Полная версия
– Привет, Коля. Я уже забыл, как ты выглядишь в натуре.
– Здорово, Вадим. Каждый день же общаемся.
– Мы с тобой разговариваем через монитор. Если честно, это не общение. Но не это главное. Отдельные инвесторы суетятся, когда идут переговоры. Все присутствуют, а тебя нет. Я бы ещё понял, если бы все в режиме видео-конференц-связи работали, или пару раз такое было. А то ты резко совсем на такую волну переключился. Ты же знаешь, такое неожиданное поведение по отношению ко всем партнерам создаёт суету на рынке и разговоры о том, что у Самсонова со здоровьем, как у немцев под Москвой. Поэтому, Коля, объясни мне, что за ерунда с тобой творится?
– Вадим, это не ерунда. Это необходимые меры предосторожности. А партнеры скоро поймут, что у Самсонова со здоровьем, как у русских в 45-м.
– Я в этом не сомневался, но разговоры.
– Забудь о них, лучше на делах сосредоточься и на работе задави эту волну слухов. Нет ничего хуже, чем пустые домыслы, распространяющиеся как тайфун. Вот они-то и порождают кризис. Тех, кто будет панику разводить, прижать, разъяснить политику партии, а если не поймет, то завалить работой так, чтобы времени не оставалось на пустую болтовню.
– Ну, хорошо. А объясни-ка мне, дружище, как понимать это твоё «необходимые меры предосторожности». Нас, прости, тебя, кто-то хочет «убрать?»
– Да, но я только не знаю, как бы тебе это объяснить.
– Объясни, как можешь. Я всё пойму.
– Ну, хорошо. Ты же знаешь, как мы с тобой поднялись и как дальше дела делали, прежде чем нефтью заниматься стали. Да и как в этот бизнес врезались, тоже помнишь?
– Конечно.
– Вадим, это не вопрос. Я знаю, что помнишь. Это прелюдия. Ну вот, когда я попал в аварию, у меня была клиническая смерть.
– Это я знаю. Благо, что клиническая.
– Действительно, благо. Я помню, куда я попал после смерти, и что там происходило.
– Да?! Поведай.
Николай рассказал Вадиму о том, что он видел и что испытал ТАМ, где их ждут после смерти. Описывая в красках каждую пережитую секунду, он наблюдал, как лицо Вадима продолжало оставаться спокойным. Лишь изредка он нервно поглаживал второй подбородок, опуская свой невозмутимый взор на пол. Выслушав друга до конца, он почесал проплешину в седых волосах и пристально посмотрел на друга.
– Сколько ты находился в состоянии клинической смерти?
– Чуть больше минуты?
– И всё это время ты находился там, в аду?
– Да. И поверь, мне этого хватило сполна.
– И все ощущения, как наяву?
– Да это и была самая что ни на есть реальность.
– И ты на кресте, а они на каждом миллиметре твоего обнаженного тела?
– Да.
– Слушай, от того, что ты мне описал, можно с ума сойти, ну если не за минуту, то за час точно?
– Мне кажется, там не дадут сойти с ума, и это будет длиться вечно. Представляешь себе такую вечность?
– Если честно, то нет. В реальности такое и несколько секунд-то не вытерпеть. И что, солнце там никогда не встаёт, чтобы всё это прекратить? Ну, хотя бы на время?
– Вадим, в аду нет солнца.
– Да уж. И что, ты теперь веришь, что тебя это ожидает после смерти, и из-за этого не выходишь на улицу? Чтобы ненароком не умереть?
– Да.
– Коля, а теперь серьезно. Это, конечно, всё очень занимательно и печально, но ты только этой ерунды больше никому не говори. Если узнают, что ты такую чушь несёшь, то на рынке явно суета начнётся. Вот это, друг мой, действительно будет ад. И мне ты это зря сказал. Теперь я волей-неволей буду думать, что ты действительно того.
– Думай, что хочешь, но это правда. Когда умрёшь, сам поймешь, что я был прав. Не кричи потом ТАМ, что тебя не предупреждали.
– Коля, я знаю, что я делал, и осознаю, что делаю. И, самое главное, так я буду действовать и дальше. Когда же придёт мое время, и меня призовут к ответу, я отвечу. Перед кем угодно и как угодно. Но это не означает, что сейчас я всё брошу и буду поступать как-то по-другому, лишь бы спасти свою душу. Что сделано, то сделано, друг мой. Я останусь тем, кем я являюсь, и я готов ко всему, что ждёт меня впереди.
– А я не готов к ТАКОМУ и готов измениться, лишь бы ПОТОМ было спасение.
– Хорошо. В принципе, никаких проблем нет. Главное, Люда об этом ничего не знает?
– Нет, ей это ни к чему. Да и тогда уж точно все узнают причину, по которой я сам себя замуровал.
– Отлично. Но как твой друг, я должен тебе помочь. Если считаешь, что мы нагрешили, и что тебе за это воздастся, то исповедуйся. У меня один знакомый так делает: нагрешит, а потом кается. Самое главное, говорит, чтобы раскаяние было искренним.
– Это на улицу надо выходить, а я, как ты видишь, не могу себе этого позволить. С учетом того, что я в церковь пойду, точно что-нибудь произойти может.
– Необязательно. Ты можешь священника домой пригласить, сейчас такое возможно. Я всё узнаю и тебе сообщу, хорошо?
– Давай попробуем.
Разговор их длился ещё долго и закончился бутылкой «Hennessy» – начальники могут себе такое позволить в послеобеденное время. От их отсутствия на рабочем месте работа не остановится. Вадим, как и обещал, помог другу с организацией выезда священника на дом для исповеди. Николай, больше веривший в наказание, чем в спасение, рассказал священнику о своих грехах. О тех, которые помнил, а помнил он многое. С тяжелым сердцем покинул батюшка особняк Самсоновых, но и это не принесло Николаю облегчения. Он позвонил Вадиму и попросил его приехать. Разговор обещал быть длинным, и они договорились, что встретятся на выходных. Естественно, дома у Николая.
Когда Вадим пришёл, на улице мела пурга и шквальные порывы ветра, неистово обрушиваясь на стекла убежища, казались Николаю ударами самой Смерти, которая пришла сказать, что из ада ещё никто не убегал. Зайдя в дом и ещё раз протерев очки от растаявших снежинок, Вадим, увидев, как Николай общается с женой, отметил про себя, что он стал с ней более обходителен. Видимо, сказывалась самоизоляция от общества и нехватка человеческого общения. Извинившись перед Людой, что им придётся уединиться по делам бизнеса, Николай пригласил его к себе в кабинет.
– Ну что, дружище, все грехи тебе отпустили?
– Все, да не все.
– Это как?
– Вдаваться в подробности не могу, но суть в том, что за некоторые грехи священник мне сказал, что только Богу одному ведомо, прощён я или нет.
– Это за какие же?
– Священников помнишь?
– Э-э… Это когда мы… того? М-м, да?
– Да. Все правильно понял. За убийство священников, разграбление церквей и их сожжение, прощения нет. Понял?
– Да. Мне, если честно, самому сейчас не по себе за это. Сам постоянно вспоминаю и содрогаюсь. Но, как я тебе и говорил, что сделано, то сделано. По сколько нам тогда было? Лет по 16-17?
– Да, где-то так.
Оба замолчали, вспомнив неприглядную часть первоначального накопления капитала. Тяжело вздохнув, Вадим поднял брови и развел руками.
– То есть, если я все правильно понял, продолжаешь держать оборону?
– Абсолютно правильно понял.
– Я тебе ещё в прошлый раз хотел сказать, но промолчал. Подумал, всё уладится, но, как вижу, нет. А ты не думал, что, несмотря на то, что ты отгородил себя от всего окружающего мира, ты все равно умрёшь по истечении лет? И тогда не миновать тебе того, во что ты веришь.
– Думал, но тут я бессилен. Мне хотя бы оттянуть этот момент. И то хорошо.
– Ты знаешь, видимо, специально для таких, как ты, сейчас одна компания разработала программу по искусственной заморозке человека и хранению его тела вечно. Ну, то есть…
– Да понял я. Фантастику в своё время тоже смотрел. И что, хочешь сказать, что писатели и кинематограф снова оказались пророками открытий?
– Пророками, не пророками, это меня не касается. Но факт, что механизм такой заморозки разработан и сейчас проходит тестирование. Я это от Царева Макса узнал.
– Царева?
– Ну этого, из научно-инновационного…, как там его?
– А, понял.
– И что скажешь? Я без смеха. Если ты и в самом деле во всё это веришь, то моё дело, как говорится, предложить. Спасение души соучастника и моё дело тоже.
– Не знаю, не знаю. А тело моё где будет находиться?
– У них специально отведённое для этого место. Там тела в заморозке веками могут храниться.
– А если война, переворот или ещё что? В общем, у всего, что есть начало, есть и конец. Как знать, может, лет через двести всё накроется медным тазом, и мою охлаждённую душу прямиком ТУДА?
– Может да, а может и нет. Так или иначе, сделать себя бессмертным ты не можешь, а это реальный выход в твоей ситуации. К тому же, они сейчас параллельно внедряют программу по запуску такого замороженного мяса в космос, чтобы оно крутилось на орбите каких-нибудь планет, захламляя космос.
– Угу. Да, за замороженное мясо отдельное спасибо. А если честно, ты случайно, не на место ли директора метишь, спихивая меня в морозильник?
– Коля, меня устраивает мой пост, власть и доход. Поэтому давай без необоснованных обвинений. К тому же это ты изолировал себя от компании, и ты рассказал мне о своих «тараканах». Я тебе дал совет, а ты решай – использовать его или нет.
– Заморозка, говоришь…
Мучительно долго и невыносимо скучно тянулись четыре года с того разговора, когда Вадим предложил другу план побега из ада. Все эти годы Николай тщательно взвешивал и обдумывал предложенное другом решение. С одной стороны – оно казалось нереальным, с другой стороны – единственно возможным. Все четыре года Николай ни разу не вышел из дома и по-прежнему руководил компанией, сидя у себя в комнате. Людмила стала его единственным другом. Она была единственным человеком, которого он видел не через панель мониторов, и он дорожил ею, как никогда в жизни. Отслеживая результаты по искусственному замораживанию человека, он всё больше и больше склонялся к мысли о том, чтобы воспользоваться предложенным Вадимом планом. Не хватало только того, что подтолкнуло бы его к принятию решения. За четыре года страх перед адом уменьшался, а желание жить полной жизнью не снижалось.
Всё полярно изменилось, когда у Николая случился инфаркт. С учетом его возраста, он с трудом пережил удар. После него для Николая было всё предельно ясно – он готов заморозить своё тело. Близость ада вновь была настолько реальной, что он снова вспомнил все физические страдания и мучения, которые он пережил тогда, когда его сердце остановилось на мокром полотне дороги.
Когда Николай захотел, чтобы ему объяснили механизм сохранения жизни, специалист физиокриогенного отдела Александр Усольцев, виновато кивая головой, тихим и скрипящим голосом кратко, но очень доступно объяснил все. «Жизнь в телах фактически останавливается. Все органы перестают функционировать, включая сердце и мозг, движение крови прекращается благодаря принудительному погружению в сон и последующему резкому снижению температуры в капсуле, в которой будет находиться ваше тело. Можно сказать, что человек становится трупом, – противно захихикал Александр, – но это не так! Под воздействием биотоков, работающих по определённой схеме, происходит внешнее стимулирование всех органов. То есть органы и работают, и не работают. Обман организма, что он жив, в результате чего он не стареет». Николай на это только развёл руками. Во всём этом его смущал один аспект. Из того состояния, в которое сейчас погружали людей, нельзя было вывести человека в прежнее. Соответствующий проект находился ещё в разработке, и на данном этапе уснуть навечно желали лишь те, кто боялся возрастного одряхления, старческого маразма или преследовал свои, только им известные цели. Именно к ним и относился Николай, а времени ждать, как показал инфаркт, у него нет.
Выяснение обстоятельств новомодной процедуры показало, что побег с того света требует значительных материальных затрат. Годовое же содержание тела в капсуле и постоянное наблюдение за его показателями выливались в немалые деньги. Вопрос со средствами был решён просто. Личные накопления и вложения были переведены в деньги. Николай развёлся с женой, не оставив ей практически ничего, испортив тем самым свои единственные идеальные отношения за всю жизнь. Естественно, Люда сопротивлялась как могла, но жесткая работа юристов и непрозрачные намёки на эпилог её жизни сделали своё дело. На закате жизни она осталась у «разбитого корыта» без какой-либо вины со своей стороны. Все средства Николай перечислил на счет организации, гарантировавшей «вечную жизнь» его душе. По договорённости с Вадимом, друг занимал место руководителя в компании, а компания, в рамках спонсорской помощи, ежегодно перечисляла на счёт всё той же организации весомую сумму на разработку и внедрение проекта по запуску в космос капсул с телами, в которых жизнь, останавливаясь, растягивалась на бесконечность. О решении Николая в компании знал только Вадим. Он же приехал провожать его в хранилище тел под неприметным городком в области, время в пути до которого длилось вечность, как показалось Вадиму. Выехав, лишь только трасса стала различима, а это было поздней осенью, они несколько часов плелись по дороге, не превышая 40 километров в час. Но всё, что имеет начало, имеет и конец, и их путь закончился у монолитных блоков центра.
Николай, окинув в последний раз взглядом природу, которая в тот хмурый ноябрьский день готовилась к зимней спячке, чтобы пробудиться весной и вновь возродиться молодой травой на земле и новыми листьями на деревьях и жить, таким образом, вечно, с волнением и страхом, отметил про себя, что и он готовится уснуть, но в отличие от циклов природы, без намерения проснуться, но, как это ни странно, для того же – чтобы жить вечно. Уже находясь перед капсулой, в которую ему предстояло лечь, он дрожащей рукой пожал руку Вадиму и испуганно, как щенок, посмотрел ему в глаза. Впервые в жизни Вадим видел друга таким. Жёсткий и расчётливый, хладнокровный и жестокий, убийца, вор и попиратель общечеловеческих ценностей, для которого святынями были лишь насилие, деньги и власть, этот «апостол зла» стоял перед ним, действительно и искренне боясь того, что ему уготована встреча с вечным Злом. В этот момент Вадим на секунду усомнился в отсутствии «жизни» после смерти, но тут же отбросил эту мысль, продолжая считать, что его друг смалодушничал и допустил слабость, которая непростительна таким, как они. Несмотря на это, он крепко обнял Николая, с которым его столько связывало и с которым он разделил один жизненный путь, разошедшийся на две тропинки лишь в конце. И когда капсула закрывалась, навсегда скрывая его друга, комок горечи подступил к горлу Вадима, выдавив одинокую слезу, впервые за пятнадцать лет. Предыдущую он пустил, когда умерла его собака, и у него возникло ощущение, что он присутствует на похоронах друга, а не на чествовании его вечной жизни.
Уже когда Александр Усольцев последовательно нажимал ряд клавиш, запускающих программы искусственного сна и заморозки, Вадим посмотрел на специалиста и отметил про себя, что, несмотря на его двадцатипятилетний возраст, очаговое облысение было настолько обширным, что голова Александра просто сияла отражённым светом, резавшим взор.
– Александр, а Николаю будут сниться сны?
– Да, конечно. Мозг же будет работать под воздействием внешнего стимулирования, и программа функционирует так, чтобы сразу же вводить мозг в состояние быстрого сна, при котором видят сны. Мы решили включить этот аспект, чтобы в вечной жизни можно было не скучать.
– А что ему будет сниться?
– Это одному Богу известно. Мы не стали включать в разработку программу распознавания снов, хотя и могли бы. Просто смысла в этом нет, так как из-за обмана мозга Николаю будет сниться один и тот же сон, тот, который он увидит первым, но при этом постоянно развивающийся. А первым сном будет последний образ, который он сам сформирует у себя в голове. Это, так сказать, принудительное перетягивание мысли в сон. Ну и, естественно, все ощущения во сне, как наяву, как это и бывает.
– Николай об этом знает?
– Конечно, мы специально предупредили его об этом. И, как вы понимаете, готовясь к вечной жизни и вечному сну, люди создадут в сознании что-нибудь приятное, чтобы вечно наслаждаться этим.
Вадим спокойно вздохнул и не спеша пошёл к выходу. Откуда ему и, тем более, специалистам центра было знать, что Николай так усердно сосредоточился на мысли о том, чтобы не думать об уготованном ему аде, что в результате, как само собой разумеющееся, последним образом, который возник у него в сознании перед вечным сном, был ад, во всех его деталях, в который он не хотел попадать с того самого момента, как пережил клиническую смерть тогда, на мокром асфальте…
и тогда воздастся каждому по делам его
«Мф. 16:27»
Глава 5
РОКИРОВКА ЯСНЫХ БУДНЕЙ И ПРИЗРАЧНЫХ ГРЁЗ
«Поистине неслышными шагами приходит он ко мне – приятнейший из воров, и похищает мысли мои, и я застываю на месте»
Фридрих Ницше
Павлик проснулся ещё до того, как мама успела его разбудить. Звон посуды на кухне, чередующийся с шумом мощного напора воды из крана, под шипение омлета или рагу на сковороде, которые мама съест через несколько минут, говорили ему о том, что опять наступило утро. Паша обрадовался тому, что он проснулся от этого шума, а не от маминого: «Павел, подъём, пора вставать». Этот крик ломал сон, а неизменное включение света при этом шокирующе сказывалось на восприятии начала дня. В такие моменты он ощущал себя рыбой, которую папа, отправляясь на рыбалку летом, умело выдергивал из воды. Вот она плавает себе спокойно, а ты спишь, и вы ни о чём не подозреваете, и раз – вы оба лежите с ошарашенными глазами и открытым ртом, ничего не понимая. Приятного мало в таком пробуждении.
Приоткрыв глаза, он обрадовался, что в комнате темно. Это значит, что можно ещё немного полежать и, если повезет, то и уснуть ненадолго. Во всяком случае, есть время настроиться на команду «Подъём» и подготовиться к осознанию ещё одного дня его непростого детства. Каждый раз когда он просыпался, его единственным желанием было, чтобы поскорее наступила ночь и он мог лечь спать. Сны, которые он видел, захватывали и потрясали его своими сюжетами. Вот и сейчас, проснувшись и поняв, что ещё есть несколько минут покоя, Паша натянул на голову одеяло, спрятал нос в подушку и, плавно окунаясь в дремоту, стал вспоминать, какие этой ночью ему снились сны. Вспомнилась стройка, которая велась в одном из районов их города. По отдельным улицам и домам можно было сказать, что это Нижний, но во сне было ощущение, что это совсем другой город. И было ещё что-то еле уловимое, что-то связанное с этой стройкой, какая-то тайна крылась в том месте, где…
Паша стоял на пустой площади, перед монолитными блоками, представлявшими забор, по верху которого была пущена колючая проволока. Сухие коричневые листья разбухали, как чайные, в подсыхающих лужах. Несмотря на пасмурный октябрьский день, на улице было тепло. Он огляделся по сторонам – никого. Бегло пробежав по окнам близлежащих пятиэтажек, он так же не увидел ни одного лица. Решив осмотреться, прежде чем что-либо делать, Павел отошел от забора так, чтобы можно было увидеть, есть ли какие-нибудь сооружения на территории стройки. Он не мог объяснить своего ощущения, но что-то в этой стройке ему явно не нравилось.
Без лишних резких движений он отошёл в сторону и ещё раз посмотрел на стройку. За забором возвышался каркас здания из бетонных блоков. Оконные и дверные проёмы чернели пустотой. Из последнего уровня блоков в небо смотрели брусья металлической арматуры. Посчитав количество этажей, которые были доступны взору Паши, и прикинув наугад ещё несколько, скрываемых забором, он предположил, что сейчас в здании их порядка пятнадцати. Оглянувшись ещё раз по сторонам, он отметил, что до сих пор не видел никого из людей. Это показалось ему странным. Но ещё больше его занимал вопрос о том, как попасть за этот забор. Блоки были сдвинуты так плотно, что между ними не было щели, через которую можно было бы проскользнуть. Соразмерив свой рост и высоту забора, он понял, что ухватиться за его верхний край он сможет только лет через пять, и то если будет усиленно посещать секцию по баскетболу. Такой вариант его явно не устраивал.
Пройдя вдоль забора, он успел дважды его обогнуть, и, оказавшись с противоположной стороны, увидел ворота, делающие абсолютно бесполезным наличие забора. Две металлические решетки, через прутья которых мог спокойно пролезть взрослый мужчина, скреплённые между собой проволокой, представляли собой не очень внушительную преграду. Довершало ненадежность этого охранного сооружения расстояние между нижними планками и асфальтом, через которое явно не раз протискивались здоровые дворняги. Строительная площадка была завалена кирпичами, мешками с цементом и строительным мусором. Но внимание Паши привлек и заставил учащённо биться сердце прыгающий свет от костра на предпоследнем этаже. Паша кое-что понял и ещё раз бросил взгляд на окна домов, находящихся рядом. Ни в одном из них не горел свет. «Исходя из освещённости, сейчас должно быть где-то между пятью и семью вечера. В квартирах явно довольно темно, но свет ни у кого не зажжён. Это крайне странно», – подумал Павел.
Боковым зрением он уловил присутствие кого-то у того угла забора, из-за которого он вышел. Резко повернув голову налево, он увидел старуху, пристально смотревшую на него. Поначалу казалось, что это манекен, на котором висели грязный и истасканный платок, по-видимому, когда-то имевший белый цвет, и протёртое до дыр коричневое пальто. Взгляд неподвижных глаз сковал мышцы Паши, как взгляд змеи парализует движения её жертвы. Павел не мог ни сглотнуть, ни вдохнуть полной грудью. По прошествии нескольких минут такого ступора старуха прищурила глаза, дёрнула верхней губой и, подняв её вверх, оголила редкие гнилые зубы, с концов которых к нижней губе тянулись вязкие слюни. Ее жёлтое лицо сморщилось, не оставив и сантиметра ровной кожи. Этот оживший манекен поднял руку и показал в сторону от стройки, давая понять Паше, что в его же интересах уйти отсюда. Но на него это произвело обратную реакцию. Он весь сжался и боялся пошевелиться. Старуха скрючила свои костлявые пальцы и двинулась к Паше. Её резкое шаркающее движение оказало на Пашу такую же реакцию, как выстрел стартового пистолета для бегуна после команды «Внимание». Он стрелой пролетел под нижней планкой ворот и за секунду оказался у входа в строящееся здание. Обернувшись назад, чтобы посмотреть, где старуха, он увидел, что в воздухе, по эту сторону забора, на фоне покачивающихся ворот плавает желтая рыба. «Бред какой-то, – подумал Паша, – рыба не может плавать в воздухе». Но тем не менее, по всем движениям рыбы можно было с уверенностью сказать, что она плавает и при этом прекрасно себя чувствует. Ошалевшими глазами он смотрел на это чудо. Внезапно рыба резко подскочила вверх и, перелетев через забор, плашмя ударилась об асфальт, разбив голову в капли зелёной крови. Павел почувствовал, что путь к зданию ему кто-то преградил, тяжело дыша в ухо.
Повернув голову, он увидел перед собой всё ту же старуху, которая на этот раз оказалась на удивление проворной. Не успел он и дёрнуться, как она схватила его за запястье и потащила в дом. Тщетны были все его крики и попытки вырваться – её сухие и противные на ощупь пальцы стальной хваткой держали его руку. Несмотря на внешнюю худобу старухи, она очень быстро и ловко затащила мальчика на первый этаж. Втолкнув Павлика в деревянный ящик, прикрученный к стене и напоминавший шкаф, она захлопнула дверь из прочного стекла, сделав его своим пленником. Мальчик звал на помощь и бил ногами в стеклянную дверь, но всё было напрасно.
Старуха нажала на пульте у стены одну из кнопок, и пол под Пашей начал медленно опускаться в низ, оказавшись своеобразным лифтом и увлекая его в подвал. Старуха тем временем последовала за ним по ступенькам. Увидев её на ступеньках в сумрачном свете, стремящемся проникнуть на пол подвала из окна первого этажа, он обратил внимание, что в руке у неё был нож. Павлик истерично закричал и заплакал. Лифт продолжал медленно опускаться в деревянном коробе, который был и в подвале. У Паши не было никаких шансов опередить старуху. Да это и не было выходом. Проём двери представлял из себя сетку из прочного материала, через отверстия которого вполне мог пройти клинок ножа. Старуха подошла к лифту в тот момент, когда он остановился. Смотря на мальчика холодным взглядом, она занесла нож. Павлик закрыл глаза и заорал что есть мочи…
«Давай вставай, хватит лежать», – выдернула его из сна и кровати мать, дёргая за руку, – свет уже давно включила, а ему хоть бы что». В первые несколько секунд Паша не мог понять, что случилось. Буквально мгновение назад его хотела убить отвратительного вида старуха, и раз – он уже сидит в кровати, постепенно понимая и радуясь тому, что это был всего лишь сон. «Интересно, – подумал он про себя, – в который раз мне уже снятся продолжающиеся сны». Отметив для себя ключевые моменты последнего из них, в котором он чуть не распрощался с жизнью, Павел встал и побрёл умываться. Впереди ждала реальная жизнь со своими серыми днями, похожими один на другой, без каких-либо приключений и тайн. Думая так, Павлик начал снимать пелену сна с глаз горячей водой; холодная натягивала её ещё больше, не смотря на рекомендации, что умываться по утрам нужно именно ею, как вдруг голос мамы приказал немедленно приступить к поглощению завтрака, если не хочет остаться без него – в худшем случае, или отложить до ужина – в лучшем.