Врезка

Марьян застыл в дверном проёме, бледный, с поджатыми губами. Он молча смотрел на Ксемена, взгляд его был тяжёлым и полным немого укора.

Ксемен, чувствуя этот взгляд на себе, наконец поднял голову. Его глаза были усталыми, с красными прожилками.

– Что ты уставился? – его голос прозвучал хрипло, скорее замученно, чем агрессивно.

Марьян сделал шаг вперёд. Руки его слегка дрожали, и он сжал их в кулаки, чтобы скрыть дрожь.

– Твоя стратегия… – он начал и замолкал, сглатывая ком в горле. – Твоя стратегия – полное, беспросветное, ебаное говно!

Он будто бы ожидал ответа, но ответа не последовало. Ксемен лишь устало смотрел на него, и это молчание ещё больше разозлило Марьяна.

– Ты был абсолютно прав! – он почти выкрикнул эти слова, разводя руками в театральном, отчаянном жесте. – Да, я ебаное ссыкло! Я обреку нас на гибель, потому что, даже увидев эту чёртову буханку за окном, я чуть не двинул кони! Я чуть не обосрался от страха, просто стоя у тёплого окна! А что будет, когда я столкнусь с ними лицом к лицу? Поэтому твой план – говно! Ты не учёл главного! Ты не учёл, что я – законченный, бесполезный трус!

Повисло гнетущее молчание. Даже Даша утихла, оно отошла в зал и зарылась лицом в подушку дивана.

Ксемен медленно поднялся с пола. Он смотрел Марьяну в глаза.

– Заметь, – тихо сказал он. – Я сейчас вообще ни слова не сказал.

– Я решил обозначить это сразу! – Марьян всё ещё не мог успокоиться, его колотила нервная дрожь. – Чтобы ты потом не говорил, что это я всё испортил своим нытьём!

Ксемен вздохнул, провёл рукой по лицу. Когда он заговорил снова, в его голосе не было ни злости, ни упрёка – одна лишь смертельная усталость.

– К твоему сведению, мы с Дашей… – он кивнул в сторону дивана, – …тоже только что её видели. Ту самую. И мы оба… мы едва ноги унесли. Так что да, ты прав, стратегия – говно. – Он сделал паузу и, наконец, посмотрел на Марьяна. – И перед тобой… я хотел извиниться ещё со вчера. Прости. Я говорил тогда, не думая. Я был неправ.

Повисла короткая, тяжёлая пауза. Признание Ксемена, казалось, не облегчило, а лишь подчеркнуло всю безнадёжность их положения.

– Значит… дела плохи, – тихо констатировала Софья, ломая молчание. Она облокотилась о дверной косяк, скрестив руки на груди. – Жду от вас идей.

– Я предлагаю пойти к Моноклю, – неожиданно твёрдо сказал Марьян. Все взгляды удивлённо устремились на него. Он сам, казалось, был удивлён собственной решимостью, но продолжал, с трудом подбирая слова: – Он… он единственный взрослый, который не посмотрит на нас как на идиотов или на проблему. Он выслушает. Даже если не сможет помочь… нам просто нужно кому-то рассказать… Иначе мы сойдём с ума…

– Черт, – сказал Ксемен. – Я боюсь, что мы его подставим.

– Монокль придумает что-нибудь! Он ведь умный…

– Умный-то умный, – практично вступила Софья. – И почти слепой… – она вдруг замолчала, обдумывая. – Но он знает почти всех в поселке. И он точно знает Яна. Может, он что-то подскажет. Куда бежать, кому верить.

Все смотрели на Ксемена. Он напряженно молчал, глядя в пол. Наконец, он тяжело вздохнул и поднял голову.

– Ладно, – он выдохнул, будто сдаваясь. – Ладно, чёрт возьми. Идём к Моноклю. Только… – его взгляд стал острым, – только чтобы посоветоваться. Потом никаких участковых. Понятно? Мы просто рассказываем ему и слушаем, что он скажет.

– Это лучше, чем ничего, – тихо сказал Марьян.

– Тогда приходите в себя и собираемся, – бросила Софья.

– Опять на улицу идти… – пробормотал краснолицей Ксемен.

Воздух был колючим, а багровые полосы заката таяли на горизонте. Четверо фигур замерли у подъезда серой пятиэтажки.

Ксемен ритмично бился плечом о холодную железную балку. Софья впилась взглядом в ледяной, покрытый, намертво вмерзший в дверь, потрепанный домофон. Её пальцы сами собой скручивали край рукава в тугой, мокрый жгут. Марьян то хватал себя за шею, то запускал пальцы в волосы, выдёргивая отдельные пряди с тупыми, щелкающими корнями. Даша молча стояла, глядя в пол.

– Квартира точно та? – сипло, сквозь зубы, выдохнул Ксемен – его палец замер в сантиметре кнопок.

– Да, сорок четвертая. – ответила Софья. – Она развернулась и, наклонив голову, глядела на улицу из-за плеча.

Ксемен, резко кивнув, всё же вжал кнопку. Домофон залился разухабистой, дешёвой восьмибитной мелодией. В ответ – лишь треск и давящая тишина.

– Может, его нет? – сказал Марьян полушепотом. Он не мог перестать теребить молнию на куртке. – Может, зря мы…

– Должен быть, – буркнул Ксемен и снова, с какой-то отчаянной злостью, твердо стал тыкать по кнопкам.

Тяжёлая подъездная дверь с лязгом и скрипом неожиданно распахнулась изнутри. Ледяная корочка и снег посыпались вниз порошком.

На пороге стоял Валентин Андреевич – он, вероятно, направлялся в магазин.

Сквозь очки он в недоумении глядел на них невидимым взглядом. На его лице мелькнула лёгкая усталая улыбка.

– Ребята? – его голос прозвучал спокойно и приветливо. Но почти сразу он переменился в лице – брови его дрогнули, улыбка сползла с лица. Он услышал их – сбивчивое, частое дыхание, скрип ботинок по снегу, нервные подергивания.

Марьян сделал шаг вперёд, его голос дрожал, слова путались и наезжали друг на друга:

– Валентин Андреевич, мы вчера… мы видели… там, у трубы, это…

Софья резко, почти грубо, дёрнула его за рукав, заставив замолчать. Марьян с перепугу дернулся, как кошка, которую застали врасплох. Синие глаза Софьи, остекленевший от чистого страха, был прикован к концу улицы. Ксемен замер, как вкопанный – он все еще жался к холодному железу.

Из-за угла, метров за сто, медленно, выплыла знакомая «буханка» грязно-бежевого цвета. Она плавно катилась по ухабистой дороге с неестественной гладкостью и медленностью. Свет в салоне был выключен, но за грязными, заиндевевшими стёклами угадывалось лишь смутное, расплывчатое пятно лица водителя – бледная маска без черт.

Машина поравнялась с ними. Напряжение висело в воздухе, а когда буханка замедлила ход ещё сильнее и стала ползти по скрипучему снегу, ребята совсем застыли.

Лицо водителя повернулось в их сторону. Не было ни злобы, ни интереса – его сонный взгляд не выражал ничего. Тяжелыми, замученными глазами он скользнул по подросткам и на мгновение задержался на фигуре учителя. Буханка медленно покатались дальше.

– На нас смотрит… – еле слышно прошептала Даша. – не поднимая глаз от земли. Её голос был безжизненным и плоским, как будто она констатировала погоду. – Он смотрит на нас сквозь стекло. Он думает… куда бы нас спрятать.

Для Ксемена, Софьи, Марьяна и Даши этого было более, чем достаточно.

Ксемен оттолкнулся от столба, мотнул головой в сторону Софьи, подхватил под руки Марьяна и Дашу, и, засуетившись, потащил их от подъезда.

– Все! – прошипел он громко. – Мы уходим!

– Простите! – выдохнула Софья и пихнула Марьяна с Дашей в спины.

Марьян издал непроизвольный, задыхающийся звук.

Они помчались прочь, не оглядываясь, их ноги вязли в снегу, дыхание рвалось из груди клубами пара. Звук их бега – тяжёлый, панический, беспорядочный – разорвал вечернюю тишину.

Буханка, так и не остановившись, даже не прибавив ходу, плавно тронулась с места и через мгновение растворилась в сгущающихся синих сумерках, как будто её и не было.

Валентин Андреевич остался стоять на пороге в легкой расстеряности. Тогда он видел лишь очертания машины, но сейчас чутко слышал отчаянный топот бегущих ног детей. Он почувствовал вихрь паники, смешашившийся с холодным воздухом. Валентин Андреевич медленно поднёс руку к переносице, поправив очки.

– Что же вы такое наделали… – тихо, одними губами, прошептал он себе под нос.