Слезы безгласных. Она вырвалась из мира амишей, где боль называли смирением

То лето постепенно угасло и перешло в зиму. Мои ребра так и зажили неправильно. Было такое ощущение, будто они срослись вместе и превратились в узел, и по сей день после бега я все еще ощущаю боль в этом узле. Время шло, и Брайан с мамой становились все более раздражительными. Это был 1988 год, и золотодобывающей промышленности внезапно стали ставить палки в колеса активисты, устраивающие акции протеста возле шахт и в окружавших их городках. Эти люди были против использования динамита, потому что взрывы разрушали естественную среду обитания животных. Из-за этого Брайану становилось все труднее и труднее получать от штата разрешения на разработку шахты. Его раздражение с лихвой выплескивалось на нас с сестрой. Иногда мы надолго оставались в трейлере одни, и мне приходилось добывать для нас съестное, копаясь в припасах, хранившихся в шкафчике.

Следующей весной Брайан не сумел получить разрешение на разработку и лишился шахты. Вскоре после этого мы собрали все свои вещи, и Брайан поджег инструменты и ствол шахты, чтобы создать проблемы человеку, перекупившему ее. Брайан сказал, что мы переезжаем в штат Вашингтон к его отцу, владевшему небольшой мастерской. Мы с Самантой преисполнились радостного волнения. Нам казалось, что мы начинаем новую и, возможно, лучшую жизнь. Мы больше не будем жить в изоляции. Брайан купил новый трейлер, побольше, и мы погрузили в него свой скарб.

Перед самым отъездом обнаружилось, что в трейлер проник взломщик. Брайан рассвирепел, выхватил ружье, которое всегда возил с собой в грузовике, и ринулся в густой мансанитовый кустарник. Вернулся он оттуда с мальчишкой-подростком, приставив ствол к его голове. Брайан кричал, требуя, чтобы тот рассказал, где наши вещи, иначе, как он говорил, парню не жить. Помню, как стояла перед ними – застывшая, неспособная двинуться с места – и думала, что если Брайан сейчас выстрелит и промахнется, то я окажусь прямо на линии огня. Мальчишка завопил:

– Не стреляйте! Не стреляйте! Ваши вещи вон там, в кустах!

Брайан расхохотался и сказал:

– Мне следовало бы все равно тебя пристрелить!

Но вот он наконец отпустил мальчишку и шутки ради погнался за ним, паля из ружья в воздух. Никогда не забуду тот день. Он навсегда запечатлелся в моем сознании. Мне было страшно – Брайан казался таким хладнокровным и опасным!

Через пару часов мы двинулись в путь и выехали на шоссе в направлении Вашингтона. В дороге настроение у Брайана, похоже, улучшилось, и он стал рассказывать нам истории о своем детстве в «вечнозеленом штате». До Сиэтла мы добрались за три дня. Иногда нам с Самантой разрешали посидеть в кабине, а не в крытом брезентом кузове. Я выставляла голову в окошко и чувствовала, как ветер треплет мои волосы, и вдыхала непривычный запах океана. Мы с сестрой, блестя глазами, указывали друг другу на волнующие новые виды, но старались не издавать ни звука.

Поскольку днем мы были в пути, а по ночам останавливались, стало казаться, что дела пошли на лад. Мама с Брайаном были заняты, и у них не так часто возникало желание нас поколотить. Все эти несколько дней я говорила себе, что, может быть, все уже не так плохо, а будет еще лучше. Мне и в голову не приходило, что надо мной нависла темная туча, масштабы которой я, будучи ребенком, не могла даже вообразить. Это была черная и зловещая туча, которая грозила поглотить меня бесследно.

Поглощенные тенью

Самая ужасная нищета – это одиночество и ощущение, что тебя никто не любит.

Мать Тереза

Солнечным июньским днем мы прибыли в Вашингтон. Мне было шесть с половиной лет, а моей сестре в августе должно было исполниться пять. Наше путешествие завершилось у слесарной мастерской, принадлежавшей отцу Брайана, в маленьком городке неподалеку от Сиэтла. Это было небольшое предприятие, занимавшееся в том числе ремонтом велосипедов, в котором Брайан работал вместе с отцом, когда был подростком. После того как Брайан уехал, его отец по большей части занимался слесарными работами, а потом отошел от дел. Когда мы приехали, нижняя часть здания сдавалась в аренду мелким предпринимателям, а верхний этаж служил квартирой, где жил дедушка.

Пока мы парковались на подъездной дорожке позади мастерской, я с любопытством разглядывала дедушку, который вышел нас встречать. Это был добрый пожилой джентльмен, и при встрече это меня удивило. Я ожидала увидеть состарившуюся копию Брайана, но дедушка оказался полной его противоположностью. Брайан был толстым, громогласным и по большей части злобным, а дедушка – поджарым и спокойным. Он крепко обнял сначала меня, потом Саманту. Мы с сестрой мгновенно прониклись симпатией к этому семидесятисемилетнему мужчине, ухватились за его руки и вместе с ним поднялись на второй этаж.

Квартира на втором этаже оказалась весьма просторной, в нее входили две спальни, гостиная, кухня и большая ванная комната. Мы заселились в спальни, а дедушка сказал, что будет спать на раскладной кровати в гостиной.

Вечером зашла в гости старшая сестра Брайана. Кажется, она сердилась на брата за то, что он почти десять лет носа домой не показывал. Она была одета в деловой костюм, волосы коротко подстрижены и уложены в стильную прическу. Вид у нее был уверенный, и я интуитивно почувствовала, что Брайан ее терпеть не может.

Тетушке Лоре принадлежал небольшой успешный бизнес всего в нескольких кварталах от нашего нового дома, и когда я спросила ее, сможет ли она проведывать нас каждый день, она рассмеялась и сказала, что постарается. Я была в таком восторге, что радостно захлопала в ладоши, но когда обернулась, увидела, что мать прожигает меня злым взглядом. После того как тетушка Лора ушла, мама с Брайаном загнали меня в нашу новую комнату и принялись пощечинами теснить в угол.

– Больше никогда не смей говорить не в свою очередь! – гремел Брайан. – И вообще больше с ней никогда не разговаривай! Она пришла только для того, чтобы разнюхать, какие гадости можно узнать обо мне через вас, девчонок!

У меня упало сердце: возможно, никакой новой жизни не будет, возможно, продолжится все та же игра, только с несколькими новыми, ничего не подозревающими игроками. Мама с Брайаном привели в комнату мою сестру, усадили нас обеих на кровать и принялись излагать новые правила. Мы не должны издавать никаких звуков, когда они нас наказывают. Мы не должны никому рассказывать, что они нас наказывают. Если нас поймают на том, что мы дуемся или жалуемся по какому бы то ни было поводу, нас снова накажут. Еще мы не должны были беспокоить дедушку и куда-либо с ним ходить.

Вот так началась наша новая жизнь. Брайан вступил в профсоюз и стал работать в строительстве; мама сидела с нами и занималась домашним хозяйством. Иногда после того, как были переделаны все дела, мы ходили гулять в парк, расположенный всего в паре кварталов от дома. Мы с Самантой любили такие вылазки, но не умели общаться с другими детьми и обычно просто играли друг с другом. В парке мы проводили около получаса, после чего возвращались в квартиру над мастерской. Стоило мне завидеть впереди дом, как меня охватывал страх. Я как будто возвращалась в тюрьму, и сердце у меня всегда трепетало, стоило переступить порог. Во второй половине дня нам разрешали выйти на улицу и поиграть в переулке за мастерской. Мы обожали играть в этом переулке; это была для нас замечательная отдушина. Когда вечером возвращался с работы Брайан, всё становилось еще хуже. Он всегда находил повод поколотить нас и всегда делал это в полную силу.

Они или безжалостно лупили нас, или заставляли часами стоять в углу, но, как правило, делали это в спальне, чтобы никто не увидел. Поскольку нам не разрешалось плакать, когда нас пороли ремнем или били палкой, дедушка обычно не догадывался о происходящем, но иногда мы не могли сдержаться и все равно вскрикивали. Дедушка делал вид, что не замечает наших заплаканных лиц, но иногда я мельком видела встревоженное выражение на его лице.

Тем летом я научилась читать. Некоторые люди интересовались, почему я еще не хожу в школу, ведь мне почти семь лет, поэтому мама делала вид, что я получаю домашнее образование. Никакой системы в моих уроках не было, и я очень мало что из них понимала, но чтение давалось мне легко, и вскоре я уже брала книжки у дедушки и забывалась в них, с головой уходя в сюжеты романов-вестернов и исторических повествований.

Пропуская длинные слова, я воображала себя героиней книги, и мне удавалось ненадолго забыть, что меня держат в заключении два человека, чьим единственным удовольствием в жизни, казалось, была возможность причинять боль другим. Меня держали заложницей на глазах у людей, которые могли бы спасти меня, если бы знали об этом. Мы с сестрой были пленницами на виду у всех, мечтавшими о спасителе, который так и не появился.

Ближе к концу лета Брайан стал вести себя еще страннее, чем обычно: он заказал целую кипу книг о людях, которые называли себя амишами.

Однажды утром во время завтрака Брайан объявил, что мы станем богобоязненными людьми и будем строго следовать Библии во всей ее полноте. Он велел маме записать нас с Самантой на местные курсы вязания крючком, чтобы мы могли научиться полезному делу, которое будет нас занимать, как и положено послушным девочкам-амишам, которыми нам теперь вменялось быть. Эту науку мы освоили всего за несколько дней.

После того как мы научились вязать, мать повела нас в местный благотворительный магазин и купила нам целый ворох платьев. Мы не привыкли к платьям – да и к красивой одежде вообще. Много ли надо для радости маленьким девочкам? Вот и мы весело кружились в своих новых платьях с пышными юбками в пол. Через пару дней Брайан пришел домой с простыми белыми муслиновыми салфетками, какие используют для сервировки стола. Мама повязала по одной салфетке на голову каждой из нас и сама надела такую же. Брайан отступил на шаг, чтобы полюбоваться нами, и улыбнулся.

– Пока еще не амиши, – сказал он, – но уже очень похоже.

С того дня он взял в привычку каждое утро читать нам Библию, прежде чем уехать на работу. Тетушку Лору, кажется, шокировала наша новая манера одеваться, и она не раз спорила из-за нее со своим братом. Он заявил ей, что она принадлежит к миру порока, частью которого он более не является. Было совершенно ясно, что ему доставляет удовольствие роль самого религиозного и благочестивого члена своей семьи.

Теперь у Брайана и матери появился новый способ заставлять нас слушаться любого своего требования. Мы и раньше были не такими, как люди вокруг нас. А одежда, которую мы теперь носили, еще больше изолировала нас с Самантой от других. Снова и снова повторялся запрет разговаривать с кем бы то ни было, кроме мамы и Брайана, а когда мы хотели поговорить с ними, должны были поднимать руку. Мы почти не раскрывали рта! Мы были похожи на призраков, которых люди едва замечали.

Следующие четыре года мы приезжали на лето в Вашингтон, а зимой возвращались в Аризону. В Аризоне мы жили в трейлерных парках, а когда наступала весна, сворачивались и ехали в Вашингтон, где останавливались то в трейлерных парках, то на морском берегу, то на стоянках дальнобойщиков. Летом Брайан работал на стройках, а зимой вел разработки нескольких маленьких шахт, которыми владел в Северной Аризоне. Мама продолжала получать денежные чеки от правительства, один на себя, а другой на нас с Самантой. Поскольку они с Брайаном не были женаты и она не работала, ей полагались почти все возможные пособия.

Мы с сестрой в основном проводили время в трейлере, занимаясь вязанием и уборкой. Иногда нам разрешали поиграть снаружи или почитать книги. Мы были очень одинокими девочками. Хоть мы и привыкли к такой жизни, все равно не понимали, почему надо быть настолько нелюдимыми.

Той осенью, когда мне исполнилось семь лет, мама, наконец, начала опасаться, что власти штата обратят внимание на то, что я не получаю образования, и записала меня в школу. Я не привыкла к обществу других детей, поэтому в школе обычно большую часть дня сидела за партой. Я читала лучше, чем другие первоклассники, но серьезно отставала по всем остальным навыкам. Хотя в школу мама отправляла меня в нормальной одежде, должно быть, я казалась окружающим странным ребенком. Прошло не так уж много времени, и учителя потребовали встречи с мамой и Брайаном, чтобы поговорить о моем поведении. Похоже, они не понимали, почему на переменках я не бегу играть, как другие дети, и совсем не интересуюсь раскрасками. Я явно боялась всего и всех, шарахалась от учительницы, когда та делала попытку меня приобнять. Нет нужды говорить, что все эти вопросы заставили Брайана нервничать, в результате через пару недель школа для меня закончилась.

После этого мама продолжала держать учебники для домашнего обучения в кухонном шкафчике – на случай, если кто-то из правительственных чиновников вздумает спросить, получаем ли мы с Самантой образование. Раза два в неделю она выдавала их нам, и мы читали инструкции, пытаясь сообразить, как выполнять задания. Чаще всего ответы, которые мы давали, оказывались неправильными. Сколько мне помнится, я хотела учиться, но заниматься самообразованием было так трудно! Я мечтала, когда вырасту, стать великим и знаменитым врачом, как те миссионеры в Африке, о которых я читала в журнале «Нэшнл Джиогрэфик», спасти мир и найти лекарство от СПИДа. Но осуществление этой мечты казалось маловероятным, учитывая бессистемный характер моего обучения.

Даже когда мы с Самантой подросли, на нас продолжало распространяться правило «никаких разговоров». Но, хотя оно действовало много лет, мы иногда забывали поднять руку, чтобы попросить разрешения заговорить, а порой нас ловили на разговорах друг с другом и жестоко наказывали за это.

Когда Брайан и мама оставляли нас одних в трейлере, Брайан ставил рядом с нами включенный на запись магнитофон и говорил – нажимая кнопку, – что, если мы хотя бы шевельнемся, он узнает об этом, и тогда нам несдобровать. В результате мы с Самантой изобрели другие способы общаться друг с другом; у нас был собственный язык знаков, мы шмыгали носом и щелкали зубами. Одно шмыганье означало, что Брайан рядом; два – что они оба идут сюда, а три быстро следующих друг за другом – что они в плохом настроении, так что надо быть особенно осторожными.

Это было безрадостное существование, и его еще больше омрачало сексуальное насилие, от которого я страдала. Большую часть дней, когда Брайан возвращался домой с работы, я должна была сперва вычистить его обувь, а потом массировать ему ступни или делать массаж тела. Мои маленькие руки дрожали от непомерных усилий и страха. Я ненавидела прикасаться к нему и, когда делала массаж, старалась уворачиваться от его загребущих рук. Большую часть времени я пребывала в оцепенении и даже не плакала; оцепенение было для меня единственным способом выживания.

Тем летом, когда мне исполнилось девять, мы официально начали носить настоящую одежду амишей. Из переписки с несколькими общинами Брайан выяснил, что, поскольку они с мамой разведены, им никогда не будет дано разрешение вступить ни в одну общину амишей в качестве полноценных членов. Однако амиши благосклонно относились к общению с людьми, которые желали перейти на простой образ жизни, и Брайану сообщили, что он может получить указания у одного епископа из Пенсильвании. Епископ написал Брайану, что не станет наставлять его, пока мы не начнем полностью следовать дресс-коду амишей. Он прислал название одного швейного предприятия амишей, которое шило вещи для «простых людей». Брайан с удовольствием заказал там платья, чепцы, передники, рубахи и широкие свободные брюки.

Когда прибыли заказанные вещи, мы с сестрой поначалу возмущенно уставились на простые синие платья и неудобные с виду передники и чепцы, но вскоре привыкли к этой повседневной форме одежды. Брайан постоянно твердил нам, что любые узоры на одежде – проявление порока и гордыни. Мама снова начала брать уроки шитья и училась шить платья и другие вещи. Медленно, но верно они с Брайаном выстраивали непроходимый барьер между нами и людьми со стороны, барьер, который мало кто отважился бы преодолеть, чтобы спасти меня и Саманту. Уверена, были люди, которые догадывались, насколько дурно с нами обращаются, но все отворачивались, предпочитая смотреть в другую сторону, прикрываясь свободой вероисповедания.

Я научилась печь хлеб, готовить и убирать кухню. Сестра помогала мне, в то время как мать играла роль нашей надзирательницы, перетягивая нас ремнем всякий раз, когда мы что-то роняли или допускали какую-нибудь ошибку. Нередко мать была еще хуже Брайана. Она злобно хохотала, охаживая ремнем наши щуплые тела. Увы, мать обнимала нас или демонстрировала любые признаки привязанности только тогда, когда на нас смотрели другие люди.

Той осенью, когда мы жили в Прескотте, штат Аризона, мы впервые увидели людей, одетых так же, как мы. Помню, как я удивилась, потому что подобное зрелище было редкостью. Брайан тут же подошел к главе семьи, который, как мне показалось, с таким же удивлением разглядывал нас, как и мы его. Эта семья состояла из отца, которого звали Гэри, матери и двух их дочерей, девушек лет двадцати. Брайан узнал, что они, как и мы, совсем недавно уверовали в «простой» образ жизни. Женщины семейства пообещали научить нашу маму шить простую одежду и пригласили нас тем же вечером к себе на ужин. Возле их дома мы увидели припаркованный во дворе списанный школьный автобус, битком набитый всевозможными продуктами и одеждой. Когда Брайан спросил, для чего им такие запасы, Гэри объяснил, что они в бегах, потому что за ними охотится правительство. Он не стал скрывать этого от Брайана, поскольку уже знал, что Брайан тоже не жалует правительство.

Их дочери мне понравились. Они были очень добры к нам с Самантой. Особенно меня радовал тот факт, что мама ни разу не ударила меня, пока мы были в их доме. Приходя туда, я всегда начинала сонно зевать, потому что с меня спадало напряжение. Девушки учили нас с мамой шить, и вскоре мы уже изготавливали для себя собственную «простую» одежду.

Всего через пару недель после знакомства между взрослыми начал назревать раздор. И Брайан, и Гэри хотели взять на себя роль духовного лидера нашей маленькой общины. Гэри считал, что Брайан должен выплачивать ему десятую часть своих доходов. Еще он полагал, что привлечением в общину новых членов тоже должен заниматься Брайан. А Брайан сам претендовал на роль предводителя, аргументируя это тем, что он старше. Поскольку мужчины не смогли прийти к согласию, наши пути с этой семьей разошлись.

За день до того, как случилось окончательно расставание с новыми знакомыми, мы с мамой зашли в одну из их спален за тканью. Войдя туда, мы заметили, что дверца одного шкафа приоткрыта. Я увидела, что из-под дверцы торчат какие-то волосы, мне стало любопытно, и я потянула за них. Каково же было мое удивление, когда в руках у меня оказался светлый парик! Я с любопытством разглядывала его, а мама тем временем откатила в сторону массивную дверь-купе. У меня даже рот открылся от изумления – перед нами оказался целый склад огнестрельного оружия. На дне шкафа стояло несколько коробок, в которые были свалены разноцветные парики, грим и одежда разных стилей. Мама торопливо закрыла шкаф и подошла к Брайану со словами, что у нее болит голова, и она хочет домой. На следующий день Брайан приступил к Гэри с расспросами, они повздорили и ругались до тех пор, пока мы не ушли. Когда на следующий день мы проезжали мимо дома этого семейства, их уже и след простыл вместе с набитым вещами автобусом. В последующие годы я не раз задавалась вопросом, кто были эти люди, но, полагаю, уже никогда этого не узнаю.

Зимой того года, когда мне исполнилось десять лет, мы купили дом на колесах, и Брайан окончательно ушел из бизнеса золотодобычи. Ему больше не удавалось получать разрешения на работу в шахтах, и к тому же в Аризоне слишком многие протестовали против разработки недр, так что продолжать было бессмысленно. На те небольшие деньги, что удалось выручить за продажу шахты крупной корпорации, он закупил плотницкие инструменты и новые швейные машины. Тем же летом мы, кочуя по местным трейлерным паркам, открыли швейную мастерскую и начали изготовлять вещи на продажу. Мама торговала амишевскими куклами[4], а мы с Самантой часами сидели в нашем доме на колесах, набивая части кукол кедровыми опилками. Иногда мы работали по восемь-десять часов подряд, набивая и сшивая эти тряпичные игрушки.

Мама некоторое время шила вместе с нами одежду для кукол, а потом усаживалась снаружи торговать ими в любом месте, где мы останавливались. Эти куклы очень хорошо продавались, и благодаря их успеху мы с Самантой стали очень ценными источниками дохода. Нам никогда не разрешали прерываться на обед и редко выпускали на улицу. Меня по-прежнему часто донимали головные боли, которые только усиливались от постоянного запаха кедровых опилок. Кроме того, практически полностью прекратилась и без того бессистемная учеба. К этому времени я до конца прошла учебник второго класса по математике и пыталась подступиться к третьему, но из-за недостаточности базовых знаний мало что могла из него понять.

Так, скучно и утомительно, проходило одно лето за другим. Почти всю работу теперь выполняли мы с сестрой, а мама и Брайан окончательно сделались надсмотрщиками. Они устанавливали временные рамки для разных видов работ – за сколько времени надо помыть посуду, подмести пол, приготовить ужин или набить опилками детали очередной куклы. У Брайана был любимый способ наказывать нас за оплошности: он спускал с нас трусы, а потом, заставив нагнуться, лупил ремнем так, что на коже вздувались огромные волдыри.

По вечерам и в воскресенье мы иногда играли в шахматы и другие настольные игры. Брайан рассказывал, что играл в эти игры в детстве, и они, похоже, поднимали ему настроение. Иногда он даже покупал нам попкорн, и мама тоже играла вместе с нами. Мы с Самантой старались радоваться этим моментам, но на деле они только добавляли непредсказуемости. Брайан с матерью изолировали нас от мира и избивали. Однако порой они пытались делать вид, что мы – нормальная семья и можем вместе веселиться и получать удовольствие. Они казались вполне добродушными и довольными, но потом непременно находился какой-нибудь повод безжалостно избить нас.

Зима, когда мне исполнилось одиннадцать, стала для нас поворотным моментом. Однажды вечером, в наше отсутствие, наш дом на колесах таинственным образом загорелся. В результате с нас сняли обязанности по ежемесячным выплатам по кредиту, а Брайан смог получить деньги по страховке.

В марте мы направились обратно в Вашингтон, где Брайан с мамой планировали купить ферму. Мы с Самантой снова понадеялись, что наша жизнь станет лучше. Мы не догадывались, что следующие восемь с половиной лет будем жить в почти полной изоляции на вершине горы.

Забытые миром

В самом деле, выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток.

Федор Достоевский

В марте мы двинулись обратно на север, и однажды Брайан наткнулся на объявление в газете о продаже земли в Каскадных горах в восточной части Вашингтона. Мы поехали через горы, чтобы посмотреть ее. Участок располагался на склоне горы, в шести милях от маленького городка с населением в тысячу шестьсот человек.

Был апрель, но в этих местах все еще порой налетали метели, и величественные горы были увенчаны сверкающими снежными коронами. Я сидела в грузовике с Самантой, пока мама и Брайан были на встрече с агентом по недвижимости. Мимо грузовика проходили ранчеры и фермеры, и это обстоятельство сперва удивило меня, а потом я сообразила, что мы находимся в исконных землях ковбоев. И подумала про себя: возможно, жить здесь действительно будет здорово.

Потом мы проехали по проселочной дороге шесть миль вверх по горе. Добравшись до шестимильной отметки, свернули с дороги и еще полмили ехали прямо по склону, по глинистой и ухабистой тропе.

– Просто для сведения, – пояснила жизнерадостная женщина-агент. – Зимой округ не чистит этот небольшой участок, потому что это частная дорога. Люди, которые живут здесь, на горе, в основном надевают на шины цепи и читают молитву, когда предстоит подниматься на гору зимой.

– У нас здесь есть соседи? – нахмурившись, спросил Брайан.

Агент заулыбалась и кивнула.

– О, не стоит беспокоиться, вы здесь не одни! Примерно в двух с половиной милях в эту сторону живет семья Фарроу, а еще в двух милях за ними – Хоторны. И, – продолжила она, – если проехать по окружной дороге еще пару миль вверх, там еще кое-где живут люди.

Я видела, что Брайан не слишком обрадовался этой новости, и его лоб бороздили морщины, когда мы ехали вверх по крутому подъему. Вскоре мы добрались до подъездной дорожки, которая вела к огромному земельному участку.

– Ну, вот и они – шестьдесят акров хорошей фермерской земли, – сказала агент, сверкнув Брайану широченной улыбкой.