Шепот из-за Завесы

Он вытер слезы рукавом. Его взгляд стал жестким. В нем появилась сталь, которую он привык видеть в раскаленном металле. Он больше не был жертвой. С этой минуты он становился хозяином этого странного, жуткого мира.

– Хорошо, – сказал он тихо, но так, что его слова прозвучали в оглушающей тишине как удар молота о наковальню. – Я вас понял. Вы хотите помощи. Но будет по-моему.

Он подошел к наковальне, своему алтарю, и положил на нее ладонь.

– Это мой дом. Моя кузница. И здесь мои правила. Никакого хора. Никакой толпы. Я буду говорить. Но только с одним. По очереди.

Он обвел толпу тяжелым взглядом.

– Я помогу, кому смогу. Но остальные – ждут. Тихо. Там, у дальней стены. Вы не мешаете мне работать. Вы не мешаете мне спать. Вы не лезете ко мне в голову без спроса. Кто нарушит правило – не получит ничего. Никогда. Я просто перестану вас видеть и слышать, даже если мне придется для этого разбить себе голову снова. Вы меня поняли?

Он говорил с призраками, как строгий мастер говорит с нерадивыми подмастерьями. С той властью, которую дает понимание своего ремесла. И, к его собственному изумлению, это сработало.

Произошло невероятное. Фигуры дрогнули. Одна за другой они стали медленно отступать, сбиваясь в кучу у дальней, самой темной стены кузницы. Шум в его голове не исчез, но превратился из хаотичного гвалта в тихий, терпеливый гул, как улей в ожидании.

Лишь одна фигура осталась на месте. Солдат. Он все так же стоял у горна, и волны ярости, исходящие от него, казалось, стали еще сильнее. Он не желал подчиняться.

Демьян встретился с ним взглядом.

– Ты тоже, – сказал он холодно. – Твоя злость тебе не поможет. Или жди своей очереди, или убирайся.

Призрак на мгновение стал почти материальным. Демьян увидел его лицо – молодое, красивое, искаженное предсмертной гримасой. Увидел орден Святого Георгия на груди. Но потом что-то изменилось. Ярость сменилась вековой усталостью. Фигура солдата дрогнула и медленно, нехотя, отплыла к остальным, присоединившись к молчаливой очереди просителей.

В кузнице впервые за много дней стало возможно дышать.

Демьян стоял один посреди своей мастерской. Уставший, разбитый, но победивший в своей первой битве. Он посмотрел на призрачную очередь у стены. На это сборище неупокоенных душ, терпеливо ждущих его слова.

Он был не безумен. И это не было даром. Это была работа. Тяжелая, неблагодарная, жуткая работа. И он, Демьян Коваль, был теперь единственным мастером в этом странном, новом ремесле.

Глава 10: Дева в черном

Прошла неделя с тех пор, как Демьян установил свои правила. Кузница погрузилась в странное, напряженное затишье. Призрачная очередь у дальней стены стала частью интерьера, как старые щипцы или остывший горн. Они были там – молчаливое, мерцающее жюри его жизни – но они ждали. Эта тишина была хуже криков. Она была тяжелой, пропитанной невысказанными просьбами и вековым ожиданием.

Чтобы не утонуть в этом безмолвном море скорби, Демьян с головой ушел в работу. Он расчистил завалы, кое-как залатал дыру в стене досками, наладил горн. Молот снова пел свою огненную песню, выбивая из раскаленного металла искры и на мгновение разгоняя призрачные тени. Работа была спасением. Она была настоящей. У железа была честная плотность, оно отвечало на удары, оно подчинялось огню и силе. Оно не просило, не плакало и не смотрело на него с тоской из-за завесы смерти.

В тот день он ковал подкову. Простое, понятное ремесло. Ритмичный звон успокаивал нервы. Пот стекал по его лицу, смешиваясь с сажей. Мышцы горели от приятной усталости. На эти несколько мгновений он был почти прежним Демьяном Ковалем, чья вселенная ограничивалась жаром горна и формой, которую он придавал металлу.

Внезапно маленький колокольчик над дверью, повешенный еще его отцом, издал тонкий, почти нереальный в этом грохоте звон.

Демьян замер с поднятым молотом. На пороге, в прямоугольнике серого дневного света, стояла фигура, настолько чужеродная для этого места, что он на миг подумал, не новое ли это привидение. Но эта фигура отбрасывала тень, и от нее исходило едва уловимое тепло жизни.

Это была молодая женщина, почти девушка. Одетая во все черное. Платье из дорогого, матового сукна, казалось, впитывало тусклый свет кузницы. Маленькая шляпка с вуалью, откинутой назад, открывала лицо поразительной, почти болезненной белизны. Дворянка. Госпожа. Из того мира, что обычно проезжал мимо его кузницы в лакированных пролетках.

Она сделала несколько неуверенных шагов внутрь, и воздух наполнился тонким, едва уловимым ароматом. Запах, которого здесь никогда не было. Не сирени, не ландыша – запах холодного зимнего сада и, может быть, дорогих духов. Он был таким чистым и резким на фоне въевшейся вони угля и пота, что у Демьяна перехватило дыхание.

Он опустил молот и оперся о наковальню, вдруг остро осознав, какой он грязный. Руки по локоть в саже, лицо блестит от пота, грубая рубаха насквозь пропитана запахом его ремесла. Он почувствовал себя не человеком, а големом, вылепленным из глины, угля и железа.

– Простите за вторжение, – ее голос подтвердил его догадки. Тихий, мелодичный, с чистым выговором, который сразу выдавал благородное воспитание. Голос, привыкший отдавать приказания, но сейчас в нем звучала робость. – Вы – мастер Коваль?

Демьян кашлянул, прочищая горло, пересохшее от жара и внезапного волнения.

– Я, – его голос прозвучал грубо и хрипло. Он вытер руки о кожаный фартук, что, впрочем, не сделало их чище.

Она подошла ближе, и он смог рассмотреть ее лицо. Идеально вылепленные черты: высокий лоб, тонкий прямой нос, упрямая линия подбородка. Но глаза… Глаза были центром этого лица. Огромные, цвета грозового неба, и в их глубине таилась такая взрослая, такая неизбывная печаль, что у него самого защемило в груди. Он видел много печали в последние недели, но то была скорбь мертвых. А это была печаль живой, и оттого она казалась во сто крат тяжелее.

– Мне нужна ваша работа, мастер, – сказала она, избегая смотреть ему прямо в глаза. Она протянула ему небольшой сверток из холстины. – Это… несложный заказ.

Демьян взял сверток. Ее пальцы в тонкой черной перчатке на мгновение коснулись его грубой, мозолистой руки. Контраст был почти неприличным. Он почувствовал, как по его коже пробежала дрожь, будто от прикосновения к холодному шелку.

Он развернул холстину. Внутри лежал обломок чугунного литья – звено от оградки, витиеватый завиток, сломанный у основания. Ржавчина глубоко въелась в металл.

Он повертел обломок в руках, оценивая работу.

– Хорошее литье, – проговорил он, скорее для себя, чем для нее. – Старое. Крепкое было когда-то. Но его оставили ржаветь. За таким железом уход нужен.

Он поднял на нее глаза и увидел, как дрогнули ее губы. Его простые слова ремесленника, кажется, задели какую-то тонкую, натянутую струну в ее душе.

– Все ржавеет со временем, мастер Коваль, – ответила она тихо, и в ее голосе появилась нотка горечи. – Особенно когда не остается никого, кто бы мог ухаживать.

Пауза повисла в воздухе, тяжелая, как его молот. Он понял, что речь не только о куске чугуна.

– Это… для ограды на кладбище, – пояснила она, будто боясь, что он неправильно ее поймет. – На могиле моей матери. Ветер повалил дерево, и оно сломало одно звено. Я хочу починить.

– Можно сделать новое, – сказал Демьян, снова рассматривая обломок. – Такое же. Не отличите.

– Нет, – она покачала головой, и ее взгляд стал твердым. – Я не хочу новое. Я хочу, чтобы вы починили это. Сварили. Чтобы оно снова стало целым. Понимаете?

Он понимал. Лучше, чем она могла себе представить. Починить сломанное. Вернуть то, что, казалось, утрачено навсегда. Это была суть его работы. И суть той новой, жуткой обязанности, что свалилась на него.

– Понимаю, – кивнул он. – Сделаю. Завтра к вечеру будет готово.

– Спасибо, – она чуть заметно улыбнулась, но улыбка не коснулась ее печальных глаз. – Сколько я вам должна?

Она уже полезла в ридикюль, но он остановил ее жестом.

– Потом. Когда забирать будете.

Он не знал, почему так сказал. Может, потому, что говорить о деньгах с этим печальным ангелом в черном казалось кощунством. А может, ему просто хотелось, чтобы она пришла еще раз.

Она кивнула.

– Меня зовут Катерина. Катерина Андреевна Вяземская.

Она произнесла свое имя просто, без надменности. Он лишь снова кивнул, не решаясь назвать в ответ свое простое, ремесленное имя. Для нее он был просто "мастер Коваль".

В этот момент, за ее спиной, воздух дрогнул.

Демьян замер. Прямо за плечом Катерины, там, где только что была пустота, начала формироваться фигура. Не такая плотная, как его «очередники». Легкая, полупрозрачная, как дымка над рекой на рассвете. Женская фигура в светлом платье. Она смотрела не на Демьяна. Она смотрела на Катерину с такой бесконечной, всепрощающей нежностью, что у Демьяна перехватило дыхание. Он понял. Эта была привязана не к месту. Она была привязана к любви. К дочери.

– Что-то не так? – спросила Катерина, заметив, как застыл его взгляд.

Демьян моргнул, и видение исчезло.

– Нет… ничего. Просто… пыль в глаз попала, – соврал он, снова опуская глаза на кусок железа в своих руках. Сердце колотилось где-то в горле.

– Что ж, я приду завтра, – сказала она.

Катерина повернулась и пошла к выходу. Демьян смотрел ей вслед. На то, как она ступает, прямо держа спину, как будто несет на своих хрупких плечах невидимый груз. Смотрел на изгиб ее шеи, на пряди темных волос, выбившиеся из-под шляпки. И впервые за долгие месяцы одиночества он почувствовал нечто иное, кроме страха, боли и усталости. Это было острое, почти болезненное чувство, смесь восхищения и безнадежной пропасти между ними. Она была как клинок из дамасской стали – прекрасная, холодная на вид, но скрывающая внутри огонь и невероятную прочность.

Когда она исчезла за дверью, кузница снова показалась ему темной, грязной и пустой. Аромат зимнего сада улетучился, оставив после себя лишь привычную вонь.

Он сжал в руке ржавый обломок. Он был еще теплым от ее прикосновения. Демьян посмотрел в тот угол, где только что стояло видение.

Там было пусто. Но он знал – она вернется. Вместе с дочерью. И этот простой заказ на починку оградки был лишь началом. Его настоящая работа с этой семьей была еще впереди.

Глава 11: Дух на кладбище

Ночь Демьян провел за работой, но мысли его были далеки от металла и огня. Образ Катерины стоял перед глазами, вытеснив на время даже молчаливую очередь в углу. Он не просто чинил звено оградки – он вкладывал в эту работу все свое мастерство, всю ту тоску по красоте и смыслу, что накопилась в его душе. Он не просто сварил обломок, он тщательно зачистил его, прогрел, проковал, возвращая металлу утраченную жизнь, стирая следы ржавчины, как стирают печаль с заплаканного лица.

Наутро он отправился к Степану, чтобы попросить одолжить на пару часов его телегу с лошадью.

– На Холодную гору? – удивился трактирщик. – Что ты забыл на кладбище?

– Заказ. Оградку поправить, – коротко ответил Демьян. Он не хотел объяснять, что ему нужно было не просто отдать заказ, но и установить его самому. Было в этом что-то личное. Необходимость довести дело до конца, убедиться, что сломанное действительно стало целым. И, если быть до конца честным с самим собой, увидеть ее еще раз. Не в своей грязной кузнице, а там, в месте, которому принадлежала ее печаль.

Холодногорское кладбище встретило его сырым ветром и криками ворон. Старые, покосившиеся кресты, пышные, но уже тронутые тленом мраморные ангелы, заросшие тропинки – все здесь дышало забвением и тишиной. Мир мертвых был привычнее и понятнее для него, чем шумный мир живых. Здесь духи были на своем месте.

Катерина уже ждала его у ворот. Она была одета в то же черное платье, но без шляпки. Ветер трепал ее темные, собранные в тугой узел волосы, выбивая несколько прядей и заставляя их танцевать у бледного виска. Она казалась хрупкой статуей скорби на фоне серых надгробий. Увидев его, она не улыбнулась, но в ее глазах он уловил тень облегчения.

– Здравствуйте, мастер. Я уж думала, вы не приедете.

– Я обещал, – просто ответил Демьян, снимая с телеги починенное звено и ящик с инструментами. – Куда идти?

Они шли молча по узкой, вымощенной битым кирпичом дорожке. Демьян нес тяжелое железо, а Катерина вела его вглубь кладбища, к старым, богатым захоронениям.

– Что с вами случилось? – вдруг спросила она, не поворачивая головы.

Демьян напрягся. – В каком смысле?

– У вас… шрам, – она наконец обернулась и посмотрела на его висок. Взгляд был не любопытным, а скорее… сочувствующим. – Вчера в кузнице было темно, я не разглядела. Простите мою бестактность.

– Авария на работе, – сказал он сухо. – Мехи взорвались. Чугуном задело. Говорят, повезло, что выжил.

Он не стал добавлять, какой ценой ему досталось это везение.

– «Повезло»… – она горько усмехнулась. – Люди так любят бросаться этим словом, не понимая его истинной цены. Мне тоже говорили, что маме «повезло» умереть быстро, во сне, а не мучиться от болезни. Но какое же это везение, если ее больше нет?

Ее слова были настолько откровенными и лишенными фальши, что Демьян не нашел, что ответить. Он лишь крепче сжал в руке холодный металл.

Они дошли до небольшого, обнесенного чугунной оградой участка. В центре стоял скромный, но изящный памятник из серого гранита. «Анна Вяземская, урожденная княжна Воронцова». И даты. Женщина ушла из жизни всего год назад, слишком молодой.

Демьян поставил инструменты. Место поломки было видно сразу – рваный край уцелевшей части ограды. Он принялся за работу. Ловко, без лишних движений, он зачистил место стыка, приладил починенное звено, достал дрель, чтобы закрепить его намертво. Он работал молча, сосредоточенно, а Катерина стояла рядом, наблюдая. Ее присутствие не мешало. Наоборот, оно придавало его простым действиям какой-то высший смысл.

И именно тогда, когда он был поглощен работой, он ее увидел.

Сначала это была лишь легкая рябь в воздухе рядом с Катериной. Потом воздух уплотнился, обретая знакомые очертания. Дух ее матери. Она стояла так близко к дочери, что, казалось, вот-вот коснется ее плеча, но ее прозрачные пальцы проходили сквозь черное сукно платья. Призрак выглядел так же, как и в кузнице – молодая, красивая женщина в светлом платье, но теперь в ее чертах не было былой нежности. Ее лицо искажала мука. Она смотрела на Демьяна, и в ее призрачных глазах была отчаянная, беззвучная мольба.

Она не слышит… – пронеслось в голове Демьяна. Это был не голос, а скорее чистая эмоция, мысленный крик, который он смог расшифровать. Она не слышит меня! Помоги!

Демьян замер, сжимая в руке гаечный ключ. Дух протянул к нему руку, указывая то на Катерину, то на могильный холм, то куда-то в сторону. Ее рот открывался в беззвучном крике. Она отчаянно пыталась что-то сказать, донести, но звук не рождался. Она была как человек за толстым стеклом.

– Мастер? С вами все хорошо? Вы побледнели.

Голос Катерины вернул его в реальность. Он моргнул, и призрак исчез. Перед ним была только живая, обеспокоенная девушка и холодный гранит надгробия.

– Все в порядке, – прохрипел он, возвращаясь к работе. – Просто… голова закружилась.

Он затянул последний болт. Ограда снова была целой. Свежее железо ярко блестело на фоне старого, потускневшего чугуна. Словно новый, крепкий стежок на старой ране.

– Готово, – сказал он, поднимаясь с колен.

Катерина подошла и провела пальцем в перчатке по месту стыка.

– Как… как будто и не было сломано, – прошептала она. Ее голос дрогнул. – Спасибо вам. Вы настоящий художник.

– Я просто кузнец, сударыня.

Она посмотрела на него, и в этот раз ее взгляд был долгим и прямым. Она будто пыталась заглянуть ему в душу, разгадать его.

– Вы странный человек, мастер Коваль. Все говорят, что кузнецы – люди грубые и шумные. А вы… вы молчите так, будто слышите то, чего не слышат другие.

У него кровь застыла в жилах. Эта фраза, брошенная невзначай, ударила точно в цель.

Он отвел взгляд, не в силах выдерживать эту пронзительную проницательность.

– У каждого своя тишина, Катерина Андреевна.

Он уже собирался уходить, чувствуя, что если останется здесь еще хоть на минуту, то выдаст себя. Но в этот момент призрак появился снова. На этот раз Анна Вяземская не кричала. Она просто стояла и указывала. Указывала на свою дочь. А потом ее рука медленно поднялась и коснулась ее собственного призрачного плеча, там, где под платьем должна была быть ключица. И снова посмотрела на Демьяна. Моляще, настойчиво.

Что она хотела сказать?

– Я вас провожу до ворот, – сказала Катерина, вынимая из ридикюля кошелек.

– Не нужно. Я найду дорогу.

Ему надо было уйти. Уйти, пока он не наделал глупостей. Он подхватил ящик с инструментами.

– Возьмите, пожалуйста, – она протянула ему несколько серебряных рублей. Сумма была щедрой. – За работу и за… ваше понимание.

Он молча взял деньги. Их пальцы снова соприкоснулись, и в этот раз он почувствовал не просто холод шелка, а тепло ее живой кожи сквозь тонкую перчатку. В его голове смешались два образа – эта живая, теплая рука и прозрачные, отчаянные пальцы ее матери, указывающие в пустоту.

Два мира. И он, стоящий между ними на сырой кладбищенской земле, не зная, как поступить. Сказать ей, что рядом с ней стоит ее покойная мать и отчаянно пытается докричаться до нее? Его отправят на Сабурову дачу быстрее, чем он успеет дойти до своей кузницы.

Молчать. Единственно верный путь – молчать.

– Прощайте, мастер, – сказала Катерина, и в ее голосе прозвучала нотка сожаления.

– Прощайте, – ответил он, не поднимая глаз, и, развернувшись, пошел прочь, чувствуя на своей спине два взгляда. Один – живой, цвета грозового неба. Другой – мертвый, полный отчаянной, неуслышанной мольбы.

Он знал, что это не конец. Дух этой женщины не оставит его в покое. Она найдет его. И ему придется сделать выбор между спасением собственного рассудка и помощью этой печальной деве в черном.

Глава 12: Невозможное признание

Тишина, которую он выторговал у духов, обернулась против него. Хор замолчал, но на опустевшей сцене остался один, главный солист. Анна Вяземская.

Ее дух больше не был мимолетным видением. Она поселилась в его кузнице, как и остальные, но отказывалась стоять в общей очереди. Она была аристократкой и после смерти, не желая смешиваться с простолюдинами. Ее присутствие стало пыткой. Она не говорила, не шептала. Она показывала.

Демьян пытался работать, но ее фигура постоянно вставала между ним и горном. Она указывала на свое плечо, на ключицу, затем отчаянно чертила что-то в воздухе, и ее лицо искажалось мукой беззвучного крика. Он просыпался среди ночи от ледяного холода, и она стояла у его кровати, указывая на дверь, на дорогу, ведущую прочь с Москалёвки. Ее отчаяние просачивалось в его сны, наполняя их тревожными, обрывочными образами: зимний лес, скрип санных полозьев, блеск чего-то спрятанного под снегом.

Он продержался два дня. На третий он понял, что сходит с ума по-настоящему. Он больше не мог выносить этот молчаливый укор, эту отчаянную пантомиму мертвой женщины. Она не давала ему ни есть, ни работать. Она требовала действия.

Он решился. Решился на самый безумный поступок в своей жизни, который мог стоить ему последнего клочка уважения в этом мире и, возможно, свободы. Он должен был поговорить с Катериной.

Но как? Просто заявиться на порог дома Вяземских на Сумской? Его, грязного кузнеца, дальше людской не пустят. Ему нужен был предлог. Деньги. Те несколько серебряных рублей, что она ему дала, жгли ему карман. Это был его единственный мост в ее мир.

Стесанной деревяшкой на обрывке оберточной бумаги он коряво, как первоклассник, вывел записку: «Сударыня Катерина Андреевна, сумма была чрезмерной. Прошу зайти за остатком. Коваль». Он отдал ее мальчишке-посыльному вместе с медным пятаком, указав адрес, который подсмотрел на проезжавшей мимо пролетке. И стал ждать, чувствуя себя идиотом и самоубийцей.

Она пришла на следующий день, ближе к вечеру. Когда звякнул колокольчик, его сердце ухнуло куда-то в пятки. Она снова была в черном, строгая и недосягаемая. Лицо ее было холодным, вежливым, но в глазах застыл вопрос.

– Вы звали меня, мастер? – в ее голосе не было и тени тепла. Лишь деловая отстраненность. – Право, не стоило беспокоиться из-за такой мелочи. Оставьте эти деньги себе, считайте это благодарностью.

– Я не беру подаяний, – отрезал Демьян резче, чем хотел. Он протянул ей рубль, зажатый в покрытой сажей ладони. – Моя работа столько не стоит.

Она с легким недоумением посмотрела на монету, потом на него.

– Как вам угодно. Благодарю.

Она взяла деньги, едва коснувшись его пальцев, и уже собиралась уходить. Сейчас. Или никогда.

– Постойте, – его голос прозвучал глухо. Он сам не узнал его.

Катерина обернулась, и в ее взгляде мелькнуло нетерпение.

– Я… Катерина Андреевна, я позвал вас не из-за денег. Это был лишь предлог.

– В самом деле? – она вскинула тонкую бровь. Легкая ирония в ее голосе уколола его самолюбие. – Тогда, надеюсь, причина была веской. Я спешу.

Демьян сглотнул. Воздух в кузнице вдруг стал густым и тяжелым. Он чувствовал, как за спиной Катерины стоит Анна Вяземская, как она всем своим призрачным существом толкает