Восток не терпит суеты

Первый удар, со звонким, зловещим треском, обрушился на темя Карима, мгновенно лишив его сознания, словно выключив свет. Он обмяк, как марионетка, у которой оборвали нити, и рухнул лицом вниз на залитый пеплом, пропитанный запахом гари пол, задыхаясь в пыли, в небытие. Мурад, не давая ему опомниться, не давая ему шанса, наклонился и нанес еще пару ударов по затылку. От каждого удара в комнате раздавался жуткий, хрустящий звук ломающихся костей, заглушающий даже его собственное учащенное дыхание, заглушая все вокруг.

– Теперь твоя очередь, – прохрипел Мурад, тяжело дыша, словно пробежал марафон, передавая окровавленный лом ошеломленному, застывшему в ужасе Хакиму, который, казалось, застыл в немом шоке, не в силах поверить в то, что только что произошло, в реальность произошедшего. Он будто увидел призрак.

Тот, словно во сне, как марионетка, повинующаяся чужой воле, впав в состояние транса, послушно принял орудие убийства, его руки дрожали, словно в лихорадке, и несколько раз, с неимоверным усилием, он обрушил лом на беззащитную голову Карима, исполняя чужую волю. Каждый удар отзывался болезненным эхом в зловещей тишине, которая поглотила комнату, а хруст ломающихся костей, сопровождавший каждый удар, заставлял содрогаться от первобытного ужаса, сковывающего тело, от леденящего душу страха, который проник в каждую клеточку его существа.

– Проверь пульс, – приказал Мурад, его голос был жестким и бесчувственным. В нем не было ни капли сожаления, лишь холодный, циничный расчет, расчет бездушного убийцы, для которого человеческая жизнь ничего не значила, была лишь помехой на пути к поставленной цели.

Хаким, дрожащими, словно у старика, руками, нащупал запястье Карима, пытаясь найти хоть какие-то признаки жизни. Его лицо, покрытое испариной, исказилось от гримасы ужаса и отвращения, от осознания страшной правды.

– Он… он умирает. Пульс… пульс едва прощупывается, – пролепетал Хаким, его голос предательски дрожал от нервного напряжения и от леденящего душу осознания необратимости содеянного, от осознания, что его мир рушится на глазах, погребая под обломками все, что было ему дорого, все, чем он жил, весь смысл его жизни.

– Вот и хорошо. Быстро переодевайся. У нас нет времени, – отрезал Мурад, его голос был тверд и решителен, словно он командовал армейским подразделением. Он не мог позволить себе тратить драгоценное время, ему нужно было закончить дело, пока никто не пришел.

Хаким, как запрограммированный робот, подчиняясь властному приказу, не смея перечить, быстро переоделся в заранее принесенные им в рюкзаке джинсы, рубашку и кожаную куртку, стараясь не смотреть на расплывающееся кровавое пятно, которое все увеличивалось, расползалось по мягкому шерстяному ковру, словно кровожадный монстр, поглощающий все вокруг. Ему казалось, что кровь уже везде: на стенах, на полу, на его руках, в его голове.

Мурад, не тратя времени, протянул Хакиму толстый, плотный конверт с документами, его глаза горели фанатичным огнем, отражающим незыблемую веру в свою правоту, его непоколебимую убежденность в том, что он делает все правильно.

– Возьми. Здесь документы чрезвычайной важности. Они спасут нашу страну, они вернут ей свободу, – сказал Мурад, его голос был полон пафоса, убежденности, словно он произносил торжественную речь, стоя перед сотнями, тысячами своих единомышленников. – Так, посмотрим, как ты выглядишь.

Мурад властно повернул Хакима вокруг, оценивая его новый внешний вид, критическим взглядом осматривая его с головы до ног. Он стер с его лица случайно попавшие пятна крови, неумело поправляя небрежно откинутый воротник кожаной куртки, пытаясь создать образ обычного грабителя, случайно застигнутого врасплох, а не политического убийцы, который хладнокровно выполнил смертный приговор.

– Отлично! Итак, все должно быть сделано с точностью до долей секунды, ни одной ошибки, иначе все пойдет прахом. Ты меня понял? Ты готов?

– Да, Мурад, я постараюсь, – ответил Хаким, его голос был тихим и неуверенным, выдавая его внутреннее смятение, его страх, его сомнения, которые терзали его душу.

– Постараешься, Хаким? Постараюсь? Запомни, стараются дети, а взрослые мужчины действуют, выполняют приказы, – отрезал Мурад, его голос был тверд и не допускал возражений. Он не собирался слушать никаких оправданий, ему нужна была безоговорочная преданность, ему нужна была абсолютная уверенность в успехе. – Ты не имеешь права на ошибку, ты должен быть идеальным. От тебя зависит будущее нашей страны, судьбы миллионов людей.

– Я обещаю, я не подведу вас, – ответил Хаким, его глаза вдруг блеснули фанатичной преданностью, отражая огонь, который плясал в глазах Мурада, его слепую веру в дело, в их дело.

– Уверен, что не подведешь. Теперь запомни. Взрыв должен произойти сразу же после телефонного звонка. Ты понял? Ровно в четыре часа, ни минутой раньше, ни минутой позже, – сказал Мурад, его голос был четким, уверенным, а выражение лица – непреклонным.

– Да, я помню наш план. Звонок в четыре, взрыв сразу после, – повторил Хаким, словно зазубривая каждую деталь предстоящей операции, повторяя, словно молитву, чтобы не допустить фатальной ошибки, чтобы не сойти с намеченного пути.

– Убедись, что тебя видят, когда будешь убегать, это необходимо, чтобы можно было обвинить в поджоге и ограблении наших революционно настроенных студентов, чтобы скрыть правду, чтобы увести след, – сказал Мурад, его глаза блестели хитростью и цинизмом, выдавая его готовность пожертвовать чужими жизнями, подставить их, отдать их на растерзание, ради достижения своей цели, ради иллюзорной свободы, в которую он так верил.

– А как же охрана? Они же будут стрелять, они же могут убить меня? – спросил Хаким, в его голосе прозвучал неприкрытый страх, страх, который он больше не мог скрыть, страх за свою собственную жизнь.

– Автоматы испорчены. Они не смогут выстрелить. Они будут только смотреть, как ты убегаешь, – ответил Мурад с холодной, расчетливой улыбкой, не выражавшей ни капли сострадания, лишь непоколебимую уверенность в успехе. Он продумал все до мельчайших деталей, оставив Хакиму лишь роль пешки в своей сложной, смертельно опасной игре, роль жертвы, готовой на все ради иллюзорной свободы, в которую он так сильно верил. Он был готов пожертвовать им, как и всеми остальными, для достижения своих целей.

Хаким отвел взгляд от Мурада и снова посмотрел на безжизненное тело Карима, распростертое на полу в неестественной позе, усеянное осколками надежды. Лицо, еще недавно излучавшее уверенность и силу, теперь приобрело землистый оттенок, а глаза навечно застыли, устремленные в никуда, не видя больше ничего, не чувствуя ничего, кроме вечного покоя. Жизнь, выпитая до дна, полностью ушла из его тела, оставив лишь пустую, безжизненную оболочку, напоминающую о бренности всего сущего, о том, как легко можно лишиться всего. В комнате повисла давящая тишина, нарушаемая лишь тихим шорохом бумаг под ногами, хаотично разбросанных по всему кабинету, и тяжелым, прерывистым дыханием Хакима, отравленным запахом крови, страха, который сковал его тело, его душу.

– Карим был предателем, – произнес Мурад, его голос сочился ядом, полон презрения и отвращения, словно он говорил о самом грязном и низком существе на земле, о ком-то, кто предал все, что было для него свято, кто совершил непростительное предательство. – Он был подлой крысой, двойным агентом, работал на революционное подполье, подрывая режим изнутри, словно гниль, разъедающая крепкий ствол дерева, а в качестве прикрытия – занимал должность начальника службы безопасности нашего консульства, пользуясь нашим доверием, пользуясь нашим расположением. Лицемер и лжец! Эти бумаги станут неопровержимым доказательством его измены, его грязной игры против своей страны, его подлой души! Все это должно было произойти.

– А ты, мой друг, – Мурад обхватил плечи Хакима рукой, сжимая их в крепких, почти дружеских объятиях, в которых, впрочем, ощущалась скрытая манипуляция, его притворная забота была лишь способом удержать его под контролем, – Твое имя станет известно далеко за пределами этого города, за пределами этой страны, оно прогремит на весь мир, о тебе будут говорить все. Ты будешь героем, который раскрыл и уничтожил изменника, ты спас свою страну от надвигающейся катастрофы! Ты станешь тем, кто спасет свою страну от хаоса! Твое имя войдет в историю, его будут помнить и прославлять в веках! Ты будешь героем!

Хаким слушал, завороженный сладкими речами Мурада, словно загипнотизированный, словно заколдованный, словно по уши влюбленный. В его воспаленном сознании всплывали детские мечты о славе и подвигах, тщательно погребенные под грузом комплексов и неудач, скрытые в самых потаенных уголках его памяти. Он всегда тайно мечтал стать национальным героем, чтобы им гордились, чтобы его имя носили улицы, чтобы его подвиги воспевали поэты. Чтобы его имя всегда произносили с благоговением. Но его слабое здоровье, его болезненная застенчивость и хроническая неуверенность в себе всегда мешали ему осуществить эту заветную мечту, держали его в тени, не давали ему пробиться к свету. Школа, университет – везде он был лишь тихим, незаметным «книжным червем», над которым насмехались более сильные и уверенные в себе сверстники, вечным объектом для насмешек и издевательств, над которым все, кому не лень, потешались, высмеивали его. Но теперь судьба, наконец, дала ему долгожданный шанс доказать всем и, прежде всего, самому себе, чего он действительно стоит, чего он может достичь, кем он может стать, кем он может быть. Он станет тем, кто раскроет чудовищный заговор, спасет свою страну от предательства, войдя в анналы истории как герой, о котором будут слагать легенды, героем, о котором будут помнить всегда.

Мурад, удовлетворенный произведенным эффектом, убедившись, что зерна его лжи упали на благодатную, подготовленную почву, схватил свой элегантный кожаный портфель, в котором лежали документы, доказывающие виновность Карима, и уже через пять минут выехал на черном лимузине с территории консульства, словно ничего и не произошло, словно он был безучастным наблюдателем, а не одним из главных организаторов. Его план был идеален, безупречен, не зря он так долго его вынашивал. Эта поездка была спланирована заранее, была своего рода безупречно исполненной музыкальной партитурой, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения, а наоборот, чтобы отвести от себя все подозрения. Водитель, нервно сжимая руль, давно уже прогревал двигатель, терпеливо ожидая своего важного шефа, готовый в любой момент выполнить приказ.

Проезжая через массивные ворота, Мурад, не обращая ни на кого внимания, медленно продирался сквозь ряды протестующих, осаждавших консульство с самодельными плакатами уже несколько дней подряд, надеясь добиться своего, требуя справедливости. Их лица были искажены гримасами гнева, возмущения и отчаяния, в глазах горел неугасимый огонь ненависти к режиму, к тому, что происходило в стране. Протестующие выкрикивали лозунги, требуя отставки Мурада, требуя немедленного освобождения политических заключенных, томящихся в застенках, уставших от всего.

Водитель, стараясь не смотреть на агрессивную толпу, сосредоточенно вел машину, выполняя свой долг, а Мурад, откинувшись на мягкую кожаную обивку заднего сиденья, чувствовал, как его сердце бьется ровно и спокойно, напоминая часы, отсчитывающие последние секунды до триумфа, до победы. Он знал, что их тщательно спланированный план сработал безупречно, как швейцарские часы, что каждый этап был выполнен с филигранной точностью, что у них все получилось. Теперь оставалось только ждать, пока взрывное устройство сделает свое дело, и весь мир узнает правду о подлинной сущности Карима Хадида, разоблаченного предателя, действовавшего под личиной верного слуги режима.

– Все идет по плану, – прошептал он себе под нос, – Теперь весь мир узнает правду, какой бы горькой она ни была, теперь они узнают правду!

Хаким, оставшийся в залитом кровью кабинете, наедине со своим новым кошмаром, в одиночестве стоял над безжизненным телом Карима и чувствовал, как внутри него нарастает волна уверенности, сметая остатки страха и сомнений, которые еще недавно терзали его душу. Он знал, что их миссия только начинается, что они должны довести дело до конца, чтобы спасти свою страну от хаоса, чтобы восстановить справедливость, какой бы жестокой и кровавой она ни была, что он должен сделать все, чтобы правда восторжествовала. Он взял в руки окровавленные документы, которые, как ему казалось, спасут его страну, и аккуратно сложил их в заранее подготовленную папку, его драгоценный трофей, завоеванный в смертельной схватке, в которой он был всего лишь марионеткой, но он этого не понимал. Его руки больше не дрожали, он чувствовал себя сильным и целеустремленным, готовым к любым испытаниям, готовым пойти на все.

– Я сделаю это, – прошептал он, его глаза блестели фанатичной решимостью, отражая тусклый свет, проникающий сквозь запыленные окна, словно он видел свет в конце туннеля, – Я стану героем. И тогда все будут знать, кто я.

Глава 2. Совещание

В самом сердце Ростова-на-Дону, в величественном здании главного управления министерства внутренних дел, в воздухе висело густое, почти осязаемое напряжение, словно гроза, готовая разразиться в любой момент. Неумолимо приближался визит Исафа Хана, сына самого Муаммара Каддафи, ливийского лидера, и каждый проходящий час неумолимо усиливал эту нервную дрожь, заставляя нервы сотрудников натягиваться до предела, подобно туго натянутым струнам скрипки, готовым лопнуть от малейшего, незначительного перенапряжения, способного вызвать катастрофу. На плечи каждого, от седовласого генерала, чьи погоны сверкали, как звезды, до молодого рядового, только вчера надевшего форму, легла огромная ответственность, непосильным грузом давившая на них, требующая от каждого предельной концентрации, осторожности и бдительности.

Совещание, посвященное детальной разработке и согласованию беспрецедентных мер по обеспечению безопасности столь высокопоставленного гостя, уже началось, когда следователь по особо важным делам Абубакар Магомедов тихо приоткрыл массивную дверь конференц-зала, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Он, как правило, терпеть не мог опаздывать на важные мероприятия, считая пунктуальность не просто формальной прихотью, а проявлением элементарного уважения к своим коллегам, которое необходимо соблюдать, чтобы не прослыть несерьезным человеком. Но на этот раз опоздание было вызвано не его виной. Секретарь генерала, милая Леночка, как он позволял себе называть ее в мыслях, с которой у него были хорошие отношения, связалась с ним в самый последний момент, передав настоятельную просьбу о срочном вызове, о котором он даже не подозревал. «Без объяснений, Абубакар Русланович, таков приказ генерала, явиться немедленно, в ближайшие минуты!» – прозвучал ее взволнованный, немного испуганный голос в телефонной трубке, намекающий на то, что что-то действительно произошло.

Взгляды всех присутствующих – высокопоставленных начальников силовых ведомств области и их заместителей, чьи лица выражали сосредоточенность и готовность выполнить приказ, чьи погоны блестели в искусственном освещении, словно звезды, – мгновенно сосредоточились на нем, заставляя его почувствовать себя чужим среди этих важных людей. Абубакар почувствовал, как его щеки предательски заливает предательский румянец стыда, как внезапная неловкость, от которой он никак не мог избавиться, сдавливает горло, мешая ему свободно дышать, отчего ему стало еще хуже. Он чувствовал себя чужим среди этих надменных генералов, чьи лица не выражали никаких эмоций, и чопорных полковников, словно они были с другой планеты, привыкший к тихой, почти незаметной кабинетной работе, к глубоким расследованиям, к анализу улик, а не к громким и пафосным совещаниям, на которых решались судьбы, на которых решались вопросы, касающиеся всего мира.

– Я не хотел прерывать вас, товарищи, – начал он, запинаясь, смущенно глядя в пол, чувствуя себя крайне неловко под пристальными, оценивающими его глазами, скользящими по его простому, по их меркам, дешевому костюму, купленному на распродаже, и по запылившимся ботинкам, явно нуждающимся в чистке. – Прошу прощения за опоздание, но… я получил срочный вызов, о котором, к сожалению, не знал, и вынужден был приехать.

– Абубакар Русланович, проходите, не стойте в дверях, – прервал его генерал Рыбкин, начальник ГУ МВД, смерив его быстрым взглядом, полным раздражения и плохо скрываемого презрения, и продолжил свой обстоятельный доклад о мерах безопасности, принимаемых в связи с предстоящим визитом столь важного гостя, о которых никто не должен был узнать. Он делал все, чтобы его не опозорили, для него это было очень важно.

Магомедов, облегченно вздохнув, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, проскользнул на свободное место, оказавшееся рядом с заместителем руководителя следственного управления, полковником Токаревым, своим старым другом, проверенным сослуживцем, с которым он прошел огонь и воду, с которым он делил радости и горести долгой, непростой службы.

– Я считаю, что наряду с той огромной ответственностью, которую несете вы за безопасность сына нашего лидера во время его визита, я тоже, будучи консулом Ливии, несу личную ответственность за его безопасность, – продолжал вежливо, но настойчиво консул Ливии Мурад Аяд, поправляя идеально завязанный галстук, который всегда был у него в идеальном порядке. Его уверенный, непроницаемый взгляд обводил присутствующих, оценивая их готовность к предстоящей операции и выискивая признаки сомнения или несогласия, он был уверен в своих силах.

– Мы все искренне ценим ваше участие, господин Аяд, – продолжил генерал Рыбкин, его голос звучал нарочито вежливо, словно он боялся выдать свои истинные чувства. – Именно поэтому мы и попросили присутствовать на совещании представителей всех заинтересованных структур, чтобы никого не обидеть. Итак, полковник Щербинин представляет транспортную полицию, он будет отвечать за обеспечение безопасности в аэропорту, за полную безопасность. Полковник Лутов, начальник спецбатальона, будет обеспечивать сопровождение из аэропорта в консульство. Полковник Енин отвечает за… – начал монотонно перечислять генерал Рыбкин, не отрывая глаз от бумаг, словно боялся что-то упустить.

– Какого черта ты здесь делаешь? – тихо, но настойчиво, спросил Токарев, делая вид, что внимательно слушает консула, но его глаза выдавали крайнюю любознательность и легкое удивление, а также неподдельный интерес к тому, что происходило. Они были знакомы уже больше двадцати лет, прошли вместе огонь и воду, делили все радости и горести службы, и Токарев мог позволить себе такую фамильярность, не опасаясь никаких последствий, не боясь никаких наказаний.

– Мне сказали явиться, – пожал плечами Абубакар, снимая с себя всю ответственность за происходящее, как будто ему было все равно.

– Кто тебе сказал явиться? Кто приказал? – спросил Токарев, чувствуя, что здесь что-то не так, что где-то есть какая-то тайна.

– Леночка, секретарша шефа, – ответил Абубакар, как будто ничего особенного и не случилось.

– Какая Леночка? – усмехнулся Токарев, подтрунивая над его неизменной склонностью к прекрасному полу, над его желанием нравиться всем женщинам. – Да их тут, твоих Леночек, как собак нерезаных! Их тут, этих твоих Леночек, больше, чем звезд на небе!

– Секретарь шефа, – повторил Абубакар, его голос был спокоен, как всегда.

– Постой, сюда приглашали Магомедова, начальника отдела дежурных следователей, чтобы он обеспечил особый контроль за всеми происшествиями, связанными с визитом сына Каддафи, следил за всем, держал все под контролем, – пробормотал Токарев, усмехаясь в свои густые, седые усы, которые хорошо скрывали усмешку. Он был уверен, что все это не просто так. – Просто перепутали имена, вот балбесы, вот растяпы, вот разгильдяи, ничего не умеют.

– Отлично, – облегченно вздохнул Абубакар, предвкушая, что вот-вот он сможет сбежать из этого душного зала, где собирались одни важные люди, где было полно надменных взглядов и громких, ничего не значащих заявлений, и, наконец, выпить ароматный кофе, который он так любил. – Тогда я, пожалуй, пойду? А то я кофе еще с утра не пил, а работа ждет.

– Сиди уже, кофеман, – усмехнулся Токарев, подталкивая его локтем в бок, давая понять, что никуда он не пойдет. – На генерала Рыбкина посмотришь, давно не видел, давно не общался. Поди, погоны новые примерил, звездочку нацепил, хвастается.

– Да что на него смотреть, – пробормотал Абубакар, закатывая глаза, вспоминая все его чудачества, и его причуды, что он терпеть не мог. – Я уже насмотрелся на его показательные выступления, хватит с меня этих шоу, с меня довольно.

Оба чуть не прыснули со смеху, вспомнив легендарные показательные видео, ходившие по всему главку несколько лет назад, ставших своеобразной городской легендой. Тогда еще майор Рыбкин, а в то время начальник роты ППС, демонстрировал подчиненным, как с помощью обычной, милицейской фуражки можно эффективно противостоять троим вооруженным нападавшим, выбив из них дух. Видео, снятое на любительскую камеру, демонстрировало, как Рыбкин, с грозным криком «А ну стоять, будете сопротивляться – фуражкой по тыкве!», ловко уклонялся от ударов, которые ему наносили, и сбивал злоумышленников с ног, размахивая головным убором, как саблей, владея ею с ловкостью опытного фехтовальщика, поражая всех своей сноровкой. Видео, конечно, было смешным, но демонстрировало неподдельный энтузиазм и искреннюю преданность своему делу молодого милиционера, готового на все ради защиты закона, защищая каждого гражданина. На видео в дальнейшем была наложена музыка, но рабочий материал с оригинальным звуком, с настоящими комментариями, каким-то таинственным образом покинул монтажную пресс-службу ГУ МВД, став хитом среди личного состава, который все смотрели.

– Помнишь, как он нападавшего, с криком «Получай фашист гранату!», сбил с ног, кинув в него фуражкой? – прошептал Токарев, давясь от смеха, ему было очень смешно. – А как потом пыль с фуражки сдувал, как с какой-то священной реликвии, относился к ней, как к святыне.

– Ага, – давясь от смеха, ответил Абубакар, пытаясь не выдавать свои эмоции. – По нему сразу видно, что человек всю душу в дело вкладывает. Не то что мы с тобой, обычные бюрократы, обычные клерки.

Вспоминая эту комичную сцену, оба с трудом сдерживали смех, стараясь не привлекать к себе внимания, ведь вокруг были одни серьезные люди. Но их плечи предательски подрагивали, а лица расплылись в широких, искренних улыбках, которые они не могли скрыть. В эту минуту они почувствовали себя снова молодыми и беззаботными, снова очутились в курсантской общаге, где подобные истории были обычным делом, неотъемлемой частью их прошлой жизни, наполненной беззаботностью. Но этот кратковременный момент беззаботности, как прекрасный сон, быстро прошел, когда генерал Рыбкин громко откашлялся, давая понять, что пора вернуться в реальность, что пора сосредоточиться на серьезных вопросах безопасности, требующих максимальной концентрации, что пора вспомнить о том, что у них много работы.

Тем временем генерал Рыбкин, закончив свой длинный, утомительный перечень, дошел до конца списка руководителей подразделений и ведомств, непосредственно задействованных в обеспечении безопасности визита высокопоставленного гостя, произнеся последние слова, которые должны были дать всем четкое понимание поставленной задачи, и все должны были выполнить эту задачу.

– И полковник Тютюнников отвечает за работу федеральной службы безопасности во время визита, – закончил Рыбкин, оглядывая присутствующих суровым, оценивающим взглядом, стараясь охватить своим взглядом каждого, проверяя их готовность.

– Мои комплименты, генерал, – ответил консул Аяд, его голос звучал подчеркнуто вежливо, но в нем проскальзывала легкая фальшь, как будто он заранее знал, что все пройдет не так, как запланировано. – Совершенно очевидно, что ваши службы до мелочей продумали систему безопасности, все предусмотрели, все учли. Я уверен, что визит пройдет без сучка и задоринки, а мы окажем ему радушный прием.

– Да, надеюсь на это, – скромно ответил Рыбкин, но в его голосе, который он едва сдерживал, явно слышалась гордость за своих подчиненных, за их профессионализм, за их преданность делу, которым они занимались. Он был уверен, что все пройдет хорошо, что все получится, как он и хотел.

– Если позволите, вот расписание визита, – Мурад Аяд встал и передал пачку распечатанных расписаний генералу, для этого и пришел. – Уверен, оно будет вам весьма полезно.

В воздухе, наполненном запахом сигаретного дыма и дорогого одеколона, витало сильное напряжение, как будто оно могло разорвать каждого, кто его ощущал, но все присутствующие понимали, что каждый шаг должен быть продуман до мелочей, каждая деталь – учтена и проконтролирована, потому что на кону стояла не только их работа, но и, возможно, их жизни. Визит сына ливийского лидера не мог пройти без инцидентов, потому что это было невозможно, это понимали все. И каждый из присутствующих был готов к любому повороту событий, даже самому неожиданному, даже к самому плохому, лишь бы не допустить даже малейшей угрозы для важного гостя, для его жизни.