Полная версия
Медвежий брод
Алиса Атарова
Медвежий брод
Чем дальше от города – тем сильнее вера.Каждая душа выбирает, куда ей прийти.Автор
Серия «Магистраль. Главный тренд»
Внутренние иллюстрации Евгении Лукомской
© Атарова А.М., текст, 2025
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
Вместо предисловия
Приветствую, дорогие читатели! Прежде чем вы начнете читать эту книгу, я хотела бы дать вам немного контекста для понимания.
Большая часть действия книги вращается вокруг медвежьего культа (это даже не спойлер, поскольку об этом говорится в аннотации). Медвежий культ – один из самых древних на Руси. Славяне издавна верили в магическую силу медведя. Даже одна из ипостасей самого древнего бога славянского пантеона – Велеса, «скотьего бога» и противника Перуна, – это медведь. Велес считается богом трех миров (Прави, Яви, Нави) и представляет собой сильную сущность, свободно перемещающуюся между ними, почитаемую как покровитель мудрости и магии. Потому и медведь имеет сильную связь с магией.
Медведь почитался как хранитель леса, у некоторых народов – даже как прародитель, великий предок. Само слово «медведь» – эвфемизм, потому что название этого великого зверя было табуированным. Назвать медведя по имени – значит призвать его к себе.
У некоторых славян существовал медвежий праздник – обширный комплекс обрядов и ритуалов от охоты на медведя до его ритуального приготовления, «приглашения в дом». Повсеместно среди охотников, идущих на медведя, была традиция: убив медведя, извиниться перед ним, переложив вину на «русское ружье», чтобы зверь не обозлился и не навредил охотникам. Никогда охотник не скажет, что он убил медведя – зверь сам сдался.
Итак, медведь – почти священный зверь, опасный, но при этом способный оградить от колдовства, сглаза, порчи и всевозможных несчастий.
1 июля
Дребезжали стекла, сиденья, крыша; дрожали даже щеки. Казалось, что вся реальность болтается и подпрыгивает на песчаных кочках проселочной дороги. Федя прижимал к себе чемодан, чувствуя, как содрогаются очки и сердце, а Нина смотрела в окно, крепко обнимая живот, будто это могло удержать его от дрожи. «Буханка» мчалась по узкой дороге, словно за ней кто-то гнался, хотя ни спереди, ни сзади никого не было. Водитель – загорелый высохший мужчина с обветрившимся на солнце лицом, щербинкой между передними желтыми зубами и сигаретой за ухом – крутил баранку, петляя между лужами.
– Не тошнит? – спросил Федя.
Нина осторожно помотала головой, боясь выплеснуть наружу что-то лишнее. Она лишь крепче сжала зубы и руки. Автобус подпрыгнул, и лицо Нины побледнело еще больше.
– Я с ним сейчас поговорю, – решительно сказал Федя и наклонился, чтобы поставить чемодан на потертый бледно-желтый пол.
Автобус снова совершил залихватский скачок, и Федя ударился подбородком о поручень спереди.
Потирая ушибленное место, Федя поднялся и, будто пьяный, побрел по проходу вперед. Его шатало и болтало, и он тоже почувствовал тошноту. Федя наконец зацепился за поручень и навис над водителем. На лобовом стекле качались четки, и маленький распятый Иисус подмигивал с иконки при каждом толчке. На панели виднелось еще несколько приклеенных выцветших иконок, а передняя часть была обита леопардовой тканью. Из-под пенопласта с прорезами для монеток выглядывала ревущая пасть медведя.
– Вы не могли бы ехать чуть помедленнее? – вежливо спросил Федя.
– Чего? Громче говори! – крикнул водила, не оборачиваясь.
Из магнитолы лился прилипчивый шансон, колеса неслись по дороге.
Федя повысил голос:
– Я говорю, помедленнее можно ехать? У меня жена в положении.
– В положении? – Водитель явно не понял и обернулся.
Автобус, повторяя его движение, тоже вильнул вбок. Водитель тут же повернулся обратно и яростно крутанул руль, объезжая большую лужу. «Буханка» провалилась в нее задним колесом и подпрыгнула. Федю тряхнуло, и он обеспокоенно оглянулся на Нину.
– Беременна, – пояснил он.
– А, брюхата? Пусть потерпит, почти доехали.
Будто в подтверждение его слов впереди мелькнула и исчезла белая табличка с названием населенного пункта.
– Вы же до Солнечного, да?
Водитель резко ударил по рулю на повороте, и из бескрайнего леса вдруг выскочил дом. За ним еще один, и еще.
– Пять минут! – и водитель прибавил радио.
Оно зашипело, захрипело, прерывая какую-то неразборчивую песню. Почти не ловило.
Федя постоял еще с несколько секунд, а затем побрел обратно.
– Пять минут, – доложил он Нине.
Та кивнула, и ее белые пальцы крепче сжали живот.
Она уже миллиард раз пожалела, что согласилась. На новую Федину работу. На переезд. На его предложение. На его извинения. На просьбу оставить ребенка.
Нина тяжело сглотнула. Голова кружилась, ноги и руки болели, задницу отбило на пластиковом сиденье. Чемодан врезался в коленки и бил по чашечкам каждый раз, когда автобус делал скачок.
За окном таежные сосны сменились неказистыми елями, низким кустарником и домиками. Маленькие и большие, новые и старые, из их труб поднимался серый дым, затемняя белое солнце. «Буханка» вылетела из леса на поле с колосистой зеленой травой и большим деревом, нависшим над развилкой. Автобус сделал последний рывок, дернулся вперед, назад и застыл, гудя и пыхтя от усталости.
– Солнечное! – крикнул водитель. – Ваша остановочка.
Федя вскочил, суетливо схватился за сумку, потом за рюкзак, потом бросил сумку на сиденье, надел рюкзак, снова схватил сумку. Нина тяжело поднялась, поддерживая поясницу. Ее большой живот выпятился вперед, и зеленое платье в горошек скользнуло вниз, демонстрируя темную потную полосу под ним. Федя посмотрел на жену, потом схватил вещи и поспешил на выход. Он выпрыгнул из автобуса на серую обочину, поставил все на землю, а потом снова залез в автобус и схватил Нину за локоть.
– Не надо, – поморщилась она.
Нина ненавидела, когда Федя начинал суетиться. Она осторожно прошла между сиденьями, стараясь не задевать животом облезлый пластик, и с помощью мужа выбралась наружу. Ноги гудели, опухшие и уставшие от долгой неподвижности.
– Ну, прощайте! – бросил водитель, и дверь со скрежетом закрылась.
«Буханка» фыркнула, зазвенела и сорвалась с места, обдав их выхлопными газами.
Они остались вдвоем на старой синей остановке, среди тишины, внезапно обрушившейся на них после шумного автобуса. Нина вздохнула. Дерево над ними – широкое, протянувшее черные ветки как пальцы, будто только для того, чтобы подарить тень, – тоже вздохнуло, листва зашумела над их головами. Жаркий летний ветер доносил с поля запах цветов и травы, нагретой на солнце, а вместе с ним и жужжание каких-то насекомых, и стрекот кузнечиков. Справа, за полем, блестела ослепительной полосой река, и Нина почти слышала, как журчит глинистая вода.
– Пойдем? – спросил Федя, кивая на дорогу слева.
Чуть поодаль, под сенью сосен, виднелись дома – насупленные бурые крыши в зеленой толще. Нина кивнула и побрела вперед. Федя поправил очки, подхватил сумку, поставил чемодан на колесики и поспешил за ней. Асфальт жарил даже сквозь кроссовки, и тепло поднималось вверх, согревая опухшие ноги Нины. Ей хотелось упасть прямо здесь, выпрямить спину, вытянуть руки и лежать. Пока ее кто-нибудь не переедет.
– Почему никто не встречает? – спросила она. – Я думала, главу – нет, тут, как это, староста? – в общем, начальство должны были предупредить.
– Может быть… они уже сейчас… идут нам навстречу, – сказал Федя, задыхаясь от жары и тяжести.
Лямки рюкзака вгрызлись в его плечи, оттягивая их назад, сумка перекашивала тело набок, а чемодан застревал во всех трещинах старой бетонки.
Нина не ответила. Она в этом сильно сомневалась. Легкая радость, охватившая ее при первом вдохе запаха полевых цветов, рассеялась, оставив горький привкус тошноты на корне языка. Небо снова потускнело, белое от палящего солнца, выжженная трава поблекла, тонкие кусты опустили ветви, согнувшись под натиском духоты. Нина тоже согнула спину, лопатки разошлись, под ними было влажно и горячо.
От остановки до села было метров пятьсот – от дуба через поле, а там между двумя серыми каменными зданиями в елях, и вот они уже на кругляше площади с какой-то стелой. Нина прищурилась в дрожавшем от жары воздухе и удивленно приподняла брови: из крайнего левого здания к ним навстречу правда кто-то спешил.
Это был маленький, приземистый человек в утиной кепке, шортах и клетчатой рубашке, свободно болтавшейся на его сухоньком теле. Он торопливо перебирал ногами, припадая на левую ногу, а его острые коленки двигались из стороны в сторону.
– Вы уже здесь! – крикнул он, когда между ними оставалось еще метров пятьдесят. – Позвольте-позвольте!
Он вытянул руку и так и шел с ней на весу, будто с расстояния мог схватить сумку Феди. Однако вместо этого он почему-то подхватил Нину под локоть. Мозолистые жесткие пальцы со странной для такого тщедушного тела силой врезались в тонкую кожу Нины. Она ойкнула и попыталась вырваться. Человечек тут же отстранился, убрал руку и выхватил сумку у Феди.
– А вы?.. – Федя отдал сумку совершенно безропотно, будто соглашаясь с авторитетом этого маленького человечка.
Мужчина улыбнулся, его узкое лицо растянулось целиком от уха до уха, из вертикального став горизонтальным, и обнажились такие же узкие желтые зубы, как у лисы.
– Иван, – он с легкостью забросил сумку на плечо и протянул ладонь. – Иван Борисович Стрельня, глава, как это, му-ни-ци-пальнага образования. Староста, в общем. По всем вопросам ко мне обращайтесь.
– Федор Чу. А это моя жена Нина, – Федя протянул руку в ответ.
Иван Борисович почему-то замер, сдвинул кепку на затылок и поднял глаза на Федю. Староста оказался даже ниже его, хотя Федя тоже ростом не отличался. Это Нина возвышалась над ними. Светлая, тонкая, статная, со своим большим животом она выглядела так, будто ее надули. Федя, напротив, был плотно сложен, с мягкими темными волосами, мягкими чертами лица и мягкими узкими темными глазами за овальной оправой очков.
– Китаец, что ли? – спросил Иван Борисович, и его улыбка превратилась в букву «О», а потом он снова широко улыбнулся и наконец протянул руку, когда внимательно рассмотрел Федю.
– Нет, дед корейцем был, – сказал Федя, поежившись от въедливого взгляда.
Ладонь старосты оказалась крепкой и теплой. Иван Борисович цокнул языком и отпустил его руку. Его взгляд скользнул по животу Нины, и он поправил кепку, надвинув ее на глаза.
– Ладно, поехали, довезу вас до метеостанции.
Иван Борисович отвернулся и потрусил к серому зданию, у которого стоял желтый «жигуль».
– Забирайтесь, – он галантно открыл переднюю дверь перед Ниной. – Думаю, тут удобнее будет.
Нина подавила слова о том, что удобнее было бы, если б их забрали сразу на станции, и им не пришлось бы час ехать на «буханке», которая вытрясла из нее всю душу. Она провалилась в кресло «жигуля», обитое черной потрескавшейся кожей, и Иван Борисович с силой захлопнул дверь. Федя с трудом уместил чемодан в багажнике, а затем с сумкой забрался сзади, усевшись на самый кончик сиденья, чтобы не снимать рюкзак.
– А далеко ехать? – спросил он.
Иван Борисович завел машину и глянул на него в зеркало заднего вида.
– Не, минут пять.
– Опять пять минут, – не сдержалась Нина и в ответ на взгляд старосты добавила: – Водитель в автобусе тоже так сказал, когда подъезжали.
– Да тут до всего близко, – хмыкнул Иван Борисович, и «жигуль» сорвался с места. – Это у нас главная площадь, – попутно рассказывал староста, махая рукой во все стороны, – это магазин, его Клавдия держит, можете ее тетей Клавой звать, – он ткнул в отдельно стоящий крошечный домик из шифера, с почти исчезнувшей от солнца надписью «Продукты». – Тут у нас пошта, – он показал на покосившуюся синюю вывеску, – только работает по понедельникам, средам и пятницам.
– Почему? – подал голос Федя, которому из-за мельтешащей руки старосты почти ничего не было видно. Он проводил взглядом унылое почтовое отделение.
– Потому что почтальон тот еще алкаш, – хохотнул Иван Борисович. – Когда не пьет, тогда и работает. А расписание под водку у него точнее, чем рабочее. В субботу у него Шаббат, в воскресенье он после него отсыпается, в понедельник вечером накатывает тоска, тогда надо что?
– Что? – не понял Федя.
– Опохмелиться, вестимо, – гоготнул Иван Борисович, глядя на Нину. Та вежливо улыбнулась, обнимая живот руками. – Значица, что получается? Во вторник он болеет, к среде выздоравливает. Среду отработал, в среду за это и выпил. Потом четверг снова на опохмел, и, получается, пятница – день рабочий. А пятница – что?
– Пьятница? – спросила Нина, растягивая губы в улыбке.
– Именно, дорогая! Именно. А там и выходные, ну вот и неделя, получается, прошла. – Иван Борисович весело хлопнул себя по колену и расхохотался. Смех у него был приятный, заливистый, чуть клокочущий.
Нина глянула на Федю в зеркало заднего вида. Тот виновато округлил глаза.
– Еще у нас в деревне церковь, конечно, во‑о-он она торчит, – Иван Борисович высунул руку из открытого окна и показал на кончик креста за домами. – Так, что еще? Ну, Совет еще.
– А это что такое? – спросила Нина.
– Народное управление, получается. У нас село маленькое, все друг друга знают, так что дела все решаем тоже вместе. Вот на главной площади Совет и есть. Это еще с того века осталось.
«Жигуль» свернул с главной дороги и поехал снова по одноколейке, будто прямо в кусты. Нина вцепилась в дверную ручку, когда машина подпрыгнула на кочке.
– Да не боись, это еще дорога хорошая, – заметив ее движение, сказал Иван Борисович. – А вот зимой… Не проедешь. Только на лыжах.
Они углублялись все дальше в лес, и Федя вертел головой, но видел только ели, сосны, ели, сосны. Стемнело, как в сумерки, и мотор «жигуля» заревел, когда дорога пошла в гору.
– Давай-давай, ласточка, – приговаривал Иван Борисович, крепко вцепившись в руль.
«Ласточка» вихляла как пьяная, сопротивлялась, ревела, просила спуститься, но староста гнал ее вверх. Нина полулежала на сиденье и смотрела, как ветки хлещут по стеклу, каждый раз вздрагивая, будто ветки хлещут по ее лицу. Наконец машина выпрыгнула на вершину холма, солнце тут же залило ее желтые бока, и Нина зажмурилась.
«Жигуль» крякнул, Иван Борисович хрюкнул, и все затихло. Нина открыла глаза, глядя на метеостанцию: небольшая площадка на расчищенной вершине была уставлена приборами и оборудованием, а сбоку стоял кирпичный дом, от которого паутиной тянулись провода, исчезавшие в подбиравшемся к нему лесе.
Они все выбрались из машины, и, пока Федя доставал чемодан, Нина осматривалась. Здесь было будто не так душно, ветер шевелил и провода, и листья, и траву, доносился слабый аромат костра и тины. С вершины между деревьями виднелась вдали река: все та же золотая полоса, искрящаяся на свету, но теперь чуть меньше, чуть дальше. Порыв ветра рванул Нину за юбку, охладив горячую кожу.
– Пойдемте, – сказал Иван Борисович, выудив из кармана связку ключей и со звяканьем подбросив в руке.
Федя с Ниной пошли за ним. Федя тащил тяжелый чемодан, который по траве совсем не хотел ехать, сопротивлялся, как «ласточка» только что на подъеме. Он приподнял его за ручку и, пыхтя, потащил вперед.
Иван Борисович долго подбирал ключ, и наконец дверь со скрипом отворилась. Темное облако пыли взметнулось, когда они переступили порог.
– Так, здесь где-то должен быть… – староста в шлепках прошел вперед, на ощупь шаря по стене. – Ага, нашел!
Что-то заскрежетало, и в комнате загорелся свет.
– Электричество включил, – гордо сообщил Иван Борисович. – Здесь рубильник, пробки, ну, как обычно. Если выбьет, вы там нажмете. Тут все старое, но добротное. Еще в восьмидесятые строили.
Нина поджала губы. В предбаннике лежал толстый слой пыли с несколькими следами старосты, у двери стояла стойка со старыми тапками, валенками, кривыми резиновыми сапогами, на окне висела грязная желтая занавеска в ромашку.
Староста снова принялся подбирать ключ и вскоре распахнул дверь в дом. Нина прошла за ним, Федя втащил чемодан и поставил в углу.
– Здесь всего три комнаты и чердак. Кухня, э-э, тут, получается, – староста открыл одну дверь, за которой мелькнула духовка и бревенчатый пол. Он ее сразу захлопнул. – А тутачки столовая-тире-гостиная. И спальня, – он махнул рукой на закрытую дверь. – Ну и кабинет товарища метеоролога, – Иван Борисович жестом фокусника распахнул третью дверь, демонстрируя деревянный выскобленный стол, на котором стояли приборы и допотопный компьютер, и стул. – Э-э, надеюсь, у вас свой ноутбук. Не уверен, что этот бедолага работает, – сказал он, похлопав по монитору. – Но если что, можем попробовать организовать через управгор.
– Нет-нет, свой, – отозвался Федя, бросив взгляд на Нину.
Та прошла в гостиную и присела на краешек огромного кожаного кресла в перьях пыли.
– Знаете, а станция в последний раз работала-то год назад, – сказал староста. – Как предыдущий метеоролог уволился, так никого и не присылали. Вакансия, говорят, висела целый год. Тут все, конечно, законсервировали, но, сами знаете, технике стоять нельзя. Вы проверьте и, ежели что, говорите. Видели же, тут с холма спустишься – и сразу в деревне, недалече. Тут есть стационарный телефон, он связывается с сельсоветом, то есть со мной, и с вашим метеоцентром. Мы уже все подключили вчера, должно работать.
– Мы?
– Односельчане. Вы с ними познакомитесь, – лицо Ивана Борисовича снова стало вертикальным. – Сегодня как раз таки. На Совете.
Нина посмотрела на Федю. Тот пожевал губы и спросил:
– А во сколько это будет?
– Пока не знаю. Я вам позвоню. Обустраивайтесь и не будите спящего медведя, – Иван Борисович хлопнул недоумевающего Федю по плечу так, что он покачнулся, и пошел к двери. Он вышел, забрался в машину и махнул рукой Феде с Ниной, стоящим на пороге.
– Это только на месяц, – отрезала Нина, глядя, как «жигуль» исчезает за деревьями.
– На месяц, конечно, месяц, – суетливо отозвался Федя. Он осторожно погладил большой, выпирающий живот Нины. – Вахта-то всего месяц. Потом мне найдут сменщика, и вернемся в город, а там и срок подойдет…
Нина отстранилась, заходя в дом.
– Надеюсь.
* * *Ночью площадь выглядела совсем не как днем: по краям горели фонари, а в центре, у стелы, большой костер. Вокруг него расположились столы, люди и комары. Когда Федя с Ниной вышли из «жигуля» старосты, в воздухе уже пахло спиртом и костром.
Нина осторожно выбралась, чувствуя себя перевернувшейся черепахой, поправила платье – розовое с оборками по подолу, смешно задирающееся спереди из-за живота, – и выпрямила спину. Увидев ее, деревенские, болтавшие между собой, оглянулись и притихли. Когда вышел Федя и взял ее за руку, Нина заметила, что некоторые лица вытянулись.
Иван Борисович тоже, должно быть, их заметил. Он приобнял Федю за плечи, заставив пригнуться, и ухмыльнулся.
– А вот и наш новый метеоролог, Федор, – сказал он, крепкой рукой вцепившись в Федю. – И его красавица-жена – Нина.
Нина сдержанно улыбнулась круглым загорелым лицам, глядящим на нее. Она умела улыбаться очаровательно, с ямочками на щеках. Федя же, наоборот, всегда скалился.
За деревенскими лицами Федя увидел темную, упирающуюся ввысь стелу, и когда язык пламени лизнул небо, освещая ее, он вдруг понял, что это не стела. А деревянный столб с причудливой резьбой. Язык пламени был усмирен поленцем, и столб снова оказался в ночной тени.
Хлопок по плечу заставил его отвлечься. Он отвел взгляд и увидел, что ему протягивает руку пухлый высокий старик с седой бородкой и усами. Совсем непохожий на местных.
– Поп наш, – представил Иван Борисович. – Петр Григорьевич. По распределению приехал да и остался.
– Отец Петр, – проговорил старик, с мягкой улыбкой протягивая руку Феде.
– Федор Чу, – сказал тот, удивляясь тому, как спокойно отец Петр позволяет старосте называть его в лицо попом. Федя переступил с ноги на ногу, не зная, что еще сказать. – Метеоролог.
– Да, я знаю, – усмехнулся отец Петр. От него разило какой-то христианской добродетелью, ладанской благодатью – от лысины, блестящей в свете костра, до деревянного крестика на груди и крепких волосатых рук под закатанными по локоть рукавами. – Мясо насаживать умеете?
– Думаю, справлюсь, – приободрился Федя, заметив ласковую искорку в уголках глаз отца Петра.
Тот похлопал его по руке и потащил за собой – к огромному тазу на столе. В нем оказалось маринованное мясо. Феде вручили шампуры и дали задание насаживать шашлыки.
Женщины, сидящие там же, покосились на него, а затем какая-то старушка в черной юбке и платке на плечах подошла к отцу Петру и шепнула на ухо, но Федя услышал:
– Петруша, ты зачем его сюда?
– А чего такое? – не понял поп.
– Это женское-женское, – попадья выпучила глаза, кивая на остальных женщин у стола с едой.
Они нарезали овощи, колбасу, сыр, фрукты, а мужчины собрались за столом по другую сторону костра – и оттуда доносились громкие возгласы и звон. Федя поискал глазами Нину.
Она уже сидела за третьим столом, где незнакомая старуха налила что-то в стакан и подтолкнула к ней. Девочка лет десяти в коротких шортиках и футболке, с двумя несимметричными хвостиками, забралась с ногами на соседний стул и с интересом разглядывала ее большой живот.
– Федор, да? – Перешептывания между попом и его женой закончились, и та подошла к Феде. На ее лице появилась добрая улыбка. – Мы тут справимся. Ступайте к мужчинам, познакомьтесь.
Федя понимал, что та хочет как лучше, но здесь, за столом было тихо и мирно, а там, за пеленой огня, шумело, волновалось мужское море, и ему совсем туда не хотелось. Нина заметила его взгляд и прищурилась. Федя со вздохом поднялся.
Он аккуратно обошел костер и приблизился к двум составленным вместе столам, за которыми сидели мужики, по-другому не назвать. Они были все разные, но вместе с тем в чем-то похожие – разрезом глаз, загорелостью лиц, оскалом зубов, темными волосами. Черный столб возвышался за спиной человека, сидевшего во главе. Пламя взметнулось вверх, и Федя увидел, что на столбе вырезана морда ревущего медведя.
Мужчина под медведем заметил Федю и тоже оскалился. Оскал деревянных зубов почти в точности повторял оскал человеческих. Это был высокий сильный человек с резкими, словно тоже выточенными из дерева, чертами лица, темной короткой бородой и угловатыми карими глазами, блестящими в полутьме. Он был одет в рубашку с коротким рукавом и безрукавку, его темные волосы спадали до плеч, а на открытой груди висел крест и какой-то кулон.
– А это кто? – спросил он, указывая пальцем на Федю.
Иван Борисович, сидевший на соседнем месте слева, тут же встрепенулся и совсем не как староста подал голос:
– Метеоролог на эту вахту. Федор Чу.
В неровных всполохах пламени лицо мужчины будто скривилось.
– Япошка, что ли?
– Нет, потомственный кореец, – отозвался Иван Борисович. Он повернулся к Феде и ободряюще махнул рукой. – Иди сюда, иди.
Феде хотелось вернуться к женщинам, но он все же приблизился.
– Федор, – он протянул руку мужчине.
Казалось, что в деревне главный он, а не староста – по тому, как держался, как сидел на главном месте, и как Иван Борисович усиленно подмигивал ему сбоку.
– Григорий, – большая теплая ладонь с силой стиснула его. – Метеоролог, значит? Будешь погоду нам делать?
– Скорее собирать данные, а потом отправлять в метеоцентр, – отозвался Федя, сдерживаясь, чтобы не поморщиться от чужой хватки.
Он опустил глаза, прячась от темного взгляда, и увидел, что крестик на груди Григория переплелся с резным амулетом. Он не мог его разглядеть, но почему-то был уверен, что это медведь.
– Понятно, – Григорий отпустил его руку и посмотрел на человека, сидящего справа. Тот перестал жевать и нахмурился. Григорий оскалился, и человек неохотно соскользнул со стула с тарелкой в руках. – Присаживайся. Эй, Катька! – вдруг крикнул он так громко, что Федя подскочил на месте. Он обращался к столу по другую сторону костра. – Тарелку притащи!
