Небо над Патриаршими. Высший пилотаж

Алексей непроизвольно поежился, скидывая пробежавший холодок по спине, и большим шагом переступил кучу рассыпанного песка на пути.

В последнее время он все чаще проваливался в прошлое. В свои детские и юношеские годы. Вот он несется по проселочной дороге велике, и счастье переполняет его. Лешке 10 лет и дедушка только что подарил ему свои Командирские часы… с какой гордостью он нацепил их на щуплое запястье и, к слову, стал гораздо бережнее относиться ко времени. Вот его первая линейка, первый класс, неизведанное и что-то магическое смотрит на него из будущего. Это, кажется, чувствуют все на пороге школы – приятное волнение витает в уже слегка прохладном сентябрьском воздух… Вот успехи и неудачи в школе, вот первая драка с сильным и злым старшеклассником, первая влюбленность… потом нагрянула перестройка, развал страны – все закрутилось как в плохом детективе. И сквозь все эти бусины разномасштабных событий тянулась прочной зайлоновой ниткой его неизменная тяга к авиации. С малых лет он знал, куда ему направляться по жизни. Он пер туда, изводя всех окружающих и себя самого. Он спотыкался, он падал, он разбивал нос и колени, он даже, случалось, отклонялся от курса… Но жизнь так устроена: ты можешь повернуть не туда, куда планировал – но всё равно окажетесь точно там, где нужен, если не придавать суть своего пути, свою суть. Алексей знал, что такое предательство. Он наелся его сполна, и даже проваливался в отчаяние и растерянность безысходности, но незримой поддержкой находил в себе силы оставаться верным и не предавать себя.

Сейчас он смотрел на себя отсюда, с высоты уже прожитого и явно понимал – в некоторые моменты жизни словно невидимая рука останавливала его и направляла, чтоб избежать непоправимого. Будто кто-то незримый незаметно, но очень действенно выводил его из глубоких тупиков и неприятностей. Или водил за нос по кругу, чтоб он сам отыскал выход. Или сталкивал с опасностями вплоть до серьезной угрозы жизни…

Внезапность. Сбитое дыхание. Мгновение на раздумья. Этот миг становится вечностью. И кто-то невидимый будто железной хваткой сжимает его руку, предотвращая непоправимое, а в иной раз берет ее – и направляет к действиям…

«Что стало бы со мной, соверши я этот или иной шаг иначе?» – думал он, выходя, наконец, на знакомые улицы. «Ясно, что стало бы что-то… Ничего хорошего. Или ничего плохого.

Но стало как стало.

Сейчас я – здесь.

Из того, что стало».

///

– Стало быть, вы отказываетесь прокомментировать возможную причастность личностного характера к минувшему авиаинциденту с участием Плужникова Александра ? – спросил следователь, не поднимая глаз от бумаг.

– Я отказываюсь давать информацию, которую не имеет отношения к происшествию и может быть умело переформулирована в пользу третьих лиц, – спокойным тоном уточнил Алексей. – Комментарии о возможных причинах аварии я уже пояснил ранее.

– Эти данные мы уже зафиксировали, – буркнул следователь, не переставая перелистывать сшивную папку. – Хотелось бы услышать, как вы прокомментируете это. Найдено в личных вещах при извлечении пострадавшего с места крушения.

С этими словами следователь извлек из папки отдельный лист, разложил перед собой и зачитал вслух письмо:

Леха, я вынужден написать тебе это письмо, – ручкой по бумаге – по старинке. Потому что иначе с тобой не связаться – телефон не отвечает, сообщения не проходят, видимо, я заблокирован в твоих контактах, а от личных встреч ты уклоняешься. С первого дня как мы встретились, ты был для меня одним из лучших людей, которых я знал. Было в тебе что-то от грузового вертолета с винтом на холостом ходу. Мощное, гудящее, непоколебимое. Во всех твоих проявлениях. Ты мог отдать последнюю рубаху товарищу. И было это для тебя – не жестом бравады, а так же естественно, как правила хорошего тона. Долг обществу. «Если ты хочешь быть частью этого общества, нужно выполнять некие правила, – выполнять свой долг», – любил повторять ты. Долг перед родиной, долг перед товарищами и своим словом. Ты говорил и выполнял. Демонстрировал своим примером. Так, что ж стало с тобой сейчас, Леха? Неужели власть бабской плоти стала для тебя сильнее власти мужской дружбы? Если так, то…

Алексей прервал голос следователя резким и громким ударом ладонью по столу.

– Что ж ты делаешь, старая чернильница?! – тихо выругался он и поднялся с места.

Алексей почувствовал, как потянуло поясницу. Слишком долго он сидел в одном положение. Он обошел стол чиновника, встал у его кресла максимально близко и взялся пальцами за рукописный документ поверх разбросанной кипы и потянул к себе. Чиновник безучастно отодвинул его руку, придавливая пальцем бумагу, и придвинул ее на прежнее место и продолжил что-то заполнять в журнале.

– А бумагу оставьте, – заговорил чиновник все тем же тоном. – Бумага в дело пойдет.

Алексей ничего не ответил. Его волевое и напряженное лицо не выражало ни единой эмоции, хотя внутри он ревел как атомоход.

Не дожидаясь взрыва Алексей вышел из кабинета и широким шагом двинулся по коридору, спустился по лестнице, минул еще один коридор и замер.

На встречу ему шла женщина. Эфемерное существо с походкой Сильфиды. Она перемещалась размеренной, чуть ускоренной походкой и с будто в маской на лице, – явно из воска, и неизменно спекулировала ей на любопытстве окружающих. Обычно, глядя на подобные маски, люди думают о лице, которое скрывается за маской, когда на деле важнее сама маска. Стоит задаваться вопросом: почему она такая, а не иная? Найдешь ответ – узнаешь и истинное лицо.

Это лицо Алексей узнал бы под любой маской.

“Оля. Глициния…”, – подумал он и, уголки губ его едва уловимо дернулись. “Твоя улыбка даже спустя столько лет имеет в себе что-то от этого таинственного растения”.

Неизменный лиловый цвет помады с белым оттенком, тонкий шарф, повязанный на шею, – настолько легкий, что кажется, будто он висит в воздухе, и улыбка… как истина твоей истины, незаметно отделившись от тебя, она проникает внутрь, соединяется с химическим составом крови, начинает перемещать по организму и… травит его. Клиническая картина проявляется примерно через пару часов после проглатывания: головная боль, тошнота, сонливость. Летальных исходов не отмечалось, а вот лейкоцитоз случается… как защитная реакция организма на инфекцию. В больших дозах, да, с непривычки.

Алексей непривычно медленными шагами направился навстречу женщине.

“Не знаю, почему я вспомнил о том сиреневом шарфе, который ты любила носить на шее”, – думал он, приближаясь к женщине. “Наверное, потому что смерть имеет привычку что-то забыть по неловкости – предмет, образ, запах… куда сразу устремляется жизнь и сохраняется там, безмерно”.

“Я умер, Оля. Я умер тогда…”, – продолжал Алексей, проходя мимо женщины. “Я столько раз умирал, но смерть всегда что-то, – да, забывала. Но научила со временем расставаться с ненужными предметами, отжившими свой функционал, а вместе с ним и значение. В них не было больше жизни для меня. Как не осталось ее в этом тонком твоем сиреневом шарфе. Как и в тебе”.

Женщина прошла мимо, не придав его присутствию никакого внимания. Алексей остановился и не оборачивался. Он знал, что она направляется в кабинет следователя, вызванная по делу авиаинцидента с участием Плужникова Александра Валерьевича. Она имела близкую связь с потерпевшим долгое время, но после того, как сменила фамилию Садакина снова на девичью, официально близкой с ним так и не стала.

///

– Евгенич, чтоб я сдох! – крикнул невысокий мужчина с мясистым лицом, широко раскинув руки по сторонам.

– Умереть легко, когда ты совершенно здоров и молод, – приветливо ответил Алексей, покидая территории перрона. – Просто лег на траву весенним утром в приятном расположении духа, – и отошел в мир иной. Это уже явно не наш с тобой случай, Валерьяныч! Так что, поживи еще!

– Ты – все такой же! – парировал тот, крепко хлопнув товарища по плечу.

– Ты какими судьбами здесь? – спросил Алексей, рассцепив, наконец, крепкие дружеские объятия.

– Ветрами попутными, новостями насущными, – ответил товарищ, еще больше, – ответил тот и как-то неестественно усмехнулся.

– С курса сбился, выходит? – уточнил Алексей, разглядывая лицо товарища.

– Отклонился, скорее, – ответил тот и посмотрел куда-то вниз… на траву… сквозь трещины асфальта.

– И что за новости? – поинтересовался Алексей спустя затяжную бесформенную паузу.

– Закуришь? – вместо ответа сказал Слава и протянул сигарету.

– Бросил, – отмахнулся Алексей.

– Сердечко? – уточнил товарищ, неспешно закуривая.

Алексей не ответил, лишь уперся тяжелым взглядом в межбровье собеседника.

Славка. Верещагин Вячеслав Валерьянович. Курсант Ульяновского ВАУЛ выпустившийся годом позже Алексея. Особой дружбы они не имели в период обучения, но были знакомы по ряду заданий и задач. С первых дней знакомства Слава не отличался какими-то особыми качествами. Не быстр и не медлителен, не высок и не низок. Угодливый, бледный, без навязчивых каких-то особенных мыслей в общение. С лицом, которое не запоминается, которое похоже сразу на тысячи лиц. Три года назад он появился в компании “Сердце Сибири” на рядовой позиции, но после ряда сокращений он словно набрался силы и вырос на этих «трупах». Цепкий и беспощадный в своей посредственности. Он – неоткуда, он – никто. Не могучий ум стратега-мыслителя, не сила бойца-завоевателя, не раб наживы, готовый на все ради денег, не конченый тщеславец, убивающий ради власти и властвующий, чтобы убивать. Серединка на половинку во всем. Он крутился будто пытался перекрутить самого себя и вечно колебался в решениях. Колебания его жизнь гасила резкими прерывистыми движениями. И все чаще – по голове. От каких-то ударов он уворачивался – с присущим кручением, от тех, что пропускал – отлетал с хорошей амплитудой, восстанавливался какое-то время и снова возвращался на круги своя. Алексей не сильно доверялся в подобные амплитуды, – все больше в последовательность. Вот, и сейчас он последовательно наблюдал за жестами собеседника, все больше отмечая в нем приобретенную с годами медлительность.

– Переводят к вам в группу. На место Плужникова, – заговорил Вячеслав, затушив сигарету. – Из головного офиса – сразу сюда направили. Обживаться, принимать распорядки, входить в строй. Жду старшего по группе вашего, не нашел в кабинете. Отлучился, наверное. Или опаздывает.

– Задерживается, – поправил его Алексей. – Начальство задерживается.

– Это на военном поприще есть иерархия с присущими доктринами, – уточнил Слава, как-то ядовито хмыкнув. – А здесь – сплошь коллективизм, равноправие, адаптивность… Бесконечный процесс тимбилдинга в компании. Поэтому прибытие с превышением назначенного времени считается опозданием, кем бы оно не проявлялось. А опоздание – оно и есть опоздание.

«А хорошо держится», – подумал Алексей, продолжая изучать лицо собеседника. «Потеряв все после громкого увольнения по причине недельного запоя на фоне личностных переживаний, он не потерял себя. Свое достоинство. Мы гибнем, когда вступил в сделку с самим собой. Не оступиться в себе самом, в своем собственном я – вот истинная победа».

– Главное, что ты – вовремя, – заговорил Алексей, Очень вовремя. Мы как раз головы ломали как нам полетную схему менять без выбывшей единицы.

– Слетаемся. Куда денемся, – ответил Слава с присущей небрежностью. Легкое подобие усмешки поразило его лицо и, стало оно грустным и… пронзительно красивым.

Красота мужчины – не в правильности форм и пропорций. Шарм и магнетизм мужским чертам придает сила, внутренняя воля. Некая доля жестокости… куда без нее? Утратив жестокость, ты утратишь свою силу. Человек по природе слаб. Любой человек. Каждый волевой вояка изначально сопливый мальчишка. Сильным он становится, когда рядом нет никого сильнее его в сложившихся условиях. На долю Вячеслава выпало немало условий и ситуаций. Будучи мягким и податливым мальчиком по природе, с годами он становился все более сильным, волевым, жестоким. «Лучше свободное падение, чем принудительный полет», – любил повторять он в период учебы и активной пилотажной деятельности. Однако время изменило и этот постулат, – стоило лишь поставить его перед выбором: летать принудительно или не летать вообще…

У каждой личности есть предел качества, переступив который он становится сам себе противен. И находится он – этот предел, как правило, без особых натуг и стяжательств, в обычной рядовой ситуации, условия которой предполагают лишь подавить гордыню разумом. Рациональным, разумно обоснованным решением – по существу и по делу. Искренне полагая, что как только закончит дело – обязательно найдется вариант свести счеты и со своим самолюбием. Но дело не заканчивается. Или заканчивается, но тут же переходит в логическое продолжение проявленных действий, прекратить которые означает собственно ручно развалить все, что создавалось изначально, при решение пойти на это дело…

Отсюда и грусть в глазах. Отсюда и заломы морщинами.

Слава снова закурил. Движения его были размеренные исполненные нарочитой медлительностью. Серые глаза смотрели спокойно – перед собой, лишь борозды морщин на лбу выдавали движение мысли и, казалось, стали значительно глубже.

«При чрезмерных обстоятельствах действенны только чрезмерные меры», – думал он, выдыхая в атмосферу плотную струю дыма. За этим дымом в глубине морщин он просаживал свой предел, он старался утопить недосказанность.

Можно уповать, что там, где господствует серость, у власти всегда находится прогнившая чернота. Гниль его собственной власти над собой пришла после громкого показательного увольнения с лишением выслуг и погрузила его сначала на дно стакана, а затем -в беспробудную серость. С тех пор он бултыхался в ней. Без шансов и надежд на разбавление. Оттого и принял достаточно спокойно предложение занять место в пилотажной группе под руководством Торопова Николая Борисовича на место выбывшего из состава Плужникова по причине состояния его здоровья и затянувшегося расследования из-за минувшего инцидента. Рассудительно принял, рационально, и полностью согласился на все сопутствующие не поверхностные условия этого предложения.

Новый президент авиакомпании «Сердце Сибири» гарантировал ему 5% акций компании по успешному завершению дела. Симонов Анатолий Петрович заступил на пост в тот же день, как Фролов Б.Я. был отстранен по делу следствия и был весьма третирован известием, что некий Садакин А.Е. будучи абсолютный «сапог»3 до мозга костей без малейшего опыта коммерческой деятельности занял позицию директора авиационного учебного центра OOO“Воздух” путем голосования совета руководителей.

– Вся авиакомпания потерпит крах и ничего не сможет поделать, если не войдет в контакт и не найдет точки влияния на ныне действующего директора ауц Садакина А.Е., – заговорил Анатолий Петрович, когда Слава расположился на стуле напротив в его кабинете. – Александр Плужников, будучи нашим доверенным лицом в данном вопросе, ныне временно выведен из строя, поэтому мы предлагаем вам занять его место. Он рекомендовал вас, как человека ответственного и заинтересованного.

Слава молчал. И не двигался.

Лишь глаза медленно блуждали по кромке столешницы. Он понимал, что ему нужно быть осторожным в диалогах со своим собеседником. Слава был наслышан о нраве этого человека, о его подходах и методах. Симонов был страшный человек. По мнению многих, кому доводилось с ним сталкиваться, он явился на свет только по упущению сверху и оставался здесь исключительно по нежеланию сверху принимать его обратно.

Слава был приглашен ( читай: вызван ) в его кабинет спонтанно и закономерно. Вся сложность его нынешнего жизненного положения, без сомнения, была хорошо известна приглашающей стороне, чем упрощала их взаимодействие, однако сам Вячеслав не мог и подумать, что он поддастся его нажиму так скоро.

– Почему бы вам самостоятельно не войти в контакт с Садакиным А.Е.? – сделал попытку Слава освободить себе пространство для маневра.

– Руководство погрязнет в мелочах, если ему придется решать подобные вопросы самостоятельно, – отозвался Анатолий Петрович, взирая на Верещагина как на медузу перед штормом – склизкую и безвольную. – Подобные мелочи захламляют душу, когда надо думать о прибыли компании, ее росте и развитие.

Слава ничего не ответил, лишь лоб его пошел морщинами, а без того большие глаза еще больше округлились. Он повернулся на собеседника. Симонов в упор ощупывал его своими холодными серыми глазами, спрятанными за толстыми стеклами очков, и сухо улыбался.

– Как вы думаете, если компания потеряет порядка тридцати миллиона долларов, это станет для нее ощутимым? – не дожидаясь ответа, спросил Анатолий Петрович.

– Естественно, – кивнул Слава. – Компания же приходит на рынок, – ей торговать надо.

–Но исчезнув со счета компании, где они потом объявится ? – продолжал Симонов, удовлетворенно кивнув.

– Где-нибудь да объявятся, – буркнул Слава, теряясь в сути вопросов.

Симонов молчал, выжидая.

– А где бы им нужнее появиться ? – после долгой паузы, понимая всю унизительность своего положения, спросил, наконец, Слава.

– Все верно, – продолжил Анатолий Петрович, одобрительно улыбнувшись. – На счете дочерней компании. На защищенном счете дочерней компании, где организация сможет распоряжаться деньгами, даже если надзорный орган начнет проявлять к ней повышенное внимание.

– Вы хотите, чтобы часть денег перешла в ваше пользование? – уточнил Верещагин, открыто проваливаясь в непонимание.

– Отчего же часть? – улыбнулся Анатолий Петрович. – Вся сумма.

Слава сухо сглотнул в ответ и еще больше вытаращил на собеседника свои черные глаза – маслины.

– Надеюсь, они не окажутся потом на счетах конкурентов после торговли, – спросил он.

– Они нужны не для торговли, – спокойно ответил Симонов. – Для вывода. В долларах. По спекулятивной цене, разумеется. А производство джета обойдется болтами и гайками.

– Вы хотите получить эти деньги противозаконным путем? – Слава нервно усмехнулся.

Анатолий Петрович сухо кивнул. Ни один нерв не дрогнул на его вытянутом сухом лице, лишь линии сильнее заострились, приобретая еще более рубленные границы.

– И я уверен, что вы сможете на это пойти, – продолжил он, не дожидаясь ответной реплики собеседника. – Так, что скажете, Вячеслав Валерьянович?

– Напиться бы до чертей, Анатолий Петрович, – брякнул Слава наотмашь.

– Хорошая мысль, – поддержал Симонов, снова кривя узкие губы. – Устроим неформальное знакомство. И подруга ваша боевая из пилотажной группы нам тоже понадобится. Как ее там? Дягилева?

– Дягилева Ирина Дмитриевна, – дополнил Слава.

-Точно! – подхватил Симонов. – Приведите ее.

– Ходит информация, она – та еще дамочка… по характеру и нраву, – буркнул Слава. – И вас не знает.

– Вот вы нас и познакомите, – не унимался Анатолий Петрович.

– Она, как бы это сказать… влюблена в своего вояку Садакина. Там по-настоящему у них все, – не фикса. Ничего у вас не выйдет, Анатолий Петрович.

Симонов громко почти надрывно рассмеялся.

– Я более тридцати лет в авиации, половина из которых – в бизнесе и в коммерции. Женщина на этом поприще изучена мной досконально. Все идеалы растеряны, – демонстративно выдохнул Анатолий Петрович, уняв приступ смеха. – Это в нас – мужиках есть еще чувство долга и некое подобие рыцарства, а в них же – одна лишь страсть. И бунтарство. Иные барышни в авиации не задерживаются. Разбуди в ней все это – и ты победитель. Так, что выйдет, Слава. Увы, все выйдет.

Слава не отвечал. Славе нечего было ответить. Он усиленно занят был тем, что обреченно буравил пространство перед собой и силился не подняться из-за стола, чтобы сиюминутно покинуть помещение. Неторопливо так подняться, чинно и легкой поступью направиться к двери. И пусть растеленные ковры учреждения покорно скрадывал звуки его горделивых шагов.

– Скотство это, Анатолий Петрович, – вместо звуков поступи тихо проговорил Верещагин.

– Правда это, – небрежно отмахнулся Симонов. – Сами же знаете. А правда должна быть обнаженной. Вот, пусть и обнажится. И прилюдно желательно. Максимально прилюдно. С этим тоже справитесь, полагаю…

– А если нет? – внезапно для себя самого спросил Слава после продолжительного молчания.

– А если нет, – тут же парировал Симонов, – и если Ирина Дмитриевна – действительно исключение, то она станет помогать мне из любви к “своему вояке”, как вы выразились. Это устроить несложно.

Слава молчал. Он буквально физически чувствовал как устал от вездесущей своей внутренней грубости, как заждался этих глобальных перемен извне. А когда они, наконец, наступили, то принялись бесцеремонно елозить его лицом по собственному нутру. Да, так, что хочется выть, моля и сокрушаясь, чтоб все вернулось в привычное-былое. Былого не вернуть, как известно, а новое диктует свои условия, к которым нужно для начала адаптироваться. Потом, возможно, преобразовать. А позднее – и начать творить свое, если останутся силы… если. Но постараться все таки стоит. В любом случае стоит попробовать…

– Можете приступать, – прервал его размышления Симонов, давая понять, что беседа движется к завершению. – Есть еще какие-то вопросы, пожелания?

– Есть, – кивнул Вячеслав.

Симонов пытливо уставился на него.

– На протяжение всей работы держитесь со мной строго, но обязательно уважительно, – выдал он, принимая заострившийся взгляд Симонова. – Обязательно.

-Обязательно слетаемся, – проговорил снова Слава, будто заклинание и хорошо затянулся.

– Конечно, слетаемся. Рад тебя видеть в строю, боевой товарищ, – улыбнулся в ответ Алексей и добавил. – Старший по группе – в техничке скорее всего. Его в кабинете не застать, не крыса он офисная – ему бы к технике поближе. Ты подойди ко второму ангару, там ребята сориентируют.

Слава протяжно выдавил дым плотными губами и повернулся, принимая взгляд Алексея.

«Правда должна быть обнаженной», – застучало у него в голове под напором цепких глубоких глаз собеседника. «Как и скотство, собственно. Они друг от друга, знаешь ли, недалеко держатся. И вся правда наша в том, что не товарищи мы с тобой никакие. Нет уж той войны, в которой смысл есть плечом к плечу. Все больше – мелкие междоусобицы, да, бури в замызганном стакане. И войска, к сожалению, им – соответствующие, пригодные более к булочным очередям, чем кричать «ура». Показушно, упаковано, инновациями нашпиговано, а на деле… дно гнилое. Так, и мы прогнили. Не по нутру, так от старости. Оттого и не товарищи уж никакие, – так, приятели наполовину. Только не бывает в деле нашем друзей наполовину, друг наполовину – это всегда наполовину враг. Но и вглядываться в скользкие лица друзей тоже негоже, покуда врагов вокруг достаточно. А у тебя их более, чем достаточно, Леха. Более чем… Так, что придётся нам с тобой держаться вместе. Тащиться вновь по столбовой дороге, пуская пыль в глаза…»

Слава облизнул пересохшие губы и снова затянулся. Движения его стали еще более медлительными, глаза остекленели.

– Это – не все новости? – осторожно поинтересовался Алексей, не отпуская глазами лицо товарища.

– Не все, – негромко ответил Слава. – Есть еще. Касаткин Ванька, из нашего подразделения, помнишь?

– Помню, – кивнул Алексей с ожиданием.

– Приступ в полете. Машину посадил, вылез из кабины и преставился.

Алексей отрешенно закивал головой и опустил глаза. Слава заметил, как что-то сломалось в его лице. Черты в раз изменились до неузнаваемости, заострилось. Нос будто стал длиннее и обозначились впадины возле висков. На щеках появился нервный синеватый румянец из-за того, что мелкие сосуды на щеках стали багровыми.

–У тебя как с давлением?– в попытке разрядить ситуацию поинтересовался Слава. Леха услышал его голос будто издалека и невольно поморщился, – слишком резким были для него сейчас эти звуки.

– Дай сигарету, – заговорил Алексей невпопад и протянул руку с раскрытыми пальцами.

– Ты же бросил?! – возмутился Слава, немного помедлив.

– Не добросил, видимо, – низким голосом ответил Леха. – Не попал.

Слава достал мягкую пачку и протянул сигарету. Они закурили.

– Ты чего, Евгенич? – заговорил снова Слава, когда прикуренная сигарета в руке Алексея истлела наполовину.

– Устал я, Славка, – протяжно выдохнул Алексей, сбрасывая вместе с пеплом сковавшее оцепенение. – Устал я, Славка, своих хоронить…