне утонуть, господин полицейский.

Люди в форме отчего-то засмеялись. Даже спокойный Пловец (так я решил звать лысого) хохотал, словно я сказал нечто очень смешное. Петруша лишь улыбался. Я прямо чувствовал, что он меня жалеет и сочувствует. Да уж, добрейшей души человек.

– Ты смотри, головой приложился, – произнёс Старый. – Об дно, что ли? Ты ж не достал до него, пакостник. Надо будет в его личное дело черкануть. Гриня извинился! И спасибо сказал.

– Да, событие, – согласился Пловец. – Может, он ещё и на путь выправления встанет?

– Ну не встанет, так ляжет, – резюмировал Старый. – В «Голубятне» и не таких ломают.

Плотная роба, которую я носил, никак не хотела сохнуть. Должно быть, её нужно было снять и куда-нибудь повесить. Но как это сделать в кандалах? Хорошо хоть, что мне не хотелось в туалет. И как только узники справляют свои физиологические потребности? Вопросов было много. А главный из них: что теперь делать? Положение заключённого меня категорически не устраивало.

– А какой у меня срок? – спросил своих сопровождающих.

– Поэна Капиталис, – ехидно сказал Пловец. – Или, как принято говорить у юристов: высшая мера.

Ноги подогнулись. Тело, которое только недавно мёрзло, бросило в жар. Глаза мои полезли на лоб, а дыхание перехватило. Наблюдая за охватившим меня ужасом, солдатик вздохнул. По всей вероятности, суровый приговор был известен всем, кроме меня. Пловец, заметив мой неподдельный страх, широко улыбнулся.

– И что же я такое совершил? – спросил дрожащим голосом. Умирать мне отчаянно не хотелось.

– Ты лучше скажи, Гриня, чего ты не совершал, – назидательно произнёс Пловец. – Банки грабил? Грабил. Дворян пытал? Пытал. А одного даже забил. До смерти! Ты, выродок разночинный, настоящего аристократа умертвил в муках. Да я бы за такое…

– Матушка подобные приговоры выносить не велит-с, да ты вынудил. Вынудил! – поддакнул ему Старый. – И Её же милостию будешь ходить по земле своими грязными ногами. Покуда она не решит…

– Что не решит? – прошептал я.

– Что время пришло, – закончил мысль Старый. – А что ты думал, всё так просто? Так гладко? Пулю в лоб – и вуаля? Нет, дорогой Гриня. Будешь ты жить и бояться. Бояться и жить! А Матушка всё помнит. У ней мозг – нечеловеческий. Аки компьютер американский. Макшинтож, слышал про такое чудо?

– Угу, – буркнул я и машинально поправил. – Только «Макинтош».

– Никак и такое похищал? – восхитился Старый. – Расскажи, как ента штуковина работает. Я только в кино видел.

– Не включал, – буркнул я.

После таких новостей разговаривать ни с кем не хотелось. Я не только попал в тело преступника, но и должен был умереть. Что же такого натворил этот настоящий Григорий? Кого он пытал? Кого убивал?

– Всё трендят, – раздался в голове голос. – Кроме того, что смертушка близенько-близенько.

Ну и нравы в этой империи! Если сказанное было правдой, то пытка преступников действительно была изощрённой. Если вдуматься, то один раз умереть легче, чем всё время жить в страхе. Впрочем, гибель в мои планы не входила. И, вероятно, не только в мои. Я внезапно подумал, что вполне мог бы убить их всех. Всех троих. И ещё больше – кто станет на моём пути. И…

– Ты глянь, глянь! – рявкнул Старый, вскакивая с лавки. – Петруша, а-ну, отойди!

– Что случилось? – удивился военный.

– Ты глянь, как у него глаза загорелись! – продолжал полицейский. – Сказано ж тебе: рецидивист. Упырь!

Его слова меня отчего-то не обидели, а развеселили. Я улыбнулся – криво, одним лишь уголком губ. Да уж, должно быть, от этих перемещений пострадала психика. Откуда у меня в голове такая мысль – убить полицейских? И военного? Но стоило только прокрутить её в мозгу, как он стал услужливо предлагать варианты уничтожения противников.

– Значит, так, – раздался в голове незнакомый голос. – Вот этого романтика – головой в печь. Со всей одури. Чтобы черепуха треснула. Хватаешь у него штык-нож. И – метким броском в лысого. Он опасный. Только он опасный из троицы ентой. А потом, тут же, врукопашную: на жирдяя. Тот покуда кабуру свою расстегнёт, ты уже в дамки выйдешь. Ну или сдохнешь. А где наша не пропадала?

Я в ужасе крутил головой, пытаясь обнаружить источник шума. Вот это дела! Мало того, что я путешествовал между мирами. Мало того, что занимал чужие тела, будто костюмы или автомобили. Так у меня ещё и крыша отъехала! Начисто! Удивлял говор внутреннего голоса. Например, я прекрасно знал, как говорить и писать слово «кобура». Но он произносил именно так: «кабура», с ударением на первый слог.

– Ну ты гуманист, – продолжал голос. – Ладно. Скоро начнёшь слушать меня. А то оба сгинем. В смысле, я сгину. Тебя-то и не, поди.

– А ты кто? – мысленно спросил я.

– Гриня, – вздохнул он. – Был. Таперича ты – Гриня.

– Ничего не помню и не понимаю, – подумал. – Как я твоё тело занял, бандит?

– А шоб я знал, – ответил настоящий Григорий. – Дело так было. Солдатик дверь открыл – на палец. Я его толкнул, он рухнул. Тут же – сдвинул дверь. Шаг, качусь. Весь сжался. Гляжу – река, но край виден. Бегу. Ну, как бегу? В кандалах побегай, ага. Нырнул – думаю, выплыву куда. А чувствую – тону. Ухожу. И тут – свет. Мужик такой бородатый, с волосами длинными. И спрашивает: жить хочешь? Баю ему – да. Ну он… И всё. И тебе отдал моё туловище, значится…

Эту информацию нужно было переварить. Я задал ещё несколько вопросов по поводу света и бородатого мужика. По всему выходило, что это был Тимофей. Он, вероятно, мог менять своё обличье. Вот только как он перенёсся так далеко от Москвы? Название города, Соликамск, было мне знакомо. И, кажется, он находился в сотнях километров от места моей последней инкарнации.

– Нельзя никого убивать, – пожурил я Гриню. – Я – врач. Доктор!

– Нельзя, но можно, – буркнул предыдущий владелец тела. – Научу. Коли лепила, так знаешь, как кровь выпускать.

Колёса поезда продолжали мерно отстукивать ритм. Я снова уселся у печки и опёрся спиной в стенку. Тепло согрело меня, и я уснул. Лишь одно я мог сказать с уверенностью. Больше я не хотел быть безвольным наблюдателем. Теперь мне хотелось побеждать. Уж не знаю, что так подействовало на меня: новое тело или те унижения, что я перенёс за последние недели в теле бомжа.

Я решил выбраться из тюрьмы и сбежать. И больше никогда не вести дел ни с антимагами Григория Бесстужева, ни с бесноватым Тимофеем. Но как это сделать? Задача выглядела невыполнимой. Скажу больше: уже скоро её стало сильно затруднять одно обстоятельство.

Глава 2. Вечер… в избу

Ритмичный стук колёс убаюкивал, но спать на жёстком полу было жутко неудобно. Вероятно, этот вагон был чем-то вроде комнаты отдыха для конвоиров. Несколько лавок, стол, а ещё – металлическая печка-буржуйка. Если бы не её тепло, то я бы точно умер от переохлаждения. Любопытно, что мой спаситель вообще не демонстрировал никакого дискомфорта. Его погружение в холодную воду не особо выбило из колеи.

Едва я согрелся, едва к ругам и ногам вернулась чувствительность, я тут же провалился в сон. При этом я поймал себя на мысли, что полностью отключиться не могу. Словно что-то мешало провалиться в забытье. Думаю, что спал я совсем недолго, когда ощутил уже знакомый футбольный удар в ягодичную мышцу. Должно быть, Пловцу моё расслабленное состояние показалось слишком вызывающим.

Я сел, насколько позволяли кандалы. Заодно смог рассмотреть их: металлические браслеты цеплялись к ногам и рукам, скреплялись между собой цепями. Внутри было нечто вроде прорезиненного покрытия. Но то ли от старости, то ли от некачественного исполнения оно почти стёрлось. От металла исходил неприятный холод, а края браслетов натирали кожу.

От жара печки я окончательно согрелся и успел просохнуть. И о чём только думал этот рецидивист, когда в воду нырял? Чистое безумие – плавать с таким отягощением. После сна болела голова, но силы ко мне вернулись. Теперь одежда была просто сырой: носить такую неприятно, но терпимо.

– Вставай, падаль! – рявкнул полицейский. – В камеру пошли. А то Кренов мне голову оторвёт, если узнает, что я тебе разрешил возле печки дрыхнуть.

Я решил не спорить с ним и поднялся на ноги. Сделать это в кандалах было нелегко. Но на этот раз мне досталось на удивление тренированное тело. Я прямо ощущал крепость мышц и их упругость. Внезапно поезд начал резко тормозить, полицейские и солдат зашатались, пытаясь удержаться. Я же интуитивно выставил стопу под углом и даже не сдвинулся с места.

– Вперёд! – вновь сказал Пловец. – Акробат чёртовый!

– Как скажешь, господин, – ответил я ему с хищной улыбкой.

Полицейский вздрогнул, а я – удивился собственным словам. Мне хотелось идти твёрдой походкой, но в кандалах это было невозможно. Что за время такое? Вроде бы, в прошлый раз на дворе стоял 1989-й год. Тогда откуда кандалы? Насколько мне было известно, их запретили давным-давно, ещё до революции. Мы проследовали через два вагона, и путь казался мне бесконечным.

Я пытался подобрать темп и ритм, чтобы движения не причиняли мне боль. Но увы. Полицейские словно подгоняли меня, и приходилось делать много мелких шажков, каждый – примерно треть от нормального. Пловец снял амбарный замок с двери, с трудом сдвинул её в сторону. Раздался неприятный скрип.

– Вот твоё купе, сволочь! – сказал лысый полицейский. – Располагайся поудобнее. Скоро придёт проводник и предложит чай.

На этих словах они оба рассмеялись. Я вспомнил, как путешествовал на поездах и действительно любил пить чай из гранёного стакана с металлическим подстаканником. Да с какими-нибудь белорусскими вафлями… Вкуснятина.

– А куда мы едем? – спросил я.

– На курорт! – рявкнул Пловец. – Пошёл, кому говорю!

Вдвоём они втолкнули меня внутрь и сдвинули дверь обратно. Ну что я могу сказать? Условия внутри были отвратительными. Ни табуретки, ни полки – ничего. В углу лежал крошечный плед. А ещё в этой камере оказалось жутко холодно. Когда я дышал, изо рта валил пар. Крошечная полоска окна располагалась под потолком и была наглухо закрыта решёткой. Жуткое место. У меня было ощущение, что я – персонаж книги в дешёвом бульварном романе, а не живой человек.

Сколько тут можно продержаться? Сырая одежда стала тянуть из тела последнюю энергию. Зубы отбивали ритм. Как мне выбраться отсюда. Я внимательно осмотрел обшивку. Нигде не увидел никаких болтов и других видов крепежа. Дверь сдвинуть в сторону изнутри было невозможно – не за что зацепиться. Дотянуться до потолка тоже не получится. Холод, тем временем, пробирал до костей.

– В одеяло вкрутись, – раздался голос Грини в голове. – Околеешь от холода!

Я подумал, что совет был здравым. Поднял плед и попытался укутаться в него. Но как это сделать, если на руках – кандалы? Некоторое время я пытался неуклюже набросить тонкое одеяло на плечи, но ничего не получалось. И тут опять на помощь пришёл голос в моей голове:

– Голову нагни, дурья твоя башка! – ругался он. – Вот, а теперь на голову мотай. О, гляди, справился. Ну, может и не сдохнешь.

– Ты бы лучше помолчал, – подумал я. – Сам в воду полез. Поэтому и одежда теперь сырая.

И внутренний арестант действительно замолчал. У меня появилась мысль сесть в угол и сжаться в комок. Так, в позе эмбриона, тепло бы терялось медленнее всего. И опять настоящий Гриня остался не в восторге от такого решения.

– Сидеть – нельзя, – хрипел он. – Околеешь. Двигаться надо. Двигаться!

– А по ночам как тут выживают? – спросил я.

– Сбрасывают полку, – объяснил Гриня. – Дают одеяльце толще. И печку жарят.

– А почему днём не жарят?

– А хрен его знает, – ответил арестант. – Слышь, залётный. А ты как тело моё увёл?

– Понятия не имею, – подумал я. – Сам бы хотел в этом разобраться. И выбраться отсюда.