История Греции. Том 8

У Лисандра в Эфесе был флот из девяноста триер, которые он сам ремонтировал и увеличивал, все ещё уступая по численности афинянам. Напрасно Алкивиад пытался спровоцировать его на генеральное сражение. Это было очень в интересах афинян, помимо их численного превосходства, так как они были плохо обеспечены деньгами и вынуждены были собирать взносы везде, где могли: но Лисандр был полон решимости не сражаться, если он не мог сделать это с преимуществом, и Кир, не боясь длительных расходов на войну, даже предписал ему эту осторожную политику, с дополнительными надеждами на фенкийский флот к его помощи, что в его устах не предназначалось для обмана, как это было у Тиссаферна.[226] Неспособный вызвать генеральное сражение и не имея немедленного или важного предприятия, чтобы сосредоточить свое внимание, Алкивиад стал небрежным и предался частично любви к удовольствиям, частично безрассудным грабительским предприятиям, чтобы получить деньги для оплаты своей армии. Фрасибул пришел из своего поста на Геллеспонте и теперь занимался укреплением Фокеи, вероятно, с целью создания поста, чтобы иметь возможность грабить внутренние районы. Здесь к нему присоединился Алкивиад, который переплыл с эскадрой, оставив свой основной флот на Самосе. Он оставил его под командованием своего любимого лоцмана Антиоха, но с четким приказом ни в коем случае не сражаться до его возвращения.

Во время этого визита в Фокею и Клазомены, Алкивиад, возможно, испытывая острую нехватку денег, задумал неоправданный проект обогащения своих людей за счет грабежа соседней территории Кимы, афинского союзного владения. Высадившись на этой территории неожиданно, после фабрикации некоторых незначительных клевет на кимеян, он сначала захватил много имущества и значительное число пленных. Но жители собрались в оружии, храбро защищали свою собственность и отбросили его людей к их кораблям; вернув разграбленное имущество и поместив его в безопасное место за своими стенами. Уязвленный этой неудачей, Алкивиад вызвал подкрепление гоплитов из Митилены и подошел к стенам Кимы, где он тщетно вызывал граждан выйти и сражаться. Затем он разграбил территорию по своему желанию: и у кимеян не было другого выхода, кроме как отправить послов в Афины, чтобы пожаловаться на такое грубое оскорбление, нанесенное афинским генералом безобидному афинскому владению.[227]

Это было серьезное обвинение, и это было не единственное обвинение, которое Алкивиад должен был встретить в Афинах. Во время его отсутствия в Фокее и Киме, Антиох, лоцман, которого он оставил командовать, нарушив четкий приказ не вступать в бой, сначала переплыл с Самоса в Нотий, гавань Колофона, а оттуда к устью гавани Эфеса, где стоял пелопоннесский флот. Войдя в эту гавань со своим кораблем и другим, он прошел близко перед носами пелопоннесских триер, оскорбляя их презрительно и вызывая на бой. Лисандр отправил несколько кораблей преследовать его, и постепенно началось действие, которое было именно тем, чего желал Антиох. Но афинские корабли были все в беспорядке,[p. 154] и вступали в бой, как каждый из них мог; в то время как пелопоннесский флот был хорошо организован и держался вместе; так что битва была полностью на стороне последнего. Афиняне, вынужденные бежать, были преследованы до Нотия, потеряв пятнадцать триер, несколько вместе с их полными экипажами. Сам Антиох был убит. Прежде чем вернуться в Эфес, Лисандр имел удовольствие воздвигнуть свой трофей на берегу Нотия; в то время как афинский флот был отведен обратно на свою станцию на Самосе.[228]

Было бесполезно, что Алкивиад, поспешно вернувшись на Самос, собрал весь афинский флот, отплыл к устью гавани Эфеса и там выстроил свои корабли в боевом порядке, вызывая врага выйти. Лисандр не дал ему возможности стереть недавний позор. И как дополнительное унижение для Афин, лакедемоняне вскоре после этого захватили и Теос, и Дельфиний; последний был укрепленным постом, который афиняне удерживали в течение последних трех лет на острове Хиос.[229]

Ещё до битвы при Нотии, кажется, что жалобы и недовольства начали расти в армии против Алкивиада. Он отправился с великолепными силами, не уступающими, по количеству триер и гоплитов, тем, которые он вел против Сицилии, и под большими обещаниями, как от себя, так и от его друзей, будущих достижений. Тем не менее, в промежуток времени, который вряд ли мог быть меньше трех месяцев, не было достигнуто ни одного успеха; в то время как с другой стороны нужно было учитывать разочарование в отношении Персии, которое сильно повлияло на настроение армии, и которое, хотя и не было его виной, противоречило ожиданиям, которые он внушил, позорный грабеж Кимы и поражение при Нотии. Было правдой, что Алкивиад дал категорические приказы Антиоху не сражаться, и что битва была рискована в явном неповиновении его указаниям. Но это обстоятельство только подняло новую почву для недовольства более серьезного характера. Если Антиох был непослушным – если, помимо неповиновения, он проявил детское тщеславие и полное пренебрежение всеми военными мерами предосторожности – кто же выбрал его заместителем; и к тому же против всех афинских прецедентов, поставив лоцмана, оплачиваемого офицера корабля, над головами триерархов, которые платили своим лоцманам и служили за свой счет? Это был Алкивиад, который поставил Антиоха в эту серьезную и ответственную ситуацию – личного фаворита, отличного собутыльника, но лишенного всех качеств, подходящих командиру. И это обратило внимание на другую черту характера Алкивиада, его привычки чрезмерного самоудовлетворения и распущенности. Громкие ропоты лагеря обвиняли его в пренебрежении интересами службы ради удовольствий с веселыми компаниями и ионийскими женщинами, и в допущении к своему доверию тех, кто лучше всего способствовал развлечению этих избранных часов.[230]

Именно в лагере на Самосе это всеобщее негодование против Алкивиада впервые возникло и было оттуда формально передано в Афины устами Фрасибула, сына Тразона,[231] а не выдающегося Фрасибула, сына Лика, который уже часто упоминался в этой истории и будет упомянут снова. В то же время в Афины поступили жалобы из Кимы на неспровоцированное нападение и грабеж этого места Алкивиадом; и, по-видимому, жалобы из других мест тоже.[232] Даже было выдвинуто обвинение против него, что он находится в преступном сговоре, чтобы предать флот Фарнабазу и лакедемонянам, и что он уже подготовил три сильных форта в Херсонесе, чтобы отступить туда, как только этот план будет готов к исполнению.

Такие серьезные и широко распространенные обвинения, связанные с поражением при Нотии и полным разочарованием всех обещаний успеха, были более чем достаточны, чтобы изменить настроения афинского народа по отношению к Алкивиаду. У него не было репутации, на которую можно было бы опереться; или, скорее, у него была репутация хуже, чем ничего, такая, что самые преступные обвинения в измене не казались внутренне невероятными. Комментарии его врагов, которые были насильственно исключены из публичного обсуждения во время его летнего визита в Афины, теперь снова были освобождены; и все неблагоприятные воспоминания о его прошлой жизни, несомненно, ожили. Народ отказался слушать их, чтобы он мог получить справедливый суд, и мог подтвердить титул, требуемый для него его друзьями, быть судимым только его последующими подвигами, достигнутыми с 411 года до н.э. Теперь он прошел свое испытание; он был найден недостаточным; и народное доверие, которое было предоставлено ему временно, соответственно было отозвано.

Несправедливо представлять афинский народ, как бы Плутарх и Корнелий Непот ни показывали нам эту картину, как предававшийся экстравагантному и безмерному доверию к Алкивиаду в июле, требуя от него больше, чем человек мог выполнить, и как затем в декабре переходящий с детской резкостью от доверия к гневному недовольству, потому что их собственные невозможные ожидания ещё не оправдались. Что народ питал большие ожидания от такой значительной армии, не может быть сомнения: самые большие из всех, вероятно, были те, которые питал сам Алкивиад, и которые распространяли его друзья. Но мы не обязаны определять, что бы сделал народ, если бы Алкивиад, выполнив все обязанности верного, умелого и предприимчивого командира, тем не менее потерпел неудачу из-за препятствий, не зависящих от него, в реализации их надежд и своих собственных обещаний. Такой случай не произошел: то, что произошло, было существенно иным. Помимо отсутствия крупных успехов, он был ещё небрежным и безрассудным в своих основных обязанностях; он подверг афинское оружие поражению своим позорным выбором недостойного заместителя;[233] он нарушил территорию и собственность союзного владения в момент, когда Афины имели первостепенный интерес в том, чтобы всеми средствами культивировать привязанность своих оставшихся союзников. Правда в том, как я уже отмечал, что он действительно был испорчен опьяняющим приемом, оказанным ему так неожиданно в городе. Он принял надеющуюся публику, решившую, даже путем вынужденного молчания о прошлом, дать ему полную выгоду от достойного будущего, но требующую от него как условия, чтобы это будущее действительно было достойным, за публику уверенных поклонников, чью благосклонность он уже заслужил и мог считать своей собственной. Он стал другим человеком после этого визита, как Мильтиад после битвы при Марафоне; или, скорее, импульсы характера, по существу распущенного и наглого, вырвались из-под того ограничения, под которым они ранее были частично контролируемы. Во время битвы при Кизике, когда Алкивиад трудился, чтобы вернуть благосклонность своих обиженных соотечественников, и ещё не был уверен, преуспеет ли он, он не совершил бы ошибки, покинув свой флот и оставив его под командованием такого заместителя, как Антиох. Если, следовательно, афинские настроения по отношению к Алкивиаду претерпели полное изменение в течение осени 407 года до н.э., это было следствием изменения в его характере и поведении; изменения к худшему, как раз в кризис, когда все зависело от его хорошего поведения, и от того, чтобы он хотя бы заслуживал, если не мог обеспечить успех.