Империя Чугунного Неба

Ян протянул Улиссу кусок хлеба.

– Ешь. Пока не выгнал.

В наступившей тишине из-за окна донёсся детский визг и топот босых ног по крыльцу: «Я – инквизитор! Лови еретика!» – не игра, жутковатое эхо взрослых кошмаров.

Брант вдруг, кряхтя, поднялся и подошёл к печи. Снял закопчённый глиняный горшок. – На, – пробормотал он, ставя его перед Улиссом. – Малина. Сам собирал. Дай ему ложку побольше.

Жена Бранта улыбнулась, наливая всем чаю. Самовар уютно пыхтел.

Уже ближе к ночи, когда дом затих, Улисс вышел во двор. Небо было чёрным, а звёзды – ослепительно острыми.

Какой длинный день… Как будто не один день, а всё лето прошло. И Улисс, чьё имя и судьба были украдены у древнего героя, с горечью вспомнил, что родился именно сегодня. Ему всегда казалось, что сама судьба подарит эпическую одиссею по лабиринтам жизни. Вместо этого время не плыло – оно спрессовалось в один липкий, статичный момент, в бесконечное «сейчас».

Глава 6. Ильза

Следующие несколько дней Улисс набирался сил, бесцельно шатаясь по деревне. Но было тут одно место, которое никак не давало ему покоя. Крайняя избушка, где тропинка, сминаясь под подошвами, наконец сдавалась и расползалась в мокром, темном поле. Каждый раз, проходя мимо, он чувствовал спиной долгий и бесстыдный взгляд.

Старуха Ильза казалась частью пейзажа – древняя, как сами холмы. Лицо её напоминало высохшую картофелину – всё в буграх и глубоких впадинах, с двумя маленькими глазками. Они блестели с неожиданной остротой, словно два отполированных осколка шрапнели. Седые волосы торчали, будто провода на брошенном телеграфном столбе.

В тот вечер она, как обычно, восседала в механическом кресле-качалке. Чугунный маховик под сиденьем хрипел и скрипел, отсчитывая ровно десять минут укачивания, после чего требовал нового пинка стоптанным башмаком.

– Эй, городской! – крикнула Ильза, выпуская сквозь редкие зубы кольцо дыма. – Иди сюда, коли руки не для скуки приделаны. Сделай себя полезным.

У её ног судорожно барахталась безногая рыжая курица с выщипанным боком и взглядом, полным птичьего презрения.

– Марта её Лысой зовёт, – пояснила старуха, тыкая сигаретой в сторону несчастной птицы. – Лиса лапы отгрызла. Теперь волочится, как инвалид.

Улисс осторожно присел на корточки. Злющая тварь тут же клюнула его в палец.

– Я не ветеринар, – пробормотал он, посасывая проступившую каплю крови.

– А я и не просила лечить, – Ильза пнула жестяную банку. Детали разных калибров выкатились с металлическим звоном. – Сделай ей новые ноги.

Работа началась с выбора материалов: пружины от капканов – для упругости, кривая ложка («Всё равно только мешается», – буркнула Ильза) – основа, кожаные ремни от старого седла – для креплений.

Лысая наблюдала за процессом с немым птичьим скепсисом, периодически пробуя на клюв то детали, то снова пальцы Улисса.

Готовый механизм состоял из двух изогнутых пластин по бокам, четырёх упругих «пальцев» с кожаными подушечками и медной застёжки.

При первой примерке Лысая взбрыкнула, но затем – щелчок! Фиксация!

Курица замерла. Сделала шаг. Ещё один. И вдруг…

Прыгнула на забор! С неприличной для курицы скоростью.

– Чёрт возьми! – Улисс едва увернулся от пружинного снаряда.

Ильза закатилась в хриплом смехе:

– Ха! Теперь эта стерва будет всех обворовывать!

Действительно, Лысая уже мчалась через огород с чем-то блестящим в клюве, а за ней в панике неслась Марта с дуршлагом.

А старуха уже махнула рукой: – Катись. Я не люблю долгих прощаний.

Где-то вдали раздалось победное «Ку-ку-ку-дах!». Эхо от него ещё долго витало над деревней. А когда Улисс засыпал, ему чудился хриплый, пропахший дымом и самогоном смех Ильзы.

Эта какофония так и стояла в ушах, когда на следующий день Улисс снова пришёл к избушке. Он застал её в огороде за странным ритуалом. Ильза, присев на корточки, с аккуратной нежностью закапывала в черную землю какие-то железные обломки. Ее низкий голос напевал что-то, похожее на колыбельную: – Ржавей, миленький, ржавей…

Улисс присел рядом, подняв с земли спиральную пружину.

– Это… часть механизма?

– От последнего творения моего мужа-дурака, – прошипела Ильза, выхватывая из его рук деталь. Она плюнула на ржавый металл, прежде чем швырнуть его обратно в яму. – Называл его «Хозяин». Каждое лето выкапываю этот хлам… смотрю… и закапываю снова.

Она замолчала, вытирая грязные руки о фартук. Ветер шевелил ее седые, спутанные пряди.

– Зачем? – Улисс невольно понизил голос. Хотелось говорить тихо.

– Чтобы помнить. – Ильза повернула к нему лицо. В ее глазах не было горя – там жила старая ярость, настоявшаяся в темноте и одиночестве. – Он работал на Лорда-Конструктора.

Улисс беззвучно сглотнул.

– Собрал этого монстра по старым чертежам. Три года кормил углём и маслом, как родное дитя. – Она провела кривым пальцем по гравировке на детали, оставляя масляный след. – Четыре металла и безумия, паровой котёл вместо сердца… Всего один глаз – красный, как раскалённый уголь. А когда запустил… – Земля в ее кулаке с хрустом превратилась в пыль. – Первый удар – чик! И нет головы. Как тыкву раздавил. Инквизиция всё забрала. И тело, и Железномордого. Оставили мне только… это.

Ее рука дрогнула, указывая на яму с обломками.

– Ни одна блестящая дрянь не вечна, – прошептала она.

Улисс почувствовал, как по спине пробежали мурашки. В памяти всплыло существо из тоннелей.

Прежде чем он успел что-то спросить, Ильза резко встала, отряхивая запылённые колени:

– Ладно, хватит болтовни. Поди-ка в дом, принеси синюю склянку с буфета. Да смотри не перепутай – зелёная для наружного…

Когда он вернулся, старуха уже сидела в своём кресле. Она выхватила бутыль, откупорила зубами и залпом хлебнула. Её горло конвульсивно протолкнуло жижу в пищевод.

– Механизмы должны ржаветь, парень. – Голос внезапно стал твёрже. – Особенно те, что притворяются разумными. Особенно… «Хозяева».

Глава 7. Праздник солнца

Весь следующий день деревня жила в непривычном оживлении. С утра женщины замешивали тесто в огромных корытах, ребятишки таскали ветки для костра, а мужчины зарезали двух откормленных поросят. Даже Ильза, обычно прикованная к своему скрипучему креслу, ковыляла между домами, раздавая указания и поплёвывая в сторону нерасторопных.

Все готовились к Празднику Солнца – празднику настолько древнему, что в Небесном Утёсе о нём помнили лишь как о строчке в пыльных фолиантах мастеров-догматиков. Где-то между «ересью солнечного культа» и «запретом на поклонение неутверждённым энергетическим источникам».

Но здесь, в Ветвистом Кресте, он не просто жил – он дышал и пыхтел, пах дымом и жареным салом.

– Это когда солнце самое сильное! – Лира крутилась вокруг Улисса, пока он, краснея от усердия, пытался нанизать мясо на вертел. – Бабушка Ильза говорит, что раньше в этот день даже машины останавливали!

Лоренц, проходя мимо с подпрыгивающим на плече бочонком, хмыкнул:

– Машины не останавливают. Никогда.

К вечеру на поляне развели большой костёр. Оранжевые, живые блики которого плясали на лицах собравшихся. Сладковатый запах жареной свинины смешивался с ароматом свежего хлеба. Лоренц разливал по глиняным кружкам самогон, от которого в горле сразу вспыхивал пожар, а потом разливалось смиренное, покладистое тепло.

– Садись, городской, – хрипло позвала Ильза, подвинувшись на бревне. – Заняла место для тебя. Заслужил.

Улисс опустился рядом, почувствовав, как тугое напряжение понемногу отпускает. Костёр трещал, а искры взлетали в темнеющее небо, смешиваясь с первыми робкими звёздами. Кто-то затянул старую песню – о шахтёрах, которые «роют землю, как кроты, а дышат, как машины». Голоса сначала подхватили неуверенно, но постепенно слились в единый, мощный поток.

– Вот так мы живём, – сказала Марта, протягивая Улиссу дымящийся кусок мяса на растянутой пружине. – Когда есть повод – радуемся. Когда нет повода – находим его. Главное, не дёргай – разожмётся и горячим в глаз получишь, – указала она на пружину.

Лира плюхнулась на землю рядом с Улиссом, хрустя шестерёнчатым печеньем.

– А в городе разве не так празднуют? – спросила она с ранящей непосредственностью.

Улисс задумался, вспоминая выверенные до секунды приёмы в Небесном Утёсе, где каждое движение было частью сложного обряда.

– В городе… всё по-другому, – наконец выдавил он. – Там не принято просто… быть.

– Ну и дураки, – рассмеялась Ильза, звонко чокнувшись с ним кружкой. – Выпей, городской. Может, хоть это тебя научит жить.

Он выпил. Напиток обжёг горло, но следом разлилось обволакивающее тепло. И вдруг Улисс осознал – он смеётся. Искренне, без оглядки, как не смеялся… кажется, уже очень давно.

Лоренц подсел к нему, жестом предложив добавить в кружку чего-то из тёмной бутылки.

– Ну что, всё ещё думаешь, что мы тут дикари?

Впервые за много лет слова отца об «опасной черни, которая перережет ему горло» казались не просто ложными – они были жалкими. Эти люди делили самое последнее, но в их делах было больше достоинства, чем во всех аристократах Небесного Утёса.

– Я так и не думал… – смутился Улисс.

Костёр догорал, превращаясь в груду раскалённого, багрового угля, но никто не торопился уходить. Ян достал из сарая допотопный патефон, сдул пыль с единственной шеллаковой пластинки, и под её простую мелодию несколько подростков пустились в пляс. Улисс откинулся назад, упираясь ладонями в ещё тёплую землю, и уставился на звёзды. В груди было странное чувство – что-то сжатое годами наконец разжалось.

Он не заметил, как уснул прямо там, у костра, под шёпот листьев и мерное потрескивание углей. И впервые за долгое время ему не снились кошмары. Только поле, бескрайнее и залитое солнцем, по которому он шёл, и не было ни конца, ни края этой дороге.

Глубокой ночью, когда угли уже тлели багровыми глазами, а патефон давно умолк, его разбудил лёгкий толчок в бок.

– Зайди в дом. Ночью на улице прохладно, простудишься, – стоявший над ним Лоренц был лишь тёмным силуэтом на фоне звёзд.

Марта неподалёку сгребала объедки в ведро для свиней, её очертания колебались в дымном мареве.

– Я никогда не спал под открытым небом, – признался Улисс, глядя на звёзды.

– В городе небось и прилечь-то негде – патруль заберёт, – бросила Марта.

– Механический патруль к нам не заходит, – вдруг, сам не зная почему, сказал Улисс. – Небесный Утёс охраняют люди.

Повисла густая, внезапная тишина. Угли на кострище с тихим шипом дотлевали. Лоренц медленно достал трубку, раскурил её. Яркая точка огня вспыхнула и погасла. Дым вырвался кольцом, повис петлёй.

Он набрал дыхание в лёгкие, чтобы что-то сказать, но не успел. В эту самую секунду ночь разрезал звук. Чужеродный и противоестественный. Это было нечто среднее между сухим, безжизненным лязгом шестерёнок и предсмертным, полным ужаса хрипом раненого зверя.

Все взоры резко метнулись к краю деревни. Оттуда, из-за крайних домов, из мрака, не отражая лунного света, медленно, неотвратимо двигались низкие, угловатые фигуры.

Глава 8. Бешеные псы

Не собаки.

Уже давно не собаки.

Гибриды плоти и металла, с вылезшими наружу гидравлическими жилами… с клыками из заточенных болтов. Их глаза – красные стеклянные линзы, потрескавшиеся и мутные, лишённые всякого смысла, кроме слепой агрессии. Из открытых пастей капала не слюна, а маслянистая жидкость.

– Одичавшие из Угольного брюха… – трубка Лоренца с тихим щелчком выпала из пальцев. – Голодные…

Улисс узнал их. В Угольном брюхе таких выпускали стаями – для зачистки бунтовщиков и «санитарных рейдов». Но эти… эти были другими – с облезлой шкурой, со свисающими клочьями проводов, голодными и доведёнными до скрежещущего безумия.

Ещё до того, как Лоренц отдал первую команду, из мрака между домами выросли запыхавшиеся фигуры. Впереди был Ян, его обычно беззаботное лицо искажено не страхом, но холодной решимостью.

– С севера, со стороны старой мельницы! – его голос, хриплый от бега, долетел до костра раньше него самого. За его спиной копошились несколько мужиков, нагруженных оружием.

– Марта, буди остальных! Ян, ко мне! – рёв Лоренца взорвался, как гром, подхватывая и усиливая их тревогу. Он уже не смотрел на тварей – он оценивал дистанцию, искал слабые точки.

Марта, не раздумывая, начала бить железной кружкой по ведру, её голос, дикий и пронзительный, выл как сирена. В окнах домов, один за другим, зажигались огни, как отзывчивые маяки тревоги.

Из домов, молча и стремительно, как тени, высыпали деревенские. Их лица были напряжены до предела, но не испуганы – в их движениях читалась привычная, отточенная опасностью слаженность. Видно было, что это не первая их атака.

Кто-то из мужчин вытаскивал из домов топоры, кто-то тащил самодельные молоты с громоздкими пружинными механизмами, готовые размозжить любую броню.

Сам Лоренц привычным движением уже засыпал рубленый свинец в короткоствольную ручную мортиру. Его взгляд был намного твёрже этого мягкого свинца.

Улиссу он швырнул револьвер с гравировкой «На добрую память». – Целься в суставы. В голове у них только броня да бредовые импульсы.

Раздался треск – первый пёс врезался в курятник. Деревянные доски разлетелись, как бумажные. Перья взметнулись и на секунду Улиссу показалось, что он видит среди них что-то лишнее… Что-то розовое и мокрое…

Ладони Улисса скользили по потной рукояти револьвера. Первый выстрел оглушил его – пуля оставила лишь вмятину на латунном корпусе, но пёс взвыл, развернув к нему морду, где вместо языка шевелился стальной тросик.

– В суставы, чёрт возьми! – Лоренц точным выстрелом разнёс колено другому псу. Тот рухнул, издавая пронзительный шипящий звук, но тут же, скрежеща исковерканной гидравликой, попытался подняться.

Из-за угла мелькнула Лира, волоча за собой младшего брата. Её пальцы впились в его руку так, что побелели костяшки.

– В дом! Сейчас же! – рявкнул Лоренц, перезаряжая мортиру.

Но рычащий кошмар уже преградил детям путь. Этот пёс явно побывал в боях – одна линза глаза была разбита, из пасти торчали сломанные шестерни. Его рык перешёл в пронзительный, режущий уши визг перегретого парового клапана.

И в тот миг, когда он бросился, Улисс увидел, как в тусклом красном свете уцелевшего механического глаза отражается перекошенное от чистого, животного ужаса лицо девочки.

Его тело среагировало само – он рванул вперёд, сбивая обоих детей на землю и прикрывая их собой.

Пёс навалился всем весом.

Улисс удерживал морду левой рукой, чувствуя, как бинты размокают от крови. Правой бил револьвером по уцелевшему глазу.

Раз!

Другой!

Третий!

Стекло треснуло, из глубин донеслось бешеное шипение…

Раздался оглушительный хлопок – Лоренц выстрелил почти в упор.

Пёс дёрнулся, из его брюха повалил густой пар.

Механизм затрепетал, как подстреленная птица, затем рухнул на землю, дёргаясь в предсмертных конвульсиях.

Лира быстро поднялась, её огромные глаза блестели в темноте, глядя на залитую кровью руку Улисса:

– Ты истекаешь кровью…

– Не важно! – Улисс оглянулся.

Деревня превратилась в ад.

Брант-старший, могучий, как медведь, с окровавленным двуручным молотом, крушил псов с методичностью мясника. Его удары были точны – он бил чётко в места соединений. Один пёс уже лежал с размозжённым гидравлическим хребтом.

Марта, стоя на крыльце, отстреливалась из самодельного ружья, собранного из обрезка трубы парового котла. Каждый её выстрел оставлял едкий серный шлейф и оглушительную громкость.

И вдруг… наступила тишина.

Несколько уцелевших псов, с дымящимися ранами, отступили в лес. Их вой постепенно растворялся вдали, словно уходящий поезд.

Дым рассеялся, обнажив страшную картину.

У старого забора, в луже масла и крови, лежал седовласый старик. Его руки, покрытые татуировками мастерового, всё ещё сжимали нож с гравировкой «От Цеха №7». Лезвие было погнуто – он успел повредить одного из псов перед тем, как тот добрался до него.

Лоренц медленно опустился на колени, он дрогнул, закрывая старику остекленевшие глаза.

– Второй за этот год… – прошептал он.

Они шли через спящий лес, где корни вековых дубов сплетались в подземные капканы, невидимые в темноте. Лоренц, Ян и Улисс. Каждый вдох оставлял на зубах привкус болотной гнили и медной окиси.

Лоренц молча освещал дорогу лампой, тени прыгали и искривлялись на стволах! Тело старика, завернутое в брезент, мерно покачивалось на плечах Яна. Он шагал, стиснув зубы, его худые руки побелели от напряжения.

– Куда… мы идём? – Улисс в темноте споткнулся о скользкий корень, ледяная вода хлюпнула в дырявый сапог.

Лоренц не обернулся. Его спина, прямая как штык, отбрасывала неестественно длинную тень среди мха:

– В место, где вода съедает даже память.

Топь открылась внезапно – чёрное зеркало воды, утыканное кривыми соснами-скелетами. На поверхности плавали венки из болотных цветов, их лепестки почернели от времени.

– Мы не хороним, – Лоренц поднял камень с земли. – Мы возвращаем.

Камень, брошенный его рукой, рассек воду. На миг в кругах мелькнуло что-то бледное, ребристое, обломок черепа с проржавевшей намертво металлической пластиной во лбу… потом чёрная топь бесшумно сомкнулась.

– На фабриках в городе из костей делают муку. – Ян внезапно заговорил, сбрасывая ношу. – А из жира – мыло с лавандой.

Брезент развернулся. Старик казался спящим, если не считать синевы на шее, где стальные челюсти перебили артерию. Его руки были чисты и сложены на груди… там, где должен был лежать нож.

Лоренц выдержал паузу, перебирая в руках клинок с гравировкой «Цех №7». Рукоять блестела тускло, как слепой глаз.

– На… – он резко сунул нож в руки Яна, заставив того вздрогнуть. – Твоя очередь помнить.

Ян сжал рукоять так, что мозоли на ладони побелели. В его глазах стало твердым и острым, как сам клинок.

– Спи, брат, – прошептал Лоренц, и вода приняла тело беззвучно. Венок из болотных орхидей закружился на месте погружения.

На обратном пути Улисс вдруг схватил Лоренца за рукав:

– Зачем вы показали мне это?

В глазах мужчины отразилось нечто древнее, чем сама топь:

– Чтобы знал цену нашей свободы. Город не любит отпускать утраченное. – Он раздавил сапогом гриб. Треск эхом прокатился по болоту. – Тебе нужно уйти отсюда… и держать язык за зубами. Особенно в своем Небесном Утёсе. Забудь дорогу сюда.

Его силуэт растворился в сумерках раньше, чем Улисс успел найти что-то в ответ. Где-то в топи лопнул пузырь газа – словно последний вздох покойника.

Глава 9. Серебряная гардения

Туман лежал на земле пластом, нехотя отдавая влагу первому солнцу.

Деревня за его спиной просыпалась тяжко, с похмелья от вчерашнего ужаса.

Улисс не оглядывался. Не решался. Боялся, что если обернётся, то уже не сможет уйти – память вцепится в него мёртвой хваткой. Но память уже вцепилась: смех детей у реки, тёплый свет в окнах, терпкий запах свежескошенной травы.

– Ты не вернёшься, – проскрипел за его спиной голос.

Он узнал голос, не оборачиваясь. – Нет, – выдохнул Улисс. И только потом медленно обернулся.

Лоренц прислонился к проволочной ограде, его силуэт терялся в тени жестяного ветряка.

Лоренц кивнул, будто ждал именно этого. Корявой рукой он сунул вперёд свёрток – вяленое мясо, завёрнутое в вощёную бумагу, чёрствый хлеб, фляга с мутным яблочным сидром.

– В лесу ищи сосну с обгоревшим боком. От неё налево будет тропа. Иди до темноты – найдёшь хижину.

– Там кто-то живёт?

– Такой же потерянный, как ты.

Улисс затолкал свёрток в сумку. Латунный цилиндр глухо стукнул о флягу. Остатки пальцев на его левой руке судорожно дёрнулись, напоминая о той боли, что уже никогда не уйдёт полностью.

– Спасибо. За всё.

Лоренц усмехнулся:

– Ты неплохой парень, Улисс. Поэтому – уходи. – Голос его налился свинцовой серьёзностью. – Потому что, если они придут – а они придут, я не сомневаюсь… – Я буду первым, кто возьмёт в руки мортиру. И последним, кто упадёт за этих… – Он махнул рукой в сторону спящих домов. – …за этих упрямых дикарей. Моих дикарей.

Лес принял его молча, безразлично. Неспешно, как старое чудовище, которое давно научилось ждать. Сосны стояли чёрными свечами, их стволы, покрытые шрамами смолы, тянулись вверх, пытаясь проткнуть низкое, чугунное небо. Воздух был густым, пропитанным запахом хвои – сладковатым, с гнильцой старой раны.

В памяти почему-то всплыл другой запах – удушливо-сладкий…

«Серебряная гардения». Духи, которые всегда окружали его мать. Она сидела у окна будуара, залитая бледным светом. Похожая на прекрасную мумию в дорогих кружевных нарядах. Её пальцы – длинные, бледные, почти прозрачные – бесцельно перебирали нити речного жемчуга. Но глаза, огромные и пустые, смотрели не на жемчуг и не на яблоневый сад под окном. Они были устремлены в никуда, в какой-то свой собственный, зазеркальный мир, куда доступ был закрыт всем, включая собственного сына.

– Мама?

Он застывал на пороге, маленький, в накрахмаленной рубашке, верящий, что сейчас она обернётся, и в её взгляде наконец-то отразится он.

Она поворачивала голову медленно, с трудом, словно её изящный механизм давно заржавел. Но в её глазах отражался не он, а лишь лёгкая, отполированная вежливостью грусть. Будто бы она вспоминала, что забыла что-то очень важное, но никак не могла вспомнить что именно.

– Иди к няне… дитя… – мелодия голоса была безжизненной, как звук хрустального колокольчика. Её рука касалась его щеки ладно и холодно, будто это не живая плоть, а фарфор. – Маме нужно… подумать.

И он уходил, чувствуя на своей коже холод её прикосновения и запах «Серебряной гардении» – дорогих, безупречных и совершенно мёртвых духов…

Улисс шёл, проваливаясь в мох, спотыкаясь о корни, и каждый его шаг отдавался в звенящей тишине.

Ветви цеплялись, пытаясь порвать его деревенскую одежду… не желая отпускать.

Свет становился зеленоватым, подводным. Где-то заорал ворон, и эхо разнесло звук так, как если бы на каждой ветке сидела птица.

Тропа, которую обещал Лоренц, давно растворилась в папоротниках, оставив лишь редкие намёки на то, что здесь когда-то ступала нога человека. Улисс шёл медленно, продираясь сквозь чащу.

Темнело. Сначала потускнели краски, потом вытянулись, поползли тени, а потом и вовсе всё слилось в одну сплошную, чёрную массу. Стало холодно. Он остановился, прислушался – не пахнет ли дымом? Нет. Лес дышал только своим, сырым и грибным дыханием.

Нога со звоном ударила обо что-то металлическое.

Железномордый.

Он лежал на боку, наполовину вросший в землю. Чаща пыталась поглотить его, переварить, но не смогла. Корни оплели латунный корпус, мох покрыл некогда блестящие шестерёнки, но из-под зелени проглядывали изящные, ювелирные узоры. Его стеклянные глаза, потускневшие и треснутые, смотрели в небо с немым укором.

Таких обычно списывали и отправляли на переплавку. Лишь избранные – инженеры Квартала Витражей или богатые фабриканты – могли выкупить их себе. Уж тем более не деревенские кузнецы или крестьяне.

И всё же один из них лежал здесь, побеждённый простым упавшим деревом. Его корпус, когда-то отполированный до зеркального блеска, теперь покрылся патиной, а в швах пророс мох, было похоже, что лес решил ассимилировать незваного гостя.

Улисс провёл пальцами по зазубренному месту на корпусе – там, где должна быть гравировка с серийным номером. Кто-то тщательно стёр все опознавательные знаки.