Проклятье дома Белозерских

Tas Shir

Проклятье дома Белозерских

Глава 1: Белая Ворона

Меня зовут Степа. И да, прямо сейчас, пока вы читаете эту строчку, какой-то шаблон в вашей голове, наверное, со скрипом сломался. Потому что я – тот самый парень. Тот, кого в школьной раздевалке обходят стороной, будто я несу не рюкзак, а пробирку с чумой. Хотя, если честно, пробирка там действительно есть. Пустая. На всякий случай. Мало ли что?

Стою я, значит, у своего шкафчика, номер 143 – счастливое число, между прочим, простое и прекрасное – и пытаюсь запихнуть внутрь увесистый том «Органической химии» Моррисона и Бойда. Он не лезет. Физически. Законы Ньютона против меня. Рядом Костян – этакий Аполлон местного разлива, с накачанными плечами и вечной ухмылкой – швыряет свой рюкзак (содержимое: пачка сигарет, пауэр-банк и, подозреваю, его собственная зачетка, которую он в глаза не видел) и цокает языком.

– Опа, Штепсель! Опять свою бомбу мастеришь? – кривится он. – Или там у тебя уже мини-черная дыра образовалась от натуги?

Я вздыхаю. Не со зла. Скорее, с легким чувством абсурда. Вот реально: ему – плечи, мне – книги. Ему – лайки в инсте, мне – восторг от того, как элегантно в кристаллической решетке графита уложены атомы углерода. Мы как два разных вида, случайно оказавшиеся в одном биотопе под названием «Средняя Общеобразовательная Школа № 17».

– Костя, – начинаю я максимально добродушно, вытаскивая злополучный учебник и засовывая сначала тетрадь с конспектами по квантовой механике (да, это мое легкое чтение на выходных), – если бы я мастерил бомбу, ты бы уже не стоял здесь, а аккуратно плавился бы по стенке в виде абстрактного барельефа. А у меня тут… – я наконец хлопаю дверцей шкафчика, – просто фундаментальные знания. Основа мира. Красота, Костя, неописуемая красота!

Он смотрит на меня, как на говорящего пингвина. Смесь недоверия и легкого отвращения.

– Красота? – фыркает он. – Ну да, у тебя же там, в рюкзаке, наверное, красивый такой… плесневый грибок растет. Или череп. Натуралист хренов.

Я не могу сдержать улыбки. Ирония ситуации просто божественна. Они думают, я «ботаник» – тупой, занудный, в очках (кстати, очки у меня только для работы с микроскопом, спасибо за внимание). А я? Я чувствую себя первооткрывателем! Каждый день! Вот прямо сейчас, когда за окном хмарь и дождь сечет по стеклам, я вижу не просто слякоть. Я вижу круговорот воды, растворение газов, преломление света в каплях… Это же грандиозный природный эксперимент! А они видят только то, что промокнут кроссовки. Грустно? Немного. Но больше – смешно. И как-то… одиноко. Но не горько. Никогда не горько.

Биология – это мой побег в дикий, невероятно сложный мир, где каждая инфузория-туфелька – шедевр эволюции. Химия – магия превращений, танец атомов, который можно пощупать (иногда буквально, отсюда и легкий запах «чего-то химического» от моих рук). Физика… О, физика! Она объясняет всё. От прыжка той же инфузории до того, почему бутерброд падает маслом вниз. Это же чистая поэзия законов!

На уроке литературы, когда все стонут над анализом образа Татьяны Лариной, я ловлю себя на том, что высчитываю, с какой силой давит на парту мой сосед Витька (масса, ускорение свободного падения, площадь соприкосновения локтя…). На физре, пока народ кучкуется и треплется, я наблюдаю за траекторией мяча и мысленно аплодирую законам баллистики. На перемене в столовой меня не приглашают за «крутой» стол. Зато я могу спокойно достать ланчбокс (домашний, полезный, мама старается) и… ну, например, размышлять, почему масло не смешивается с компотом. Эмульсии, поверхностное натяжение – захватывающе!

Иногда, конечно, долбят. Не физически (тьфу-тьфу), словесно. «Чудик», «ботаник», «инопланетянин». Один раз даже «ходячей Википедией» обозвали. Я принял это как комплимент. Википедия – полезная штука. Но я стараюсь проверять источники.

Так что да, я – Белая Ворона. Та, что выделяется на фоне серой стаи не криком, а… ну, скажем, необычным оперением. Мои перья – это формулы, схемы реакций, таксономические деревья и бесконечное любопытство. И знаете что? Мне в этом оперении вполне уютно. Пусть крякают. Пусть крутят у виска. Пока они меряются лайками и крутизной кроссовок, я разгадываю тайну фотосинтеза или пытаюсь понять, можно ли в домашних условиях воссоздать опыты Николы Теслы (без поджога гаража, мам, обещаю!).

В кармане у меня тихонько квакает маленькая лягушка, которую я подобрал утром на асфальте – иссушение, знаете ли, штука опасная для амфибий. Ей в стае тоже не место. Зато в моем кармане – целая вселенная. Как и в моей голове.

Так что летим дальше?

Там, глядишь, и моя стая найдется. А пока… Пока я Степа. Белая Ворона. Слегка ироничный, немного не от мира сего, но чертовски довольный полетом. И да, если почувствуете запах аммиака – не пугайтесь. Это просто жизнь. В ее самом захватывающем химическом проявлении. Искра в пробирке. Молния в мозгу. Это же так… прекрасно!

Вам разве не кажется?

…Эх, ладно, молчание – золото.

Следующим актом этого великолепного спектакля под названием «Школьные Будни» значилась биология. Мой личный Эдем. Кабинет № 311 пахнет формалином, пылью старых гербариев и… возможностями. Сегодня тема – адаптации животных к среде обитания. Учительница, Марья Игнатьевна, женщина с глазами как у усталой совы и энциклопедическими знаниями, щелкнула проектором. На экране – хамелеон, меняющий окраску.

– Мимикрия, ребята! – провозгласила она. – Удивительная способность сливаться с фоном для защиты или нападения. Кто еще примеры знает?

Рука моя взметнулась вверх, будто пружиной выброшенная. Внутри все пело: «О да! Мой конек!».

– Степан? – Марья Игнатьевна кивнула, и в ее взгляде мелькнуло что-то вроде предвкушения. Она знала, что сейчас будет.

Я встал. Не для важности, просто энергия била ключом. Парта Кости, сидевшего сзади, ехидно скрипнула – он явно откинулся на спинку, готовясь к «шоу».

– Ну, классика – палочники, – начал я, стараясь звучать не слишком восторженно (бесполезно). – Но это лишь вершина айсберга! Возьмем, к примеру, Cephalopoda – головоногих моллюсков. Кальмары, каракатицы… Они не просто меняют цвет, они воспроизводят текстуру фона! Гидрастатическая система мышц и хроматофоры, управляемые нейронами напрямую – это же живой 3D-принтер! А осьминог Thaumoctopus mimicus? Он может имитировать внешний вид и движения более двадцати видов морских обитателей – от крылатки до морской змеи! Это уже не мимикрия, а мимикрия Бейтса и Мюллера в одном флаконе, плюс элементы подражательного поведения! А гусеницы пяденицы? Они не только под цвет коры, но и позу принимают, вытягиваясь под острым углом, чтобы тень не выдавала! Это же чистая геометрия выживания!

Я выдохнул. В классе стояла тишина. Не та, благоговейная перед знанием, а… густая, тягучая, как недоваренный крахмал. Марья Игнатьевна смотрела на меня с легкой улыбкой – где-то между «молодец» и «ну вот, опять».

А потом грянуло. Не аплодисменты.

– Ого-го! Штепсель, ты чо, энциклопедию проглотил? – гаркнул Костян сзади. Его смех был резким, как скрежет железа. – Мимикрия… Мюллер… Бейтс… Да ты сам-то не мимикрируешь ли под человека? Может, ты инопланетянин, а?

Вокруг захихикали. Не все, конечно. Пара девчонок у окна смущенно потупились. Витька, мой сосед по парте, отодвинулся на сантиметр, будто я излучал неведомые науке частицы глупости. Взгляды – десятки взглядов – впились в меня. Не просто насмешливые, как обычно. Сегодня в них было что-то острее. Что-то вроде… раздражения. Агрессивного недоумения. Как будто мой поток фактов был не просто странным, а оскорбительным для их представления о нормальном уроке. Как будто я нарочно выпендривался, чтобы их унизить своей «заумностью».

– Костя, – повернулся я к нему, все еще пытаясь удержать добродушно-ироничную ноту, но внутри уже свербило. – Если бы я мимикрировал под человека, я бы, наверное, научился вовремя тупить взгляд в телефон и говорить «норм» вместо «нормально». Но, увы, эволюция подарила мне любопытство. Генетический сбой, видимо.

Ожидаемого смеха не последовало. Вместо этого – гул неодобрения. Кто-то громко цокнул языком.

– Задолбал уже, умник, – прошипела рыжая Танька с первого ряда, не глядя в мою сторону. – Сиди и не высовывайся. Всех достал со своими моллюсками.

– Да, Степа, – вздохнула Марья Игнатьевна, уже без улыбки. – Примеры интересные, но… давай чуть короче. И ближе к программе. Кто еще может назвать простой пример мимикрии?

Руку подняла Ленка из «популярных» девочек:

– Бабочки какие-то… которые как другие, ядовитые. Вроде.

– Молодец, Елена! Мимикрия Бейтса! – учительница оживилась, будто сбросив груз моего «перегруза».

А я сел. Внешне – спокойно, даже с полуулыбкой. Но внутри что-то ёкнуло. Не больно. Скорее… холодно. Как будто дверь в мой яркий, полный чудес мир слегка прихлопнули. И за ней остались кальмары-трансформеры и гусеницы-геометры, а я сижу в серой, душной комнате, где «бабочки какие-то» – это предел допустимой сложности.

На меня косились. Откровенно.

Костян пнул ногой мою парту так, что пенал подпрыгнул. Витька отвернулся к окну, демонстративно показывая затылок. Даже обычно нейтральные ребята избегали моего взгляда. Мой «позаумничанный» ответ, вместо того чтобы вызвать хотя бы уважение к знанию (наивная мечта!), стал последней каплей. Я был не просто «ботаником». Я был агрессивно другим. Я нарушал их комфортную серость своим цветным оперением, своими «хроматофорами» и «мимикриями Мюллера». Я напоминал им, что мир сложнее и интереснее, чем лайки в соцсетях и сплетни в курилке. И это их злило.

На перемене коридор передо мной расступался, как перед прокаженным. Шепотки, усмешки, брошенные исподлобья взгляды – все было красноречивее слов. Я шел к своему шкафчику № 143, чувствуя спиной тяжесть этих взглядов. Физика Ньютона тут была ни при чем. Это был чистый социальный гравитационный колодец.

Открыв шкафчик, я уткнулся носом в корешок «Органической химии» Моррисона и Бойда. Знакомый запах бумаги, типографской краски и… да, слабый, но упрямый запах аммиака от забытой в углу пробирки (опыты с мочевиной, не спрашивайте). И вдруг, сквозь ком в горле и холодок под кожей, пробилась знакомая искра.

«Ага», – подумал я, доставая ланчбокс и аккуратно смахивая невидимую пылинку с обложки учебника. – «Интересный феномен. Групповая агрессия как реакция на демонстрацию нестандартного когнитивного поведения. Яркий пример внутривидовой конкуренции за социальный статус. Примитивно, конечно. Но с биологической точки зрения – чертовски занятно».

Я поймал в зеркальце на дверце шкафчика свое отражение: взъерошенные волосы, глаза, все еще горящие азартом после рассказа о кальмарах, и… да, легкую иронию в уголках губ. Белая Ворона. Не просто выделяющаяся. Теперь еще и раздражающе выделяющаяся. Вызывающая инстинктивное желание клюнуть, чтобы вогнать обратно в серую массу.

«Ладно», – мысленно пожал я плечами, откусывая мамин бутерброд с сыром (белки, жиры, углеводы – основа жизни!). – «Пусть клюют. Пока они заняты конформизмом и выяснением, чьи кроссовки круче, я разберусь, как та каракатица управляет своими хроматофорами. И почему запах аммиака в такой концентрации вызывает у них только гримасы, а не научный интерес».

Я сунул руку в карман куртки. Лягушка тихонько шевельнулась. Холодная, влажная, живая.

– Ничего, квакуша, – прошептал я ей. – Мы с тобой – немножко другие. Это не патология. Это – морфология. Агрессивно-пассивное избегание со стороны конспецификов – это просто еще один фактор среды. Адаптируемся? Или просто… продолжим лететь своим курсом?

В ответ она тихо квакнула. Как мне показалось, одобрительно. Гораздо более внятный ответ, чем все эти косые взгляды из-за спины. Наука – она ведь не только в учебниках. Она в каждой лягушке в кармане и в каждом непонятом взгляде, который можно попробовать разложить на социальные атомы. Сложно? Да. Одиноко? Порой. Но чертовски… интересно. И пусть вся их «стая» косится. Мои крылья – формулы, мой клюв – любопытство. А высота полета – она ведь зависит только от тебя. И от законов аэродинамики, конечно. Но это уже детали.

День, начавшийся с пробирок и косых взглядов, катился к финалу по наклонной плоскости, как тот самый бутерброд с маслом – неотвратимо и с ускорением. Последний урок отгремел, школа выплюнула на улицу шумную толпу. Я, как обычно, задержался – надо было уточнить у Марьи Игнатьевны насчет реферата по эволюционной генетике. Когда вышел, двор был почти пуст. Тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев да далеким гудком машины. Идиллия? Ха! Как же.

Тень упала на меня раньше, чем голос.

– Ну что, Штепсель? Домой собрался? – Костян вышел из-за угла спортзала, не один. С ним – его вечная свита: Витька и еще пара «крепких парней» из старших классов. Лица недобрые. Шутки кончились. В воздухе запахло не азотной кислотой, а чем-то куда более примитивным – агрессией. Адреналин ударил в виски сладковато-горькой волной. Организм готовится к стрессовой реакции: «бей или беги».

Спасибо, биология, очень кстати.

– Костя, – я попытался сделать шаг в сторону, держа рюкзак как щит. – Я, вообще-то, спешу. Мама волнуется. Знаешь, материнский инстинкт, мощная штука…

– Ага, спешишь! – перебил Витька, постукивая кулаком по ладони. – Спешишь домой к своим… моллюскам? Или там лягушка в кармане уже квакать устала? Может, ей помочь? Освободить?

Он сделал выпад, пытаясь схватить меня за куртку. Я рванулся назад, спотыкаясь. Рюкзак, набитый книгами, тянул как якорь.

Масса, ускорение… отрицательное! Я – неоптимальная система для побега!

– Отстаньте! – вырвалось у меня, но голос дрогнул. Ирония испарилась, остался чистый, животный страх. И стыд. Стыд от этого страха. Homo sapiens, вершина эволюции, а реагирую как загнанный заяц.

– Ого, заговорил! – засмеялся Костян, медленно приближаясь. – Думал, ты только про кальмаров трещишь? А ну, покажи, что там у тебя в рюкзаке? Бомба? Или может, яйцо белой вороны несёшь?

Они сомкнули круг. Пятились ко мне, как волки к добыче. Запах пота, дешевого одеколона и злобы. Солнце, пробивавшееся сквозь тучи, вдруг осветило крышку старого технического люка, вмонтированного в асфальт метрах в десяти от меня. Ржавый, невзрачный, с отколотой частью бетонного бордюра. Люк. Технический колодец. Вероятно, доступ к коммуникациям. Глубина неизвестна. Шанс? Или ловушка?

Расчет длился доли секунды. Оставаться – гарантированные синяки, разбитые очки и очередной урок социальной биологии на собственной шкуре. Люк… Люк был Х. Неизвестной величиной. Но движение!

Я рванул не назад, не вбок, а вперед, прямо на Костяна, с диким воплем, который сам себя испугал. Он инстинктивно отпрянул. Я проскочил в образовавшуюся брешь, ноги заплетались, рюкзак бил по спине. За спиной взрыв ругани и топот ног.

– Держи его!

– Куда, ботаник?! Стоять!

Адреналин сжег страх, превратив его в чистую скорость. Я несся через двор, мимо пустых скамеек, к заветному ржавому кругу. Люк! Он был ближе! Но и погоня – тоже. Дыхание преследователей обжигало затылок. Я видел тень, падающую на асфальт передо мной – кто-то замахивался!

Физика! Третий закон! Действие – противодействие!

Я изо всех сил оттолкнулся ногой от асфальта и… прыгнул. Не через люк. Не мимо. Я прыгнул прямо на его покореженную, ржавую крышку. Старая, подъеденная временем и солью, она не выдержала. Раздался оглушительный, сухой КРЯКС! Металл прогнулся, сломался под моим весом и весом рюкзака с Моррисоном и Бойдом.

И я провалился.

Не в темный, сырой колодец с трубами. Не вниз.

Сквозь.

Пространство подо мной не было пустотой. Оно было… другим. Мерцающим. Как будто я прыгнул не в дыру в асфальте, а в лужу жидкого света. Не золотого, не серебряного, а какого-то невозможного, фиолетово-изумрудного, пульсирующего, как медуза. Края «лужи» искрились белыми искрами, как плазма. Воздух загудел низким, мощным тоном, от которого задрожали кости. Запах… Озон? Горящий кремний? И что-то древнее, пыльное, как страницы фолианта в забытой библиотеке.

«Не физика… Не моя физика!» – успел мелькнуть шокированный вопль мысли.

Падение длилось мгновение и вечность. Я не летел, меня втягивало. Свет обрушился на меня, пронизывая насквозь, не слепя, а сканируя. Каждая клетка, каждый нейрон взвыл от чужеродного напряжения. Я видел, как мимо проносятся не трубы и не камни, а какие-то бешеные калейдоскопические узоры – геометрические фигуры, плавящиеся и сливающиеся, формулы, которые я никогда не видел, обрывки пейзажей, похожих на сны лихорадочного больного. Города из кристаллов! Леса гигантских грибов! Океаны лавы под черным солнцем!

Портал. Терминология фантастики. Но это же… реально?

Сверху донесся дикий, перепуганный вопль Кости:

– ЧТО ЭТО?! КУДА ОН?! ШТЕПСЕЛЬ! ШТЕПСЕЕЕЕЛЬ!!!

Его голос оборвался, как перерезанная струна. Я больше не видел неба. Только этот безумный, фиолетово-изумрудный вихрь, закручивающийся все быстрее, все плотнее. Давление нарастало. Гул превратился в рев. Свет стал таким ярким, таким физически плотным, что казалось, он раздавит меня, растворит в себе.

«Кислородное голодание… Гипоксия…», – последняя попытка мозга ухватиться за знакомое.

И боль. Острая, как удар током. Что-то твердое, невидимое в этом световом потоке, ударило меня по голове. Или я ударился? Неважно.

Тьма.

Не постепенная, а мгновенная, как выключенный свет. Фиолетово-изумрудный вихрь схлопнулся, исчез без следа. Остался только густой, непроглядный черный вакуум. И тишина. Глухая, абсолютная, звенящая тишина после рева портала.

Я не чувствовал тела. Не чувствовал падения. Не чувствовал страха. Только это всепоглощающее ничто. Сознание, как оторванный лист, закружилось в черной пустоте. Последние искры мыслей – мама, лягушка в кармане (где она? цела ли?), крик Кости… – гасли одна за другой.

«Системный сбой…», – пронеслось где-то на краю. – «Перегрузка… Отклю… чение…».

Искры в темноте погасли. Полная потеря связи с сенсорами. Перезагрузка…

Тишина. Тьма..

Белая Ворона выпала из своего серого мира. Куда? Вопрос повис в черной пустоте неведения. Ответа не было. Только глубокая, бездонная пропасть бессознательного…

Глава 2: Парча, Пульсары и Полный Порушен Разума

Сознание вернулось не волной, а серией коротких, болезненных замыканий. Сперва – боль. Тупая, пульсирующая в виске, где что-то твердое в портале (или сам портал?) решило проверить прочность черепа Степы на практике. Потом – температура. Не холод подземелья и не влага болота, а… сухое, ровное тепло, словно от невидимых печей. И наконец – свет. Не слепящий вихрь портала, а мягкий, золотисто-янтарный, струящийся откуда-то сверху и рассеивающийся в легкой дымке, пахнущей воском, травами и чем-то неуловимо металлическим.

Я открыл глаза. И тут же захлопнул их, ослепленный не яркостью, а абсурдом.

Потолок. Высокий, сводчатый, расписанный фресками. Но не ангелами и святыми. Там… плыли корабли с парусами из сплетенных молний. Драконы с крыльями из звездной пыли обвивали горные пики, на вершинах которых росли кристаллические деревья. И всё это – в красках таких сочных, таких невозможных – ультрамарин глубже космоса, изумруд, светящийся изнутри, киноварь, как капли жидкого солнца.

Оптические иллюзии? Галлюцинация после удара?

Но боль в виске была слишком реальной.

Я открыл глаза снова, медленно, преодолевая головокружение. Лежал я не на земле. Не на холодном камне. На… ложе. Широком, мягком, утопающем в горках подушек, обтянутых тканями, переливавшимися, как крылья жука-златки. Бархат? Шелк? Что-то еще, незнакомое на ощупь – прохладное, гладкое, но не скользкое, с едва уловимым рисунком, будто живым.

Я приподнялся на локтях. Голова закружилась, мир поплыл. Но картина, открывшаяся вокруг, вбила в сознание гвоздем.

Комната.

Нет, не комната. Палаты. Царские, наверное. Или волшебные. Огромное пространство, утопающее в роскоши, но роскоши чуждой, словно сошедшей со страниц иллюстрированной энциклопедии про допетровскую Русь, которую редактировал сумасшедший алхимик.

Стены – темное, почти черное дерево, покрытое резьбой такой сложности, что глаза разбегались: переплетенные звери с глазами из самоцветов, диковинные цветы с лепестками-перьями, геометрические узоры, мерцавшие внутренним светом. Окна – высокие, стрельчатые, с витражами, но вместо библейских сюжетов там сияли… созвездия? Или схемы неведомых механизмов? Стекло (если это было стекло) переливалось всеми цветами радуги. Мебель – тяжелая, дубовая, но с инкрустациями из металла цвета лунного света и камней, похожих на застывшие капли лавы. Повсюду ковры – не просто узорчатые, а будто сотканные из теней и света, по ним «ходили» силуэты невиданных зверей.

И запахи! Помимо воска, трав и металла – сладковатый дымок (ладан? но другой), аромат сушеных ягод с горчинкой, и… озон? Тот самый, что витал у портала. Он здесь был слабее, но ощутим.

Но больше всего поразили они. Люди.

У моего ложа, затаив дыхание, стояли три фигуры. Две женщины и мужчина. Их одежды!

Женщина постарше, с лицом строгим, но сейчас искаженным тревогой, была облачена в сарафан. Но какой! Темно-синий, как ночное небо, расшитый серебряными нитями, образующими сложные, мерцающие обережные знаки – спирали, лабиринты, глаза. На груди – крупная подвеска из того же лунного металла, внутри которой пульсировал крошечный, холодный огонек. На голове – кокошник, но не просто резной, а словно сплетенный из тончайших серебряных проволок, инкрустированный мелкими синими камнями, мерцавшими, как далекие звезды.

Молодая девушка, лет шестнадцати, с огромными испуганными глазами цвета весенней листвы, была в более светлом платье, зеленовато-золотого оттенка, с широкими рукавами, перехваченными браслетами из странного, гибкого дерева. На ее шее висел не крест, а стилизованная фигурка птицы с распахнутыми крыльями, вырезанная из куска янтаря, внутри которого тоже что-то едва светилось.

Мужчина, коренастый, с бородой клинышком и умными, быстрыми глазами, был одет в кафтан из плотной ткани цвета охры. Но на плечах у него лежала не меховая оторочка, а… чешуйчатая, переливающаяся накидка, похожая на кожу гигантской ящерицы. На поясе – не нож, а странный инструмент, похожий на циркуль, но сделанный из черного металла и с какими-то встроенными линзами.

Их лица… Славянские, знакомые черты, но словно отточенные временем и чем-то еще. Кожа гладкая, взгляды – острые, полные нечеловеческой внимательности. Они смотрели на меня так, будто я был не человек, а… упавший с неба диковинный зверь. Редкая бабочка. Или опасный змей.

Я замер. Сердце колотилось где-то в горле. Страх, холодный и липкий, сжимал грудь.

Где я? Кто они? Портал… Люк… Костян…

Но сквозь панику, как росток сквозь асфальт, пробивалось другое. Любопытство. Ненасытное, всепоглощающее. Мой мозг, вопреки инстинкту самосохранения, жадно впитывал детали, сканировал, анализировал.

Ткань сарафана старшей… Теплопроводность явно ниже шелка. Возможно, искусственные волокна? Или обработанные магией? Эффект мерцания – вшитые микролинзы? Нанопроволока?

Подвеска с огоньком… Миниатюрный плазменный разряд? Холодная люминесценция? Энергетический кристалл?

Архитектура… Своды, нарушающие законы статики? Или здесь другие законы?

Запах озона… Остаточное излучение портала? Или местная технология/магия?

Старейшая женщина сделала осторожный шаг вперед. Ее движения были плавными, полными скрытой силы. Она протянула руку – длинные пальцы, ухоженные, но сильные – будто желая прикоснуться ко лбу, но остановилась в сантиметре. Ее губы дрогнули, и она заговорила. Голос был низким, мелодичным, но слова…

– Светик… Очнулся? Порушен ли ум-разум? – прозвучало почти понятно, но с диковинной архаикой и странным ударением.

«Светик»? «Порушен»?

Язык… Похож на русский, но будто из глубины веков, перемешанный с незнакомыми оборотами. Как слушать бабушкины сказки, записанные лингвистом-инопланетянином.

Я не смог ответить. Только широко раскрыл глаза, полные немого ужаса и… жгучего, неконтролируемого интереса. Я был Степой, Белой Вороной, вырванной из своего серого мира и брошенной в золотую клетку непостижимой роскоши и тайны. В кармане моей рваной школьной куртки не было лягушки. Только холодный пот ладоней и бешеный стук сердца, отбивающего такт единственной мысли: «Где законы Ньютона? И что это за пульсирующий огонек в подвеске? Как он работает?!».

Молодая девушка ахнула, прикрыв рот изящной рукой в деревянном браслете. Мужчина в чешуйчатой накидке хмуро сдвинул густые брови, его взгляд сверлил меня, изучающе, как редкий экспонат.