Шагирт. Времён и судеб перепутья…

Расселись за столом, внимательно всматриваясь друг в друга. Старец Иоанн упёр посох к краю, отсоединил старую ручку и, достав из полости свёрнутый в трубочку лист бумаги, тихо, для себя произнёс: «Сколько лет ношу… по таким делам. Одним словом – дуб». И зачитал письмо игумена Лазаря с просьбой, обращённой к обществу Камбарки и его наставнику Тимофею Карповичу, поддерживать в вере переселенцев-единоверцев на новой территории Осинского уезда в долине реки Буй и её притоков.

Старообрядцы не участвовали в управлении государством, постоянно подвергались гонениям, но продолжали активно заниматься предпринимательством, обладали значительной частью доходов среди купечества и промышленников, имели тайные связи с представителями знати и власти, пользовались их поддержкой. Они заранее узнавали о действиях властей, отслеживали и использовали их управленческие решения в своих целях, старались воздействовать на них, принимали меры для сохранения и распространения старой веры среди народа, в том числе, путём организованного переселения на новые места, туда, где ещё отсутствовали священники-нововеры. Между переселенцами-старообрядцами и их духовными центрами, расположенными как в России, так и в зарубежье, устанавливались и поддерживались крепкие, невидимые связи, создавались условия для проведения единой политики; нередко к переселенцам на новые места из центров направляли посланников, которые проводили активную работу по укреплению старой отцовской веры.

В начале восьмидесятых годов восемнадцатого века в составе Пермского наместничества был образован Осинский уезд, а его обширные земли были собственностью башкирских племён, часть из которых, на то время, уже освоила земледелие и создала свои деревни.

В это же время был образован Ершовский удельный приказ, которому подчинялись переселенцы – удельные крестьяне.

Земельные и лесные угодья, расположенные в долине и по притокам реки Буй, использовались башкирами редко и передавались припущенникам, арендаторам земель, которые платили им оброк; в роли припущенников выступали татары, вотяки и черемисы, а теперь и русские крестьяне, на появление которых местные жители не обратили внимания. Но создание Ершовского удельного приказа не было оставлено без внимания настоятелем Филаретова монастыря игуменом Лазарем и священноиноком Иоанном; последний теперь и направлялся к русским переселенцам.

– Тимофей Карпович, – обратился гость к наставнику и обвёл взглядом присутствующих, приглашая к беседе, – просьба от игумена Лазаря и от всего Иргиза – взять под своё крыло единоверцев, прибывающих в долину реки Буй, оказывать им помощь в сохранении веры нашей. Вы на одном берегу, и приказ под рукой; их без поддержки на новом месте оставлять нельзя. Я сейчас туда направляюсь. Могут ли они первоначально опереться на тебя и общество при надобности?

Обсуждали недолго и решили, что переселенцам отказа в помощи сохранения веры не будет и наставник всегда их примет в молельне общества.

А следующим ранним утром старец уже шёл не спеша по башкирской дороге, вспоминал беседу с Дуняшкой, ставшей женой сына урядника Данилки, рассказ Игнатия Лазаревича о встречах со своим сватом Алексеем Филипповичем, его жизни среди вотяков и его многочисленной семье.

Дыдык беспокойно смотрела на отрывистое и тяжелое дыхание Алексея; она уже неделю не спала и не оставляла мужа без внимания, а все домашние дела переложила на плечи своей сестры. Сидела, раскачиваясь всем телом, и думала: «Только бы остался со мной, только бы не ушёл к своему Исусу Христу».

В избе душно; солнце стояло в зените и нещадно прожигало землю. Услышала лай Киона, какой-то знакомый, напевный мужской голос и голос старшего сына Алексея, удивлённо повернулась на звуки. Через дверной проём увидела стоящего рядом с сыном высокого, аскетичного старика-монаха в заношенной чёрной выгоревшей и подпоясанной рясе; такая же непонятного цвета складная шапочка, котомка за спиной, посох в руке…

– Иван Финогенович, – от долгого молчания голос прозвучал тихо, хрипло, с надрывом.

Старец Иоанн повернулся на её зов, зашёл в избу, и Дыдык с рыданием обхватила его руками, прижалась, с надеждой заглянула в глаза и утвердительно шепнула одними губами:

– Ты поможешь ему…

Глава 5. Встреча

Старец Иоанн забыл счёт дням и ночам, не отходил от своего помятого медведем друга, поил отварами, вымаливая для него Божией милости, душевного и телесного выздоровления. Он сразу же после осмотра Алексея увидел, насколько тяжёлыми, если не смертельными, являются его раны, но всё же надеялся, что удастся восстановить жизненные силы и старый боевой товарищ сможет подняться на ноги. А вот, надолго ли, зависит не от них.

И однажды это произошло: ранним предрассветным утром священноинок вдруг увидел, как заколебался огонёк в лампадке, почувствовал взгляд и, закончив молитву, поднялся с колен:

– Слава тебе, Господи! Ох и напугал ты нас, раб Божий Алексей!

Из глубоко проваленных тёмных глазниц на него смотрели удивлённые и страдальческие сухие глаза, в которых отражались колеблющиеся огоньки. Заметив, что сумрак уже уступает место утреннему свету, повернулся, дунул на лампадку, зажал фитилёк между пальцев, чтобы не дымил, пригладил бороду и продолжил обыденно:

– Только что рассвело, сейчас отвару дам. День-два, да подниматься помаленьку будем, хватит лежать.

– Как ты здесь оказался, Иван Финогенович? – спросил Алексей и хотел привстать, но только лишь напрягся, сразу же прекратил свою попытку: мышцы не подчинялись приказам, а боль обручем охватила тело.

– Лежи, лежи… напрягаться не надо, пусть кости ещё схватываются, а мышцы готовятся к работе, – старец Иоанн крестом осенил друга, повторил, – позднее с тобой вставать будем. – Помолчав некоторое время и увидев, что больной окончательно приходит в себя, продолжил: – Священноинок я, уже двадцать лет как в монашеском постриге.

И, действительно, через несколько дней приподнялся Алексей Филиппович, сделал после долгого лежания своё первое движение: с помощью старшего сына Алексея и под ласковым и одобрительным взглядом маленькой и хрупкой, высохшей от переживаний жены Дыдык, самостоятельно поменял положение своего тела и, вглядываясь в глаза старого товарища, произнёс:

– Отче! Нам поговорить надо. Вижу твоё настроение и радуюсь, что всё так же дела добрые для нас, рабов Божьих, творишь и большую работу проводишь.

А когда остались наедине, тихо обратился к другу:

– Спаси Христос тебя, отче! Веру несешь с собой большую! Ощущаю её в тебе! А я ведь ворота храма небесного ныне ночью видел: открыты они для всех, но не каждого пропускают. Вот и сомневаюсь, а пустят ли меня… Как думаешь?

– Не сомневайся: много добрых дел за твоими плечами стоит – они всё перевесят.

Значительную часть прошедших и бессонных ночей два старых товарища проводили в доверительных беседах или разговорах на разные темы и в воспоминаниях. Старец Иоанн интересовался жизнью друга в прошедшие десятилетия и однажды исповедал его.

Это случилось, когда беседа стала иссякать вместе с ночью, а утренний свет наполнял избу. Алексей Филиппович обратился к гостю:

– Отче! Хочу исповедоваться. Много лет обращался к Богу в одиночестве, терпел, молитвой Исусовой закрывался, а душа просила общения с единоверцами православными, но редко виделся с ними, только когда к Дуняшке в Камбарку ходил.

Священноинок одобрил намерения друга и стал готовить к исповеди, напомнив, что таинство примирения с Богом и покаяние начинается сразу же с появлением у верующего этого желания и с осознания своих грехов; прочитал Нагорную проповедь Спасителя, рассказал притчу о Страшном суде, прокомментировал действия и поступки человека в отношениях со своими ближними и напомнил о Десяти заповедях.

Алексей Филиппыч трепетно вслушивался в слова старца и своего друга, редкие слёзы терялись в заросшей бороде, но когда начал покаяние, открывая грехи свои, высохли, и голос окреп:

– Боже! Будь милостив ко мне, грешнику! Много тяжких грехов в душе моей скопилось за прошедшие годы: много убиенных, много жизней загублено и много причинено горя людям мной и по моему приказу. Не ведал, что убивать придётся, когда в войска и казаки вступал…

Он торопился, перечислял свои многочисленные грехи, говорил и говорил, порой останавливался, задумавшись и вспомнив неоткрытый ещё грех, начинал яростно бичевать себя:

– Боже! Хоть и в любви, но в невенчаном браке живу с женой своей, язычницей. Детей некрещёных имеем. – Помолчал и продолжил: – Не оберегаю я жизнь и здоровье своё, которые мне, рабу Твоему, дадены Тобой для совершения достойных дел, но не для пренебрежительного отношения…

Священноинок молча выслушивал его и шевелил губами в молитвенной поддержке. Бывший есаул долго открывал свои грехи, каялся и обещал не повторять их, а священноинок вымаливал ему прощение. Услышав слова: «Чадо, прощает тя Христос невидимо, и аз, грешный», – Алексей Филиппович расслабился, умиротворённо улыбнулся одними губами, прошептал: «Слава тебе, Боже!» – и устало закрыл глаза.

Прошло не так много дней с момента их общения и доверительных бесед, а они уже вновь, как в давние времена, сроднились душами, понимали друг друга с одного полуслова и жеста.

Алексей Филиппович, услышав о задумке единоверцев с Иргиза укрепить старую веру в новых починках, заложенных переселенцами, посетовал на свою слабость, физическую немощность и невозможность оказать помощь в этом деле. Он долго размышлял и решил просить Гондыра помочь старцу Иоанну и сопроводить его по Буйским притокам, по небольшим речкам и ручьям, стекающим в долину, где стали появляться первые русские поселения и отдельные избы припущенников. И однажды попросил сына:

– Алексей, сходи-ка разыщи и пригласи своего дядяй Гондыра; скажи, что помощь его требуется.

Гондыр являлся самым близким из оставшихся дальних родственников жены Дыдык, а также товарищем Алексея Филипповича. Этот вотяк не сидел на месте, а постоянно находился в движении, в дороге и всегда, по сезонам, охотился и рыбачил или собирал орехи, ягоды, грибы; он не имел своей семьи и своего хозяйства. Жилищем ему служил срубленный шалаш на краю леса, у деревни. А единственным живым существом рядом с ним некоторое время являлся щенок, который неизвестно откуда появился у него и, почти сразу же, был подарен Алексею и его детишкам.

Некоторое время назад с Гондыром произошёл замечательный для него случай. Лето было в начале, и он, как обычно, отправился в лес, без которого не представлял себе жизни. Решил сходить на лесное озеро и осмотреть оставленные морды: задумал угостить рыбой семью Алексея. Вышел на мелколесье, прошёл поляну, углубился в старый, уставший от жизни и видавший всякое лес с ломаными и в трещинах деревьями, пошёл по пологому спуску и замер: старое дерево с тремя стволами, треснутое у основания, своей расщелиной захватило малого оленёнка. Он висел на трёх стволах дерева, еле-еле доставал земли копытами, подрыгивал ими, вялый и исхудалый, закусанный гнусом, изредка жалобно мычал. Рядом кружила мать, олениха, временами подталкивала его лбом, но ничего не могла поделать, а лишь наблюдала, как погибает её детёныш без воды и корма, подходила и слизывала с него кровососов, пытаясь хоть как-то облегчить мучения. Она услышала шаги Гондыра и жалобно, утробно замычала, как деревенская корова, заслезилась и отступила несколько от дерева, заглядывая ему в глаза. Гондыр понял, что молодой оленёнок, резвясь, по неосторожности попал в расщелину и выбраться уже не смог. Раздумывал некоторое время, потом подошёл к нему и произнёс:

– Надо же, вроде и не человек, а взглядом обожгла, словно баба просит о чём-то. Ох, милая! Сейчас освобожу твоего детёныша, – и погладил его по шее.

Старался вытащить оленёнка, но ухватиться за него и поднять было непросто; бросил эту затею и долго искал среди валежника подходящие стволы, подтаскивал и подсовывал их под копыта. И оленёнок, почувствовав твёрдость, упёрся, помогая Гондыру, а освободившись из ловушки, долго лежал у дерева, измождённо моргая, как ребёнок, выпуклыми глазами рассматривал лежащего рядом человека. Подошла олениха, не обращая внимания на Гондыра, стала облизывать оленёнка. А Гондыр лежал у дерева, ругал себя за неосторожность и призывал на помощь Инмара: зачем поторопился, помогал лесному зверю, в результате подвернул ногу, упав на выступающие из земли корни. С трудом поднялся, и когда спасённое оленье семейство покинуло его, сам отправился домой: остаток дня добирался до своего шалаша на опушке леса, где ползком на брюхе, а где, опираясь на палку, или двигался на четвереньках. К ночи заполз в шалаш, перекатился на невысокий топчан и пролежал несколько дней в одиночестве, слушая лес, который шумел и день и ночь, то затихая, то усиливая шуршание листвой деревьев.

Гондыр потерялся во времени: он привык рассчитывать только на себя и теперь терпеливо, с перерывом, жевал травы, слушая возню и шорохи мышей, боролся, как мог, со своими болячками: насколько доставали руки, натирал места ушибов на ногах смесью из трав с мёдом, несколько раз осторожно приподнимался, испытывая себя. Но всё задумывался и размышлял о своей жизни: одинокий лесной скиталец… Свою семью заводить не хотелось, а рядом живёт дальняя родственница Дыдык, единственная, самая близкая и родная; её муж, Алексей, хороший друг. Но нужен ли он им?

Отрок Алексей уже давно не видел Гондыра и по просьбе отца отправился разыскивать его: не спеша шёл по едва заметной и слегка натоптанной тропе к лесному жилищу, смотрел на шалаш издали, возмущался: «Как же отец и я позволили заботливому наставнику моих братьев и сестёр, его другу и родственнику анай Дыдык жить в лесу? Нет, с этим надо заканчивать. Пусть живёт у нас: не хочет в избе, пусть двор осваивает. Но как его завлечь во двор? Надо ему подарить жеребёнка… Он давно на коня заглядывается: вот пусть и растит его в нашем дворе: срубим сарай, места всем хватит». А когда подошёл к шалашу и увидел страдающего дядю, его лежанку, неухоженность жилища, то решение пришло само по себе: сейчас и немедленно забрать его к себе.

Как ни противился Гондыр, но Алексей поместил его в избе, рядом с отцом, отгородив угол. После этого Алексей Филиппович внимательно и молча наблюдал за сыном, а потом, махнув рукой, подозвал к себе:

– Алексей, я хочу поговорить с тобой, – и когда он подошёл, произнёс: – Давно наблюдаю за тобой, сынок. А что делать? Лежу и не могу подняться. Я доволен тобой. Ты поступаешь правильно. – И продолжил шёпотом, чтобы сосед не услышал: – Завтра объяви всем, что Гондыр пока будет жить у нас в избе. Попроси, чтобы детишки не выпускали его несколько дней со двора, пока не выздоровеет. А ещё скажи, что мы дарим ему жеребёнка, который недавно появился на свет. Но пока не говорите дядяй об этом, а тайком готовьте жеребёнка для передачи…

И детишки радостно стали готовить любимому дяде живой подарок: по очереди пытались кормить разными угощениями, чесали и протирали жеребёнка. Когда Гондыр через день в первый раз поднялся на ноги и вышел во двор, то затих в изумлении: перед ним стояли все ребятишки во главе с Дыдык и, окружив напуганного жеребёнка, подталкивали его вперёд и кричали:

– Дядяй Гондыр, дядяй Гондыр: твой жеребёнок, твой жеребёнок…

После подарка Гондыр успокоился душой, вместе с Алексеем и другими помощниками срубил избушку-сарай для себя и жеребёнка, в которую сразу же и заселился, перенеся с детишками свои немудрёные пожитки из шалаша.

За свою скитальческую жизнь Гондыр прошёл вдоль и поперёк долину реки Буй и многие долины речных притоков и ручьев с истока и до устья, бывал на многих стойбищах и в башкирских деревнях и жилищах, у татар и черемисов, не говоря уже о соплеменниках-вотяках, у которых всегда был желанным гостем.

Гондыр осматривал и готовил на дереве дупло, в которое был намерен поместить пчелиный рой, когда услышал тихое ржание коня и следом звонкий голос Алексея:

– Дядяй! Тятя просил тебя разыскать. К нему друг старый, поп с Камбарки пришёл. Ждёт тебя.

Через некоторое время они добрались до деревни и зашли в избу как раз в то время, когда старец и Алексей Филиппович беседовали. Хотели подойти к ним, но из-за занавески неожиданно вышла Дыдык и, опередив их, встала перед старцем и тихим голосом попросила:

– Отче Иоанн, мне бы очень хотелось пройти крещение и вместе со своими детьми быть с мужем в одной поре, в одной вере.

Гондыр, услышав эту просьбу, внезапно перебил сестру:

– Не торопись, Дыдык! Чуть позднее поговорим с тобой!

Алексей Филиппович удивлённо взглянул на Гондыра, но промолчал и слабым, тихим голосом стал расспрашивать о его встречах с русскими переселенцами в Буйской долине:

– Скажи, дружище, а много ли русских ты встречал на своих тропах? Ведь ты всегда в лесу. А в прошлом годе с Алексеем на Усу и дальше ходили? Не слышал ли там о русских переселенцах?

– Как не слышал: как раз слышал и видел: на Усинке были, в Кустах были, с мужиками русскими говорил. Хорошие мужики, сильные и серьёзные, – заговорил Гондыр, – а ещё встречал их на реках Саве и Москудье. И, как ты просил, недавно твоих друзей проводили на Шагыр.

В конце восемнадцатого века, после образования Осинского уезда Пермской губернии, удельные крестьяне в поисках свободных земель быстро осваивали его обширную территорию: заключали договоры аренды с собственниками земельных участков татарами, башкирами и вотяками или переселялись на эти земли по приказу; нередко перебирались и самовольно, меняя родимые на глухие и недоступные места.

Глава 6. Русский корень

Старец Иоанн, увидев, что его подопечный задремал, направился к выходу:

– Пойдём во двор, подготовимся к дороге и к встречам с новыми людьми, – аккуратно, без скрипа открыл дверь и вышел из избы.

За ним потянулись Гондыр с молодым Алексеем, а Дыдык, отстав, осмотрела заснувшего мужа; поправила осторожно в его ногах подстилку и захватила с лавки деревянный ковш с остатками воды: «Поменяю-ка на свежую…»

Прошло некоторое время, изба заполнилась вечерними сумерками. Очнувшись, Алексей Филиппович сквозь сон услышал тихий, неразборчивый и непонятный говор жены с Гондыром, иногда срывающийся на высокие тона. Он продолжал лежать без движения, с закрытыми глазами, вслушиваясь, но не понимая, о чём спорят родственники. И только после нескольких громких фраз, произнесённых Дыдык, наконец-то разобрался, что спор идёт о вере: об Исусе и Инмаре, крещении жены и детей.

– Дыдык, ты помнишь, как твой дед Гондыр рассказывал, что его род ушёл с Камы и перенёс немало испытаний только для того, чтобы сохранить отцовскую веру? А как же мы с тобой – самые близкие из родственников, почти брат и сестра, – будем разных Богов вызывать? Я же всех твоих детишек потеряю, а они меня, своего родного мужчину, дядяй. Кто учить их будет нашему ремеслу, о жизни предков рассказывать, а? Ты думала об этом, Дыдык?

Дыдык молчала долго и насуплено, так что в тишине слышно было её напряжённое дыхание. Зная характер жены, Алексей Филиппович улыбнулся: «Ну, держись, братуха». А Гондыр не перенёс длительной паузы и нетерпеливо спросил:

– Ты почто молчишь, Дыдык?

– Эх, Гондыр, Гондыр… Мужик ты вотяцкий, а думаешь не о том. Ты видишь, как русский корень всё шире и глубже в нашей земле разрастается, где когда-то только наши деды жили и ещё башкиры, черемисы и татары? Ушли мы с Камы на Буй к башкирам, а русские снова за нами пришли. Смотри: муж мой, есаул, какой сильный и вольный духом, на медведя с одним ножом пошёл и живой остался. А его дети какие у меня красивые, сильные да ладные? Ты как хочешь, а я и дети мои с мужем и отцом в одной поре будем, в одной вере. Сейчас наступает время русских людей, и дети мои русскими будут, как их отец. И я его веру приму, и тебе надо веру русских принимать: смотри, какой старец Иоанн правильный и преданный своему Богу человек. Не поп совсем, а Божий посланник: не заставляет вере своей служить, а предлагает и убеждает. Я его с давних лет знаю. Давай вместе покрестимся, одной семьёй и дальше жить будем. Я давно уже поняла, и дед мой, Гондыр, об этом говорил: Бог у нас с русскими один, только называется по-разному: у них Исус, у нас Инмар. Как ты думаешь?

Алексей Филиппович, слушая жену, вдруг понял, насколько близки они по духу! Он замер в ожидании ответа своего друга, а когда услышал, как тот зашмыгал носом и буркнул: «Думать буду!» – понял, что Гондыр своим ответом старается сохранить статус мужчины, а фактически уже согласился с крещением Дыдык и своих воспитанников. А может, и со своим?

Зашевелился легонько, прохрипел, как спросонья:

– Дыдык… – Услышал, как зашуршал на земляном полу разбросанный мелкий хвойник, а затем скрипнула дверь, повторил: – Дыдык, с кем это ты там? Подойди ко мне.

В вечернем сумраке силился рассмотреть присевшую на скамью жену, но не смог. Заговорил тихонько, нараспев:

– Дай-ка ладошку твою, голубушка… Всё правильно ты надумала… Я ведь с тобой, с некрещёной-то, всю жизнь в грехе живу… Думал об этом, но молчал, обидеть тебя боялся. Слава Богу, Иван Финогенович вовремя приехал, а то так бы в грехе и помер…

Надолго примолк, вслушиваясь в тишину избы и редкое дыхание Дыдык; почувствовал упавшую каплю на запястье:

– Не плачь… Я ещё поживу… Слушай старца Иоанна, он наш давнишний друг… Многое с ним пережили… Он плохого нам не пожелает и не сделает…

И опять провалился в сон.

А Дыдык, вытерев слёзы, кинулась искать старца и увидела его в окружении своих детей во главе со старшим сыном Алексеем; все они внимательно слушали рассказы о Боге, Исусе Христе и заповедях христианства.

– Вот, скажите, вы хотели бы, чтобы к вам все относились так же по-доброму, как относится анай Дыдык?

Детишки загалдели наперебой:

– Конечно, конечно… Она нас любит, оберегает и жалеет.

Когда крики стали затихать, младшая дочка Дуняшка, до этого молчавшая, громко заговорила:

– Особенно мама любит нас, когда мы заболеем. Вон Ванюшка ручку вчера повредил, так она с ним только и сидела и нас учила, чтобы мы его не обижали, а поддерживали.

– Дак вот, – продолжил старец, увидев возбуждённую Дыдык, – Господь Бог учит, чтобы мы во все времена больными и здоровыми любили Его, сына Его, Исуса Христа, родителей своих, друзей, близких, всех людей, зверей и птичек. Всё то, что он создал на Земле… На сегодня закончим разговор, а завтра утром, даст Бог, продолжим. – И обратился к ней: – Случилось что-то?

– Да, отче, случилось: хочу веру есаула принять, чтобы с ним в одной поре быть. И детей окрестить. Когда можно будет? Сейчас или завтра? Хочу быстрей, а то всякое может быть!

Старец внимательно посмотрел на неё:

– Господь Бог ведает о нас всё. Но к Таинству Крещения надо готовиться, быстро никак нельзя, не получится. Многому требуется научить тебя прежде, чтобы ты опосля детей своих учила, – задумался, – завтра хотел выйти с Гондыром да сыном твоим Алексеем по притокам Буйским, но дело твоё и желание исполнить важнее… Святое это, Божие дело… Не могу отказать. Будем с тобой и с детишками готовиться три дня, а воскресный день господу Богу нашему отдадим.

И он начал перечислять Дыдык, что им нужно будет сделать перед крещением, но, почувствовав за спиной движение, повернулся; перед ним в неудобной позе стоял Гондыр, прислушиваясь к разговору.

Смущённо отступив на шаг, Гондыр спросил:

– А вот скажи мне, старец Иоанн, а много ли вотяков в твою веру идут?

Старец удивлённо посмотрел на Гондыра и задумался.

Ему была известна царская политика по привлечению язычников и иноверцев в новую православную церковь с помощью сейчас уже не существующей Новокрещенской конторы, созданной для Крещения и миссионерской деятельности среди народов междуречья Волги и Камы. Он не понаслышке знал, как обещаниями, а порою угрозами завлекали вотяков миссионеры этой конторы – нововеры – в свои церкви, нередко для показного благородства и привлечения других иноверцев, одаривая их подарками и наградами «за восприятие святого крещения».

Старец вспомнил, как они в молодые годы с братьями-иноками беседовали о принудительном крещении иноверцев, а игумен зачитывал им постановление Новокрещенской конторы об освобождении новокрещённых от уплаты податей и несения повинностей на три года и выдачи подарков: «…По кресту медному, что на персях носят, весом каждый по пяти золотников, да по одной рубахе с порты, и по сермяжному кафтану с шапкою и рукавицы, обуви чирики с чулками; а кто познатнее, тем по крещении давать кресты серебряные по 4 золотника, кафтаны из сукон крашенных, какого цвета кто пожелает, ценою по 50 копеек; женскому полу волосники и очесники, по рубахе холщевой, да отделят мужского пола, кои от рождения выше 15 лет по рублю и 50 копеек, а от 10 до 15 лет по рублю, а кои ниже 10 лет тем по 50 копеек, женска пола от 12 лет и выше по рублю, а прочим, кои ниже 12 лет, по 50 копеек; сверх же того, которые св. крещение с женами и детьми примут всею семьёю, давать в домы их по иконе со изображением Спасителева образа, или Богоматери с предвечным младенцем, и о том в жилищах их для ведома публиковать указами».