Ни кола ни двора

У папы в свое время была идея фикс – одеть меня в «Адидас» с головы до ног. Он говорил, что в юности мечтал обо всех этих кроссовках и олимпийках, потом, когда получил, что-то все равно не исполнилось, наверное, не было уже того восторга перед вещами.

Он накупил мне кучу спортивных шмоток, шкаф от них просто ломился. А я тогда была готом.

Так что у меня было несколько неношенных спортивных костюмов, помимо того, в котором я бегала.

В красной спортивке выглядела бедняжка Рита, как папино мини-я. Но я себе понравилась. Разве что на папиной олимпийке капюшона не было, а на моей – был. По счастью, олимпийка не слишком обтягивала, хотя за два года, которые костюм провел в изгании, грудь у меня изрядно выросла.

В то же время, может, Толику надо было показать, что грудь у меня большая? Или ему такое, наоборот, не нравится.

Я опять задумалась, Толик ударил кулаком в дверь.

– Ну че ты там, епты!

Я быстро влезла в свои суперстары. Вот уж что меня никогда не подводило.

– Иду!

Когда Толик увидел меня, он засмеялся.

– Батина доча, – сказал он. На нем была шапка, и, собственно, все та же растянутая майка, все те же спортивные брюки с тремя полосами.

– Вам не будет холодно?

– Не, – сказал он и закашлялся, выдохнул. – Главное уши прикрыть.

Я не стала с ним спорить.

Нам удалось покинуть дом незамеченными, но с охранником на подъездных воротах пришлось поболтать. Впрочем, он без проблем нас выпустил.

– Заложит, – прошептал Толик.

– Ну и ладно, – сказала я. – Папа же тебе доверяет.

Мы шли по тропинке, вокруг было пусто, по-полуденному звеняще. Листва уже чуть пожелтела, пахло осенью.

– А как мы доберемся до города?

– Ща на остановку пойдем, на автобус сядем, нет проблем.

Некоторое время мы шли молча. Воздух из-за тумана казался голубоватым. Толик вдруг улыбнулся, наклонился ко мне и сказал почти интимно:

– Я ведь из Приморья. Край ветров и туманов. У меня к этому всему очень личное отношение. Хочешь историю расскажу?

Я подумала, что история будет про него, поэтому согласилась. Все у меня внутри дрожало и звенело струной. Я боялась Вишневогорска. Боялась людей, боялась их судеб, боялась их домов, их дорог.

Толик глянул на небо, улыбнулся, может, Богу и заговорил:

– Жил один мужик, вроде бы Будда, но это не точно. Шел он как-то раз по дороге, дела у него, значит, были. Тут смотрит: гля! Собака лежит, а у нее, короче, рвана раная. То есть, рана рваная. Ну и все, станция пи…кабздец у собаченьки. Потому что в ране-то опарыши копошатся или другие какие-то черви. Тогда мужик решил, что надо собаку спасти, а если не спасти, то хотя бы попытаться. Ну, значит, требовалось вытащить из раны опарышей, рану промыть, собаку перевязать. И все самому, это ж лихие времена, без ветеринаров и всего такого. Тут мужик врубился: но опарыши же погибнут. И ему тоже стало их жалко. Потому что они же живые. Они жить хотят, как все живые. Тогда он с бедра своего мяса кусок отрезал, пересадил туда опарышей и начал уже собаку лечить. Конец.

– Что?

– Притча о Совершенном Милосердии.

Мы помолчали, потом Толик добавил:

– Не, кстати, это вроде не Будда все-таки был. А кто? Хер знает. Не помню.

Некоторое время мы с Толиком шли по знакомой мне дороге, потом свернули на ни разу не хоженную мною тропинку. Я стала ругать себя за то, что я нелюбопытная, и вдруг мне в голову пришла одна мысль.

– Толик, но вы же говорили, что надо помогать в первую очередь себе. Вы согласны с этой притчей или нет? Как это сочетается с тем, что вы говорили?

– Нормально сочетается. Потому что это должно быть желанным, поняла? Нужно хотеть этого всем сердцем, не делать из чувства долга или желания побыть хорошим, а хотеть. Такое бывает, что ты готов, и тебе прям надо. Тогда можно жопы кусок отдать опарышам, потому что таково желание твое. Это чистота и свет, больше ниче. А бывает, что не хочется – тогда не надо, значит в этом нет света. Если не хочешь кусок себя резать, то добра не будет от него все равно. Понимаешь? Но бывает, что очень хочешь, что хочешь не себе плохо сделать, а другому – хорошо. Тогда со свистом пойдет и нормальненько. А еще есть извраты всякие. Ну, фетиш у них такой сексуальный. Тогда это тоже нормально.

Я молчала.

– Кроссы у тебя – бомба. Нравятся. Хочу такие же.

– Да они молодежные, – сказала я.

– Да пох.

– А вы помогаете там несчастным людям?

– Самым.

– Это тяжело?

– Не. Если б было тяжело, я б не помогал.

– А вам их не жалко? Что они умрут?

Толик остановился, пнул ногой листья, взметнул фонтанчик грязи.

– Все живые – умрут, – сказал он и потрепал меня по волосам. Сколько тупого, беспросветного было в этом отчаяния. Но вдруг Толик просиял, просверкал, как молния на небе, как полуденное солнце в момент, когда выходишь из дома.