Восток не терпит суеты

А Абубакар, в свою очередь, думал лишь об одном, мечтал об одном – о чашке горячего, ароматного кофе, и о тихом, уютном кабинете, подальше от этих важных шишек и их вип-гостей, которые так или иначе нарушали привычный ход вещей, которые так мешали работать. Он просто хотел покоя.

В зале, где только что завершилось напряженное совещание, где обсуждались все детали, Абубакар Магомедов, воспользовавшись возникшим перерывом, решил, что ему просто необходимо выскользнуть из душного, прокуренного помещения и вдохнуть немного свежего воздуха, очистить легкие от тяжелого воздуха, от духоты. Однако, пробираясь к выходу, лавируя между высокими стульями, между огромными фигурами генералов, стараясь не задеть никого, он вдруг, неожиданно, случайно наступил на длинное, развевающееся одеяние Мурада Аяда, которое было слишком длинным, и которое тянулось по земле, и которое он не заметил, которое в этот момент разворачивался, чтобы вернуться на свое место, и тут все произошло.

Раздался резкий треск ткани, и Абубакар понял, что попал в неловкую, потенциально опасную ситуацию, грозящую перерасти в серьезный конфликт, грозящую ему большими неприятностями. Ему стало стыдно, и он почувствовал себя виноватым.

– О господи, простите меня, пожалуйста! Простите меня, пожалуйста! Я не хотел, клянусь! Я совершенно не виноват! – начал он тараторить, чувствуя, как краска стыда и беспокойства стремительно заливает его лицо, готовый провалиться сквозь землю от стыда, от неловкости. – У вас эта… эта… штука… эта хламида, или как ее там… эта, в общем, такая длинная. Я просто, к сожалению, не заметил!

– Всё в порядке, бывает, – отшутился Мурад, стараясь скрыть то раздражение, которое вспыхнуло в его душе, как спичка, зажженная в сухом лесу, готовая мгновенно разгореться. Его улыбка, однако, казалась натянутой и неестественной, как маска, скрывающая его истинные чувства, его истинные намерения. Его это не волновало, все должно было пройти идеально.

– Я искренне прошу прощения, господин консул, – предложил Магомедов, чувствуя себя виноватым, как школьник, разбивший дорогую вазу у любимой учительницы, понимая, что его неловкий поступок может повлечь за собой серьезные последствия, что он совершил ужасную ошибку. – Я могу оплатить ремонт, химчистку, или даже купить новое. Что скажете, как вам угодно? Что вам будет удобнее?

– Не стоит волноваться, полковник, – успокоил его Мурад, снисходительно махнув рукой, демонстрируя свое превосходство, показывая, что это мелочи, и что ему все нипочем, что он не обращает на это никакого внимания. – У меня таких одеяний, вы даже себе не представляете, целый гардероб, мне это совершенно не нужно, я вас прощаю.

В этот момент, когда Магомедов, наконец, немного успокоился, к Аяду подошел его помощник, молодой человек, одетый в безупречный, строгий, темный костюм, идеально сидящий по фигуре, и с телефоном в руке.

– Прошу прощения, господин консул, – сказал помощник, стараясь говорить как можно тише и уважительнее, демонстрируя свою преданность и субординацию. – Это вас из консульства, срочный звонок.

– Простите, полковник, я должен ответить, – сказал Мурад и принял трубку, отвернувшись от Абубакара, стараясь скрыть свой истинный интерес к звонку.

Магомедов, стараясь занять себя хоть чем-то, обратил внимание, что помощник, в отличие от Мурада, был одет в строгий, классический костюм, лишенный национального колорита. “Видимо, национальное одеяние предусмотрено этикетом только для высших персон, чтобы подчеркнуть их статус и власть”, – подумал он про себя, стараясь отвлечься от неловкой ситуации, в которую он случайно попал, надеясь, что все обойдется. Он решил дождаться конца звонка и еще раз попытаться загладить свою вину, предложив компенсацию за испорченную одежду. Он знал, что этот инцидент начальство могло припомнить ему еще не раз, используя его в качестве рычага давления, стараясь надавить на него. А этого он не хотел.

– Алло, да. Карим Хадид, я вас слушаю очень внимательно, – произнес консул, и его голос мгновенно затвердел, приобретя официальную окраску, словно он надевал хорошо отработанную маску, готовясь к очередной роли, скрывая свои истинные эмоции за непроницаемой стеной. Затем, мельком взглянув на Магомедова, словно проверяя его реакцию, пытаясь разглядеть в его глазах хоть тень подозрения, добавил с неестественной усмешкой: – Это шеф нашей службы безопасности. Весьма опытный и, что самое главное, абсолютно надежный человек, которому я доверяю, как самому себе, ни на секунду не сомневаюсь в его преданности.

В трубке, после тягостной паузы, раздался приглушенный, но отчетливый голос, словно доносящийся из другого мира, искаженный помехами, как будто звонили с другого конца планеты или, еще хуже, из потустороннего мира, с того света: – Я на связи, как вы и приказали, господин консул. Сейчас ровно 15:55. Таймер, как вы и распорядились, активирован на 16:00. Всё идет строго по плану, отклонений нет, мы придерживаемся намеченного курса.

– Да-да, я понял, – проговорил Мурад, и его руки предательски задрожали, выдавая нервное напряжение, а сам он рефлекторно поправил воротник своего дорогого одеяния, пытаясь скрыть внутреннее смятение, опасаясь, что его выдадут малейшие детали. – Нет, никаких дополнительных мер безопасности не требуется, прошу вас не предпринимать. Эти студенты – лишь горстка шумных крикунов, которые не представляют серьезной угрозы, не стоит обращать на них внимания. Гораздо важнее, что наша доблестная полиция все предусмотрела и обеспечивает консульству надежную защиту, я уверен в их профессионализме. Они заслуживают всяческой похвалы.

Завершив столь краткий, но исполненный скрытого смысла разговор, оставивший Магомедова в недоумении, Аяд возвратил телефон помощнику и, резко повернувшись к Абубакару, отчаянно попытался скрыть волнение, напускным спокойствием восстановить контроль над ситуацией.

– Прошу прощения за доставленные неудобства, полковник, – произнес Абубакар, и его взгляд скользнул к одеянию консула. – Кажется, там образовалось небольшое пятнышко, это моя вина. Позвольте оплатить химчистку, чтобы вы не беспокоились.

– Всё в порядке, полковник. Пустяки. Не стоит беспокоиться, – с деланым равнодушием отмахнулся Мурад, и поспешно направился к своему месту, где лежал его кожаный чемоданчик, всем своим видом демонстрируя желание поскорее покинуть зал заседаний. – Мы как-нибудь сами об этом позаботимся, у нас найдутся подходящие средства.

Быстро достигнув цели, Аяд обернулся к генералу Рыбкину с напускным оживлением в голосе:

– Итак, товарищ генерал, совещание можно считать завершенным? Кажется, мы обсудили все необходимые вопросы, не так ли? Полагаю, наши службы могут приступать к исполнению поставленных задач?

– Господин Аяд, остался один важный момент: размещение наших сотрудников на территории консульства для усиления охраны, – ответил генерал, и во взгляде его сквозило сомнение.

– Уверяю вас, генерал, нашей собственной охраны внутри консульства более чем достаточно. Исключительно опытные и высококвалифицированные сотрудники, – твердо парировал Мурад, повысив голос, подчеркивая свой авторитет, свою неприкосновенность. – Прошу вас не беспокоиться о безопасности нашей территории. К тому же, как вам прекрасно известно, это территория иностранного государства, и мы несем за неё полную ответственность, таковы международные соглашения.

– В таком случае, господин Аяд, полагаю, совещание можно считать закрытым. Не смею вас больше задерживать, – заключил Рыбкин, отвесив легкий поклон в знак уважения.

Магомедов, пристально наблюдая за происходящим, ощутил, как внутри нарастает необъяснимая тревога, словно предчувствие надвигающейся беды. Разговор консула по телефону, его поспешный отказ от дополнительной охраны, странное пятнышко на одеянии, случайный треск ткани – все эти разрозненные детали складывались в тревожную мозаику, в которой, однако, не хватало какого-то важного звена. Слишком много подозрительных случайностей на одно утро. В животе неприятно заныло, как перед серьезной операцией. Он давно забыл о завтраке, но дело было не в голоде. Такие ощущения всегда предвещали напряженную работу, ту самую, что заставляет забыть о еде и сне, когда каждая секунда на счету, когда от твоих действий зависят чужие жизни. Интуиция подсказывала, что визит сына ливийского лидера таит в себе множество сюрпризов, и чутье его не обманывало. Абубакар, конечно, не искал себе лишних проблем, но он был готов к любому развитию событий, и эта готовность вселяла уверенность, какой бы опасности не таило в себе предстоящее расследование.

Глава 3. Взрыв

В воздухе, словно предчувствуя беду, вибрировало напряжение, сгущавшееся под раскатистым ревом толпы разгоряченных студентов, заполонивших площадь перед консульством Ливии в Ростове-на-Дону. Самодельные плакаты, словно знамена, развевались над их головами, а лица исказились в гримасах гнева и возмущения, выдавая их истинные намерения. – Долой Аяда! Да здравствует Каддафи! Аяд – предатель! – неслось над городом, сотрясая воздух лозунгами, написанными наспех, полными ненависти и отчаяния, а также призывов к справедливости. Их гнев был направлен на консула Мурада Аяда, чья политика, по их мнению, кардинально расходилась с курсом Муаммара Каддафи, ливийского лидера, чье имя они боготворили, чьи идеалы они, как им казалось, исповедовали.

Аяда обвиняли в предательстве идеалов Джамахирии, в циничном сближении с западным миром, в преднамеренном саботаже, разрушающем традиционно дружественные отношения с Россией, чью помощь они высоко ценили, и кто, по их мнению, всегда была рядом, протягивая руку помощи. Студенты, многие из которых получали образование по обмену в престижных российских вузах, видели в Аяде не что иное, как олицетворение коррупции, бесчестия и отступления от принципов, за которые неустанно боролся, за которые отдал жизнь Каддафи, мечтая о процветающей стране, желая сделать ее одним из самых развитых государств Африки. Но у Мурада были свои, тайные, корыстные интересы в России, которые, как правило, выходили далеко за рамки обычных дипломатических протоколов и общественных интересов, которые не волновали консула.

За официальным, тщательно поддерживаемым фасадом консульства кипела бурная деятельность, связанная с поставками боевых вертолетов и запасных частей к ним, а также, судя по всему, и других видов вооружения, через запутанную сеть подставных фирм, зарегистрированных в экзотических офшорных зонах, что позволяло ему наживаться. Мурад превратил дипломатическую миссию в прибыльный, хорошо отлаженный бизнес, наживаясь на нуждах своей раздираемой войной родины, на крови своих соотечественников, которым он должен был служить. Каждый вертолет, по данным разведки, обходился Ливии на 70% дороже, из-за сложной цепочки посредников, зарегистрированных в экзотических офшорных зонах, это позволяло ему присваивать огромные суммы, пополняя свой счет. Все это было ложью. Эти сложные схемы, по словам Мурада, якобы защищали Россию от обвинений в поставках оружия в обход международных санкций, введенных мировым сообществом, что было полнейшей ложью.

Ливия, некогда одна из самых процветающих стран Африки благодаря своим богатым нефтяным месторождениям, теперь была расколота на враждующие правительства, контролирующие восточные и западные районы, а также на многочисленные вооруженные группировки, жаждущие власти и богатства, готовые на все ради достижения своих целей. Каддафи, стоявший во главе страны, мечтал сделать Ливию сильной, независимой и процветающей, чтобы ее голос был услышан во всем мире. Он ввел новую форму государственного устройства – Джамахирию, основанную на принципах прямой народной власти, передал власть Народным комитетам, поделил нефтяные доходы между населением, сделал медицину и образование бесплатными, построил Великую рукотворную реку, оросившую 90% ливийских пустынь, превратив безжизненную пустыню в цветущий сад, который многие называли раем.

Мурад был одним из тех, кто стоял у истоков нового государства, кто клялся в верности идеалам Каддафи, обещал служить ему верой и правдой, кто был предан идеалам Джамахирии. Будучи назначенным Каддафи ответственным за поставки авиатехники в Россию, он быстро пристрастился к легким деньгам и роскошной жизни, позабыв о своих обещаниях, о принципах, которым клялся следовать. Жажда наживы, этот ненасытный зверь, затмила в нем все прежние идеалы, все светлые надежды, все мечты, превратив его в циничного дельца, в алчного капиталиста.

Единственное, что у него хорошо налаживалось, – это поставки вертолетов и запасных частей, приносившие ему огромную прибыль, приносившие ему баснословные деньги, которые позволяли ему жить в роскоши и ни в чем себе не отказывать. По всем остальным направлениям экономического сотрудничества, которые ему поручали, шли провалы один за другим, его начинания терпели крах, его проекты терпели фиаско. Мурад прекрасно понимал, что стоит ему добиться успеха во всех направлениях, его тут же перебросят на другой, менее прибыльный участок работы, который принесет ему много хлопот, но мало личного дохода, а ему нужна была прибыль, именно это его и интересовало. Он был готов саботировать все остальные проекты, лишь бы сохранить свой прибыльный бизнес по поставкам оружия, который приносил ему баснословные деньги, который кормил его и его многочисленных любовниц.

К всеобщему недовольству Мурадом Аядом, его деятельностью добавлялся пикантный шлейф постоянных скандалов, связанных с его бурной личной жизнью, которую он совершенно не скрывал от окружающих, даже наоборот. Консул, казалось, совершенно не сдерживал своих любовных порывов, устраивая феерические, невероятные романы с ростовскими красавицами, о которых судачил весь город, которым он просто наслаждался. О его щедрости и царских подарках ходили легенды, передававшиеся из уст в уста в кругах местной элиты, жаждущей роскоши, желающей легкой жизни. Он был щедр, и ему это нравилось.

Взять, к примеру, историю с начинающей актрисой Вероникой, которой Мурад, после бурной ночи в его роскошном пентхаусе, преподнес бриллиантовое колье, якобы «вдохновленное красотой ее глаз», стоимость которого превышала несколько годовых бюджетов рядового россиянина. Или случай с владелицей сети салонов красоты Ириной, которой он, после романтического ужина в лучшем ресторане города, оплатил поездку на Мальдивы, дабы она «смогла отдохнуть от суеты и набраться сил», не скупясь на расходы, ему было не жалко. Но апогеем его щедрости, самой красивой историей, стал подарок балерине Марине – роскошный Лексус последнего поколения, припаркованный прямо у входа в театр после ее премьерного выступления, демонстрирующий его широкую душу, демонстрирующий всю его любовь. На номерном знаке, разумеется, красовались ее инициалы, чтобы никто не сомневался, что это ее машина, кому принадлежит этот дорогой подарок.

Все светские львицы Ростова, да и не только, мечтали оказаться в его объятиях, вдохнуть аромат дорогого парфюма в его пентхаусе на набережной, с панорамным видом на Дон, получить ключи от новенького Лексуса в качестве мимолетного знака внимания, чтобы потом хвастаться перед подругами своей удачей, выставлять себя напоказ. Мурад был щедр, он не скупился на подарки, зная, что все его расходы с лихвой окупятся за счет его темных дел и коррупционных схем, которые приносили ему неиссякаемый доход, бесконечные деньги, которые можно тратить на что угодно. Любовные победы он воспринимал как еще один символ своей власти и богатства, как подтверждение своей исключительности в этом провинциальном, но жадном до роскоши городе, где все продается и покупается, где люди готовы на все ради денег. И, конечно, как отличный способ отвлечь внимание общественности от своей настоящей деятельности, скрытой за завесой тайны, от его истинных намерений.

В этот момент, когда разъяренная толпа студентов продолжала неистовствовать, скандируя провокационные лозунги, требуя немедленной отставки Мурада Аяда, как главного виновника всех их бед, помощник, бесшумно приблизившись, принес ему телефон, нарушив его размышления, разрушив его внутренний мир, вынудив его вернуться в жестокую реальность. Он скривился, словно от внезапной зубной боли, словно его кто-то укусил, и неохотно взял аппарат, предчувствуя неприятный разговор, предчувствуя беду. Закончив короткий, но зловещий разговор, о котором никто не должен был узнать, Мурад молча отдал телефон помощнику и быстрым, решительным шагом направился к своему месту, как будто его что-то подгоняло, торопило. Он знал, что впереди его ждет еще много серьезных испытаний, что визит сына ливийского лидера – лишь вершина айсберга, скрывающая под собой огромную массу проблем, проблем, которые нужно было решать здесь и сейчас, и что каждый его шаг должен быть тщательно продуман и выверен до мелочей, чтобы не допустить фатальной ошибки, чтобы не сломать то, что было построено.

Ровно в 16:00, в кабинете консула Ливии раздался глухой, утробный взрыв, от которого содрогнулись стены старого здания, которое уже давно требовало ремонта. Тяжелая дубовая дверь кабинета, надежно защищавшая кабинет, поглотила основную часть звука, но секретарь консула, Амир Хаддад, ощутил легкий, незаметный толчок, как будто произошло миниатюрное землетрясение, которое встревожило его покой, предвещая беду. Его сердце забилось чаще, предчувствуя неладное, его древний инстинкт предупреждал о надвигающейся опасности, о том, что произойдет нечто страшное. Он, не раздумывая, выскочил из своего кабинета, расположенного на первом этаже консульства, и принялся тревожно осматривать холл, пытаясь понять, что же произошло, кто это сделал.

На первый взгляд, в холле, отделанном величественным мрамором, не было видно ничего необычного, все было на своих местах, казалось бы, все шло своим чередом. Величественные мраморные колонны, словно стражи, поддерживали потолок, строгий портрет Каддафи, казалось, наблюдал за происходящим, дорогая антикварная мебель, создававшая атмосферу роскоши и неприступности, как будто здесь вершились мировые дела, а не творились преступления. Но необъяснимая тревога не отпускала Амира, она поселилась в его душе, не давая покоя, нашептывая о надвигающейся беде.

В это время в холл, нахмурившись, вошел Лутфи Гулам, заместитель начальника службы охраны консульства, высокий и крепкий мужчина, который всегда был готов к любым неожиданностям, и чей острый взгляд чутко реагировал на малейшую опасность, словно дикий зверь, выискивающий угрозу в окружающем мире.

– Вы ничего не слышали? – спросил Амир, его голос предательски дрожал от напряжения, несмотря на все попытки сохранить самообладание.

– Что конкретно? – ответил настороженно Лутфи, подозрительно оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, откуда исходит опасность. Он окинул холл быстрым, сканирующим взглядом, выискивая признаки надвигающейся угрозы, словно он был охотником, ищущим добычу.

– Даже не знаю… – начал Амир, пытаясь найти слова, которые помогли бы ему описать, что именно его так встревожило, какое чувство не давало ему покоя, какое предчувствие не покидало его ни на миг, – Как будто какой-то глухой звук… взрыв…

Амир потер лоб, пытаясь собраться с мыслями, словно что-то мешало ему, словно он забыл что-то очень важное.

– Что-то разбилось? Может, протестующие что-то бросили в окно? – предположил Лутфи, его рука инстинктивно легла на кобуру, где покоился его смертоносный пистолет, готовый в любой момент выстрелить. Он почувствовал приближение беды, интуиция его не подвела.

– Ничего… Кажется, ничего не разбилось, – голос Амира звучал устало и неуверенно, выдавая его нервное состояние, он пытался убедить себя в собственной мнительности, убедить себя в том, что его подозрения абсолютно беспочвенны. – Возможно, я просто переутомился, вот и все.

В последнее время, в связи с подготовкой к приезду сына Каддафи, он потерял счет времени, проводя дни и ночи в консульстве, выполняя бесконечные поручения, ему нужно было все успеть. Нужно было переработать огромное количество документов, организовать все встречи, проконтролировать каждый этап подготовки, ничего нельзя было упустить. Амир уже и забыл, когда последний раз спал больше пяти часов в сутки, его организм работал на пределе возможностей, из последних сил.

Тем временем, в подземном гараже консульства, Хаким Газали, задыхаясь от волнения, словно пробежав долгую дистанцию, с трудом переводя дух, быстро спустился по лестнице, стараясь не оглядываться, чтобы не выдать своего страха, не показать себя. Он выбросил окровавленный лом на парковке, не желая оставлять никаких следов, стараясь тщательно скрыть следы преступления, замести улики, замести все следы, которые могли бы указать на него. И, не теряя ни секунды, он сел в свой старый, но надежный внедорожник “Ланд Крузер 100”, который служил ему верой и правдой долгие годы, который никогда не подводил.

Заведя мотор, он с силой нажал на газ и на огромной скорости выехал из гаража, протаранив старые, проржавевшие металлические ворота, словно картонные, не обращая никакого внимания на последствия, совершенно не думая ни о ком. Треск металла и оглушительный скрежет разбудили тишину, нарушили привычный ход вещей, нарушили всю его жизнь.

Охрана, увидев несущуюся на бешеной скорости прямо на них машину, решила, что на них напали, приготовилась открыть огонь на поражение, чтобы остановить безумца, чтобы защитить себя. Но автомат Калашникова, по странной и необъяснимой случайности, вдруг, внезапно дал осечку, не желая выполнять свою функцию, автомат просто отказался работать. Охранник, испытав настоящий ужас, в панике передернул затвор и снова попытался выстрелить, но результат был тот же, и охранник осознал, что он абсолютно беспомощен. Автомат молчал, превратившись в бесполезный кусок железа, словно проклятый. Он, матерясь про себя, не понимая, что происходит, почему оружие не работает, подобрал оба патрона, но все было бесполезно, и спрятал их в карман, его лицо было искажено гримасой недоумения и злости, он был в ярости. Что происходит? Как такое могло случиться? Почему оружие не работает?

К тому моменту машина Хакима, протаранив ворота и едва не задавив двух протестующих студентов, застывших в оцепенении, будто статуи, впавших в ступор от увиденного, скрылась из виду, оставив за собой огромное облако пыли и бензиновой гари, застилающее горизонт, скрывающее за собой следы преступления.

– Стой! Ты что, совсем ненормальный?! Куда прешь?! – только и успели прокричать Олег и Евгения, студенты юридического факультета Ростовского государственного университета, активные участники протеста, оказавшиеся на пути разъяренного автомобиля, едва избежавшие смерти.

Олег и Евгения, оправившись от шока и ужаса, с трудом переваривая произошедшее, бросились к покореженным воротам, но машина уже исчезла вдали, как призрак, оставив за собой лишь облако пыли и горькие вопросы, не дающие им покоя. Что произошло в консульстве? Кто был за рулем безумного автомобиля? Кто стоит за этим дерзким побегом? И какие тайны скрываются за стенами дипломатической миссии, охраняемой, как неприступная крепость? Ответы на эти вопросы только предстояло найти, и каждый шаг, каждый новый свидетель мог привести к новому, опасному и непредсказуемому повороту событий, способному изменить ход истории.

Глава 4. Не допитый кофе

Абубакар Магомедов, следователь по особо важным делам, с нетерпением ждал свой кофе, словно измученный путник, заблудившийся в раскаленной, безводной пустыне, жаждал глотка живительной влаги, способного вернуть его к жизни, дать ему силы. Нет, он не был одним из тех фанатичных кофейных гурманов, что дотошно выверяют температуру воды термометром, изучая степень обжарки зерен под микроскопом, доводя процесс до абсолютного совершенства, что годами спорят о преимуществах керамических жерновов над стальными, как средневековые схоласты, готовые спорить до хрипоты. И уж тем более, он ни за что на свете не стал бы пить ничего, кроме свежайшего кофе из отборных зерен крафтовой обжарки, доставленных самолетом из далекой, загадочной Колумбии, выращенных на склонах Анд, где над ними колдовали лучшие мастера. Он был проще, неприхотливее, он ценил сам процесс, а не его внешнюю атрибутику, он ценил то, что было внутри, а не то, что было снаружи. Но только до тех пор, пока речь не заходила о вчерашнем, остывшем вареве, забытом в кофеварке, оскверняющем его святое место, о кофе, который он так не любил.

Его начинало трясти, и это было хуже зубной боли, мигрени и сдачи годового отчета вместе взятых, когда кто-нибудь из коллег по отделу, бросая вызов его личному кодексу чести, его кофейной религии, его мировоззрению и здравому смыслу, осмеливался предложить: «Слушай, Абубакар, там в кофеварке со вчерашнего, осталась жижа, осталась гадость, может, подогреть в микроволновке, чтобы просто так не выливать? Добру же пропадать, зачем выкидывать?».

Одно это циничное предложение, которое он слышал неоднократно, оскорбляло его эстетическое чувство, оскорбляло его кофейную религию, его мировоззрение, давило на него, как тяжелый груз. Процесс приготовления кофе – это не просто какая-то рутина, не повинность, а настоящее священнодействие, своего рода ритуал, настоящий праздник для истинного, преданного ценителя, требующий сосредоточенности, внимательности и уважения! И никакой растворимой бурде, этой бездушной, безвкусной имитации, в его жизни, конечно же, никогда не могло быть места, это было исключено.