Мы выйдем отсюда живыми и будем сильнее, чем прежде

Кирилл Миллер

Мы выйдем отсюда живыми и будем сильнее, чем прежде

"Любой, перед кем разворачивается действие древнегреческой или современной трагедии, знает, что независимо от заранее известного исхода зрители до конца продолжают надеяться и верить в возможность предотвращения «плохого конца»."

Штайнер К. Игры, в которые играют алкоголики.

Глава 1. Сливай, у меня полный бак

Удушающе толстые стекла пропустили несколько лучей в комнату, и те осели на стенах кривыми четырехугольными пятнами. Оба суетно бросались от ящика к ящику, от шкафа к шкафу, от чемодана к чемодану. Пересекаясь, старались не встречаться глазами, а если этому и приходилось случиться, неловко и растерянно улыбались друг другу: не то школьники, о взаимной симпатии которых знает весь класс, не то любовники после бурной ночи, не склонные к излишней рефлексии. Он всегда собирал чемодан последовательно, ступенчато: сначала обувь, затем белье, нательные элементы, после уже платья, рубашки и джемпера, и только в самом конце самое теплое. Она собиралась всегда не спеша, раскладывая комплекты одежды на каждый предстоящий день на большом диване, задумчиво их осматривала, меняла какие-то элементы, а затем уже укладывала все в чемодан. Сейчас было иначе. Он не лез со своей педантичностью и советами. Она не разбирала одежду по частям, что к чему подходит. Все бросали как есть, стараясь не помять только особенно хрупкие, утонченные вещи, которых она заимела довольно много. Несмотря на кажущуюся спешку, внутренне оба не особенно торопились. Важно было не упустить детали, ничего не потерять и избежать повторных сборов, сожалений и лишних встреч. Ни ему, ни ей не хотелось после обнаружить, что какая-то вещь осталась в доме, и теперь надо размышлять и принимать решение, насколько эта вещь дорога, в деньгах или как память, и стоит ли тратиться на возвращение. Ему бы пришлось думать, а не выбросить ли вещь к чертям – авось не вспомнит, или же поступить по джентельменски и позвонить, подъехать, передать. Вещи, вещи, вещи… Они громоздились и путались, Чемоданы угрожающе набухали.

Раздался звонок. Она вздохнула, не то раздраженно – отвлекают, не то с облегчением – можно прерваться. Взяла трубку и без приветствия слушала. Затем кивнула, будто ее поймут на другом конце, и отложила телефон. Он устало присел на диван и ожидающе посмотрел на нее.

Она: доставили технику. Мама говорит, все в порядке, все без сколов, без царапин

Он: хорошо.

Она: осталось только чемоданы собрать.

Он: вроде, это все.

Она: а в той комнате все?

Он: все, но ты проверь, конечно.

Она встает и идет в другую комнату. Слышен шум открывающихся дверец, ящиков, вот она сдавленно крякнула – проверяет под кроватью. Через несколько минут она возвращается.

Она: вроде все. Даже быстро.

Он: ну, если что – заезжай или звони.

Она улыбнулась. Какую бы вещь ни оставила, как бы эта вещь ни была ей дорога – он ничего с ней не сделает, просто спрячет куда-то очень далеко и глубоко, а она просто сделает вид, что потеряла ее, – как это говорится? – при переезде.

Он: да, очень быстро. Просто удивительно. Все, что нажито непосильным трудом…

Она улыбнулась чуть шире, села рядом и взяла его за руку. В его голове заиграла веселая мелодия “That’s all, folks”, которая звучит по окончанию мультфильмов про Багза Банни и его друзей. Ему захотелось встать и пойти проверить, наверняка что-то еще, наверняка где-то еще. Она остановила его, придвинулась ближе.

Он: что ты делаешь?

Она сделала еще несколько движений по направлению к нему.

Он: эй, давай не будем.

Она расстегнула его ремень. Он немного извивался, словно бы и сопротивляясь ей, но без особого желания противостоять. Кровь прилила к головке члена, и он почувствовал, как ускользает контроль.

Он: это что, напоследок?

Она не слушала, как будто. Обхватила пальцами его член, глубоко и резко вздохнула. Некоторое время он не отвечал ей взаимностью, наслаждаясь, а затем их тандем перевернулся, и он стал быстро скидывать с себя одежду.

Она остановилась.

Она: давай не будем, не надо раздеваться.

Но теперь настал его черед игнорировать.

Она села на краю кровати и закрыла лицо руками. Он неловко потянулся и начал надевать вещи, которые так нелепо с себя снимал. Как будто им снова было по шестнадцать, или даже по пятнадцать лет, и это был не первый, конечно, раз, но он хорошо помнил: себя голого, а ее всю в одежде, с разорванными колготками. Она сама его рукой разодрала их – то было время необдуманных и скоропостижных решений. Потом это стало традицией. Он всегда раздевался радикально, быстро. Ее раздевал уже в процессе. Было в этом что-то безумно страстное и к тому же затягивало процесс квестом раздеть до конца, а после наслаждаться тем, что голые оба. Сейчас все прошло моментально, без оргазмов. Он не расстроился; внутри тела была пульсирующая пустота, а в голове обсессивно крутилось и перемешивалось «вещи, вещи, вещи…». Она презирала себя и одновременно с этим хотела продолжить, за что презирала еще больше, и за это презирала еще и его. Она повернулась посмотреть, как он одевается. Он противоестественно скрючился, тяжело дышал, с трудом подтягивая голень на колено и натягивал черный, выцветший от стирок носок. Обратив внимание на ее взгляд, он криво ухмыльнулся. Она улыбнулась в ответ и нежно, и холодно.

В коридоре появились неловкость и замятость. Узелок должен развязаться, коробочка – закрыться, кольцо – утонуть в кипящей лаве внутри горы. Он поглаживал, словно отряхивая от невидимой пыли, один из трех чемоданов, по-солдатски выстроившихся под коридорным зеркалом. Она ходила по комнатам, как будто спеша, и все же не торопилась. Они несколько раз уже так расставались, только в других последовательностях. Раньше это было «я больше не могу» и «прости, пожалуйста, останься» от каждого из них по очереди, потом этот вот стыдный, утомительный и тяжелый, тягучий, словно мазут, секс – каждый раз как в последний раз. Секс не то одолжение, или даже возврат долгов – ну, забирай, и попрощаемся, – не то последняя попытка починиться.

Потом неловкие улыбки, мол, всем все понятно. И вместо ожидаемого мира – тишина, шорох одежд, дверной хлопок и поворот ключа. А после – звонки, переписки, и чистый лист. Скорее даже чистый с одной стороны, черновик, с заляпанной ненужным текстом обратной стороной.

Так продолжалось уже много лет. С небольшой разницей в последние семь. Если раньше эта синусоида отношений имела цикл длиной в полгода-год, то семь лет назад, в попытке все прекратить он сказал ей, что хочет семью, что хочет от нее детей, что он много, очень много чего хочет, и все его желания воплощаются в фантазиях только, если она рядом. Она быстро сказала нет, а потом долго, в одиночестве, изучала свою ментальную карту на предмет пересечения с его. И когда увидела, как много пересекается, приняла скорее рациональное решение выйти за него замуж. Ей нравился его будоражащий, юный бунтарский характер, сочетающийся с холодной рассудительностью, его чувственный большой рот и твердое сердце. Ей нравилось то, как легко он переключается, как он может найти выход, как соответственно каждой ситуации принимает роль и отыгрывает ее до обнаженных костей. Ей очень нравился его член. Возможно, у нее не было большого опыта взаимодействия с другими членами, но его вариант был самым приятным, самым подходящим. Этих оснований было достаточно, чтобы найти его в горестно-пьяном забытье после ее резкого отказа, и все же согласиться стать его женой.

Она снова появилась в коридоре, и ему казалось, что все это никогда уже не закончится, что вот еще чуть-чуть, и она разберет чемоданы. Но вот она вздохнула, скользнула взглядом по его лицу, отстраненно, словно была уже не здесь и начала обуваться. Он прислонился к стене, внутри колотился легкий шарик озноба, но снаружи всем телом он старался изобразить витающее в облаках безразличие. Застегнув молнии на сапогах она грациозно разогнулась и откинула волосы назад. Пропищал что-то смартфон, она быстро посмотрела на экран.

Она: вот и такси.

Он молчал. Подумал, что не хочет все эти чемоданы спускать вниз, с физической точки зрения. С точки зрения психологической, правда, рассуждал он, такой вот спуск и для нее, и для него будет отличной метафорой разрыва. Да какие тут могут быть метафоры, разозлился он сам на себя, глубоко вздохнул и тоже обулся. Взял два чемодана, быстро открыл дверь под недоуменным ее взглядом, еще не одетой, и спустился с ними вниз.

Таксист курил. Как будто догадывался, что все будет так нескоро, неспешно, как будто ему сообщили: расходится пара, это надолго: прощания, споры, слезы. Не жги бензин, покури, за водичкой в палатку сбегай. Он злорадно усмехнулся не смотрящему в сторону подъезда водителю: ага, щас, не дождешься! В этот момент таксист с грацией пожилого бладхаунда перевел взгляд из ниоткуда в его сторону, и он, со своей дурацкой злорадной ухмылкой почувствовал себя смешно, и главное как-то мелко. Поэтому непринужденно, насколько это возможно, поплелся к машине с чемоданами. Таксист даже не шелохнулся, пока он не подошел и демонстративно не водрузил чемоданы рядом с багажником. Они недолго посмотрели друг на друга, затем таксист неторопливо, но увесисто затянулся и подошел к багажнику. Хитрым движением пальцев водитель открыл замок и отошел в сторонку. Он посмотрел на таксиста, приподняв бровь, но тот раздраженно вздохнул и погрузился на водительское сиденье.

Пока он грузил грандиозную поклажу, не заметил, что она подтащила третий чемодан. Они недоуменно посмотрели на забитый багажник.

Она: возьму в салон

Он: вот и славно

Он улыбнулся и так естественно, что осекся. Улыбаться то особо было нечему. Через минуту третий чемодан уютно лежал на заднем сиденье. Таксист завел двигатель, вышел и закурил еще одну сигарету, демонстративно отойдя от машины шагов на пять.

Она: ключи я пока оставлю… сам понимаешь, вдруг чего забыла, а тебя дома нет, да и вообще, мы же не разводимся в полном смысле

Он: да, конечно, так удобнее, вдруг я потеряю, да и просто на всякий…

Она: спасибо тебе большое

Ее глаза сверкнули холодным бликом.

Он: да, господи, за что?

Она: ну, ты не считаешь, что мы зря?

Он рассердился: давай не будем

Она посмотрела на него очень внимательно, сначала в один, затем в другой глаз, и не прощаясь – если только этот диалог не был самим прощанием, – открыла дверь пассажирского сиденья спереди, села, и дверь как-то громче необходимого закрылась за ней. Он почесал голову, нервно хохотнул и пожал плечами, а затем отправился к подъезду. Когда зашуршали шины, он обернулся, но за тусклым от грязи стеклом не разглядел, как она на него смотрит.

Машина мягко выскользнула из двора. Повисла противоестественная тишина, и стало очень неуютно. Он как-то театрально съежился и чуть не вприпрыжку упрыгал в квартиру. Зайдя внутрь, закрыл дверь на все замки и два раза их перепроверил. Торопливо разулся, а затем осекся: куда спешить. Медленно, обстоятельно, чувствуя себя героем романа, прошелся по обеим комнатам, кухне, заглянул зачем-то в ванную комнату и даже в туалет. То ли хотел убедиться в ее полном и окончательном отсутствии, то ли пытался оценить свои новые владения. Свои – потому что теперь только его, теперь не требовалось делить их с кем-то еще. Вернулся на кухню, и хлопнув себя по животу спросил тишину, громче нужного: тааак, чего же я хочу? Выхватил хлеб, сыр, паштет, несколько свежих огурцов, из высокого серого кухонного пенала достал дощечку для нарезки, из ящика – пару ножей и ложку. Все оставил в комнате, на придиванном столике, с балкона достал две банки пива и бутылку воды. Сел на диван, оглядел свои богатства, быстро открыл пиво, включил телевизор и откинулся на спинку дивана. Затем он совершил большую ошибку – он отпил из банки суровый длинный глоток.

Сон №1

разбитый в сердце лед

на виски безо льда,

с самим собой вдвоем

а с нею – никогда.

никто меня не ждет,

куда теперь идти?

разбитый сердца лед

мешается в груди.

рассветов больше нет,

кругом один закат,

невидимых планет,

и ярких звезд парад.

и тьма ночных огней

манит меня туда,

но только рядом с ней

теплее, чем всегда.

так празднуй свой улов

холодная луна!

огни ночных домов

в одном из них и я.

никто меня не ждет,

идти теперь куда?

разбитый в сердце лед

не тает никогда.

Глава 2. Тлеющий огонь дружбы

Я стою в ванной, измеряю длину, ширину и высоту полок и размышляю об ускользающем свете дружбы. Лучше было бы сказать иначе – о тлеющем, догорающем огоньке большого костра дружбы, который мы вот однажды вместе с кем-то запалили, поддерживали костёр этот, а теперь молчаливо наблюдаем за тем, как огонь умирает. The dying light of a friendship flame[1]. Все равно как название альбома. Хорошее было бы название.

Я измеряю полки, чтобы мы организовали пространство. Мы с тобой немного этим занялись во всей квартире, в большей степени это коснулось нашей спальни и гардероба, в меньшей – кухни и комнаты малыша. Там, в детской и на кухне, все как-то само собой, естественным образом реорганизовывается, как будто само время в потоке своего течения нашими руками расставляет все по местам. Даром, что живем мы тут полгода. А вот с ванной жуть. В ней все как-то разложилось по полочкам однажды, и на этом все. Само оно раскладываться по новому никак не желает, а в головах – моей и твоей (малышу, слава богу, заботы до этого нет), – пустота.

Но с чего-то надо начать. И вот мы откладываем это начало уже которую неделю. Теперь, когда и ты заснула, и малыш спит крепко, я сподобился, с рулеткой корячась, записать хотя бы параметры полок – начать дабы с поиска контейнеров или корзинок для упорядочения рыльно-мыльного инвентаря.

Откуда вылезла дружба и ее тлеющий огонь? Я думал про Сашку. Вот она спросила давеча: как у вас дела? Совсем не пишешь.

Я даже возмутился. Почему я вдруг, в какой момент и с какой стати я стал штатным корреспондентом Сашкиной семьи? Еще и корреспондентом своего горевания. Твоей болезни корреспондентом.

Костер нашей дружбы мы с Сашкой запалили лет двенадцать назад. Мы взяли тогда из соседнего костра моего прошлого брака обугленный брусок и на нем построили дружеское свое кострище. Костры эти горели рядом одиннадцать лет; у них же давно еще один горел, солидный костер дружбы – К. и Сашки. В этом триединстве костров мы и существовали с Сашкой. В моем с ней костре нашлось место для брусков и от ее мужа, Андрея, и от наших общих знакомых – друзьями мне сложно их назвать (скорее даже не знакомых, а с кем вместе выпивали). Но костер дружбы был всегда такой – на мне и на Сашке. Невидимое соединение нас сквозило в том, как мы разговариваем, как обсуждаем, межстрочки, подтексты, взгляды, понимания и непонимания, хОлодности и теплОты. Многое в моей памяти мешает мне поверить, что того костра больше нет. Многое во мне просит подкинуть дров.

Справедливости ради, я подкидывал. В это было почти невозможно поверить, но после расставания с К. я не прекратил с Сашкой дружить. Желанными были наши встречи и беседы. Даже Андрей, обычно по простому душевный и веселый, погружался в наши с Сашкой обсуждения, разглагольствования, узнавания и поиски истины – где? Конечно, там где ее нет и в помине, но нам нравилось там как раз ее искать. И только когда ты появилась, отчетливо и ясно, решительно, и стала моей женой, еще до церемонии Сашка пропала. Будто в библейской притче, я позвал ее разделить место у моего нового костра – костра жизни с тобой, отобрать оттуда пару головешек и подкинуть в наш дружбы с Сашкой костер, – трижды позвал. И все три раза получил вежливый, социально-желательный отказ. Тогда то пламя и задрожало, чтобы вспыхнуть в последний раз и искрами улечься в тлеющих углях. К слову, от Андрея ни весточки не было. Нечего стало подкидывать в наш костер и ему.

Ничего я, конечно, не ждал. Искать причины, что-то прояснять и пытаться вновь соединиться – не путь. Да и куда мне, еще в этом копаться. Я вежливо ответил ей, мол, мы лечимся, все хорошо, а я много работаю, не до того было, – сама подумай. Как ваши дела? У нее что-то там опять было с болезнями маленькой Арины, что-то с работой, дежурные, в общем, вещи и события, life itself[2] – все, как я люблю. Ну и бог с вами, подумал я, и разговор тот, короткий и необязательный, как будто уже стал для меня последним. Мне нечем даже потушить было костер – ни слез, ни обид, ни отчаяния потери. Я знаю Сашку хорошо – она найдет средства потушить сама, или все же подкинет дровишек, но будет ли хоть одна тлеющая искра к тому моменту – кто знает?

Ты сказала бы, что Сашка – это все еще мое прошлое с К. И с ним нужно проститься, как я простился с родными со стороны К., с которыми не ссорился и хотел бы дружить, как я простился с вещами, которые не забрал, и которые я люблю, и они мои, но все же оставил и не шевельнусь в их сторону сам. Ты бы так сказала, и безусловно была бы права, но и ты слишком тактична, и мне так гораздо проще – наблюдать за умирающим светом, а не топтать его, пусть и в терапевтических целях.

Так я начал думать про своих друзей вообще. Сначала пандемия[3], затем война[4], затем мои демоны, демоны, демоны, и разрыв с К., все это настолько сильно отбросило меня от дружбы в том виде, в котором я к ней привык. Сначала мы много гуляли. Потом мы подросли и много времени проводили на кухнях, за беседами в вине и играх. Ходили на выставки и в кино, общались много, не насыщаясь. А потом… Меня осенило, что иначе и быть не могло. Сашка потеряла меня, когда мы разошлись с К. А я потерял Сашку. Но это едва ли не последняя моя подруга, с которой сохранялся именно вот такой, дружеско-семейный вайб общения, – с посиделками за столом, с длинными и обстоятельными беседами. Никто не виноват, так сложились обстоятельства. Очень удобно.

Измерения с полок уже сняты, а значит пора спать. И, конечно, сна ни в одном глазу. Шёл третий час ночи.

Ты спишь беспокойно. Знаешь примерно всегда, когда я встаю с кровати. Знаешь даже, скорее всего, когда я повернулся на другой бок. Утром ты обычно плохо это помнишь, но в процессе своего сна отчётливо отмечаешь моменты моего бодрствования. Это твоя материнская часть, так я думаю. Ну и бог с ней, ничего не поделать. Я аккуратно приземлился на кровать и полулёг рядом с тобой. Ты сразу повернулась ко мне и уткнулась головой в моё ребро справа. Некоторое время я не ворочался, а затем отключил блокировку смартфона, чтобы убедиться в достаточности произведённых мной замеров.

Сашка, Андрей, костёр нашей дружбы и, – куда ж без неё в таком случае, да еще и посреди ночи, – К. из головы не вылезали. Они втроём кружили хоровод вокруг костра на опушке леса моих мыслей. И весело хохотали, конечно. Почему-то их лица исказились в гримасе какого-то злорадства, хотя в этом ключе я о нашей дружбе совершенно не думал. Как внезапно они исчезли из моей жизни! Мне даже стало как-то обидно. К. ускользнула сразу же, как только я опубликовал в какой-то социальной сети наше с тобой фото, где мы, конечно, целовались. Я зачем-то писал ей чуть после, правда, не помню уже зачем. Пришлось удалить все упоминания о ней, все социальные воспоминания, все переписки и фотографии. Только блокировать не стал. Но моё истовое желание заглядывать за пыльный занавес спектакля наших отношений было сильнее, сильнее всех рациональных рассуждений о моей преданности тебе и нашей любви.

Сашка, вероятно, поняла, что никакой у нас дружбы быть не может. Вдруг я понял, как нечестно было приглашать её и Андрея на свадьбу! Неужели за этим скрывалось не желание разделить важный для меня день и праздник, а наглое такое, хотя и завуалированное тщеславие? Каково было бы ей смотреть в глаза моим родителям, ей, лучшей подруге, которая вела мою свадьбу с К.? Ей, под чьим пристальным организаторским взглядом мои родные отплясывали и произносили тосты о большой любви и семейном счастье, моем и К., которого не случилось. Которое без преувеличения оставило теперь больше боли и разочарования, чем теплоты и любви. Я вспомнил своё свидание с К. год назад. Господи, а ведь и правда прошёл ровно год – на дворе стоял восемнадцатый день декабря!

Внутри заклокотало неприятно. Спать перехотелось окончательно, а зачем-то захотелось посмотреть свадебные фотографии, моей и К. Правду говорят, после двух часов ночи ничего хорошего произойти уже не может. Я вдруг почувствовал большую тревогу, и сам себя не понимая набрал в поисковике на телефоне имя К. Выпал длинный список, в топе которого была конечно она. В оранжевом пиджаке на белую футболку с круглым вырезом, с неизменной золотой цепочкой крупной вязью, она пристально смотрела на меня с фотографии своего профиля. Я нажал. Внутри было пусто – правильно, я все подчистил. Но внутри задрожало теперь с новой силой – К. была в сети.

«Ложись спать!» – так я немедленно себе продиктовал, переводя взгляд со смартфона на твою макушку у меня под правой рукой и обратно. Сейчас было важно лечь спать. И чего мне дались эти полки в ванной?

Мысли закрутились в карусель, я вспомнил строчки из песни: «… мечется, попавший в сеть, свирепый белый тигр»[5]. Куда там мне было анализировать эту странную ситуацию, это нелепое стечение обстоятельств – бессонная ночь спустя год после нашего того самого разговора с К., и все эти мысли о Сашке, о дружбе, которой не было, которая не могла случиться. Я вдруг осознал, что все про неё понял, про эту странную полугодовую связь, которая прекратилась только спустя полгода после моего с К. расставания. Сашке выпала роль наблюдателя, зрителя, без своей на то воли присутствующего на спектакле «Как я устроил свою жизнь без тебя, и как я устроила свою жизнь без тебя». Всего две роли, перемежающиеся мизансцены со сменяющими друг друга актёрами. Спектакль, в котором никогда один актёр не знает как поведёт себя второй, и наоборот. И только Сашке было видно, что мы делаем с собой и друг с другом. Мне стало понятно, что спектакль закончился, когда в истории одного из актёров наступил счастливый конец, увенчанный свадьбой. Актёр, сыгравший меня откланялся и ушёл под вялые овации единственного зрителя. Актриса же спустилась в зал и под руку увела за собой свою старую подругу.

Тлеющий огонь дружбы… получается, эта мысль подводила меня вовсе не к Сашке. Хитрое подсознание подготовило благодатную почву, супер-эго натешилось вдоволь. Год назад К. сказала, что хочет остаться друзьями. Мы собственно ими и были – последние полгода наших отношений так точно. И похоже были ими всегда – гораздо больше, чем любовниками; гораздо лучше, чем мужем и женой друг другу. А я сказал ей, что не смогу. Что мне нужно время. Мы переобулись друг в друга и кокетливо играли партию, отыгранную еще за три года до этого. Теперь я был ею, а она мной, сценарно – почти так же. Играли только по разному – она без надрыва, без оголения, я – без холодности и стекла. Впрочем, какая разница, как оно там было? Друзьями мы так и не стали. И какая бы это была глупость, если бы стали.

Думая так, я совершенно осознанно, с пониманием того, что вытворяю, медленно и точно попадая в буквы на клавиатуре написал в диалог с К. короткое «Привет». Прошла доля – ей богу, доля – секунды, и сообщение получило статус «прочитано» – две галочки в правом нижнем углу игриво подсветились голубым. «Привет» – как будто по буквам высыпалось ответное сообщение в диалог с той стороны.

Приближался четвертый час ночи.

[1]Умирающий свет дружеского огня (англ.)

[2]Сама жизнь (англ.)

[3]Пандемия COVID-19 – это глобальное распространение инфекционного заболевания, вызванного вирусом SARS-CoV-2 (коронавирус). Объявлена Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ) 11 марта 2020 года

[4]Специальная военная операция, начатая 24 февраля 2022 года

[5]Строчки из песни гр. Каста – Ледяная карусель

Сон №2

я падаю вниз прям из окон больницы,

и кажется, я уже должен проснуться,

но меня окружают только чужие лица,

замотанные в шарфы, платки и снуты.

я падаю вниз, все еще продолжаю,

мне пора просыпаться, какого хуя?

так делали герои в фильме начало,

почему я хуже их? мне от этого жутко.

мой друг в совершенно ином обличье

говорит мне, что я безнадежно потерян.

он так и произносит буквально это:

послушай, ты, похоже безнадежно потерян.

барханы поднимаются клокочущей пылью,

меня затопило, нет воздуха в вакууме,

и голос говорит строго и сердито,

что пора собираться – мне пора идти на хуй.

и снова все спокойно, я как прежде лечу

хорошо бы себя, но пока только вниз.