Решала: Цена власти

Алиса медленно подняла взгляд. Его глаза уже были на ней. Они встретились в полумраке салона, подсвеченные лишь тусклым розовым светом приборной панели. В его взгляде не было упрека или раздражения. Была та же ярость, что и раньше, но теперь приправленная чем-то еще – щемящей, животной тревогой за нее. И вопросом. Одним и тем же вопросом, что висел в воздухе между ними с самого первого дня: «Что дальше?»

В этом взгляде был весь коктейль пережитых за ночь эмоций: леденящий страх, ярость на Глеба, безмолвная благодарность за спасение. И под всем этим – неистребимое, пульсирующее физическое влечение, которое даже сейчас, на краю пропасти, давало о себе знать этим простым, жгучим прикосновением.

Артем резко отдернул руку, будто обжегшись, и переключил передачу. Рычаг КПП вгрызся в паз с сухим, металлическим щелчком, нарушив миг возникшей между ними связи. Он снова уставился на дорогу, но напряжение в его спине сменилось сосредоточенностью.

Его голос прозвучал хрипло, сдавленно, будто через силу выталкивая слова из пересохшего горла:

– Надо найти Мирона. Он единственный, кто держал удар после всего этого… дерьма. Не предал своих.

Алиса медленно повторила, как бы пробуя это имя на вкус, на ощупь:

– Мирон…

И перед ее внутренним взором всплыла картинка: не лицо, а деталь. Шершавая ткань пиджака на ее обнаженной коже. Не грубость, а неожиданная бережность, когда он, Мирон, накинул его на ее плечи в тот день, когда все рухнуло. Жест, в котором было больше уважения, чем во всех взглядах Глеба.

И вдруг ее собственный голос окреп, в нем появились стальные нотки, которых не было еще минуту назад:

– Нам нужен не только Мирон. Нам нужна сила, Артем. Армия. Как у Глеба, но наша. Своя.

Она повернулась к нему, и в полумраке ее глаза горели холодным огнем.

– Мирон… он знает людей. Настоящих. Не тех, что продаются за деньги. Он знает, как бить Глеба там, где ему по-настоящему больно. Не по лицу, нет. По деньгам. По связям. По его империи.

Отчаяние, сковывавшее ее с момента взрыва, начало отступать, сменяясь новой, холодной и ядовитой решимостью. Месть переставала быть абстрактной идеей. Она обретала форму, имя и цель.

Слова Алисы повисли в воздухе, наполненном гулом мотора и свистом ветра. Идея мести, обретшая форму, казалась такой четкой, такой правильной. Пока Артем не ответил.

Его руки, и так сжимавшие руль с силой, сжались еще крепче. Костяшки его пальцев резко выступили под кожей, побелели, как мрамор. Казалось, он вот-вот сломает рулевое колесо.

– Доверять будем только по делу, – его голос прозвучал низко и плоско, как скрежет камня по камню. В нем не осталось ни хрипоты, ни усталости – только ледяная сталь. – Никакой веры. Только доказательства. Чек-листы. Встречи с глазу на глаз. Перепроверка всего. Всех.

Он на секунду повернул к ней голову, и в его взгляде не было ничего, кроме безжалостной правды:

–Один провал. Одна ошибка. Одно лишнее слово не тому человеку – и мы трупы. Поняла?

Его слова обрушились на нее, как ушат ледяной воды. Это был не романтичный побег вдвоем против всего мира. Это была суровая констатация правил войны, в которую они ввязались. Войны, где цена доверия измерялась не чувствами, а выживанием. И малейшая просчитанная сантиметровка вела прямиком в могилу.

В салоне снова воцарилась тишина, но теперь она была иной – тяжелой, густой, наполненной скепсисом, осторожностью и готовностью к предательству, которое могло прийти откуда угодно. Даже от тех, кого они собирались позвать на помощь.

Имя «Глеб», вылетевшее из ее собственных уст, стало триггером. Плавное движение дорогой машины. Ее зависимое положение рядом с сильным мужчиной. Запах кожи и пота. Все это сплелось в тугой узел и рвануло за собой в прошлое.

Тогда. Бронированный Maybach плавно катил по ночной Москве. Стекло было тонировано в кромешную тьму, отсекая внешний мир. Она сидела рядом с Глебом, только что покинув «успешные» переговоры, на которых он, как всегда, всех переиграл.

Он был расслаблен, доволен собой. В салоне пахло дорогим хьюмидором и его туалетной водой – удушающим, тягучим ароматом, который теперь навсегда ассоциировался у нее с тошнотой. Его правая рука лежала на ее бедре, поверх тонкого шелка вечернего платья. Но это не была ласка. Его пальцы – грубые, сильные – не гладили, а владели. Они впивались в ее кожу с такой силой, что наутро обязательно оставались синяки-отметины, как тавро собственности. Он смотрел на нее, но видел не ее – а еще один завоеванный актив, живое доказательство своей власти.

Эмоция тогда. Давящая, унизительная тяжесть его руки. Чувство себя вещью. Бессильная ярость, смешанная с отвращением к себе за это бессилие.

Возвращение в настоящее было резким. Ее собственная рука, лежащая на колене, сжалась в кулак. Ногти впились в ладонь, но эта боль была приятной – реальной и ее собственной. Она посмотлела на Артема. На его профиль, освещенный приборной панелью. На его руки, которые вели угнанную машину, рискуя жизнью, чтобы ее спасти. Которые могли быть грубыми, но в их грубости не было унижения.

Мысль пронзила ее сознание, ясная и четкая, как удар клинка: «Я больше никогда не вернусь к нему. Ни живой, ни мертвой. Я его убью.»

Артем резко свернул с освещенной трассы на ухабистую грунтовую дорогу, что уходила вглубь спящих полей. Фары выхватили из тьмы покосившийся указатель с названием какого-то поселка, но он проигнорировал его, направив машину в еще более глубокую тьму, по памяти, на ощупь. Скорость упала. Он выключил фары, и их поглотила абсолютная, слепая чернота. Теперь они двигались почти бесшумно, подчиняясь лишь скупым указаниям призрачного света луны, пробивавшегося сквозь разорванные облака. Где-то вдалеке слышался вой сирен.

Алиса смотрела в боковое стекло, но видела уже не свое бледное, испуганное отражение. В темной глади стекла, как в черном зеркале, проступал другой образ – призрак Глеба. Его холодные, пустые глаза. Его владеющая рука. Его спокойная, убийственная уверенность.

И вдруг дрожь, что сотрясала ее все это время, прекратилась. Словно кто-то выключил тумблер внутри. Мурашки на коже исчезли, дыхание выровнялось. Ее черты, обычно такие мягкие, застыли, окаменели. В них не осталось ничего от той испуганной девушки, что выбежала из дома полчаса назад.

Она повернулась к Артему. Ее голос, когда она заговорила, был тихим, низким, но абсолютно твердым, без единой ноты сомнения или страха. Это был голос человека, принявшего свою судьбу.

– Хорошо. Только по делу.

Эти три слова прозвучали как приговор. Приговор ей самой, Глебу, всему их старому миру. Путь жертвы был окончен. В темноте испанской глуши, в салоне угнанной машины, начался путь охотника.

Глава 4

Комната мотеля была похожа на склеп – выцветшие обои с желтыми разводами, пропахшие хлоркой, табаком и сыростью. Воздух был спертым и тяжелым, словно его не проветривали десятилетиями. Единственным источником света была тусклая лампа под абажуром из пластика, имитирующего ткань, она отбрасывала мрачные тени на стены.

Артем стоял у окна, затянутого плотной, грязноватой тканью. Он отодвинул край шторы ровно настолько, чтобы одним глазом наблюдать за пустынной парковкой, освещенной одиноким фонарем. Его пистолет лежал на подоконнике, в сантиметре от руки. Черный металл холодно поблескивал в полумраке. Все его тело, даже в относительной безопасности, оставалось на взводе, мышцы собранными в тугые пучки.

Алиса сидела на краю потертого дивана, обивка которого была протерта до дыр. Она все еще куталась в его грубую кожаную куртку, под которой пряталась шелковая ночнушка, превратившаяся в грязный лоскут. Ее ноги были босыми, испачканными землей и пылью. Одна ступня была перевязана куском сорванной с простыни ткани, на которой уже проступало темное, багровое пятно крови. Она сидела неподвижно, уставившись в пол, ее охватывала оглушенная отстраненность. Шок начинал медленно отступать, и на его место приходило осознание – всей боли, всего страха, всего масштаба катастрофы.

Она молча поднялась с дивана. Движения были медленными, механическими, будто ее тело не слушалось и существовало отдельно от разума. Пошатываясь, словно пьяная, она пересекла комнату и скрылась за дверью совмещенного санузла. Дверь закрылась с глухим щелчком, но звука поворачивающегося замка не последовало – лишь тихий стук щеколды, оставшейся снаружи.

Крошечное пространство было заляпано известкой и ржавчиной. Душевая кабина с мутными стеклами казалась последним пристанищем в этом мире грязи.

Поворот крана сопровождался скрипом и протестующим шипением старой сантехники. Из душевой лейки хлынула сначала ледяная струя, заставившая ее вздрогнуть и отшатнуться. Затем вода с надрывным стоном в трубах стала теплее, а потом и обжигающе горячей.

Она шагнула под напор. Горячие струи ударили по коже, смывая пыль, прилипшие травинки, запекшуюся кровь на ногах. Она стояла неподвижно, закрыв глаза, подставив воде лицо, словно пытаясь смыть с себя не только грязь, но и весь ужас этой ночи, весь липкий страх, въевшийся в поры. Через запотевшее стекло душевой был виден ее размытый, хрупкий силуэт – изможденный и беспомощный.

Вода стала теплой, почти комфортной. Алиса открыла глаза, и взгляд ее упал на собственное тело. На кожу, покрасневшую от горячей воды.

Сначала она увидела свежие отметины. Темно-багровые синяки на бедрах и предплечьях – отпечатки грубых пальцев, следы падения на острые осколки в коридоре. Они были яркими, болезненными, но пугающе привычными.

Но потом ее взгляд зацепился за другое. Старые, уже пожелтевшие пятна, размытые по краям. Наследие Глеба. Ожерелья из синяков на запястьях, где его пальцы впивались, чтобы прижать ее. Темное пятно на ребре, где он ударил ее локтем, когда она попыталась оттолкнуть его. Карта ее унижений, нарисованная болью и жестокостью.

Она медленно провела пальцами по этим меткам. Кожа там была шершавой, будто память о боли впиталась в самые клетки. И в этот момент ее не охватила жалость к себе. Вместо этого по телу разлилась холодная, методичная ярость. Тихая и безжалостная. Эти синяки были не просто следами прошлого. Они были доказательством. Неопровержимым аргументом в грядущей войне. Они кричали о необходимости мести, и она наконец-то была готова их услышать.

Вода, стекающая по ее спине, ощущение абсолютной наготы и уязвимости под струями – все это стало крючком, который зацепил память и потащил на поверхность давно запрятанное воспоминание. Не унижение. Не боль. Нечто другое.

Тогда. Роскошный ресторан, банкет по поводу очередной «успешной» сделки Глеба. Воздух густой от дорогих сигар, выдохов коньяка и громкого, самодовольного смеха. Глеб был на вершине, его люди – тоже. А она сидела рядом с ним, как дорогой аксессуар, и чувствовала на себе их взгляды. Похотливые, хищные, оценивающие.

И тогда к их столу подошел Мирон. Не тот грубоватый охранник, каким он иногда казался, а собранный, деловой. Он не смотрел на нее с жалостью или, что хуже, с тем же скрытым желанием. Его взгляд был серьезен и спокоен. Он что-то тихо сказал Глебу, та партия уже была в разгаре, и Глеб, благосклонно махнув рукой, отпустил их.

Но главное было не это. Главное было то, что Мирон снял свой пиджак – простой, темный, из грубой шерсти – и накинул его ей на плечи, прикрыв ее слишком откровенное платье. Его движение было лишено какого-либо намёка на фамильярность. Это был жест… защиты. «В целости и сохранности», – сказал он тогда Глебу, и эти слова прозвучали как клятва.

В машине он молчал. Не пытался заговорить, не пытался коснуться ее, не бросал на нее взгляды в зеркало заднего вида. Он просто молча довез ее до дома, вышел, открыл ей дверь и исчез в ночи, оставив ее в том самом пиджаке, который пах не деньгами и властью, а табаком и честностью.

Возвращение в настоящее было резким. Ее пальцы сами выключили воду. В внезапно наступившей тишине было слышно лишь, как капли падают с ее тела на пластиковый поддон душа.

Мысль пришла не как озарение, а как холодный, выверенный вывод: «Он видел меня разбитой. Униженной. Но не тронул. Он видел систему Глеба изнутри, видел всех этих шакалов. И он ушел. Он знает все ее слабые места.»

Алиса вышла из душа, вода стекала с нее на потрескавшуюся кафельную плитку. Она машинально обернулась в жесткое, колючее полотенце, которое почти не впитывало влагу. Подошла к запотевшему зеркалу над раковиной, провела по нему ладонью, очищая полосу от конденсата.

В зеркале на нее смотрело другое лицо. Черты те же – изможденные, бледные. Но глаза… Глаза, еще полные остаточного страха, теперь смотрели иначе. В их глубине появился холодный, стальной блеск. Не отчаяние, а решимость. Не вопрос, а ответ.

Ее мысли, еще недавно хаотичные и рваные, как после взрыва, начали выстраиваться в четкую, железную логическую цепь. Внутренний монолог звучал ясно, без паники, как доклад аналитика:

«Мирон – не просто порядочный человек. Порядочные не выживают в стае Глеба. Он расчетливый прагматик. Он видел, куда дует ветер, и восстал первым. Не сломленным, а сохранившим себя и свои ресурсы. У него есть люди. Те, кто ушел с ним или кто остался верен лично ему, а не деньгам Глеба. Ресурсы. Схемы, контакты, информация. Он знает структуру изнутри, знает все ее слабые места, все гнилые балки, на которых все держится.»

Она посмотрела на свое отражение, прямо в эти новые, холодные глаза.

«Он может стать ядром. Не другом, не защитником. Ядром нашего сопротивления. Это не про дружбу. Это про общую выгоду. Про общую ненависть. Самый прочный фундамент.»

Полотенце на ней вдруг перестало казаться колючим. Оно стало кольчугой. Хрупкой, первой, но ее собственной.

Алиса вышла из ванной. Влажные волосы тяжелыми прядями падали на плечи. Она остановилась посреди комнаты, на холодном линолеуме, под которым скрипел каждый шаг. Капли воды падали с ее локтей на пол, образуя темные точки.

Артем услышал ее и медленно обернулся от окна. Его взгляд скользнул по ней – мокрой, бледной, закутанной в жалкое полотенце, – и на долю секунды в его стальных глазах что-то дрогнуло, смягчилось. Не жалость, а что-то более глубокое и сложное. Но тут же его лицо снова стало непроницаемой маской.

– Как ты? – его голос прозвучал низко, без обычной хрипоты, почти тихо.

Ответ прозвучал не сразу. Алиса подняла на него взгляд. В ее глазах не было ни страха, ни просьбы о помощи. Только холодная, выверенная уверенность. Ее голос был тихим, но абсолютно твердым, без единой ноты дрожи.

– Мы должны связаться с ним. С Мироном.

Артем слегка сузил глаза, оценивая. Он видел не истеричку, не напуганную жертву. Он видел стратега, просчитывающего ход.

– Ты уверена? – спросил он, его тон был нейтральным, проверяющим.

– Он видел, как Глеб ломает людей. И видел, что я выстрелила в Глеба, – она говорила четко, отчеканивая каждое слово. – Он знает, что я не буду молчать и подчиняться. Он знает цену информации. И он знает, что Глеб не оставит в покое и его. Мы предложим ему то, чего он не может добиться в одиночку. Власть. Настоящую. Не остатки от стола Глеба.

В ее словах не было надежды или слепой веры. Была лишь холодная, безжалостная уверенность в расчете, в правильности этого хода. Она перестала быть беглянкой, которую нужно спасать. Она стала игроком, предлагающим союз.

Артем молча смотрел на нее несколько секунд, затем медленно, почти незаметно кивнул. Он видел перемену. Чувствовал ее. Он сунул руку в карман куртки и достал простой, черный телефон-«звонилку», купленный за наличные без всяких документов.

Он не стал набирать номер сам. Он протянул аппарат Алисе через всю комнату.

– Звони, – сказал он просто.

И в этом слове было признание. Признание ее права на этот выбор. Признание ее силы.

Глава 5

Поезд, скрипя и стуча колесами, будто нехотя, замедлил ход на подъезде к городу. За окном поплыл не пейзаж, а однообразная серая муть. Промозглый холодный дождь заляпал стекла грязными слезами, сквозь которые проступали унылые силуэты панельных многоэтажек.

На перроне их встретила разбитая плитка, лужи с радужными разводами масел и пронизывающий до костей ветер. Воздух не просто холодный – он был влажным, липким, пропитанным запахом угольной гари, влажного бетона и чего-то кислого, протухшего. Никакого слепящего испанского солнца, никакого соленого бриза. Только давящая, серая мгла.

Алиса куталась в широкое, немаркое пальто, купленное на вокзале в соседнем городе. Ткань была грубой и плохо грела. Влажный холод проникал сквозь слои одежды, заставляя ее внутренне сжиматься. Рядом Артем в простой темной куртке с поднятым воротником и низко надвинутой на лоб шапке-бини казался частью этого пейзажа – угрюмым, неброским и опасным. Его поза была расслабленной лишь на первый взгляд; опытный глаз заметил бы, как его правая рука всегда находилась неподалеку от спрятанного под курткой оружия, а взгляд, скользящий по толпе, ничего не упускал.

Они не просто вернулись. Они вернулись на поле боя. И каждый вдох этого промозглого воздуха напоминал им об этом.

Они шли пешком, избегая центральных улиц и освещенных проспектов. Их маршрут петлял по задворкам, темным переулкам и промзонам, где убогая советская застройка смешивалась с новыми, но уже разграбленными и заброшенными коробками бизнес-центров.

Город, который Алиса помнила хоть и жестоким, но упорядоченным под железной пятой Глеба, теперь выглядел иначе. На витрине продовольственного магазина зияла дыра, заколоченная грязным листом фанеры, на котором алели чужие, нахальные теги. На стене дома чей-то портрет был закрашен крестом, а под ним – новые буквы, кричащие о власти новой группировки. Пустые глазницы окон в заброшенном детском саду смотрели на них с немым укором.

Привычный гул большого города сменился тревожной, выжидательной тишиной. Ее разрывали лишь отдаленные крики, лай собак и однажды – два коротких, сухих хлопка, похожих на выстрелы, эхом отозвавшиеся между многоэтажек.

Артем шел чуть впереди, его глаза, привыкшие оценивать угрозы, непрерывно сканировали местность. Он заметил все. Подростков, нервно переминающихся с ноги на ногу на углу, с неестественными «шишками» в карманах объемных курток. Припаркованную «десятку» с тонированными стеклами, в которой угадывалась сидящая внутри теневая фигура. Смотрящего, лениво опиравшегося о стену подъезда, но чей взгляд мгновенно фиксировал и провожал их до следующего угла.

– Анархия, – тихо, себе под нос, процедил Артем, и в этом слове был горький привкус истины. – Передел. Глеб потерял тотальный контроль, но и мы не сможем просто прийти и занять его место. Здесь теперь каждый сам за себя.

Они шли по законам джунглей, где каждые руины могли таить засаду, а каждый теневой закотек – нового хищника.

Подъезд встретил их спертым запахом сырости, старого табака и чего-то кислого. Стены были темными, испещренными трещинами и слоями облупившейся краски. Они молча поднялись на пятый этаж по скрипучей, заляпанной лестнице, без лифта, как и предупреждал Артем.

Квартира оказалась такой же безликой и пустой, как он и описывал. Голые стены с торчащими из розеток проводами, пыльные полы, линолеум с потрескавшимися швами. В гостиной стоял старый советский стенка с мутными стеклами, внутри – ни единой вещицы. На кухне – простой деревянный стол и два шатающихся стула. Ни следов чьей-либо жизни, ни намека на уют. Холодное, бездушное убежище.

– Ячейка, – голос Артема прозвучал глухо, разрезая гнетущую тишину. Он бросил сумку на пол. – На неделю, не больше. Потом ищем другую.

Тишину разорвали звуки, доносящиеся из-за тонкой стены. Соседи – мужской и женский голоса – начинали с тихого ворчания, которое быстро перерастало в скандал на повышенных тонах, с матом и звоном разбитой посуды. С улицы донесся пьяный, бессвязный крик, а следом – сдержанный, но злой ответ кого-то другого.

Алиса сбросила пальто, оставшись в своем простом платье, и села на жесткий, продавленный диван. Он неприятно заскрипел под ней. Она сидела неподвижно, слушая этот новый, чужой звуковой ландшафт, заменивший собой рев океана и щебет цикад. Она чувствовала себя в клетке. Но на этот раз – в клетке, которую они выбрали сами. Добровольно. И это осознание было одновременно и пугающим, и дававшим призрачную опору.

Артем двинулся по квартире с методичной, почти механической точностью. Его пальцы скользнули по краям розеток, потолочным карнизам, проверили вентиляционную решетку в ванной. Он не искал скрытых камер – их здесь быть не могло. Он искал следы недавнего проникновения, провода, которые могли тянуться от соседей. Удовлетворившись, он сдернул с дивана единственное тонкое одеяло и намертво занавесил им единственное окно, погрузив комнату в густую, пыльную темноту.

Затем он достал из внутреннего кармана куртки небольшой тканевый мешочек и вытряхнул его содержимое на кухонный стол. Три «битых» телефона старого образца, с потертыми корпусами и царапинами на экранах, и несколько сим-карт в прозрачных пластиковых контейнерах. Его пальцы, быстрые и ловкие, разобрали один аппарат, вставили в него батарею от другого, воткнули случайную симку. Экран ожил, подсветив его сосредоточенное лицо тусклым синим светом.

– Каналы связи могли быть компрометированы, – его голос прозвучал глухо, без эмоций, констатируя факт. – Все, что знал Глеб – под подозрением. Будем использовать старый, глухой способ. Одноразовые симки, одно сообщение – один номер.

Он набрал номер, который помнил наизусть – не основной, а запасной, «угарный», который Мирон когда-то в шутку назвал «телефоном для апокалипсиса». Его пальцы замерали над клавишами, и он коротко, без подписи, набрал СМС: «Жду на старой волне.»

Палец на секунду задержался над кнопкой отправки, затем резко нажал на нее. Сообщение ушло. Без звука, без подтверждения. Артем тут же выключил телефон, вынул сим-карту, сломал ее пополам ногтем и бросил обломки в карман.

В наступившей тишине, нарушаемой лишь скандалом за стеной, повисло напряженное ожидание. Они словно сделали слепую ставку на красное и теперь замерли в ожидании, пока крутится колесо рулетки, не в силах повлиять на исход.

Прошел час. Может, больше. Времени в этой застывшей, пыльной темноте не существовало. Его отсчитывали лишь учащенные удары сердца да далекие, чужие крики.

Алиса не могла сидеть на месте. Холод, исходивший от голых стен, пробирался внутрь, заставляя ее ежиться. Она встала и на цыпочках, стараясь не скрипеть полом, подошла к окну. Край одеяла неплотно прилегал к раме, оставляя узкую щель. Она прильнула к ней глазом.

Темный двор внизу был полем теней. В подъезде напротив метнулась зажигалка, осветив на секунду нижнюю часть незнакомого лица, скрытую воротником. Человек закурил, его сигарета тлела в темноте, как одинокий, зловещий светляк. У обочины стояла машина – темная, невзрачная иномарка. Она не заводилась. Не гас свет в салоне. Просто стояла. Слишком долго.

Паранойя, острая и липкая, поползла по коже мурашками. Каждая тень во дворе казалась притаившимся человеком. Каждый шорох за стеной – шагом по лестнице. Каждый скрип – скрежетом отпираемого замка.

«А что, если Мирон уже с Глебом?» – пронеслось в голове, холодной и отточенной как бритва мыслью. – «Что, если его «уход» был лишь спектаклем? Приманкой? Он видел, как я стреляла. Он знал, куда мы можем податься. Он знал все наши старые «запасные» варианты. Хватит ли у нас сил, если он приведет людей прямо сюда? Сюда, в эту мышеловку на пятом этаже?»

Возвращение внезапно показалось чудовищной, самоубийственной ошибкой. Они поменяли солнечную ловушку на сырую, промозглую, и теперь сидели в ней, как крысы, в ожидании, пока кошка решит, когда нанести удар. Страх и неопределенность глодали ее изнутри, острее любого голода.

Тишину в комнате, густую и давящую, разорвал резкий, вибрирующий звук. Он исходил от одного из «мертвых» телефонов, лежавших на столе отключенными. Экран устройства вспыхнул холодным синим светом, осветив пыль, витающую в воздухе.

Артем метнулся к столу и резко схватил его. Его пальцы почти не дрожали, сжимая корпус. Он уставился на яркую полоску текста, проступившую на дисплее.

Сообщение было без подписи. Без приветствия. Только сухая, обрубленная информация: «Складской район, ул. Индустриальная, 12. Завтра, 23:00. Жду одного.»

Экран погас, оставив их снова в темноте, теперь еще более зловещей.

Алиса, все еще сжавшаяся у окна, обхватив себя руками от холода и страха, прошептала в темноту:

–Это ловушка?

Артем не ответил сразу. Он все еще смотрел на темный экран, будто пытаясь прочесть между строк, увидеть скрытый смысл.

–Возможно, – наконец произнес он, его голос был низким и плоским. – Но это единственная зацепка. Я пойду один.

Он произнес это как приговор, как неизбежность. Но Алиса резко выпрямилась. В ее глазах, привыкших к полумраку, вспыхнул внезапный, яростный огонь. Она сделала шаг к нему, ее тень удлинилась на голой стене.