Петербургская Литература Ежегодник 2025

Телефон оперативной связи был в комнате у Земцова.

–Майор Матюнин, – представился Виктор, взяв трубку. Оперативный был лаконичен – Матюнин назначен исполняющим обязанности командира полка, его и военкома вызывают в штаб ВВС на совещание к десяти часам.

Виктор глянул на наручные часы –  начало девятого, времени до совещания, совсем ничего.

–Давай нам машину, иначе опоздаем, – озадачил он Земцова.

Таки повезло вам, улыбнулся Земцов, – вчера из мастерской забрали командирскую «эмку». Сейчас распоряжусь!

Виктор Матюнин вернулся к себе, влез в шинель и застёгивая её на ходу, вышел в коридор. Дверь напротив открылась и миру явился смуглолицый человек лет сорока с кучерявой шевелюрой и хмурым выражением на лице. На его петлицах, как и у Виктора, было по две «шпалы», а на рукаве – красная звезда. Это был военком полка батальонный комиссар Зальцман Илья Иосифович.

Зальцман с высоты своего возраста и занимаемой должности относился к командирам эскадрилий и к этому молодому выскочке Матюнину, как строгий отец-командир. Единственным человеком в полку, равным себе, он считал подполковника Петрова, который так некстати заболел. Не здороваясь, он просто кивнул Матюнину и проследовал к выходу.

Во дворе их ожидала «эмка», откидной брезентовый верх которой, закрывал салон по причине ненастной погоды. Зальцман уверенно открыл переднюю дверцу рядом с водителем, но поняв, что Виктор Матюнин стоит за его спиной, застыл на мгновение, а потом с раздражением захлопнул дверцу. Не проронив ни слова, он уселся на заднее сиденье. Виктор сделал вид, что ничего не произошло и сел впереди, рядом с водителем.

Ехали молча. Виктор понимал, что Зальцмана раздражало всё – и то, что этот сопляк с орденами теперь командует полком, и то, что командир полка, с которым у него сложились хорошие отношения, внезапно заболел. Ну, да ничего, он не даст Зальцману сломать себя – только служебные отношения и всё строго по уставу.

***

«Эмка» по улице Степана Халтурина подъехала к проходной штаба авиации ЛенВО. Это было здание бывшего штаба гвардии, которое фасадом выходило на площадь Урицкого. Вдоль Степана Халтурина собрался целый автопарк служебных машин, к ним добавилась и их полковая «эмка».

Командующий ВВС Ленинградского военного округа комкор Птухин собрал, приехавших на совещание, в зале для заседаний. За большим продолговатым столом расселись командиры авиационных частей со своими комиссарами. Птухин начал совещание с доведения боевого приказа частям ВВС округа о начале тридцатого ноября 1939 года боевых действий против Финляндии.

Согласно боевого распоряжение полк Матюнина передавался в состав ВВС Седьмой армии. В течение сегодняшнего светового дня полк должен перебазироваться на новый аэродром – Горская. Готовность полка к началу боевых действий – утро тридцатого ноября.

Перед отъездом Виктор зашёл к оперативному дежурному и договорился о том, чтобы его полку была объявлена боевая тревога в двенадцать часов. Потом Матюнин дозвонился до капитана Земцова и сообщил ему, что они с комиссаром будут в части через сорок минут.

В Пушкине, когда «эмка», проехав мимо Орловских ворот, поворачивала на Красносельское шоссе, Матюнин приказал водителю остановиться напротив его дома. Зальцман не возражал, так как жил в этом же доме. Покидая машину, договорились, что на сборы пять минут.

Не успел Виктор, открыв входную дверь, оказаться на кухне, как из комнаты навстречу ему бросилась дочка. Сделав несколько неуверенных шажков, она опустилась на четвереньки и быстро-быстро проследовала к отцу. Настенька вся светилась от счастья и лопотала:

па-па-па-па-па…

Виктор подхватил её на руки.

–Ах, ты моя красавица!

Вслед за дочкой выскочила Анита и обняла обоих.

–Уже?! – наконец спросила она.

–Да, сейчас мы перелетаем на другой аэродром. Это недалеко отсюда, возле Лисьего Носа. Я тебе оттуда буду звонить.

Он поцеловал дочку и жену и, глядя Аните в глаза, медленно и чётко проговорил.

–Всё – будет – хорошо! – Виктор поставил Настеньку на пол. -Где мой тревожный чемодан?

Анита бросилась в комнату и вернулась с чемоданом в руках.

Дочка всё это время стояла рядом, обхватив руками сапог отца.

–Герра? Война? – с тревогой спросила Анита.

Виктор молча кивнул ей в ответ. Он снова обнял Аниту и начал её целовать, а потом отстранился и, не отводя взгляда, сказал:

–Жди меня! Я обязательно вернусь!

Любимая всё поняла и, закрыв глаза, закивала ему в ответ. Виктор взял дочку на руки, расцеловал её и передал жене.

–Пора! – правая рука крепко сжимала ручку чемодана.

Тут его взгляд упал на унты, Виктор связал их тесёмки и взял в другую руку.

Долгие проводы – лишние слёзы! – с этими словами Виктор Матюнин закрыл за собой дверь.

Анита двумя перстами перекрестила его в след и прошептала:

–Кия ми мор те протеха! (Пусть хранит тебя любовь моя!)

Матюнин подошёл к «эмке» и уселся впереди на «командирское место». Через минуту прибежал запыхавшийся Зальцман, а ещё через пять минут они уже были в штабе полка.

***

В части только что объявили боевую тревогу. Матюнин собрал в комнате планирования руководящий состав полка и эскадрилий. Самая большая комната в штабе с трудом вместила собравшихся.

–Товарищи! – начал Виктор, – назначаю вылет полка на четырнадцать часов. Аэродром нового базирования, Горская. Это возле Лисьего Носа и рядом с финской границей.

–Все самолёты должны быть готовы к перелёту с боекомплектом и полной заправкой. Наземный эшелон отправляется в Горскую по готовности. Передовую команду отправить немедленно!

–Сергей Петрович! – Матюнин обратился к инженеру.

–Идите, отправляйте передовую команду!

Когда военинженер второго ранга Морозов вышел, Виктор продолжил:

Старший наземного эшелона батальонный комиссар Зальцман, – тот удовлетворённо кивнул в ответ.

–Задача ясна, товарищи? Тогда все по местам!

–Минутку, – встал Зальцман, – по-хорошему надо бы провести митинг, жаль для этого нет времени. Мы его обязательно проведём на новом месте! – он достал из отворота шинели свежий номер «Правды».

Здесь опубликован финский ответ на нашу Ноту от двадцать восьмого ноября. Послушайте, что пишут эти недобитые «белофинны».

Захлёбываясь от негодования и потрясая газетой, Зальцман почём зря костерил «белофинскую камарилью», которой пришёл конец. Завершая своё эмоциональное выступление, он буквально прокричал:

Победоносная Красная Армия и наши бесстрашные сталинские соколы сметут с лица земли эту погань!

После чего все быстро оставили комнату планирования.

Нина Темнова

ИВАН ДА МАРЬЯ

Неприятно дождило. Июльское солнце посмеивалось, играло в прятки с набегающими тучами. Ольга и Виктор возвращались со своей дачи на машине, сокрушаясь неблагоприятным погодным условиям. Проезжая мимо какой-то деревушки с продмагом, остановились купить хоть что-нибудь на случай позднего приезда домой. Не исключали и ночлега в машине. У Ольги неожиданно появилась мысль: не купить ли у здешних хозяек "своих" огурчиков. Авось кому-то из них и в это холодное лето удалось вырастить.

Продавщица выглянула в окно и указала на бабульку, что неспешно несла от речки два ведра воды:

Фёдоровна, к тебе гости. За огурчиками. Сама говорила, девать некуда.

Найдутся огурчики, верно, – почти не взглянув на незнакомцев, сказала женщина.

Чистый, видавший виды плотный хлопчатобумажный халат, какие обычно носили доярки, выглядывал из-под лёгкой болоневой куртки, подчёркивающей худенькую фигурку. Намокли выбившиеся из-под платка седые волосы. Капли дождя стекали по лбу, щекам и носу, а резиновые калоши, обутые на вязаные носки с чулками, празднично сверкали. Одним словом, уже "пропиталась" старушка мелким, холодным, хотя и летним дождиком, но это её не подстёгивало к ускорению шага, казалось, что ей нравилось неспешно идти, сверкая калошами.

–Я тут неподалёку живу. Езжайте вперёд. За жёлтым домиком остановитесь, – уточнила Мария Фёдоровна, снова бросив полувзгляд на незнакомцев. Не робкий, нет. Видимо, минутой ранее была она погружена в свои приятные воспоминания и ей не хотелось обрывать ту цепочку воспоминаний. А взгляд мог предательски выдать ход мыслей.

Однако и этого взгляда было достаточно Ольге и Виктору, чтобы понять: счастливый человек эта Мария Фёдоровна. Казалось бы, чему радоваться ей, доживающей последние годы жизни в богом забытой деревушке, где из всей цивилизации только этот небольшой магазин да, может, электрический свет и телевизор? Нет, идёт себе под дождём, несёт тяжёлые вёдра с водой – и вместо солнца свет излучает.

–Давайте мы донесём вёдра?– предложил Виктор.

–В чистой-то одёжке?! Не надо, чай, не размокну…

–Что же вы издалека воду носите, напротив ведь ближе?

–Ближе, да не родниковая, – улыбнулась старушка.

Машина подъехала к белёному домику с синей верандой. Хозяйка поставила вёдра на скамейку, прилепившуюся к плетню. Заметив старика с батогом, спешащего услужить жене, дождалась, когда тот привычно распахнёт калитку, и сообщила:

–К нам гости.

Старик прихрамывал и явно был слабее здоровьем, но казаться таковым не хотел. Глаза его были приветливы и молоды.

–А у нас как раз печь натоплена, заходите, обогреетесь, борща свежего похлебаете.

–Ну что вы, – начали отказываться приезжие. – Мы только огурчиков у вас купить, свои в этом году штучно уродились и вряд ли что будет осенью, а засолить хочется.

–Да куда ж вам сейчас ехать? Глядь, лягухи-то совсем чёрные прыгают. Гроза будет… Да никак уже и гремит?

Действительно, темнело на глазах. Солнышко, дотоле хоть как-то пробивавшееся сквозь хмарь, вдруг вовсе куда-то спряталось. Где-то неопределённо донеслись гулкие раскаты грома, появились всполохи молний.

–Гроза-то с минуты на минуту начнётся, вас в дороге застигнет, как пить дать, – покачал головой хозяин. – Так что… – Он развёл руками и, как решённое, обратился к жене: – Пока совсем не стёмнело, расправь-ко, Машенька, кровать людям. Заночуют пусть. Да поесть бы успеть, – говорил хозяин, выставляя чугунок с борщом из печи.

Виктор и Ольга не знали, что и делать. Разбубуханье надвигалось со всех сторон. Надвигалось быстро. Ехать по грозе ничего хорошего не предвещало, но и заночевать у чужих людей было неудобно.

–Удобно, садитесь, пока чашки видны. Нам компанию составите. Ночлежников давно у нас не было, чтобы ночь скоротать.

…Иной раз трудно поверить в рачительность хозяев дома. Но где-то, уже совсем близко, бухало-разбубухивало, а здесь так искренне беспокоились о них, случайных гостях, что Ольга и Виктор согласились на постой.

***

Едва успели поужинать, как вдруг загремело-затрещало сразу отовсюду: из-за леса, с юга, с запада, над головой, сзади и спереди дома. Молнии врывались в дом с такой силой, что четверо смертных невольно жмурились, дыхание их перехватывало. А за окнами лавиной шёл дождь. Фонтанами переливалась вода из пустых накануне двухсотлитровых бочек, стоящих по углам пристроек.

Лёжа на чужой кровати под покровом грозы, Ольга успела-таки заметить на стене странный портрет. Двое: моложавый ещё старик с ногой на вытяжку и прислонённым костылём и молодой человек в военной форме на крыльце какого-то госпиталя.

Иван Демьянович, на фотографии вы с сыном или внуком? – спросила она, улучив минутку между раскатами грома.

–Да нет, – ответил Иван Демьянович. – С её сыном.

Помолчали. Ольге стало неловко за своё любопытство.

–Ничего, не извиняйтесь. Мы уже привычные. Наши-то деревенские все давно об этом знают. Коль интересно, опосля расскажем.

***

Видите, у нас по углам букетики? Это ОН мне иван-да-марью дарит. И мы Иван да Марья, – так начала свой рассказ хозяйка. – До войны первый букетик был… Там, неподалёку от НАШЕГО с ним родника. И теперь не переводятся. – Женщина помолчала какое-то время и потом, уже едва слышно, продолжила: – А в войну сама рвала да домой приносила. Поверье такое есть: кто цветы эти в избу принесёт, к тем вор не зайдёт – иван-да марья о любви шепчутся, переговариваются…

Снова помолчала, будто уступая место для рассказа старику. Старик молчал. И тогда женщина продолжила свой чудной рассказ неожиданно в быстром темпе:

–Я очень ждала Ваню, иконочку цветами этими украшала. В сорок третьем и сама на фронт подалась, медсестрой. Я ведь ветеринаром в совхозе работала. А потом война окончилась. Я вернулась, а Ванечки МОЕГО всё нет и нет. И год, и два… Запросы делала. Потом извещение пришло, что разведчик Иван Петров пал смертью храбрых. Поревела, поревела, да и замуж вышла, за военного. На край света уехала. Сына вырастили с мужем. Тоже военным стал. В Афганистане ранение получил. И не одно. Как-то в госпиталь попал на лечение в Подмосковье. А там с Ванечкой МОИМ встретился. Он ведь не знал, что Ванечка – МОЙ. Оба с ранениями, только МОЙ старые раны лечил, было о чём поговорить. Сдружились, родными стали. Сфотографировались. Сыну из госпиталя уезжать, а Ванечка ему веточку иван-да-марьи в книжку вложил. "– На память обо мне этот оберег," – сказал.

–Не знаю уж, что побудило меня цветок этот вложить ему тогда в книгу, – включился в разговор Иван. – Дарил-то его только Маше…

Мария Фёдоровна вздохнула, а потом скороговоркой закончила:

–Сын вернулся, о друге рассказал, снимок достал – ой, что тут со мной было!..

Наступило тягостное молчание. Ольга и Виктор затаили дыхание. Много вопросов возникало, но они не смели их задавать.

–Война ведь не только убивала, – первым заговорил Иван Демьянович. – Она ведь вдоволь над судьбами людей понасмехалась. Кабы тогда интернет был… А так скольких людей война сгубила, покалечила, разлучила…

–И как же вы встретились?

–Я к Ванечке в госпиталь поехала. Муж знал о нашей любви, отпустил по-человечески. – Мария Фёдоровна замолчала. – Вот какие истории случаются. Вам, небось, и не поверить? Может, кто и осудил нас, но… С мужем мы хорошо расстались. А сын… Он давно взрослый. По любви женился, в любовь верит.

Снова наступила тишина. Каждый думал о своём. Первой молчание нарушила Ольга:

–Вот как тут в судьбу не поверишь?!

–Да уж без Божиего промысла не обошлось, – уверовал Иван Демьянович.

–И без букетиков, – засмеялась хозяйка.

Утром выглянуло долгожданное солнышко, гуси с удовольствием лезли в образовавшиеся лужи на разбитых машинами дорогах, куры спешили клевать дождевых червей, обильно выползающих на поверхность согревающейся наконец-то земли. Погода резко менялась к лучшему. Хозяева и гости вышли за калитку. В руках у Виктора был большой пакет. Ольга и Виктор чувствовали, знали, что впредь уже не смогут не заезжать сюда "за огурчиками", не смогут не видеться, как невозможно не видеться с родителями. Они, как родные люди, обнялись на прощание с хозяевами, и уже машина тронулась с места, как вдруг донёсся голос:

–Подождите, подождите, ох ты, господи, я ж вам яиц от своих курочек забыла положить. – Мария Фёдоровна поспешила к курятнику. Вышла, замешкалась секунду и зачем-то пошла на веранду. Вернулась к машине:

–Это на память.

В пакете сверху лежал букетик иван-да-марьи.

Сергей Шаповалов

О ДОМАХ, О ДВОРАХ И ОБ ИХ ОБИТАТЕЛЯХ

Всем тем, кто не дожил до дня

Снятия Блокады Ленинграда

Живу я в новом доме, высоком, кирпичном. В окно глянешь – простор: ровной линией проспект протянулся. С обеих сторон вечнозеленые газоны над теплотрассами. Машины мелькают, светофоры подмигивают. Народ суетится у станции метро, что муравейник. С другой стороны – двор кривой геометрической фигурой. Стандартные «корабли», стандартная школа, рядом стандартный детский сад. Пятнышко площадки для выгула детей и собак в плотном кольце припаркованных машин…

Все чаще вспоминаю старый двор. Это сейчас я говорю: – Живу в этом доме. А раньше говорил: – Я из этого двора. Родная Петроградка с нарядными старинными фасадами и убогими проходными двориками-колодцами. Чистый проспект где через каждые сто метров кафе-мороженное, кинотеатры – за десять копеек билет… Все осталось там, в детстве.

Мой двор – обычный прямоугольный колодец грязно-канареечного цвета со стеклянным столбом лифтовой шахты. Пыльные покосившиеся окошки, ржавые водосточные трубы, массивные, сотни раз перекрашенные скрипучие двери на пружинах. Над головой кусок неба, под ногами асфальт весь в трещинах. А.., еще клумба посредине, на которой ничего никогда не росло, -квадрат земли пять на пять шагов в обрамлении старинного бордюрного камня. .. .Но это был мой родной двор, самый уютный.

Помню, возвращаясь из школы, я вечно встречал Степаныча – нашего соседа. Седой безобидный старичок, вечно в серой потертой робе, в такой же кепке, в войлочных башмаках «прощай молодость» зимой и летом и с вечно дымившейся папироской. Он улыбался мне, обнажая редкие пожелтевшие зубы, ни о чем не спрашивал, просто кивал, и тут же забывал о тебе. Когда на улице мороз или дождь льет беспросветно, Степаныч торчал в окне лестничной площадки, все с той же папироской.

–Опять продымил всю лестницу, – больше для порядку, бранилась соседка.

–Я же, это, фортку открыл, – робко оправдывался Степаныч.

–Иди домой! – звала его старуха жена. – Сейчас «Время» начнется.

–Ага! – коротко бросал он и заскорузлыми непослушными пальцами тушил окурок в консервной банке, стоявшей на косом пыльном подоконнике.

Говорят, Степаныч родился в этом дворе, мальчишкой блокаду здесь провел. Отец шутил: наш двор без Степаныча, что Дворцовая площадь без Александровской колонны.Он, и вправду, чем-то дополнял двор, как горшки с цветами на окне. Он ни за что бы не переехал в новый дом… Совпадение, а может – судьба: как только Степаныч умер, так наш двор расселили. Начался капремонт.

Старик всю жизнь проработал на заводе, в двух кварталах от двора. Слесарь, то ли карусельщик, то ли револьверщик – какая разница. Никак его не могли спровадить на пенсию. Наконец парторгу удалось выпихнуть Степаныча в заслуженный безвременный отпуск. А он обиделся, но обиделся по-своему. Придет спозаранку на проходную, сядет на лавку и сидит. Рабочие потянулись на завод, все здороваются, а он сидит, дымит папироской – и так каждый день. Директор проходит мимо.

–О, Степаныч, а ты чего здесь?

–Не пускают, – пожимает плечами.

–Да брось, ты. Отдыхай – заслужил.

Главный инженер с портфельчиком к проходной спешит.

–Здорово, Степаныч! Что, дома не сидится?

–Не привык без дела. Руки еще целы, глаза видят. Чего меня поперли от станка?

Не выдержал парторг пришел к проходной.

–Ну, чего сидишь?

–Да так… Дышу.

–И долго будешь сидеть?

–Не знаю? Пока не помру.

–В санаторий хочешь?

–Не хочу.

–На море?

–Не. Че там делать?

–Так, чего хочешь?

Молчит. Улыбается виновато.

Рабочие парторгу:

–Ну, чего ты взъелся на него. Это же наш Степаныч. Он вот эти стены после войны своими руками восстанавливал.

Не выдержал парторг:

–Марш в цех! Спецодежду новую получи и у мастера разнарядку.

Но через год старик захирел. Годы – есть годы. Перебрался во двор на лавку с пачкой дешевого Беломора.

Странный старик тихий, неразговорчивый. Но однажды я его разговорил. Делать нечего. Воскресенье. Солнце. Лето. Чего дома торчать? Я на двор. Скоро все наши пацаны соберутся, пойдем на Петропавловку загорать. Во дворе Степаныч. Присел рядом.

–Привет, Степаныч.

–Ага. И тебе…

–Чего делаешь?

–Сижу?

–Так с утра и сидишь?

–Вон, на клумбе цветочки посадил.

–Так все равно – не вырастут.

–Не вырастут, – кивнул он, соглашаясь.

–Так, зачем сажал? Зачем вообще эта клумба.

Степаныч печально улыбнулся и как-то, из глубины души произнес:

–Раньше, ведь, росло. Матушка моя, покойница, в блокаду здесь картошку сажала. Тоже думала – вырастит.

–Ну, и?

–Выросла, только никто ее не ел.

–Почему?

–А вон, вишь? – он указал на окно первого этажа, прямо под клумбой. – Семейка там жила: бабка, и двое сыновей ее. Они людей ели, а кости в клумбе закапывали. Их потом поймали, да и расстреляли прямо возле этой стены. Вон следы от пуль, где штукатурка обвалилась.

Меня всего передернуло.

–Да что ты такое рассаживаешь! Это что, могила у нас во дворе вместо клумбы?

–Нет. Тут ничего нет. Вон та пристройка, – указал он на дальнюю стену. – Кирпич свежий, заметил? Туда бомба попала. Все рухнуло. Сколько людей погибло… Ты думаешь, после войны разбирали? Фундамент окопали и новые стены возвели. А может там чьи-то косточки так и остались.

Я проглотил комок.

–А ты их знал?

–Не помню. Может, и знал кого.

Мы сидели молча. Напротив косая дверь с облупившейся краской вела в подвал. В щели из-под двери нагло высунулась крыса.

–Надо в ЖЭК сказать, чтобы дверь сменили. Да пусть крыс потравят в подвале, – решил я.

–Надо, – согласился Степаныч. – Дверь старая. Сколько себя помню, столько эта дверь здесь висит. Мы там с сестрой прятались.

–От бомбежек?

–Нет. Подвал неглубокий. Тут, от одного… Видишь внизу у двери щепки отколоты Дыру не крысы прогрызли. Это – он.

–Кто – он? – не понял я.

Степаныч взглянул на меня, и в его пожелтевших глазах я уловил забытый детский ужас. Он поразмыслил: рассказывать мне или нет, но потом, все же сказал:

–Зимой, было. Когда совсем жрать нечего. Матушка в госпиталь ушла на смену, а мы дома одни с сестрой. Она старше меня на три года. Я ее совсем взрослой считал. Садились в обнимку в коридоре, там теплее было, одеялом накрывались и ждали, когда мамка вернется, хлеба принесет. Сосед наш, вон, этажом выше, с голодухи с катушек съехал. Пришел с топором. Хотел нас зарубить и съесть. Дверь входную взломал. Мы с сестрой в комнату побежали, заперлись. Пока он ее рубил, успели через окно во двор сигануть. Сестра зовет на помощь… Да кто ж выйдет. Все еле живые. Бабка высунулась оттуда, – ткнул он куда-то на окна. – Бегите, – говорит, – он вас убьет. А куда бежать? Мы в подвал. Сосед дверь разрубил, Нас нет в комнате. Сообразил, что мы через окно вылезли – и во двор за нами. Услышал, как в подвал мы юркнули. Дергал ручку, дергал, а мы с той стороны держим. Сил у него совсем мало осталось. Ударил пару раз топором и свалился. Холодина, помню, была. Мы с сестрой стояли в темноте, тряслись больше от страха, чем от мороза, и дверь держали, что есть силы. Пальцы к ручке примерзали. А сосед лежал, подняться уже не мог, бранился, ревел, как ребенок, и грыз снизу. Жутко! Зубы скрежетали по дереву… – он поежился.

–И что потом?

–Не помню, – Степанычь, как будто замкнулся. – Комсомольцы нас нашли… Потом эвакуировали по Ладоге. Ветер холодный был. Ночь. Нас в полуторке полный кузов набился. Ехали стоя. Вокруг снаряды бабахают так, что уши закладывало. Кто стоял ближе к бортам, тех осколками посекло. Нам с сестрой повезло – мы в середине стояли.

Степаныч щелкнул спичкой о коробок, поднес дрожащий огонек к папироске, глубоко затянулся.

–А где сестра твоя?

–Сестра, – он махнул рукой. – Она не выжила. Че, там, с голодухи.... Я слабый совсем был, даже воду еле пить мог. Нас к себе в дом одна хозяйка местная забрала. – Вдруг он зло зарычал. – Баба – дурра, сердобольная попалась… Дурра, пожалела… Блинами ее накормила. Ох, как она кричала… Живот у нее крутило.. .Да ладно тебе… Не слушай. – Он вновь посасывал папироску. – Давно это было. Забыть надо. Нельзя такому повторяться…

Когда я прихожу в свой старый двор, он уже – не мой. Пристроек нет. Окна светлые, пластиковые. Двери новые, стальные, с кодовыми замками. Стены ровно оштукатурены и выкрашены свежей краской. Во дворе иномарки… И… Посреди двора, обрамленная старым бордюрным камнем, все та же клумба, на которой ничего не растет…

Анатолий Козлов

НАД ПОЛЕМ

День ранней осени вступал в свои права, и радовал тёплым и солнечным началом. Едва забрезжил рассвет, как воздух стал нагреваться, и от влажной, покрытой росой травы, начал подниматься пар.

Мальчик пастушок, поёживаясь от осенней свежести, выгнал стадо на полянку возле перелеска. Здесь и коровам хватало корма, и козы оставались довольны.

Пегий – черный с белым – Трезорка, радуясь раздолью, вертелся у ног хозяина, готовый, однако же, по первому знаку броситься в погоню и вернуть разбредающийся скот.

Проснувшиеся птицы затеяли свой ежедневный пересвист и переклик. Ещё никто из тех, что должны покинуть родные места ради сытных южных краёв, не улетел, а только-только готовились в дорогу, ставя на крыло молодняк.

В вышине осветлилось и совсем по-летнему заголубело небо, где осенний ветерок успел нагнать облачка.

Стояла та благодатная пора, что бывает в самом начале осени, когда на смену изнуряющей жаре приходит мягкая, бархатная прохлада с лёгкой пока грустью по уходящему лету. И, если бы не схваченные желтизной листья и скошенное поле за дорогой, то казалось бы, что лето просто устроило передышку.