Медвежий брод

* * *

После летней грозы провода, и без того дышащие на ладан, совсем одряхлели и почили, оборванными нитями вися среди веток. Федя узнал об этом раньше Нины – когда с утра обнаружил, что свет не включается и электричества нет.

Пока Нина открывала глаза, Федя уже успел снять показатели со своих приборов, обойти дом, проверить, как сильно размыло дорогу, и совершить самое бесполезное дело – попробовать набрать Ивану Борисовичу по стационарному телефону.

Когда Нина вышла из дома, она первым делом посмотрела в ту сторону, куда выходило их окно. Мокрая трава неприятно щекотала ее голые щиколотки, когда она обогнула дом и встала перед стеной, глядя в сторону леса. Трава шелестела, роса падала на землю, лужи виднелись в рытвинах. Она пошла вперед, внимательно глядя под ноги, – к большому дереву, что росло на окраине поляны. И замерла, увидев то, что хотела – и что страшилась найти: яму размером с ее ногу, затопленную водой.

– Нина, чего ты там? – крикнул сзади Федя.

Нина пару мгновений смотрела на лужу, и ей все казалось, что она круглая, а не вытянутая, как след, потом она моргнула, и лужа показалась почти квадратной.

«Глупости», – подумала Нина. Просто лужа.

– Ничего! – крикнула она, возвращаясь к крыльцу.

По логике вещей, будь здесь медведь, он бы разнес метеостанцию и попытался найти съестное в сарае. Но все было целое – будто ей приснилось.

– Я пойду вниз, в деревню, узнаю, что с электричеством, – сказал Федя, стоя в шлепанцах и шортах посреди размытой дороги. – Ты пока посмотри, как там холодильник. Что-то надо съесть, пока не подключат.

– Ага, – отозвалась Нина.

Она присела на лавку, чувствуя, как уже подступает усталость. Ночью она плохо спала, и потому теперь казалось, будто полдня миновало.

Федя покружился по двору, затем порылся в предбаннике, выуживая старые резиновые сапоги, и натянул их на босу ногу. Сапоги оказались чуть большеваты, и Федя в них смотрелся забавно. Нина даже хмыкнула, глядя на него.

Он махнул ей рукой и пошел вниз с горы. Нина наблюдала за ним, пока его макушка не исчезла за линией земли, затем грузно поднялась, чувствуя холодную влагу на ногах.

Федя шлепал по лужам, пока не вышел в деревню, но никого не встретил: магазин был закрыт, дворы тоже, будто вся деревня разом вымерла, погрузилась в послегрозовую спячку. Он направился по дороге к площади, надеясь переговорить с Иваном Борисовичем – и, к своему изумлению, нашел там всю деревню. Мужчины окружили столб, а женщины столпились у скамеек, о чем-то возбужденно переговариваясь. Издалека Федя увидел, как Григорий несет стремянку к столбу.

Он подошел, различая в гомоне отдельные голоса:

– …сверкало-то, сверкало, всю ночь не могла уснуть!

– …Ага, как же, дрыхла без задних ног, Витька мой выходил проверить, стеной шел…

– Я видела эту молнию из своего окошка…

Федя снова посмотрел на столб и увидел, что верхушка его, там, где топорщились уши медвежьи, будто почернела, обуглилась, и длинная трещина прошла меж черных глаз.

– О, метеоролог, – окликнул его кто-то, и тяжелая ладонь хлопнула Федю по плечу. – Авось пришел узнать, чей-та электричества нет?

Федя обернулся, глядя на Ивана Борисовича. Тот улыбался, но как-то натужно, через силу, а глаза его смотрели за спину Феди – на медведя.

– Да, доброе утро. Провода из-за грозы оборвались? – спросил он, хотя сам видел их.

– Видать. Из города теперь дожидаться ремонтников, – сказал староста, сжимая его плечо. – Вона как сверкало, даже в столб наш ударило.

– Дерево, что поделать. Молния… – Федя пожал плечами, оборачиваясь на тотем.

Ему вдруг стало жалко работу мастера, что с такой любовью вырезал шерсть, а теперь она вся обуглилась, будто медведю голову пеплом посыпали.

– Да, – согласился Иван Борисович, косясь на Федю. Григорий забрался на стремянку, обнимая медвежью голову и разглядывая ущерб. Он что-то крикнул мужикам снизу, что держали его за ноги, а потом полез вниз. – Да, – рассеянно повторил Иван Борисович.

Федя покосился на него, не понимая, почему тот выглядит так потерянно. Он открыл было рот, чтобы спросить про столб, но затем закрыл его. Было очевидно, что тотем играл какую-то важную роль для жителей Солнечного, если все они собрались здесь.

– А когда приедут ремонтники? – вместо этого спросил Федя, наблюдая, как Григорий отдает какие-то указания.

– Скоро. Скоро, – сказал староста. – Сейчас мужики поедут к станции, телефоны все равно не работают. А там уже и…

– Просто у меня приборы, – сказал Федя, поправляя на носу очки. Он пожевал губы, задумавшись, как бы обозначить важность этой задачи. – Показания надо снимать каждые три часа. Без электричества придется вручную…

– Да-да, понимаю, все понимаю, – староста оторвал взгляд от центра площади и снова улыбнулся Феде. – У кого-нибудь найдется запасной генератор. Коли вам совсем невмоготу, одолжим. А пока – ждите у моря погоды, – он усмехнулся. – Выходной у вас, получается.

– Выходной… – повторил Федя. По какой-то причине то, как работали мужики в центре пятачка, завораживало. Они принесли инструменты, и Григорий снова полез по стремянке наверх, держа в руке стамеску и долото. – Это Григорий медведя вырезал?

– Ага, его творчество. Он у нас мастеровитый, башка хорошая, только не в то дело приложенная, – сказал Иван Борисович, и Федя не понял его слова. – Медведь-то наш охранник, надо подлатать, а то как бы чего не вышло.

– Чего не вышло? – не понял Федя.

– Как знать, как знать, – в глазах старосты снова появилась растерянность.

Федя перестал на него смотреть и обратил все внимание на столб. Вся деревня наблюдала, как Григорий добрался до макушки медведя, примерился и аккуратно, почти нежно для такой большой ручищи, тесанул по дереву. Послышался деревянный визг, и крохотная щепка слетела вниз. Взгляды были прикованы к ней, когда она, медленно планируя, перевернулась в воздухе несколько раз и приземлилась на вытоптанную землю. Староста рядом с Федей вздохнул.

* * *

Нина решила сходить на речку, пока электричества нет. Федя остался в доме – теперь без автоматической настройки ему приходилось каждые три часа снимать показания и записывать их. Нина не стала уговаривать его пройтись. Она собрала сумку, надела на голову большую соломенную шляпу и вышла из дома.

Разжарилось. Пока Нина шла до реки, ее преследовал стук долота с площади. Он разносился на всю округу, будто покрывая своим мерным тиканьем все Солнечное. Нина подстроила шаги под стук, но звук ускорялся, и она не поспевала за ним, а потому вскоре отстала, будто опаздывала.

Нина шла по дороге, которая медленно спускалась – мимо нее проходили деревенские, дети, собаки. Казалось, отсутствие электричества выгнало всех из домов, и когда она пошла по еловой аллее, что вилась по полю к серебристой ленте реки, вокруг нее уже собрались мальчишки, оживленно болтающие между собой. Нина прислушалась.

– Да это древнее проклятье! Проклятье!

Посреди яркого солнечного дня слова звучали как карканье, совсем не к месту.

– Точно тебе говорю, это оно! Мне мама сказала.

– Бред!

– Эй! Ты на мамку-то мою не гони, она больше твоего понимает.

– Тогда почему сразу проклятье? Может, предупреждение.

– Потому что, деда мне еще рассказывал… – мальчик понизил голос и оглянулся на Нину. – Потом!

Мальчишки рванули вперед, отрываясь от нее. Нина равнодушно смотрела, как они сгрудились впереди и исчезли за поворотом.

Она поправила шляпу, глядя в сторону, откуда доносился стук долота. Федя рассказал ей про молнию – может, ребята о ней? Нина вспомнила медвежью тень, которую видела ночью в грозу: почему она ей привиделась? Вставала ли она вообще? Живот тянуло вниз, ноги опухали от жары. Нина побрела вперед.

Берег реки усыпали дети, женщины, мужики. Жара гнала всех в воду, и когда Нина ступила на песок голыми ногами и огляделась, то не нашла свободного места. Деревенских оказалось очень много: дети с визгом забегали в реку, женщины щелкали семечки в теньке, несколько мужчин курили под соснами среди выступающих корней. Нина пошла вдоль линии леса, чтобы найти себе местечко на корягах.

– Эй! – окрикнула ее женщина. – Нина! Идите к нам.

Она прищурилась, глядя против солнца на фигуру. Фигура отчаянно махала рукой, подзывая ее. Нина заколебалась, но затем пошла к ней. Это оказалась попадья, но Нина совершенно не помнила, как ее зовут. Ее сморщенное белое лицо приветливо улыбалось, а от ее длинной серой юбки Нине самой стало жарко.

– Садитесь, – попадья похлопала по покрывалу, – вам с пузом стоять тяжко, по себе знаю, ноги гудели как трубы.

Нина поджала губы. Она стояла над покрывалом, и ее тень накрывала попадью, будто большое круглое солнце. Короткие волосы до плеч делали ее тень на песке еще круглее.

– Садитесь-садитесь, – попадья сдвинулась, освобождая место. Потом вдруг резко повернулась к воде и оглушительно рявкнула: – А ну обратно плыви, Вадик! Я все вижу!

Нина от неожиданности вздрогнула и тоже обернулась. Мальчишка в блестящей воде махнул рукой и поплыл обратно к берегу.

– Младший мой, – пояснила женщина. – Спасу от ребятишек этих нету.

Нина молча кивнула, приземляясь на покрывало. Она уже пожалела, что решила пойти к реке. Она разглядывала профиль попадьи, вспоминая ее у костра в первую ночь: деловитая, толстая, активная. Кажется, Варвара. Варвара-как-ее-там. С огромным выводком детей и полным отсутствием такта.

– Правда, хорошо, когда в доме ребятня. Сейчас это редкость, – вдруг сказала попадья, поворачиваясь к ней и глядя на живот. – В первый раз у реки?

Нина растерялась от резкой смены темы.

– В первый. Давно хотела сходить, – ответила она, испытывая жгучее желание уйти. Вернуться в дом и снова смотреть в выключенный телевизор.

Но Варвара оказалась женщиной хваткой, выудила из бездонной сумки яблоко и протянула Нине.

– Держите, наше, с церковного сада, – сказала она.

Нина взяла яблоко, не найдя причины отказаться.

– А где ваш муж? – спросила попадья.

– Работает. Ему нельзя надолго уходить.

– Ах, верно, прошлый таким же был.

– Прошлый?

– Да, тот, что до Федора был. Дмитрий. Он у нас три года прожил, – попадья задумалась, будто вспоминая.

– А почему уехал? – спросила Нина.

– Жизнь по-всякому поворачивает, пути Господни неисповедимы, – неопределенно отозвалась попадья, и ее лицо как-то скуксилось. – Бог слушает того, кто сам слушает Бога.

Нина поджала губы, ничего не говоря. Серебрилась река, резвились дети, а ей казалось, будто ее Бог не слушает.

– А теперь вы вот тут. Остаться не хотите? – попадья улыбнулась, и от этого ее лицо будто состарилось, словно не привыкло к этому выражению.

Нина стиснула яблоко, глядя на ее широкую улыбку.

– Да мы как-то еще не думали…

– У нас тут хорошо. Тихо-мирно… Вадик, куда поплыл! – громкий рев снова заставил Нину вздрогнуть.

Голоса у тропы к деревне привлекли ее внимание.

Она повернулась в ту сторону, и вместе с ней будто повернулся весь пляж. На берегу показались мужчины, того, кто шел впереди, она узнала – Григорий. Одетый в одни спортивные штаны, он скинул шлепанцы, стянул штаны по пути к воде и щучкой нырнул с когтистого берега. Его поджарое сильное тело пролетело по воздуху и рухнуло в реку с громким плеском. Дети завизжали громче, восторженнее:

– Гриша! Гриша пришел! Гриша, давай бомбочку!

Нина увидела, как из воды – в добрых трех метрах – вынырнула темная голова. Григорий выпустил фонтанчик воды и встал на ноги на мелководье. Мальчишки тут же облепили его со всех сторон, цепляясь за плечи и шею.

– Эй, потише! – рассмеялся он, подхватывая одного мальчика поперек скользкого туловища.

– Гриша!

– Закончил, значит, – вдруг сказала попадья рядом с Ниной, и та отвлеклась от бисерных капель на широких плечах Григория.

Нина перевела взгляд на нее и увидела, что лицо снова сморщилось, улыбка пропала.

– Закончил медведя? – спросила Нина.

– Ага, языческого этого… идола, – выплюнула попадья, будто это было оскорблением. – Язычники, принося жертвы, приносят бесам, а не Богу [2], – она забормотала тише что-то, похожее на молитву.

Нина промолчала.

– Господь – царь навеки, навсегда…

Мышцы Григория на солнце казались медовыми, будто отлитыми из бронзы. Острые черты лица сгладились, улыбка притаилась в бороде.

– Бомбочку! Бомбочку!

Григорий подкинул мальчишку в воздух, и тот с веселым визгом полетел в воду.

– Вадик, – попадья поджала губы, прекратив бормотания. – Ох, получит у меня. Всем мозги задурил.

– Григорий не местный? – спросила вдруг Нина, отводя взгляд от мощной фигуры в воде.

– Отчего ж, местный, – тут же переключилась попадья. – Папаша его охотником был, мамка его, сколько себя помню, здесь жила. Отец его уважаемый человек был. Гришка еще мальчишкой с ним ходил в лес, а потом как перемкнуло, и с тех пор вот. – Она махнула рукой. Видимо, «вот» относилось к медведю. – Заладил одно и то же.

– А отец Петр с ним разговаривал? – с любопытством спросила Нина.

– Что с ним говорить, как об стенку горох. Ему одно – а он все свое. – Попадья поднялась с места, зорко глядя на Вадика, что сидел на шее у Григория. – Пойду уши надеру мелкому… – Она грузно двинулась вперед, проседая в песок как верблюд: ее бока колыхались, словно горбы, а массивные ноги проваливались и тяжело поднимались.

Нина наблюдала, как попадья приблизилась к берегу, как звонко взвизгнул Вадик, падая в реку, а потом хлебнул воды и закашлялся, смешно махая руками. Григорий подхватил его под мышку и побрел к берегу. Дети плыли за ним, хватая за кожу. Григорий перевернул Вадика и поставил перед попадьей. Та схватила его за ухо, потянув за собой. Нина даже издалека слышала, как та шипит сквозь зубы:

– Я тебе что говорила? Не якшаться с ним! Уже и губы синие, все, выходишь и, пока не высохнешь, не зайдешь.

– Ну, мам! – жалобно возмущался Вадик. – Ухо! Ухо отпусти! Ну, мам! Я же просто!

– Все у тебя просто. Все всегда просто…

Нина посмотрела за их спину: Григорий будто не слышал этого шипения, о чем-то разговаривая с детьми. Он расхохотался – громко, мощно, во всю силу легких, – и Нина вздрогнула, когда темные глаза уставились на нее. Григорий улыбнулся и махнул ей рукой.

Нина стиснула юбку, подавляя желание помахать в ответ.

* * *

Нина вернулась домой, тяжело поднимаясь по склону. Живот мешал, колени прилипали к его низу, жара преследовала ее, хотя самый пик дня уже прошел. Она так и не искупалась. Григорий ушел сразу же после своего единственного заплыва, попадья еще долго отчитывала Вадика, заставляя и мальчишку, и Нину сидеть с самым унылым видом. Затем Нина принялась за «Преступление и наказание», и Вадик остался скучать один.

Как выяснилось, у местного священника пятеро детей и Вадим самый младший, школьник двенадцати лет, родившийся уже в эпоху заката попадьевской жизни. Худенький, бойкий мальчик был на десять лет младше своих братьев и сестер, а потому получал всю безраздельную заботу Варвары. Он долго разглядывал Нину, ее большой живот и платье в цветочек, а потом безучастно спросил:

– Мальчик или девочка?

Нина не знала. Она намеренно не узнавала пол, а потому пожала плечами.

– Если мальчик будет, назовете Вадиком? – спросил он без особой надежды.

– Может быть, – ответила Нина.

– Назовите, пусть даже узкоглазый будет, все равно пойдет.

– Вадик! – рявкнула попадья так, что Вадик тут же вжал голову в плечи. – Ты что такое говоришь!

– Извините, – быстро бросил он и вскочил на ноги. Песок взметнулся, падая на страницу Достоевского. – Я высох, теперь могу купаться?

– Пошел отсюда! – попадья замахнулась полотенцем и повернулась к Нине: – Вы простите его, язык как помело. Он не хотел вас обидеть.

Нина сдержанно кивнула. Может, и не хотел. Дети впитывают то, что слышат от взрослых.

– Отец ваш Небесный даст блага просящим у него [3], – сказала Варвара на прощание, снова давая ей яблоко – будто в знак извинения за слова Вадика.

Федя суетился по дому, и, когда Нина зашла, он вихрем пронесся мимо нее со своей тетрадью:

– Привет-привет!

Нина пропустила его, поставила пляжную сумку и посмотрела в сторону кухни. Электричества так и не было.

– Приходил Иван Борисович, – крикнул Федя с улицы. – Сказал, что генератора сегодня не будет, людей из города тоже не ждать. Пятница все-таки. Не раньше понедельника все будет.

– И что делать? – спросила Нина, выходя на крыльцо. Федя поднял глаза от расчетов.

– Иван Борисович предложил переночевать у тех, у кого есть генератор. Или… – Он замялся.

– Или? – подняла брови Нина.

– Или готовить в печи, – закончил Федя.

Нина оглянулась: в углу кухни стояла дровяная закопченная печь, которую они ни разу не топили. Потому что ни Нина, ни Федя не знали, как делать это правильно. С электричеством в доме было проще: и обогреватель, и плитка, все работало на нем. Воду для рукомойника Федя набирал в колодце каждое утро, а небольшая баня на участке использовалась ими как душевая. Нина снова вздохнула. Мало ей деревянного туалета на улице, теперь еще и печь.

Ее равнодушное лицо заставило Федю нахмуриться.

– Я спрошу, у кого есть генератор. Ты беременна, будет нехорошо, если дым от печи пойдет не туда. Может, все-таки кто-то одолжит на день.

Он подошел к ней и протянул руку, мягко поглаживая по выступающему животу. Она опустила глаза на его горячую руку. У Феди всегда были слишком теплые руки, почти потные.

– Там у нас творог и сметана, поешь пока. – Он убрал руку и перехватил блокнот. – Я спущусь в деревню.

* * *

Староста сказал, что генератор никто не даст. Федя этого ожидал – жители казались дружелюбными, но совсем не доброжелательными. Иван Борисович извиняющимся голосом добавил, что генераторы всего у трех жителей, а остальные на печи так и готовят. Он предложил отправить кого-нибудь растопить печь. Федя несколько мгновений сомневался, но вспомнив лицо Нины, согласно кивнул.

Когда он вернулся домой и сообщил об этом Нине, та лишь угукнула в ответ. Она всегда оставляла за ним принятие всех решений – малых и больших, будто сама ничего не могла, хотя, скорее, не хотела. Федя от этого нервничал, переживал еще больше и суетился. Он тут же развел бурную деятельность: натаскал воды, почесал голову, разглядывая пустой дровник, нашел покрытый ржавчиной топор и вернулся в дом. Нина все сидела на том же месте – в кресле напротив телевизора, забравшись на него с ногами. День клонился к вечеру, и ее длинная круглая тень вытягивалась от окошка, подползая к двери. Федя со звоном поставил топор у проема. Нина подняла голову.

– Нам бы еще свечей, – сказал он, и Нина покорно кивнула. Это означало, что Федя волен искать свечи, а волен оставить это дело.

Раздался громкий стук в дверь. На пороге оказался Григорий, держащий за спиной вязанку дров.

– Здорово, соседи, – хмыкнул он, проходя внутрь без приглашения.

– Вас Иван Борисович послал? – спросил Федя, идя за ним так, будто это он гость. Григорий стянул вязанку и грохнул ее о деревянный пол.

– Вестимо, – согласился мужчина. Он осмотрел дом хозяйским взглядом и уставился на Нину в кресле. Феде захотелось инстинктивно встать между ними, закрыть ее от темных глаз, но Григорий уже перевел взгляд на Федю: – Где печь?

– Здравствуйте, – вежливо сказала Нина.

– Спасибо вам большое, мы сами бы не сумели, – забормотал Федя, махая рукой в сторону кухни. – Вон там, вон там.

Григорий хмыкнул и больше ничего не сказал. Он прошел на кухню, присел на низкий табурет и взялся за работу: взяв ржавый топор, он ловко разрубил поленце на щепы на железной плите и принялся растапливать печь. Время от времени он что-то бормотал себе под нос, вставал, обходя печь со всех сторон, и даже бесцеремонно зашел в спальню, куда стеной примыкала печь. Простучав кирпичи, он сделал какой-то вывод и вернулся к табурету. Федя, сложив руки на груди, наблюдал за ним.

– Ловко у вас выходит, – сказал он, разрушая тишину.

– Я с деревом на «ты», – сказал Григорий, прикусывая одну щеку зубами. – Это вы, городские, в деревне как телята. Без электричества померли бы, – он хохотнул, будто довольный своей шуткой. – Горло промочить есть чем?

– Нет, мы не пьем, – отозвался Федя, мечтая, чтобы печь скорее растопилась, либо электричество магическим образом включили. Даже сидя на низком табурете, Григорий казался выше и мощнее его. В разрезе его рубашки спутанная цепочка тряслась, и Иисус тоже трясся от его смеха.

– Да воды б хоть, – ухмыльнулся он.

– Держите, – бледная рука вытянулась сбоку от Феди, протягивая кружку.

Федя обернулся – он и не заметил, как подошла Нина.

– Темно стало, – она поежилась, будто поясняя свои действия.

Григорий принял кружку, опрокинул в себя воду и сказал:

– Сейчас зато тепло будет.

Федя стоял неподвижно в дверях, глядя на широкую спину Григория. Весело трещала печь, и с кухни потянуло жаром и дымом, задувая ему в лицо. Федя не мог дышать, но все равно вдыхал запах гари, дерева и разогретого железа, не отрывая взгляда от ярко-оранжевых языков пламени, что плясали по плечам Григория.

– Готово, – мужчина хлопнул себя по коленям и поднялся. – Подбрасывай, как наполовину прогорит, а то затухнет. Поддувало широко не открывай, не то прогорит быстро. Запомнил?

Федя кивнул и протянул руку:

– Спасибо большое.

Григорий всего мгновение смотрел на его ладонь, а потом крепко пожал ее с ухмылкой.

– Бывайте, соседи. Двери запирайте, а то пора такая, что медведь себе невесту ищет.

Его большая фигура протиснулась в двери и растворилась в вечернем сумраке. Федя обернулся на Нину: она уже была замужем, и никакой медведь ее не отнимет. Никакой – ни настоящий, ни выдуманный.

5 июля. Часть I

Электричества не было и на следующий день. Нина поняла это, когда проснулась без привычного жужжания холодильника. Федя рядом сопел, уткнувшись лицом в подушку. Звенящая тишина дома давила на уши.

Затем она ощутила толчок в живот. Маленький незнакомец пинался, приветствуя будущую мать. Нина поморщилась от боли и легла на спину. Живот возвышался под одеялом, будто она зачем-то спрятала там воздушный шар. Вот во что она сейчас превратилась: в неуклюжий круглый шар. Федя что-то пробормотал под нос и повернулся на другой бок. Из его приоткрытого рта донесся храп.

Нина подумала о том, что, по статистике, люди глотают до четырех пауков в год во время сна. Ей вдруг стало так противно, что она резко сбросила одеяло и села.

Звенящая тишина сбежала прочь, стоило ей встать. За окном послышалось щебетание птиц, низкое стрекотание кузнечиков, шелест травы. Нина всунула ноги в тапки и пошла на кухню.

Печь давно остыла: серый пепел высыпался на пол, будто сизые слезы дерева, сожженные в пламени. Кочерга одиноко валялась на полу рядом с маленьким табуретом. Нина вдруг вспомнила, как вчера на нем сидел Григорий – такой огромный и широкий, что табурет под ним исчезал, и он словно сидел на корточках, заполняя собой всю кухоньку.

Нина моргнула и потянулась к плитке, чтобы зажечь ее. Лампочка презрительно темнела. Нина подошла к холодильнику и распахнула его. На нее пахнуло затхлостью и тухлой водой, как всегда пахнет из старых забытых холодильников. Под ним обнаружилась лужа воды.

– Еще не включили? – голос за спиной заставил Нину подпрыгнуть. Она больно ударилась пальцем о край холодильника и зашипела.

– Боже, – выдавила она, поднимая ногу и потирая ушибленный палец. – Чего подкрадываешься?

Федя, в майке и трусах, виновато застыл в дверях: такой тощий и несуразный, что Нину взяла злость.

– Я не… извини, больно ударилась? – заботливо спросил он, протягивая руку к ней.

Нина хотела отдернуть локоть, но потом глубоко вздохнула, и злость провалилась куда-то в желудок, должно быть, прижатый ребенком к позвоночнику. Ладонь Феди легла на ее кожу, и она покрылась мурашками.

– Нет, все в порядке. – Нина тяжело уселась на стул с помощью Феди и посмотрела на открытый холодильник. – Еще не включили. У нас что-то испортилось, – сухо сказала она.

Некогда полные льда, недра чудовища таращились на нее, истекая водой, будто кровью. Словно холодильник умирал. От этого сравнения Нину замутило, и она пошарила глазами по кухне, лихорадочно ища какую-то емкость.

– Что такое? Что? – засуетился Федя. – Плохо? Нина, что с тобой?

Нина помахала рукой перед лицом, и удушливый жар отступил.

– Налей мне воды, пожалуйста, – попросила она.

Федя тут же бросился к канистре с водой, плеснул немного в чашку, держа ее дрожащими руками, а затем поднес ей. Нина сделала глоток, прогоняя тошноту. У нее уже давно не было токсикоза, и она надеялась, что этот кошмар закончился. Но на смену ему пришли толчки.