След у таежной реки

– На станции задержали солдата, товарищ капитан. Рядовой Зайцев. Говорит, что своих догоняет. Но есть в нем что-то подозрительное. Нервный какой-то.

– При виде чекистов некоторые нервничают, – спокойно констатировал Назаров.

Он обеспокоился, что неуемный сержант организовал проверку и притащил сюда солдатика, побуждаемый желанием проявлять активность в работе. С другой стороны, не замечено за Петраковым, чтобы он просто так хватал людей с улиц.

– Тут другое, – возразил Валентин, – о себе он говорил четко, как по заученному, а вот про колхоз вдруг занервничал.

– Про какой колхоз?

– Колхоз «Пограничник» в Бикине. Рябцев сущий пустячок о тракторах спросил, а Зайцев тотчас напрягся. Может, конечно, зря мы парня привезли…

– Что конкретно сказал Рябцев? И каково его мнение?

– Спросил: «Тракторов-то у вас не осталось, наверное?» Мнения нет. Рябцев трактористом в колхозе работал, вот и решил с колхозником на знакомую тему поболтать.

«Коварный вопрос, надо Рябцева в любом случае поблагодарить», – подумал Николай Иванович и опять же не стал тратить впустую время на дальнейшие расспросы, велев показать вещи, изъятые у задержанного при обыске.

– Сейчас принесу, – ответил Петраков и вышел из кабинета.

Капитан НКВД родился в 1904 году в рабочей семье в Иваново, впрочем в то время называвшемся Иваново-Вознесенском. Подростком лет пятнадцати начал трудиться подмастерьем у сапожника, затем, в 1921 году, устроился туда же, где работали его родители, – на фабрику «Красная Талка». Работа на фабрике ему не пришлась по душе, единственным плюсом из потраченных там двух лет юноша считал знакомство с Мариной. После армии Назаров пошел по военной стезе, обучался стрельбе в Осоавиахиме. Тогда же сделал предложение любимой девушке, которая ответила согласием. В роковом июне 1941-го Николай Иванович был направлен на курсы НКВД в Москве – в будущую Первую школу Главного управления контрразведки СМЕРШ.

На фронте он с июня 1942 года в должности оперуполномоченного отдела контрразведки Третьей танковой армии, сформированной накануне, в мае. Со славной Третьей оперуполномоченный прошел весь ее боевой путь, начиная от контрудара по Девятой танковой дивизии вермахта под Козельском, затем участвуя в Острогожско-Россошанской наступательной операции и заканчивая трагическими боями за Харьков. Попытка освободить город завершилась, как известно, неудачей РККА. На исходе Харьковской оборонительной операции 25 марта 1943 года третья танковая была обескровлена, отчего спустя примерно месяц армию расформировали, а Назарова отправили на Дальний Восток.

И вот капитан Назаров здесь, как Рябцев, как Петраков. Рябцеву здесь нравилось, Петраков скучал по сражениям, Назаров никаких эмоций не испытывал. Николай Иванович хорошо справлялся с чекистской работой, подходил к каждому заданию с максимальной ответственностью, а место прохождения службы не имело для него значения.

Проверкой военнослужащих Назаров обычно не занимался, он формально состоял в третьем отделе СМЕРШа, то есть специализировался на работе с вражеской агентурой. Но в маленьком городке, по сути вчерашнем поселке, каковым являлся Бикин, смершевцы постоянно совмещали обязанности.

Сержант вернулся с вещами Зайцева.

Документы, кисет, коробок спичек, складной нож, ложка, фляга, расческа, зубочистка, тренерский свисток, пять рублей купюрами по одному рублю, семнадцать копеек монетами разного достоинства, письмо от кого-то из родных, тоже носящего фамилию Зайцев. Никаких секретных пакетов, фонариков, радиоприемников, даже часов не было, что, к слову, ничуть не удивляло. Деньги опять же невеликие, явно не для подкупа. Словом, имущество подозрений не вызывало. Предметы, которые мы носим с собой, сообщают о нашей личной жизни подчас очень много. Скудный скарб рядового Зайцева говорил о том, что новобранец слабо представлял, что ждет его в армии, какие вещи ему пригодятся.

«Зачем ему свисток? В футбол играть собрался, что ли?» – мысленно сострил Назаров и углубился в чтение бумаг.

По документам выходило, что Иван Архипович Зайцев родился очень далеко отсюда, аж в Бугурусланском уезде Самарской губернии, причем именно в уезде и губернии, поскольку в год рождения Ивана – 1925-й – в административном делении страны сохранялись обозначения старого режима. Слова «район» и «область» закрепились на нашей карте чуть позже. Какими судьбами паренька занесло сюда, Назаров пока не знал. Однако Зайцев состоял на учете в местном военкомате, которым и был призван в текущем августе.

Более всего капитана заинтересовало письмо, которое вывела корявым почерком рука старшего брата – Петра Архиповича, проходящего службу тоже на Дальнем Востоке, а точнее в Петропавловском порту. Брат, не вдаваясь в подробности, сообщал Ивану, что «служится здесь хорошо», а затем упоенно рассказывал о морской рыбалке, особенно о приемах лова рыбы у камчатских коряков, и клятвенно уверял, что после войны пойдет работать на рыболовный траулер.

Чтение чужих писем – занятие не из приятных, но вот такие строки, в которых человек планирует свое послевоенное будущее, всегда радовали сердце Николаю Ивановичу.

– Что думаешь, сержант?

– Подозрительный тип, – упорствовал Петраков. – И не только потому, что испугался упоминания про колхоз. Посмотрите, как мало вещей. Словно специально подбирал, чтобы его никто ни в чем не заподозрил. Новобранцы поступают наоборот, они всегда с собой гору хлама из дома тащат. Помню, один со мной служил. Толковый парень, отличный друг, смелый боец. Но видели бы вы его в первые дни на службе! Он тогда разбил фарфоровую чашку на привале, кипятком облился и осколками порезался.

– Где ж он на привале чашку нашел? – удивился Назаров и сразу догадался, прежде чем услышал ответ.

– Из дома прихватил, – подтвердил догадку капитана Петраков. – Наверное, считал, что в окопах чаи гоняют в фарфоровой посуде. А скорее всего, просто не подумавши взял. Ох, мы тогда от старшины схлопотали всем взводом. Из-за одного всех нас дураками обозвал и пригрозил в штрафбат отправить, если еще раз увидит, что у кого-то в вещмешке лежит «сервиз-фаянс», как он выразился.

– «Сервиз-фаянс»? – переспросил Николай Иванович, усмехнувшись. – Красиво сказано, запомнить надо. При случае в разговор вверну.

Капитан с сержантом негромко посмеялись над удачным словцом, которое изобрел сердитый старшина. Назаров не мог не согласиться с Петраковым. Новобранцы и впрямь склонны тащить с собой в армию кучу «добра», причем ладно бы полезных вещей – так нет же, совершенно ненужных. Когда-то Назаров сам был таким, такими же были и его сослуживцы. Сколько странных, прямо-таки необычных и совершенно неуместных штучек случалось видеть в карманах и вещмешках у бойцов! Единственное, чего капитан лично не видел и о чем от других не слыхал, – ваза под цветы. Вот ее-то одну, похоже, никто из дома не забирал. Хотя почем знать? Страна большая, где-то и такой курьез мог приключиться.

Новобранец Зайцев ехал налегке, ничего подозрительного среди вещей нет, если не считать нелепой свистульки. Это очень странно.

– Даже бритвы не взял, – подчеркнул Петраков, настаивая на своем, – а ведь чисто бреется.

«Голова у Валька варит, надо отдать должное, – одобрительно подумал Николай Иванович. – Усердие бы направить в верное русло, и вообще цены бы такому чекисту не было».

Слова про бритву послужили последним, решающим аргументом.

– Что ж, допрос покажет, что к чему и почему. Приводи-ка сюда вашего Зайцева! И пусть Рябцев присутствует при допросе. Я из фабричных рабочих, ты заводской, мы колхозную жизнь знаем постольку-поскольку. Рябцев на селе вырос. Как бывший тракторист, он может полезные вопросы подсказать и заметить обман.

4

– Здравия желаю, товарищ капитан!

Широкое лицо Зайцева оставалось открытым, тревоги не выражало. Скорее на простой физиономии бойца читались огорчение и досада на себя.

– Вольно, рядовой. Садитесь.

Зайцев уселся на стул перед столом капитана, положив ладони на колени. Рябцев встал справа, в двух шагах позади; Петраков заслонял собой закрытую дверь.

– Зайцев Иван Архипович?

– Так точно, товарищ капитан! – чуть не подскочил на стуле рядовой.

– Ладно. Вы родом из Куйбышевской области?

– Так точно.

– Как оказались здесь, в Приморье?

– Родители ребенком увезли. Мне лет девять было, когда вся семья по вербовке переехала в Бикин. Отец с матерью работают с тех пор в колхозе «Пограничник». Там же и я работаю.

«Спросить его о тракторах? Этот вопрос привел Зайцева в замешательство, – задумался Назаров. – Нет, рановато. Не надо показывать допрашиваемому, что мы заметили его неловкость. Вообще о колхозе пока лучше не заикаться. Кроме того, ситуация может иметь самое простое объяснение. Возможно, парень трактор поломал и старается скрыть этот факт из своей биографии».

– При обыске мы изъяли ваши личные вещи. Посмотрите, все ли на месте.

Николай Иванович провел рукой над предметами, разложенными на его столе.

– Все на месте, – подтвердил боец.

– Кисет, фляжка, щетка зубная, нож… – перечислял Назаров, перебирая предметы, каждый из которых брал по одному, чтобы продемонстрировать Зайцеву и одновременно изучить его реакцию.

Зайцев кивал. На свисток никак не отреагировал.

– Зачем спортивный свисток?

– Маманька настояла. Сказала, пригодится, если в тайге заблужусь. Я не стал спорить, взял с собой. Старушке так спокойнее.

Солдат отвечал убедительно. Загадочный свисток получил свое объяснение. Хотя из-за этого выяснилось, что лишнего имущества рядовой с собой не брал вовсе, только необходимый практичный минимум. Нетипично для новобранца. Словно этот молодой человек и впрямь всеми силами старался убедить, что он не шпион и не везет с собой ничего подозрительного, вызывающего расспросы.

– Ничего не утеряно? – Назаров оглядел стол и уточнил: – Я набора для бритья не вижу. Его не было?

– Нет… – Зайцев выглядел ошарашенным. Запинаясь, он пояснил: – Я бритву перед отправкой посеял. Буду у сослуживцев просить, пока новую не куплю.

Прозвучало логично. Однако от глаз капитана не укрылось то, что ранее заметил сержант. Простой вопрос о простой вещи вызвал замешательство, недоумение, даже растерянность.

– Сможете забрать вещи после нашей беседы, – заверил Назаров. – Деньги обязательно пересчитайте после получения.

Зайцев опять закивал и почесал покрасневший глаз.

– Объясните, почему подсаживались в поезд к другому полку? – продолжал допрос капитан, не меняя ровного, спокойного тона.

– От своего поезда отстал. Сошел на станции покурить. Там один старичок подошел, предложил махорки недорого. Я согласился еще прикупить, пошел к деду в избу. Пока он махорку отсыпал, поезд тронулся. А тут повезло: на следующем поезде другой полк, но из моей армии, да еще тоже в Хабаровск следует. Я с братишками потолковал, напросился в вагон.

К рядовому вернулась прежняя уверенность, морщины на лице разгладились, и оно вновь казалось невозмутимым.

– Значит, в Хабаровск едете?

Зайцев подтвердил. Допрос достиг той фазы, когда информация разложена по полочкам и сами собой рождаются новые вопросы, ранее не приходившие в голову.

– Как вы попали в Лесозаводск, раз у вас сборы в Имане? – не повышая голоса, мрачно спросил Назаров.

Зайцев понуро умолк и провел рукой по раскрасневшемуся лицу. Петраков с Рябцевым переглянулись – они не заметили этого несоответствия в документах и рассказе рядового. Хабаровск располагался в трех сотнях километров севернее Имана, меж тем как Лесозаводск лежал в 60 километрах южнее.

– Зачем поехали на юг? Или забыли, где Хабаровск находится? – без иронии продолжал капитан, голос которого сделался строже.

– Дурака свалял, – промямлил рядовой, глядя в пол. – Думал дезертировать. Страшно мне стало, вокруг столько про зверства фрицев и самураев говорят. Потом передумал, решил поймать поезд до Хабаровска и своих нагнать.

– Передумал, стало быть? Почему?

– Еще раз письмо от брата прочитал. Стыдно будет ему в глаза посмотреть. Он меня прибьет… и правильно сделает…

Зайцев тяжело вздохнул. Становилось понятно, отчего парнишка занервничал, когда услыхал про свой колхоз. Побоялся, что родные узнают о его попытке сбежать. Рассчитывал вернуться в Хабаровск как ни в чем не бывало, рассказать там байку, будто отстал от поезда, – и шито-крыто, отделался бы легким нагоняем при самом плохом раскладе.

– Вы понимаете, что совершили преступление? По закону я обязан вас отдать под трибунал, – твердо проговорил Назаров.

– Понимаю, – тихо ответил рядовой.

– Понимает он, стало быть… – Назаров еще пять минут отчитывал Зайцева за совершенное преступление, следя за тем, как меняется лицо парня, затем спросил: – Вы что-то можете заявить в свое оправдание?

– Нет оправдания, – покорно произнес Зайцев. – Но ваши люди видели, что я возвращался в часть. Надеюсь, на трибунале это зачтется как смягчающее обстоятельство.

– Ишь ты, сообразительный! – подал голос Петраков. – Соображать раньше надо было, прежде чем в бега подаваться.

– Товарищ сержант прав, – согласился Назаров. – Подумать надо было перед побегом, крепко подумать! Но, учитывая ваше искреннее раскаяние и стремление исправить содеянное, я вас, рядовой Зайцев, на первый раз отпускаю. Возвращайтесь в часть, служите Советской Родине доблестно, как служит ваш брат и товарищи по оружию.

Зайцев вскочил и, вытянувшись в струнку, взял под козырек.

– Служу Советскому Союзу!

Казалось, парень даже на цыпочки привстал от волнения.

– Вольно. Проследуйте за сержантом Петраковым к выходу. Там получите личные вещи.

Петраков вывел незадачливого дезертира из кабинета. Назаров вышел следом в коридор размять ноги, оставив Рябцева собирать вещички Зайцева. Капитан вернулся в кабинет, когда тот опустел, и, заполняя рапорт, задумался о своем поступке.

«Не слишком ли мягко обошлись мы с солдатом? Мы не должны быть благодетелями, – размышлял Николай Иванович, – но и солдафонами не должны быть, а уж тем более палачами. Негоже лишать армию бойцов. Парень после сегодняшнего урока исправится и надолго дурь из головы выбросит».

Примерно через полчаса вернулся Петраков, доложив, что Зайцева посадили на поезд до Хабаровска.

– Чутье тебя не подвело, товарищ сержант, – похвалил Назаров. – Зайцеву на самом деле было что скрывать. Оказывается, он дезертир.

– Скажите, почему вы его отпустили?

– Он же явно хотел в свою часть вернуться, ты тому свидетель. Из кожи вон лез, чтобы попасть в вагон. То есть по-настоящему факт дезертирства не случился. Так зачем наказывать человека за то, чего он еще не совершил? И вдобавок понравился мне этот Зайцев. Знаешь чем?

– Чем же? – поразился Петраков.

– Он не суда боялся, а семьи, – с уважением пояснил Николай Иванович. – Хорошая у них семья с хорошим воспитанием. Вот бы каждая такой была. Чтобы трусы и подлецы знали, что за мамкину юбку не спрячутся. Увы, много семей, где кровные узы понимаются неправильно. Человек закон нарушил, а родня ни капли не стыдится, старается свою «кровинушку» от наказания укрыть, оправдывает любое преступление, и в итоге сами члены семьи становятся соучастниками. Зайцевы не такие.

Капитан и сержант вернулись к текущим делам, и тогда-то Назаров заметил забытое на столе письмо от Петра Зайцева. Ну конечно же, ведь Рябцеву велели собрать личные вещи, поэтому он попросту проигнорировал бумагу, лежащую в стопке другой корреспонденции. Сержант не имел привычки брать документы со стола старшего по званию.

«Но почему Зайцев-то не потребовал вернуть письмо брата? Настолько переволновался, что позабыл? – недоумевал Назаров. – Я бы хотел держать при себе письмо брата со словами, уберегшими меня от опрометчивого поступка. А тут ведь не просто опрометчивый поступок, тут преступление, которое как нечего делать привело бы к порядочному сроку, а то и к расстрелу, смотря по обстоятельствам. Можно сказать, Петр брательника от казни спас… Или Иван не хотел привлекать к письму лишнего внимания?»

Назаров повертел листок в руке, подержал его напротив окна, проверив на просвет, потер бумагу пальцами, а затем повторил те же манипуляции с одним из листков, во множестве наполнявших папки на рабочем столе. Взгляд капитана посерьезнел. Николай Иванович поднял трубку и вызвал к себе Тимофеева с Петраковым, затем попросил соединить с Хабаровской лабораторией. Либо Петр Зайцев на Камчатке пользовался иностранной бумагой, либо дезертирство его брата было ловким обманом.

Глава 2

Из директивы начальникам Хабаровского, Забайкальского и Приморского пограничных округов от 13 апреля 1941 г.

…На границе с Японией и Маньчжоу-Го при несении пограничной службы следует избегать вооруженных столкновений и применения оружия без крайней необходимости.

Народный комиссар внутренних дел СССР Л. П. Берия1

Катер с тремя вооруженными людьми в военной форме Квантунской армии достиг середины Уссури и теперь на невысокой скорости двигался вверх по течению. С правого берега за маневрами в десять глаз наблюдали бойцы 58-го погранотряда. На левом берегу реки находилась Япония.

Да, формально Япония была далеко отсюда, за морем, а по ту сторону Уссури лежало «независимое» государство Маньчжоу-Го, еще сравнительно недавно не существовавшее вовсе. Но с тех пор как в Дунбэй, то есть в Северо-Восточный Китай, в 1931 году вторглись самураи, география Азии радикально поменялась. Под боком у Советского Союза образовался марионеточный режим, территория которого использовалась Вооруженными силами Японии в качестве плацдарма для подготовки агрессии против нашей страны.

В то утро, четырнадцатого августа, дозорный сообщил о подозрительной активности на маньчжурской стороне Уссури, всего в двух километрах ниже по течению от Емельяновки. Погранотряд быстро достиг излучины, за которой начиналось село. В течение часа на противоположном берегу наблюдалось движение техники, которая затем скрылась по дороге, терявшейся среди дубового редколесья. На прибрежном песке отлеживались три катера, вокруг которых сновали вооруженные люди, примерно дюжина солдат. Затем суета прекратилась, команды расселись по местам, а спустя еще полчаса один из катеров отчалил и принялся дефилировать по фарватеру.

Сейчас катер отдалился, затем развернулся и столь же демонстративно пошел в обратном направлении, вниз по течению. Шум мотора нарастал.

– Возвращаются, – зачем-то прошептал рядовой Карпенко.

В шепоте не было ни малейшей необходимости. Японцы прекрасно знали, что за катером наблюдают, и намеренно ходили параллельно берегу, испытывая нервы пограничников. На то и был расчет. Единственная причина, по которой комвзвода Павлов заставил отряд укрыться за стеной прибрежных зарослей, – опасение, что ребята могут случайно, из-за нелепого недоразумения поймать самурайскую пулю.

На втором заходе катер двигался ближе к берегу, чем в первый раз. Провокаторы с нескрываемым презрением показывали, что вольны вытворять любые фокусы, поскольку наказания все равно не последует. Катер прошел совсем рядом, так, что пограничники различали черты лиц сидящих в нем. Один из японцев, сухопарый, с вытянутым лицом и впалыми щеками, поднял со дна катера обернутый полотнищем шест и развернул материю. Над головами солдат заколыхался белый флаг с алеющим солнцем посередине, испускавшим в разные стороны толстые лучи.

– В прошлый раз с двумя прапорами ходили, с японским и немецким, – не унимался Карпенко, словно кто-то из товарищей успел забыть представление в минувший четверг.

– Вот гады! – в ответ процедил сквозь зубы самый молодой в отряде, рядовой Резепов.

Пограничники мысленно проклинали необходимость соблюдать условия нейтралитета, который развязывал самураям руки, и с восторгом вспоминали начало года. Разгром фельдмаршала Паулюса под Сталинградом изрядно напугал японцев, вынудив их отложить планы нападения на СССР, причем, казалось, надолго, если не навсегда. Правительство и высшее командование Японии в ответ на возмущение Гитлера об отсутствии поддержки высказывали резонные опасения, что вторжение Квантунской армии в Приморье лишь повторит «номонганские события», как при дворе микадо именовались бои в районе Халхин-Гола, произошедшие четыре года тому назад. Жуков тогда преподал воякам хороший урок.

В результате на пару месяцев японцы присмирели. Шпионских вылазок меньше не стало, конечно же, зато резко пошло на убыль число провокаций. Никаких комедийных «десантов» вдоль Уссури и Сунгари с февраля по март, благостное время покоя. Затем испуг прошел, вернулась наглость. Существенно преобразило, электризовало маньчжурскую границу наступление вермахта под Курском, словно восточная империя в отчаянной попытке возжелала использовать шанс запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда всемирной истории. Возобновились острые инциденты, каждый из которых грозил обернуться военным конфликтом с непредсказуемыми последствиями.

Войны в Приморье не хотела ни наша сторона, ни вроде бы японская. Но мы вели себя тише воды, ниже травы, дабы не предоставлять поводов для нападения. Агрессивный сосед не собирался угомониться. Или он рассчитывал на то, что стоит нам поддаться на провокацию и сделать первый шаг, как союзники немедленно обратятся против СССР и тогда Красной Армии придется воевать в одиночку против целого мира?

Сегодняшняя выходка на Уссури не отличалась от десятков предыдущих. Катер вновь стал удаляться и вскоре скрылся за одним из островков, обильно поросшим осокой. Мотор затих, отчего трудно было сказать, заглушили его или же просто японцы уплыли восвояси. Или они планируют десант в другом месте? Вряд ли. Если бы хотели высадиться тайно, то изначально не стали бы привлекать внимания. Нет, они вернутся.

– Усилить наблюдение! – скомандовал Павлов.

Тарахтение мотора возобновилось. Из зарослей осоки в небо взмыли несколько птиц, прежде чем катер показался вновь. На третьем заходе он достиг прибрежной песчано-галечниковой косы и начал сбрасывать скорость.

Пулеметчик Данилин повернулся с боку на бок и положил руку на «максим», приняв позу отдыхающего, хотя в глазах бойца читалось напряжение. Комвзвода поднялся из зарослей и, укрываясь за стволом корявого дуба, прокричал, что японцы нарушат советскую границу, если высадятся на левый берег. Японского Павлов не знал, но заучил достаточно фраз, необходимых в подобных ситуациях.

– Требую становиться на фарватер! – прокричал комвзвода, обращаясь к визитерам.

Согласно директиве начальникам погранокругов попытки высадки на советский берег пограничниками должны пресекаться, плавсредства и экипаж задерживаться, но в случае с вооруженными людьми в обмундировании это означало бы военное столкновение. Что же предпримет враг?

Экипаж, казалось, подчинился. Катер не стал приближаться к берегу, он уткнулся носом в загнутый хвост косы, и команда дружно сошла на хрустевшую гальку. Формально солдаты находились почти на середине реки и причин вытеснить их оттуда не имелось. Сухопарый воткнул шест в грунт и прикопал ногой для большей устойчивости. Налетевший ветерок распрямил полотнище. Над рекой, у самого советского берега, реял чужой флаг.

– Глянь, что творят! – возмутился Резепов.

Двое других японских солдат, перебрасываясь фразочками, наблюдали за работой сухопарого, а когда тот с довольным видом завершил дело и веселым тоном что-то сказал приятелям, все трое загоготали. Затем самый низенький из них, на лице которого красовались тонкие усики, повернулся спиной к берегу и хлопнул себя обеими ладонями по заднице. Новый взрыв хохота.

– Эх, сейчас бы ему солью зарядить… – мечтательно произнес Карпенко.

Данилин без комментариев повернулся на другой бок, укладываясь поближе к «максиму».

– Даже не думать о стрельбе! – встревоженно скомандовал комвзвода.

Но приказ не подействовал. Резепов не вытерпел издевательств и со словами «Хотя бы флаг им порвать» высунулся из зарослей, вскинув винтовку. Грохнул выстрел, и в полотне образовалась дыра. Трое незваных гостей попадали на песок, а со стороны катера раздалась ответная очередь. Провокаторов прикрывал четвертый, все это время таившийся на дне катера и, очевидно, державший береговую полосу на мушке пулемета.

От противоположного берега выдвинулись два других катера, поспешивших, ускоряясь, на подмогу первой команде.

– Отставить! Не стрелять! – выкрикнул Павлов, чудом не задетый пулеметным огнем.

Но из пограничников никто не стрелял, все смотрели в сторону Данилина. Он тряс за плечи Резепова и громко звал его: «Ильдарчик! Ильдарчик!» Паренек не отвечал, по его груди растекалось огромное темное пятно.

Катера подкрепления уже достигли середины реки, до косы оставалось всего ничего. Через пару минут по берегу будет открыт шквальный огонь, и если не сдержать противника, то весь отряд поляжет на месте. Пока что невидимый пулеметчик молчал.