Полная версия
– Никому ничего не известно, – побагровел Кириллов, – я уже вам сколько раз говорил, что всё надёжно прикрыто, и если вы будете молчать, то никто ничего не узнает. А вызвали вас, скорее всего, потому, что сегодня он уже не успевает.
– Скорее всего? – зафальцетил шёпотом Анатолий Петрович. – Максим Григорьевич, кота в мешке не утаишь, а тут бюджетные деньги и сколько …
– Закрой рот! – директор бросился из-за стола на заведующего.
– Я не хочу молчать, – еле сдерживаясь от крика, не успокаивался тот, – вы втянули меня в это, и всё из-за чего?
– Заткнись, старый козёл! – вцепился Максим Григорьевич в воротник заведующего.
– Вы… – сорвался в крик тот, и директору пришлось отпустить его, после чего заведующий, с выпученными глазами, начал бесноваться в кабинете. – Я растратил свой талант, своё время и способности на вашу жену! Даже не на неё, а на ваш страх того, что она станет старой и вам придётся жить со старухой. И ещё на ваше желание её тела, которое она уже не могла удовлетворить. Поступили бы как большинство мужчин – развелись бы или завели любовницу. Но нет, что вы. Рядом с вами идеал, так вы говорили?! Господи, мой талант и только для того, чтобы клонировать его жену! А чтобы вы сделали с ней, когда её старость была бы уже невыносима для вас? А с клоном, с клоном что бы стали делать, когда и он перестал бы вас удовлетворять? Убили бы, да?!… О боже… Это вы убили её?
– Заткнись, – тихо сказал директор Анатолию Петровичу, ударив его под дых, отчего тот рухнул на пол, сжался калачиком и безрезультатно пытался сделать вдох, как рыба, выброшенная на берег, не говоря уже о том, чтобы произнести хоть слово. – Я не убивал её. Она сама покончила с собой. А что касается ваших претензий, могу сказать, что вы правы. Вы потратили своё время и свой талант только на то, чтобы клонировать мою жену. Но самое главное, вы потратили миллионы бюджетных средств только для того, чтобы удовлетворить своё тщеславие и создать клон человека. И если об этом станет известно, то вас ждёт та же участь, что и меня. А может даже хуже, так как я только брал деньги, а вы их тратили на клонирование. И кого? Человека. Вас уволят, посадят в тюрьму, а после того как выпустят, вы уже никогда не сможете заниматься этим, потому что никто не рискнет вас взять на подобную работу. Поэтому, если вам дорога свобода, ваш талант и ваша работа, возьмите себя в руки и придержите язык. Ещё раз повторяю: никто ничего не знает. Придёте завтра в полицию или куда там ещё, не знаю, ответите на вопросы и уйдёте. А если начнёте паниковать, то помните: на вас миллионы государственных денег и эксперименты по клонированию человека.
Отдышавшись, Анатолий Петрович встал и, как побитый пёс, побрёл к двери. «Вы всё поняли, – спокойно и властно бросил ему вслед Максим Григорьевич, – на вас миллионы рублей и десятки загубленных жизней». Заведующий, не оборачиваясь, закивал головой и тихо вышел из кабинета. Успокоившись и проанализировав ситуацию, Кириллов пришёл к выводу, что Анатолий Петрович, хоть и может показаться сотрудникам полиции странным человеком, ни за что не расскажет о совершённых ими деяниях. Его страх несвободы и отстранения от работы был гарантией для Максима Григорьевича. «Да и к тому же, – размышлял он, – институт занимается исследованием генофонда страны, никому и в голову не придёт, что здесь могли тайно проводить эксперименты по клонированию человека».
Директор задумался над словами Анатолия Петровича о том, что он не развёлся с женой и не завёл любовницу, как сделала бы часть мужчин, когда следы увядания и спокойствия стали бы не выносимы для мужского глаза и желания. «А может быть, действительно, бессмысленными были все эти старания, и задача решалась гораздо проще?» – задумался он и в очередной раз ответил себе, что был прав. Он любил свою жену и не хотел видеть рядом с собой никакой другой женщины. Не хотел он и тайных встреч с любовницами. Это вообще казалось ему крайне низким и свидетельствовало лишь о трусости мужчины. Он не хотел обманывать и предавать Веру. Но чем ближе её возраст приближался к тридцати, тем отчётливее он замечал, что любовь и страсть всей его жизни теряет своё былое очарование. Что же до любовной близости, то действительно, костёр её влечения постепенно затухал, его же огонь жажды по-прежнему пылал ярко и бушевал тем сильнее, чем меньше становилось её желание. Такое положение вещей его раздражало. Представив рядом с собой стареющую возлюбленную, Максиму Григорьевичу стало неприятно. И чем больше он отталкивал от себя этот образ, тем больше тот его преследовал, пока, не превратившись со временем в фобию, не стал постоянно набрасываться на Кириллова, загнав его в состояние ежедневной тревоги. После родов, когда Вере исполнилось двадцать девять, он и принял решение о клонировании жены, пока её очарование и красоту не до конца унёс ветер времени. Для себя он увидел в этом выход, как оставаясь верным своей любви, всегда лицезреть её красоту и утолять свой голод страсти в том объеме, который требует его желание. Ещё перед тем как начать реализовывать проект, он спросил себя, а справедливо ли это по отношению к его Вере, и сам себе ответил: «Это вообще неверная постановка вопроса. Это справедливо по отношению к тебе. Почему ты должен терпеть из-за того, что она уже больше не может? Почему ты не можешь любоваться её прекрасным телом? Почему, в конце концов, её физиология должна учитываться и являться для неё оправданием, а твоя нет? И потом, это же будет та же самая Вера, а не другая женщина. Невозможно изменить и предать жену с ней самой же». Но для воплощения его идеи требовались огромные средства. Благо средств, как материальных, так и людских, у него было предостаточно. В тридцать пять он уже стал директором института, и буквально за три года исследований и сопутствующих им проб и ошибок были растрачены миллионы государственных денег, которые выделялись институту. Он знал, как прикрыть все расходы его каприза. Отдельные сотрудники, сами того не подозревая, проводя по его заданию всевозможные изыскания, приближали его к цели. Единственным человеком, кого пришлось посвятить в свои планы, был Анатолий Петрович, который, благодаря своему таланту, идейности и трудолюбию, воплощал задуманное директором в жизнь. После того как всё получилось, ему пришлось ждать семнадцать долгих лет, пока четверо родившихся клонов не стали молодыми и обворожительными Верами. На их рост и соответствующее воспитание, которое осуществлялось втайне от всех, Максим Григорьевич истратил ещё массу бюджетных денег. Единственное, о чём не подумал Максим Григорьевич, это что он будет делать, когда старость его возлюбленной станет для него невмоготу, и что он будет делать с клонами? Но в нынешних условиях эти вопросы теряли свою актуальность.
Наступивший день принёс успокоение, сказавшись и на действиях заведующего лабораторией. Из полиции он вернулся довольный и слегка, как показалось Максиму Григорьевичу, напыщенный. «Так всегда происходит, когда слабых волей людей обходит опасность, которой на самом деле и не было», – подумал Кириллов. Анатолий Петрович думал иначе, и та кошка, которая пробежала между ними, задев однажды больные струны души каждого, дала заведующему лабораторией повод раздражать директора разрастающимся тщеславием. Правда, катализатором этого выступили совсем другие причины. Уже после того, как были завершены все опросы, и Максим Григорьевич узнал, что следователь принял решение об отказе в возбуждении уголовного дела по поводу доведения им Веры до самоубийства, жизнь стала вновь обретать привычные для него черты. Для него, но не для Анатолия Петровича, неожиданное лечение матери которого потребовало значительных затрат, а соответствующими средствами он, как это бывает в большинстве случаев, не располагал. Зная, что директор пустил исключительно на личные цели огромные средства института, Анатолий Петрович первоначально пытался получить необходимую сумму у него, слегка задев тему своих способностей, которыми воспользовался директор. При этом воспользовался, не отплатив ему должным образом. На это Кириллов ответил отказом, заявив, что денег нет. Безрезультатными для заведующего лабораторией были и две последующие попытки, которые стали усиливаться более или менее определенными угрозами, которые Максим Григорьевич успешно развеивал, напоминая Анатолию Петровичу, что и он причастен к нецелевому расходованию средств. Но нужда заставляет любого человека идти на изобретательность или на крайние меры. В случае с Анатолием Петровичем нужда заставила его прибегнуть к обоим вариантам, и буквально за несколько дней до «сорокового дня» со смерти Веры он поздно вечером, когда директор задержался на работе и в институте никого не осталось, кроме них и ленивого охранника на первом этаже, пришёл к Максиму Григорьевичу в кабинет со «старой пластинкой».
– Заходите, Анатолий Петрович. Тоже задержались? – сухо бросил директор и, предполагая, для чего тот это сделал, так же сухо продолжил: – Что у вас?
– Максим Григорьевич, мне нужны эти деньги, понимаете, нужны, – начал тот чересчур решительно. – И я их заслужил. Поэтому хочу получить нужную мне сумму.
– Что? – из-за запредельной дерзости заведующего лабораторией, Кириллов не сразу понял его.
– Я хочу получить деньги за то, что помогал вам в клонировании жены, – так же решительно продолжал заведующий и подошёл к столу директора.
– Анатолий Петрович, вы получаете зарплату, и достаточно приличную, чтобы жаловаться, – спокойно продолжил Максим Григорьевич, но отложил на время текущую документацию, из-за которой остался на работе.
– Максим Григорьевич, вы знаете, для чего мне нужны деньги, – понизив голос, замялся заведующий, но явно ненадолго. – Если бы мне хватало зарплаты, я к вам бы даже не обратился. А за то, что я вам помог, вы мне просто обязаны дать эти деньги!
– Анатолий Петрович, у института денег нет, – невозмутимо отреагировал директор. – И забудьте вы об этом деле. Всё, ничего не было. Вы уже забыли, на что вы растратили деньги института?
– Я всё прекрасно помню! И я думал над вашими словами! Я не растрачивал государственные средства. Это сделали вы, только вы. Я выполнял лишь работу, порученную вами – директором института, а законна она или нет, этого я не знаю. Исходя из профиля деятельности института, я ничего незаконного не делал и, соответственно, не мог знать, что деньги вы расходуете незаконно, – с каждым новым словом заведующий становился всё более непреклонным. – Так что это вы один, Максим Григорьевич, виноваты в том, чем я занимался, и виноваты в том, что украли деньги института!
– Анатолий Петрович, мне кажется, вы забываетесь, – не дрогнув, отреагировал Максим Григорьевич. – Если у вас всё и больше нет дел, можете идти, я занят.
– Я не забываюсь! Это вы забыли все нормы приличия, когда решили клонировать вашу жену и, благодаря мне, сделали это, в конце концов, – покраснел от гнева заведующий, которого уже было не остановить. – Это у вас нет никакой совести! Мало того, что получили клон своей жены, вы ещё и привели его домой. К жене! И как она отреагировала на то, что ей придётся жить вместе с собственным клоном и смотреть на то, как вы изменяете ей с ним? С ней самой же. Вы сумасшедший. Жить вместе с женой и её клоном. Я …
– Анатолий Петрович, вы …, – грозно прервал его Максим, встав из-за стола и сделав шаг к заведующему.
– Не перебивайте меня! – перешёл в истерику Анатолий Петрович. – Никуда я не уйду, пока не получу от вас эти деньги!
Директор опешил. Ситуация явно выходила из-под его контроля. Глядя на то, как Анатолий Петрович превращается в демона с багровым от гнева лицом, Максим Григорьевич стал осознавать всю потенциальную опасность, которая исходила от заведующего лабораторией. Крик, а главное слова заведующего, мог услышать охранник, и тогда тайна, которую так тщательно скрывал Кириллов, перестала бы быть таковой. А если и нет, то рано или поздно Анатолий Петрович поставит ультиматум: «Либо деньги, либо он пишет на него заявление». И самое страшное было в том, что заведующий действительно мог оказаться прав. Все знали Анатолия Петровича как тихого, нерешительного и до ребячества наивного человека, увлечённого лишь одной работой и не способного на какие-либо незаконные махинации, тем более связанные с растратой денежных средств. Необходимо было что-то срочно сделать. Заведующий увидел глаза директора, которые лихорадочно бегали из стороны в сторону, и, предположив, что он стал хозяином положения, решил утвердиться в этой роли.
– И, Максим Григорьевич, не забывайте о тех женщинах, которых вы использовали для вынашивания эмбрионов до их извлечения и помещения в инкубатор. Эти женщины были уверены в том, что на законных основаниях вынашивали эмбрионы. Но если вдруг всё станет известно, их найдут, и именно они уличат вас той ложью, которую вы им сообщили. И именно они скажут, что именно вы, а не я, давали им деньги, что именно вы, а не я, вели с ними дела и подписывали документы, которые не более чем фикция. Я чист, а вы, с нежеланием принять старость вашей жены, можете получить большие проблемы, и только я могу помочь вам. Так что не надо пренебрегать мной, – безапелляционно и уже с нотками грозности закончил тираду заведующий.
– Вы правы, Анатолий Петрович, – спокойно повернулся к своему столу Максим Григорьевич, от чего заведующий стал видеть лишь его спину. – Действительно, только вы и я остались хранителями этого блестящего эксперимента. Был ещё третий – Вера, но её, к сожалению, а может и к счастью, уже нет с нами, и, как верно отметил однажды Бенджамин Франклин, трое могут сохранить секрет, если двое из них мертвы.
– Что? – Анатолий Петрович сморщил лоб, явно не понимая поведения директора.
Максим плавно взял из органайзера на краю стола нож для вскрытия конвертов, резко развернулся, взмахнул ножом и быстро направил его острие в шею заведующего. С неприятным звуком нож преодолел сопротивление кожи. Максим Григорьевич тут же выдернул его и молниеносно нанёс ещё несколько ударов, пробив сонную артерию. Директор смотрел в глаза заведующего жёстко и непоколебимо. Губы его были плотно сомкнуты. Заведующий, с каждым ударом всё больше оседая, с ужасом смотрел в глаза начальника. Рот его был безмолвно открыт, явно желая произнести: «Этого не может быть».
Когда Анатолий Петрович, всё-таки издав хрип, но так ничего и не произнеся, упал на пол, Максим Григорьевич понял, что решение одной проблемной задачи поставило перед ним новый вопрос: «Как спрятать труп, а точнее, куда спрятать труп?» Природа предоставляла огромный выбор, и первое, что пришло в голову директору, – это вывезти труп и сбросить его в Неву. Уже решив реализовать этот план, он вспомнил, что спустя несколько дней тело, наполнившись трупными газами, всплывёт. Этот момент остался в его подсознании после просмотра какого-то фильма и, всплыв из глубин памяти, как всплыл бы труп заведующего, вовремя остановил его. Тут же директор института вспомнил, что буквально вот-вот будет сорок дней со смерти его жены, и ответ на возникший вопрос был найден сразу. Главное побольше специй. А если будут спрашивать об исчезновении заведующего лабораторией, а спрашивать непременно будут, то он ничего не знает.
Когда закончились поминки, директор института, уставший и измотанный за все эти дни, поехал на свою дачу, где на выделенные институту деньги был построен и оборудован исследовательский комплекс, о существовании которого, как и о самом эксперименте, теперь знал только он. Пройдя в одно из помещений и включив свет, он с высоты создателя посмотрел на три крио камеры, в которых до поры до времени покоились результаты его гения. Его три Веры, как три капли воды похожие одна на другую. «Нет, – подумал он, – даже капли могут отличаться, а эти клоны нет. Их, конечно, мало, но на мой век хватит. С учётом того, что один ещё при жизни жены уже несколько месяцев радовал глаз и ублажал желания».
Но его занимали два вопроса: «Что делать с молодой Верой, которая через некоторое время приедет сюда, когда она неизбежно начнёт стареть, и надежно ли Нева скрыла под толщей своих вод оголённые кости Анатолия Петровича?» Поняв, что ответы на них будут найдены только в будущем, он решил наслаждаться настоящим. Гася свет, он бросил взгляд на табличку над выключателем. На ней была выгравирована одна из фраз Джонатана Свифта. Прочитав её в очередной раз, он ухмыльнулся и, назидательно тыча в неё указательным пальцем, как будто перед ним стоял сам автор, сказал в пустоту: «И всё-таки чуть-чуть, но ты был не прав». Муж Веры закрыл за собой дверь и медленно стал подниматься по лестнице. Зайдя в комнату, он сел на диван и, закрыв глаза, задремал. Разбудила его я, когда, войдя в комнату, села рядом с ним и положила руку на его колено. Он даже вздрогнул от неожиданности и чуть не вскрикнул, когда увидел меня. Я прикрыла его рот рукой, и обручальное кольцо, знак его любви, уважения и верности ко мне, предстало моим глазам. Он думает, что я ничего не знаю. Ну что же, пусть так думает и дальше. Конечно, то, что он сделал с нашей жизнью, было ужасно, но он сделал это из любви, уважения и верности ко мне. Его можно было понять, как и любого мужчину, но он поступил не как любой мужчина. Он потратил время, силы и средства, чтобы сохранить мою силу и красоту, чтобы видеть всегда рядом с собой меня, ту единственную, которая пленила его сердце навек и стала музой его творения. Он рисковал всем: собой, своей свободой и своим именем. И всё это из-за меня. А сейчас он сидит передо мной напуганный и измождённый, боящийся каждого нового дня, того, что его секрет раскроют. Но при этом уверен, что всё знает и всё может сделать. В желании ухватить мою красоту и молодость и сохранить её в безжалостном потоке времени, он потратил годы своей жизни. И сейчас я перед ним, всё еще привлекательная и молодая, а он – стареющий мужчина с изрезанным морщинами лицом и дряхлеющим телом. Как же после всего этого мне относиться к нему?
«Все люди хотят жить долго, но никто не хочет быть старым»
Джонатан Свифт
Глава 11
ПЕПЕЛ ИЗ РОЗ
«…Остаться без друзей – самое горшее, после нищеты, несчастье»
Даниель Дефо
Любовь посмотрела на него взглядом, всё ещё полным нежности и благодарности – благодарности за то, что все эти годы, какими бы они ни были, они были вместе. Он был её опорой, и это давало ей уверенность в будущем. Ласка, которую он дарил ей в первые годы их совместного пути, с рассвета и до заката, с годами стала менее тёплой. Менее тёплой, но не исчезла совсем, как исчезает солнце с приходом ночи. Но кто скажет, что у кого-то это происходит по-другому? Как ей было известно от подруг, у многих пар, идущих рука об руку, дорога жизни со временем всё меньше согревается лучами солнца любви, которое лишь изредка показывается из-за горизонта. И чем дольше этот путь, тем меньше женщины чувствуют на своей коже тёплые и ласкающие прикосновения, от чего кажется, что жизненная тропинка пересекла заполярный круг и приближается к ледяному полюсу. Если это так, то их дорога жизни проходила в зоне умеренного климата, где Костя изредка встречал её холодным взглядом, но чаще всё-таки баловал тёплыми днями. Она была счастлива.
Она посмотрела на мужа ещё раз и накануне дня его рождения, переполненная чувствами к нему, готова была прильнуть к его груди и раствориться в его объятиях. Остановило её его усталое лицо: глубокие заломы на лбу и переносице, которые круглые сутки не покидали его, в этот момент слегка разгладились, а обычно крепко сжатые губы расслабились, от чего его рот был полуоткрыт, что нечасто за ним наблюдалось. Он закрыл глаза и помассировал виски подушечками пальцев. Когда она долго смотрела на его большие и красивые пальцы, её сердце начинало биться чаще, и она начинала легко покусывать нижнюю губу, не замечая эти маленькие детали.
Любовь уже знала, какой подарок она сделает ему ко дню рождения. Она приготовила его заранее, как и в предыдущие годы. Увидев, что он опустил руки и, открыв веки, сосредоточенно посмотрел куда-то вдаль, затем, подарив ей несколько секунд взгляда своих серых глаз, снова мысленно удалился, она внезапно для себя решила изменить своей привычке.
– Костя, чего бы тебе хотелось на день рождения? – обратилась она игриво к мужу, но не получила ответа, и, подождав мгновение, слегка повысила голос: – Костя?
– Что? – тихо ответил он ей.
– Чего бы тебе хотелось на день рождения, дорогой? – не отпуская игривость, вновь спросила она, уже заинтригованная тем, а чего же именно хочется ему.
– Побыть одному, – сказал он тихо после долгой паузы.
– Что? – спросила она с тревогой, не веря тому, что только что услышала.
– Побыть одному, Люба, – сказал он твёрдо, пронзив её взглядом. – Я хочу провести этот день рождения один. Я хочу, чтобы ты ушла и оставила меня одного, хотя бы на один день, в этот долбаный день рождения! Понимаешь, Люба?!
Она ничего не ответила. Она просто не понимала реакции мужа и его поведения. За столько лет совместной жизни она считала, что знает его хорошо, может быть, даже лучше, чем он сам. На достаточно длинном отрезке их пути она узнала его разные качества и видела его со всех сторон. И при этом в каждом своём слове и действии он всегда оставался её Костей. Сейчас же она не узнавала его. Напротив неё, вполоборота, сидел посторонний для неё человек. За все прожитые годы она полагала, что знает его, но, как только что выяснилось, она всего лишь предполагала это.
Встав и ничего не ответив мужу, она вышла на кухню, где на столе в вазе стоял букет роз. Этот букет он подарил ей на их первом свидании. В тот день она принесла эти розы домой, и они радовали её каждый последующий день, каждый прожитый месяц, каждый год. Букет не увядал, и красота и яркость бутонов, утопающих в пышности листвы, услаждали её всегда. Иногда какие-нибудь листья или лепестки начинали сохнуть. Стебли же всегда оставались крепкими и живыми, и стоило ей только заменить воду в вазе, как листья с лепестками начинали бурно оживать, обретать свои привычные яркие краски, и букет, как и в первый день, излучал тепло, любовь и счастье.
Сейчас же, подойдя к букету, она увидела, что все листья с него облетели и сухим, мертвым ковром окружали вазу. Жена села за стол и, положив слегка полный подбородок на такие же слегка полные ладони, с грустью взглянула на опавшие листья. Посмотрев на букет, она увидела, что стебли у самого основания потемнели и стали дряблыми у чашелистиков, отчего некоторые бутоны склонились под собственной тяжестью. Ярко-красный цвет лепестков там и тут подернула чернота, предвещающая засыхание и гибель всего букета, если срочно не принять меры к его сохранению. Любовь все эти годы не знала и не замечала того, что крепкие и здоровые с виду стебли начали гнить изнутри, никак не проявляя этого внешне. И сейчас, когда предательская чернота, скрывавшаяся за внешней силой и благоуханием, поразила стебли цветов, вся правда выступила наружу из-под облетевшей листвы. Но бутоны, большая часть которых ещё крепко держалась на стеблях, дарили надежду на то, что букет может ещё обрести силу. Убрав опавшую листву и сменив воду в вазе, Любовь, исполняя его желание, собралась и, ничего не сказав, тихо ушла из дома.
Костя молча и отрешённо слушал, как собирается и уходит жена. Он знал, что своими словами обидел её и причинил боль, которую она ещё долго будет чувствовать. А отголоски этой боли, возможно, не стихнут никогда. Но он ничего не хотел менять. Во всяком случае, сейчас. Сейчас он хотел побыть один. Костя хотел окунуться в тишину и покой, особенно в его грядущий день рождения, который был ещё и выходным, когда никто и ничто бы его не отвлекало. После нескольких лет бурной и шумной совместной жизни ему хотелось ощутить спокойствие. Он уже давно устал от каждодневной борьбы с жизнью, плоды и результаты которой нужны были им или даже одной Любе, но не ему. Костю утомила эта ежедневная рутина, в которой он хоронил себя ради жены. Он хотел уединения, от которого его отделяли мечты, планы, желания и капризы Любы. Из-за них он молча стал ненавидеть жену, каждый раз подавляя в себе закипающую на неё злобу, которая год за годом накапливалась, достигая критической отметки. И надо же было такому случиться, что именно сегодня, накануне дня его рождения, пустяковая неурядица, взбесившая его с самого утра, как комок снега, сорвавшийся с вершины и превратившийся в снежный ком у подножия, за день притянула к себе такое множество проблем, что Костя просто сник под их тяжестью. В этой ситуации Любе оставалось только промолчать, не идя на поводу у внезапно возникшего желания и таким образом отсрочить момент приближающейся катастрофы на неопределённый период. Но, как и любой человек, она не могла этого знать и поступила так, как хотела. Поэтому Костя дождался, когда хлопнет входная дверь, и молча уснул в одиночестве.
День рождения был прекрасен. Он, как того и хотел Костя, встретил его в тишине. С самого утра Костя отключил мобильный телефон и убрал его подальше от себя, так, чтобы не найти, даже если очень понадобится. Центр Питера, его улочки, парки, набережные и каналы, его прохладный осенний воздух, принадлежали сегодня только ему одному. Кабаки и бары, стулья которых он подолгу протирал в этот день, смакуя горьковатый вкус абсента, окутывали его сигаретным дымом и лёгкими волнами электронного джаза.