Слезы безгласных. Она вырвалась из мира амишей, где боль называли смирением

Мисти Гриффин

Слезы безгласных. Она вырвалась из мира амишей, где боль называли смирением

Серия «Замок из стекла. Книги о сильных людях и удивительных судьбах»

Misty Griffin

Tears of the Silenced: An Amish True Crime Memoir of Childhood Sexual Abuse, Brutal Betrayal, and Ultimate Survival

Copyright © 2018 by Misty E. Griffin Published by Mango Publishing Group, a division of Mango Media Inc.

Перевод с английского Э. И. Мельник

© Мельник Э., перевод на русский язык, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Мисти Гриффин

Важное примечание

Учитывая тяжелые обстоятельства жизни автора, ей был дан совет в целях предосторожности изменить до неузнаваемости места действия, подробности событий и личности их участников. В намерения автора не входит причинение кому-либо вреда или праведное мщение в любой его форме; она лишь стремится рассказать историю своей жизни, чтобы попытаться предотвратить повторение подобных трагедий в будущем.

Предупреждение

Это повествование основано на истинной истории жизни Мисти Гриффин. Имена, места действия, идентифицирующие характеристики и некоторые детали событий были частично изменены, добавлены или исключены. Любое предположительное сходство с любыми лицами, сообществами или конкретными населенными пунктами следует считать случайным, поскольку некоторые подробности были изменены. Сюжет и диалоги реконструированы с опорой на реальные события. Некоторые эпизоды были слишком травмирующими, и память автора их не сохранила. Они были реконструированы благодаря беседам, письмам, телефонным разговорам, полицейскому отчету и результатам этих эпизодов.

Обращаясь к любому читателю этих воспоминаний, автор хотела бы подчеркнуть, что ее реальная история намного мрачнее, чем та, что представлена в книге. Автор не считает, что все эти ужасные подробности необходимы для того, чтобы донести до читателя суть истории и ее главную идею.

В процессе редактирования рукопись была несколько сокращена, из нее были исключены некоторые из самых ярких и триггерных эпизодов. Некоторые инциденты были удалены для того, чтобы избавить от позора невинных людей. Автор искренне надеется, что читатели сделают выводы из ее книги и продолжат делать наш мир лучше и безопаснее.

Посвящение

Я хотела бы посвятить эту книгу в первую очередь моему мужу, который показал мне, каково это – ощущать себя любимой. Я также хотела бы посвятить ее всем безгласным жертвам амишей. Да обретут они однажды свой голос и да будут услышаны.

Когда я отчаиваюсь, я вспоминаю, что в истории истина и любовь всегда побеждали. В истории были тираны и убийцы, и временами они могут казаться непобедимыми, но в конце концов они всегда проигрывают. Помните об этом – всегда.

Махатма Ганди

Если у вас есть мечта, не сидите на месте. Найдите в себе мужество поверить, что можете добиться успеха, и сделайте все возможное, чтобы превратить ее в реальность.

Руплин

Предисловие

Прежде всего, я хотела бы подчеркнуть, что не каждая община амишей похожа на ту, в которой жила я. Моя община была одной из самых ортодоксальных сект среди самой ортодоксальной части амишей.

Хотя основные принципы во всех общинах амишей последовательно соблюдаются, можно сказать, что уровень насилия растет в зависимости от строгости убеждений конкретной группы. Некоторые из наиболее прогрессивных амишей предпринимают шаги для повышения осознанности в отношении проблемы сексуального насилия и жестокого обращения с детьми. В более современных церквях на такие проблемы чаще реагируют действенно, обычно предлагая какую-то форму консультирования для жертвы и насильника. (В редких случаях старейшины связываются с властями.) Хотя эти меры недостаточны, они, по крайней мере, являются некой формой признания для жертв.

Но реальность остается реальностью: большинство жертв сексуального насилия или жестокого обращения с детьми в среде амишей не имеют доступа ни к каким ресурсам. Это пугающая реальность: среда, где внутренние правила амишей оказываются важнее, чем огласка любых видов преступлений. Сексуальное насилие и зоофилия широко распространены, а внешние «мирские» власти ничего об этом не знают. Запрет в общении – единственное наказание, но пара недель бойкота – слишком легкий приговор для насильника, и судя по тому, что я видела, он никогда не достигает цели.

В свете этих фактов есть много амишей, которые на самом деле хотят перемен, но боятся нарушить церковные правила из страха попасть в ад или подвергнуться запрету в общении. Поэтому порочный круг продолжается. Хорошие люди вынуждены безгласно страдать или уезжать; иных вариантов нет.

И в заключение: я писала свою историю не для того, чтобы бросить обвинения в лицо определенным людям или только амишам. Скорее, это попытка усилить информированность общества относительно жестокого обращения с детьми и сексуального насилия. Надеюсь, моя история воодушевит людей, переживших сексуальное насилие и жестокое обращение в детстве, и они, преодолев боль, будут стремиться воплотить свои мечты. Я призываю каждого: никогда не закрывайте глаза на жестокое обращение с детьми! Прошу, будьте героями и сообщайте об этом в соответствующие органы: возможно, вы – последний шанс такого ребенка.

Пролог

Бывают моменты, когда даже трезвому оку разума мир нашего печального человечества может показаться подобием преисподней.

Эдгар Аллан По

Входя в маленький полицейский участок, я трепетала. Мне показалось, в нем было всего только две или три небольшие комнаты. Городок насчитывал менее двух тысяч жителей, так что я предположила, что столь скромный размер участка обусловлен низким уровнем преступности. Я вошла через переднюю дверь и приблизилась к массивной деревянной стойке, у которой сидела за компьютером женщина средних лет, одетая в полицейскую форму. Она подняла на меня глаза, и на лице ее отразилось удивление, когда она окинула взглядом мой внешний вид.

По всей видимости, я сильно отличалась от большинства людей, обычно подходивших к ее рабочему месту. Я была молодой девушкой-амишем, ростом чуть выше 150 см, одетой в простое бирюзовое платье длиной до щиколоток и передник. На мне были также черные гольфы до колена и черные туфли. Мое пальто было сшито из домотканого джинсового материала, с высоким воротником-стойкой, а спереди оно застегивалось на крючки с петлями. Жесткий белый капп – амишевский чепец с завязками – покрывал почти все мои волосы; его завязки были завязаны под подбородком на маленький бантик. Я дрожала, стоя перед женщиной, пытаясь найти в себе достаточно храбрости, чтобы что-то сказать, но у меня так пересохло во рту, что я не могла выдавить ни слова.

– Я могу тебе чем-то помочь, золотко? – спросила женщина, снимая очки для чтения.

Когда она улыбнулась, от уголков ее ярко-голубых глаз разбежались морщинки. Кажется, славная женщина, подумала я и немного приободрилась.

– Э-э… – я с трудом сглотнула. Попыталась отключиться от мысленной картинки того, как меня отправляют в «банн»[1] – запрещают в общении. – Э-э… – повторила я. Оперлась трясущимися руками на столешницу.

– Да, дорогая? Что стряслось? – спросила женщина.

– Э-э… я хотела бы поговорить с полицией. Можно? – выговорила я наконец, вжимая руки в столешницу, чтобы они не так тряслись.

– Хорошо. По какому поводу?

Я замешкалась.

– Мне нужно с кем-нибудь поговорить, потому что епископ моей церкви напал на меня и угрожает убить, и еще я думаю, что он травит свою жену и растлевает дочерей.

Женщина удивленно вскинула брови. Еще пару секунд смотрела на меня, потом встала и обошла стол.

– Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая? – спросила она, протягивая руку, чтобы приобнять меня за плечи.

Я отступила, не желая, чтобы она ко мне прикасалась. Увидела ее кивок – как будто она уже сталкивалась с такой реакцией.

Я не была уверена, что поступаю правильно. Но я видела в своей жизни столько насилия и боли, и мне просто казалось, что я больше не могу молчать.

Если бы кто-то из мужчин-амишей в моей церкви признался в изнасиловании или растлении, его лишь отлучили бы от общения на шесть недель. На обращение в полицию по любому поводу смотрели косо, и любой, кто сделал бы это, рисковал тем, что его отправят в «банн» или как минимум на время заклеймят ярлыком неблагонадежного.

Я вздрогнула; отлучение от общения на насильников и растлителей не действовало никогда. Преступники обычно продолжали совершать преступления, выждав, пока уляжется пыль, а иногда и еще отбывая наказание в «банне». Я знала, что, если не донесу на епископа властям, жертв будет еще много.

Начало кошмара

Нет никакой необходимости верить в сверхъестественный источник зла – люди и сами по себе способны на любое злодеяние.

Сэр Уильям Нейл

Моя история начинается ранним холодным пустынным утром в Финиксе, штат Аризона. Я родилась от необычных родителей: моя мать была семнадцатилетней любовницей своего бывшего отчима, которому самому было всего двадцать восемь лет. Я была не первым их ребенком; я стала младшей сестрой двухлетнего мальчика. Как ни удивительно, при моем рождении присутствовала бабушка; она стояла рядом с моими родителями – своим бывшим мужем и дочерью, которую винила в том, что она «увела» ее супруга.

В тот день 1982 года я стала самым младшим членом этой дисфункциональной семьи. В нее входила бабушка, которая была полноправной главой дома. Она была женщиной коварной и порочной, к которой никто не питал любви. А еще она мастерски обманывала государственную систему ради денег, так что ей никогда не приходилось работать. Почти безграмотная, она была отнюдь не глупа. При любой возможности бабушка без зазрения совести использовала людей в своих целях. Моя мать, которой тогда было семнадцать, быстро обучилась материнскому «ремеслу». И, наконец, в семье был еще мой отец, о котором у меня сохранилась лишь горстка очень туманных воспоминаний.

Моей матери было всего пятнадцать, когда у нее и моего отчима[2] родился их первый совместный ребенок. Когда моему брату было около полутора лет, бабушка получила право полной опеки над ним на том основании, что мать плохо с ним обращалась. Этот мальчик жил с бабушкой, когда я родилась, а моя мать жила со своим отчимом как его любовница. Бабушка уже успела с ним развестись. Через пару месяцев после моего рождения отец выкрал моего брата со двора бабушки. В течение следующих двух лет действовал ордер на арест моих родителей. Мать и отец переезжали с места на место, скрываясь от правоохранительных органов, и, наконец, мы осели в Топеке, штат Канзас. Здесь родилась моя младшая сестра Саманта, и родители официально поженились.

Бабушка, оставшаяся в Аризоне, продолжала искать моего брата. Где-то между 1984 и 1985 годами он стал одним из первых пропавших детей, чьи фотографии стали печатать на обороте молочных пакетов. Пару месяцев спустя женщина, по соседству с которой мы в то время жили, решила, что мой брат похож на мальчика, которого она увидела на пакете молока, и заявила об этом в полицию. Вскоре после этого сотрудники ФБР ворвались в нашу квартиру и забрали брата, который вопил и лягался. Тридцать один год спустя брат рассказал мне то, чего я никак не могла запомнить в таком нежном возрасте: что он подвергался очень дурному обращению. От его рассказов о том времени, когда мы жили в Топеке, на глаза наворачивались слезы; жестокость этого насилия надрывала сердце.

В тот день перепуганного маленького мальчика отвезли обратно к бабушке, женщине, которая впоследствии убедила его, что она – его настоящая мать.

В итоге он стал жить отдельно от нас, но предположительное «спасение» из семьи абьюзеров вымостило для брата его собственный путь, густо усеянный страхом и невзгодами.

Вскоре после этого происшествия мои родители развелись. Мать забрала меня и сестру обратно в Cеверную Аризону, вернувшись к бабушке, чтобы быть поближе к моему брату. Отца на пару месяцев посадили в тюрьму за похищение моего брата, а затем он тоже перебрался в Финикс. Мои родители разделили опеку надо мной и сестрой, хотя в итоге мы большую часть времени жили с нашим отцом.

Хотя впоследствии я узнала, что отец плохо обращался с нашим братом, я чувствовала себя в безопасности, пока мы жили с ним. Я помню его небольшой желтый домик, стоявший на людной улице. В самой маленькой спальне были две одинаковые полуторные кровати с похожими покрывалами – одна для меня, а другая для моей младшей сестры Саманты. Я помню, как отец водил нас в местный бассейн и разрешал плавать с надувными нарукавниками. В те дни мы веселились от души. Мы с сестрой смеялись и брызгали друг в друга водой под жарким аризонским солнышком. Я и подумать не могла, что эти счастливые дни скоро исчезнут, точно листва, опадающая с деревьев по осени. Я всегда буду вспоминать их со слезами на глазах. Если бы я могла поговорить с собой четырехлетней, я шепнула бы себе: «Беги! Беги, словно за тобой гонится весь ад, и не оглядывайся!»

Но, разумеется, все это пустые фантазии. Никто не может повернуть назад стрелки часов – как бы этого ни хотел.

Однажды днем, когда мне было почти четыре года, я сидела на бордюре перед домом отца. Моя двухлетняя сестра сидела неподалеку от меня, выдергивая с корнем травинки и запихивая в рот землю. У меня болела голова – так сильно, что я придерживала ее руками, глядя на сестру. За пару недель до этого в доме тетки на меня напала собака. Гигантский датский дог схватил в пасть всю мою голову целиком и сжал челюсти. Один из его клыков чудом не задел мой правый глаз, промахнувшись всего на полдюйма.

В результате я провела некоторое время в больнице, а после выписки, как мне смутно помнится, посмотрелась в зеркало и оторопела, увидев жуткие раны, которые со временем зарубцевались, превратившись в шрамы. Одна рана была под правым глазом, другая, длинная, спускалась по левой скуле, и было еще несколько мелких.

В то утро, сидя на тротуаре, я увидела, как на подъездную дорожку заворачивает желтый джип. На пассажирском сиденье была наша мать, а на водительском сидел какой-то мужчина с длинными седыми волосами. Я улыбнулась и вяло помахала ей; из радиоприемника машины во всю мощь звучала рок-музыка, и я помню, что от нее голова у меня заболела еще сильнее. Отец окликнул нас с сестрой, требуя возвращаться домой. Я подхватила сестренку и зашагала к дому. Мужчина из джипа напугал меня своим пристальным взглядом. Мне было очень неприятно оттого, как он на меня смотрел, – от этого взгляда делалось страшно, поэтому я побежала к дому, таща сестру, но мужчина выскочил из джипа и схватил меня за руку.

– Ты куда это собралась, красотка? – спросил он с ухмылкой.

– Меня зовет папа, – запинаясь, ответила я.

– Это ничего, – заявил он. – Меня зовут Брайан, и теперь ты будешь моей дочкой.

Я растерянно уставилась на него. С чего это я буду его дочкой?

Мой отец в это время орал на мать и пытался прорваться к нам, а она его не пускала. Она держала в руках бумаги; как я понимаю сейчас, это были документы на право полной опеки. Брайан подтащил нас с сестрой к джипу и впихнул внутрь. Мать забралась на переднее сиденье, и Брайан завел мотор. Я растерянно смотрела, как отец подскочил к окошку со стороны Брайана и стал требовать, чтобы тот нас выпустил, но Брайан только дал по газам и проехал мимо него, повернув на улицу. Я помахала отцу, а он помахал в ответ. Тогда я видела своего отца в последний раз.

Страх и растерянность накатили на меня, но в то время я и представить себе не могла, насколько тяжелой станет моя жизнь. Мне неоткуда было знать, что новый сорокасемилетний любовник матери в семидесятые годы разыскивался за растление несовершеннолетних. Мне неоткуда было знать, что он скрылся от правосудия, бежав на Аляску, и работал на рыболовецких кораблях, а потом кружным путем добрался до Аризоны и принялся мыть золото в горах. Я, вцепившаяся в свою перепуганную сестру, никак не могла тогда этого знать.

Следующие три часа мы ехали на север, в горы Брэдшоу, расположенные в северной части Аризоны. Когда мы подъехали к шахте, рядом с которой жил Брайан, мама выпрыгнула из машины и отворила тяжелые металлические ворота. Мы пересекли ручей, а потом проехали около полумили вверх по горе, добравшись до небольшого ровного пятачка у дороги. Там я увидела крохотный четырехметровый трейлер, стоявший рядом с высоким стволом шахты. Я разбудила Саманту, которая успела крепко уснуть, и опасливо последовала за мамой и Брайаном в трейлер. Он был такой маленький, что там едва было где встать. Примерно через минуту, в течение которой все мы просто стояли посреди трейлера, Брайан подхватил нас с Самантой и усадил на верхнюю койку.

– Так, девочки, давайте-ка спать, – велел он.

Не раздеваясь, я кое-как устроила спальное место для сестры, а потом улеглась сама. В животе у меня словно узел завязался, и то, что нас ожидало впереди, рождало дурные предчувствия. Задремывая, я слышала, как мама и Брайан разговаривали снаружи трейлера. Моей жизни суждено было вот-вот превратиться в кошмар наяву – кошмар, от которого я не могла очнуться многие годы.

Жизнь с Брайаном стала для нас с сестрой полной и неприятной неожиданностью. Он считал необходимой строжайшую дисциплину и придерживался того принципа, что детей должно быть видно, но не слышно. Временами его поведение ставило нас в тупик. По вечерам он читал нам сказки. Мы с Самантой обожали сказки, но всегда слушали его в состоянии напряжения, прекрасно зная, что любая мелкая провинность может вызвать у него дикую ярость. Иногда мы все вместе отправлялись на обход шахты или гуляли на озере позади нее, но все это сопровождалось неизбывным чувством страха, поскольку Брайан со временем начал изобретать все больше правил. Одним из худших было то, что мне и сестре не разрешалось разговаривать ни друг с другом, ни с незнакомыми людьми. Нам дозволялось говорить только тогда, когда мы поднимали руку и получали разрешение. Еще нам не разрешалось играть с другими детьми, которые сопровождали своих родителей на экскурсии по шахтам, на которых мы бывали.

Так тянулись дни, безрадостные и долгие, и я стала ловить себя на том, что подскакиваю от малейшего прикосновения или звука. Каждая крохотная ошибка – если забыла закрыть дверь, уронила тарелку, не прибежала немедленно, когда позвали, или заговорила без разрешения – наказывалась жестокой руганью или поркой ремнем. Я научилась считать и иногда считала удары, когда нас наказывали, чтобы отвлечь сознание от боли; в среднем мы получали по пятнадцать ударов ремнем. Если мы с Самантой кричали, Брайан или мама били нас до тех пор, пока мы не переставали кричать. Много раз мы просто теряли сознание. Когда наказывал Брайан, у него для нас была любимая поза: мы должны были наклониться и касаться руками пальцев ног. Если мы падали или переставали касаться пальцев, избиение продолжалось до тех пор, пока мы не повиновались.

Каждую из нас наказывали около трех раз в день. Самым худшим было то, что мама либо участвовала в наказании, либо стояла рядом и смотрела. Иногда я подбегала к ней, прося заступничества, но она только пихала меня обратно к Брайану, который злобно хватал меня.

Порой, когда Брайан начинал читать нам вечернюю сказку, меня все еще била дрожь после недавнего избиения. Я слушала ее и мечтала, чтобы он всегда был таким. Мне казалось, он думал, будто эти сказки могут искупить его жестокость. Не тут-то было – никакая сказка никогда не сможет смыть ту боль, которую мы терпели изо дня в день.

Брайан заставлял нас звать его папой. Это требование было мне ненавистно, но у меня не было иного выбора, кроме как повиноваться. Летом Брайан с нашей матерью работали в шахте и отвозили золотоносную руду в Южную Аризону на анализ. Это было в середине 1980-х годов, и цены на золото достигли пика. Зимой мы уезжали выше в горы, где Брайан с мамой валили дубы и распиливали стволы на дрова, продавая их в городе.

По воскресеньям мы ездили в городскую церковь. Брайан всегда предупреждал нас, чтобы не смели ни с кем разговаривать о нашей домашней жизни и только отвечали на вопросы, когда нас спрашивают. Мы были самыми тихими маленькими девочками в этой церкви. До сих пор удивляюсь, что никто не счел нашу замкнутость странной. Разве не видели люди наших печальных глаз и злых взглядов, которые метал в нас Брайан? Или видели и просто не знали, что делать?

Однажды летним днем, примерно через год после того, как мы приехали и поселились у шахты, мама велела мне раздеться, выйти из трейлера и стоять рядом с пятигаллоновым[3] ведром, дожидаясь, пока настанет моя очередь мыться. Она всегда ставила нас в это ведро и мыла перед поездкой в город. Я не хотела раздеваться и стоять снаружи, потому что Брайан в это время всегда подходил и разговаривал со мной, разглядывая с ног до головы. Когда я пыталась отвернуться от его пристального взгляда, он сердился и говорил, что я неблагодарная, эгоистичная девчонка. Хотя я не была идеальным ребенком, эгоистичной я уж точно не была, и его слова вызывали у меня растерянность и тоску.

В тот день я уже несколько минут стояла, дрожа, возле ведра, когда Брайан начал подбираться ко мне. Не выдержав наконец его жадного взгляда, я спросила, можно ли мне поиграть в опилках, раз мама пока не готова меня мыть. Он лишь пожал плечами, и тогда я подбежала к гигантской куче опилок и зарылась в них, скрывая от него свое тело.

Через пару минут мама выглянула из трейлера, выкрикивая мое имя. Я побежала обратно к ведру и обнаружила, что она очень зла, потому что я вся была покрыта мелкими опилками. Я пыталась объяснить, что Брайан разрешил мне поиграть в них, но она грубо схватила меня и начала трясти. Она приговаривала, что в меня вселился дьявол и что она его из меня выбьет. Я начала кричать, втайне надеясь, что кто-нибудь услышит и спасет меня, но, разумеется, никто меня услышать не мог.

Брайан подошел и схватил меня. Он зажал мое туловище между своими ногами и стиснул изо всех сил. Я с трудом дышала, поскольку его колени сдавили мою диафрагму – мне, напомню, было тогда пять лет. Мать начала лупить меня здоровенным кожаным ремнем. Наконец боль стала невыносимой, и я попыталась вырваться. Брайан сдавливал меня ногами все сильнее и сильнее, а мать приговаривала, что боль – это просто дьявол, пытающийся выбраться наружу. Я вопила и стенала, но меня слышало только эхо. Мать заливалась злобным смехом с каждым новым ударом, а Брайан подзуживал ее: мол, продолжай. Когда я, наконец, перестала вырываться, Брайан выпустил меня. Мои колени подкосились, и я упала на землю. Попыталась встать, но не смогла. Я чувствовала пронзительную боль в левой стороне грудной клетки, и каждый вдох был сущей пыткой.

Мать грубо обтерла меня и одела. Слезы текли по моим щекам, но я была слишком слаба, чтобы продолжать кричать. После того как она меня одела, подошел Брайан и забросил меня в кузов грузовика с брезентовым верхом. Я лежала в кузове, пока грузовик прыгал по колдобинам дороги в направлении города.

Младшая сестра пыталась обнять меня. Наверное, она чувствовала, что со мной случилось что-то очень плохое. Боль была такой сильной, что я не могла дышать. Я прижимала руку к верхней части грудной клетки. Я была уверена, что у меня сломано по меньшей мере три ребра. Боль была ужасная, и движение грузовика только усиливало ее.

Когда мы приехали в город, Брайан припарковался в дальнем конце стоянки для покупателей торгового центра, как делал всегда. Он выпрыгнул из кабины и подошел к кузову, приказав нам сидеть молча, не издавая ни единого звука. Потом они с мамой ушли в магазин. Обычно они возвращались через несколько часов с продуктами, инструментами или одеждой. Иногда мы с сестрой брали с собой пару старых кукол, чтобы поиграть, но вообще игрушек у нас было мало, потому что они издавали шум, и кто-то мог нас услышать. Иногда мама и Брайан выходили из магазина и отводили нас в туалет. До сих пор помню, как приятно было выбраться из кузова и подвигаться, глядя на других людей и дыша свежим воздухом.

Однако оставаться в грузовике было лучше, чем тогда, когда нам приходилось идти с ними. В тех редких случаях, когда это было необходимо, Брайан заставлял нас нести в руках ремень, чтобы другие люди видели, какие мы непослушные дети.

В грузовике я вставала на колени и смотрела наружу сквозь щели в брезенте. Я видела детей, проходивших мимо вместе с родителями, – маленьких девочек в красивых платьицах, – матерей, которые смеялись и обнимали их. На краткий миг мне представлялось, что я – одна из этих детей. Но это была иллюзия: я была всего лишь маленькой замарашкой с ярко-зелеными глазами и грязными светлыми волосами, украдкой смотревшей на мир из кузова грузовика-пикапа. Люди проходили мимо в считаных футах от нас с Самантой, но не догадывались, что мы рядом. Мы были двумя девочками, которых не существовало, – двумя печальными, полными страха маленькими девочками в абсолютной власти у двух безжалостных взрослых.