Небо над Патриаршими. Высший пилотаж

– Да…– с пониманием кивнул Слава. – Много у нас товарищей, да, все больше – в земле. А посему – цени того, кто рядом, и не зарывайся раньше срока.

Он снова хлопнул Алексея по плечу, символично обозначая точку в сегодняшнем диалоге и с нарочито небрежной походкой направился в сторону ангаров.

///

“Мертвые люди получают больше цветов, чем живые”, – думал Алексей, отправляя соболезнования родственникам Касаткина. “Возможно от того, что сожаления острее благодарности. Возможно от того, что правды в цветах нет, – одна лишь скоротечность порыва значимости. И его увядание. Столь же скоротечное…

Возможно. Всякое возможно, если хорошенько задуматься».

«Возможно, она уже спит», – не переставал думать Алексей, переступив порог дома.

Он старался не создавать лишнего шума своими действиями, то и дело унимая предательское шуршание оберточной бумаги в своей руке.

Ирина лежала на кровати, когда он бесшумно вошел в комнату. Алексей вообще умел перемещаться бесшумно, особенно, когда расхаживал по своему пустому жилищу и прислушивался к своим размашестым шагам. В такие моменты он горячо спорил о чем-то внутри с самим собой. И непременно порождал этим истину.

Сейчас он был слишком уставшим для споров и истины. Утомленный и растрепанный он прошел через комнату и опустился на край кровати.

Ира спала одетая, свернувшись калачиком на нераскрытой постели. Она казалась такой чистой хрупкой и ломкой, – сама, как цветок… редкий, самостоятельный, вне всякого букета.

Он отложил шуршащую упаковку с цветами в сторону, затем осторожно и очень бережно поцеловал ее в висок и принялся укутывать пледом. Она зашевелилась в ответ на его прикосновения и, едва уловимо улыбнувшись, раскрыла глаза.

– Все-таки разбудил, – тихо проговорил он и, взяв ее тонкие теплые руки в свои ладони, приложил их к щекам. – Что снилось, маленькая?

Она лишь улыбнулась в ответ и потянулась к нему навстречу. Нечто тонкое и неуловимое окутало его с ее приближением. Нечто более ускользающее, чем аромат цветения в диком лесу, нечто более нереальное, чем сон, – ее нежные тонкие руки на его грубой изрядно изношенной коже.

– Устал? – спросила я, мягко поглаживая его по щекам.

– Немного, – кивнул он и принялся тереться о мои руки щеками как щенок.

– Приготовить тебе что-нибудь? – спросила я, приподнимаясь.

– Не надо, – ответил он, укладывая меня обратно. – Я – в душ и на боковую. Завтра снова пораньше нужно. Много работы навалилось.

Я кивнула, располагая голову на подушках, и продолжила ласково гладить его лицо.

– Воротник растяни, разве что, – пробормотал он с полуприкрытыми глазами, осыпая поцелуями мои пальцы. – Снова натер там что-то…

Я улыбнулась и поднялась.

Алексей сидел с закрытыми глазами, пока я осторожно ослабляла стойки его воротника и целовала попеременно щеки, лоб, переносицу. Он едва заметно покачивался и почти проваливался в сон, как вдруг почувствовал будто невидимая стена образуется между ними. Тонкая и прозрачная она быстро нарастала в пространстве, как обледенение, и стремительно отдаляла его от единственного, ставшего столь же внезапно родным, человека в этом запутанном до безобразия мире. В тот момент Алексей решил с размаху ударить о стену.

Всем телом.

Он резко открыл глаза, прижал меня к себе и зарылся лицом в шею под россыпь растрепанных волос.

– Ир, – забормотал он, отпрянув и снова заглядывая мне в глаза.

Я приложила ему палец на губы и провела по ним. Они стали еще более сухие и горячие.

– Я тоже тебя люблю, – мягко улыбнулась я. – Иди в душ. Завтра сложный день.

Алексей замер на мгновение, затем будто размяк, протянул мне букет в бумажной упаковке перетянутый лентой и, тяжело поднявшись, направился в ванную комнату, заметно покачиваясь.

«Вот только она так умеет», – думал он, забираясь по струи воды. «Одним словом, одним жестом, одним взглядом предотвратить надвигающуюся бурю, неминуемую катастрофу – его личный внутренний апокалипсис. Ее эта хрупкая глубокая чувствительность будто считывала его состояния, будто пронизывала его насквозь и временами доходила до того, что любая незначительная мелочь могла причинить ей боль. Эта восприимчивость порой сводила его с ума. Ласковая и приветливая со всеми она, казалось, хотела от мира только одного – чтобы ее оставили в покое. Она жила по своим каким-то внутренним законам. Ее взгляды на те или иные ситуации, ее выражения, ее действия, ее решения существовали по этим законам. Он уставал иной раз от раздумий, анализов, в поиске причин и обоснований таких поступков.

Случалось, что в отчаяние и гневе он списывал все на безумие взбалмошной женщины на фоне гормональных перепадов, и старательно пытался выбросить все это из головы. Но всякий раз в такие моменты он непременно улавливал, как в самой глубине его существа начинало копошиться нечто потаённое, нечто едва уловимое, которое тихим голосом в груди, рассудительным и спокойным, говорило ему, что она права. Насколько права…

Наблюдая в себе все эти ощущения, он то и дело приходил к откровению, что он не знает, как можно что-либо дать этой непостижимой удивительной женщине. И что-либо по настоящему для нее значить.

Но он значил. Значил многое. И гораздо больше, чем мог себе предположить…

///

– Не имеет значения, какими ресурсами мы на сегодняшний день располагаем. Имеет – каким образом мы их используем, – с наставническим видом вещал Анатолий Петрович в телефон, когда Алексей переступил порог его кабинета.

Симонов жестом призвал его пройти и отключил вызов, небрежно кинув трубку на стол.

– Чем мы действительно располагаем, так это тем, что погода сегодня дрянная. Нелетная, – буркнул Алексей, с раздражением усаживаясь в кресле напротив.

– Кофе хотите?– услужливо спросил Анатолий Петрович.

– Спать хочу, – отмахнулся он. – Буду краток и по делу.

– Максимально, – с ядовитой услужливостью согласился Симонов. – Но прежде чем начать, сразу оговариваю условия – ты дослушаешь меня до конца, в какой бы момент ни захотел прервать, послать куда подальше или даже дать в морду.

– Продолжайте, – буркнул Алексей снова, не меняя положения, лишь правая бровь его едва уловимо поползла вверх.

– Рад, что ты меня правильно понял, – продолжил Анатолий.

– Петрович, я вообще еще ни черта не понял, а ты со своими прелюдиями еще больше все усугубляешь, – с нескрываемым раздражением бросил Алексей. – Выкладывай, что там? Для чего вызвали?

Симонов демонстративно переложил бумаги на столе, сделал пометки в блокноте и посмотрел в окно. Он всегда так делал, когда игрался с тягомотными паузами в попытке усилить тем самым значимость собственной наружности. А наружность Анатолия Петровича Симонова была самая, что ни на есть скромная. Неяркая. Был он невысок и коренаст, но во всем его существе чувствовалась некая необузданная порывистая сила. Массивные скулы, высокий пронизанный бороздами горизонтальных морщин лоб с окантовкой ровной линией роста волос, широкие брови густо нависающие над большими выпученными глазами. Губы нервные тонкие и немного несимметричные, – правый угол рта приходился чуть выше левого. И вся прелесть его некрасивого в сущности лица приходилась именно на эти губы – его улыбку. Когда Симонов громко и от души смеялся, глаза его становились добрыми и веселыми, и все лицо делалось привлекательным. Но искренний смех его случался крайне редко, все больше слащавое хихиканье.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«штопор» – фигура высшего пилотажа, снижение самолета по крутой нисходящей спирали малого радиуса.

2

Стихотворение И. Бродский «Вечер. Развалины геометрии»

3

жаргон «сапог» – эмоционально-негативное определение , используемое гражданскими для характеристики деловых и социальных качеств человека имевшего отношение к военной службе; подчеркивают, что в гражданской жизни военные, кроме того, как маршировать в сапогах, больше ни на что не способны, – них столько же извилин, сколько и сапогов.