Империя Чугунного Неба

Империя Чугунного Неба

Лев Чернец

© Лев Чернец, 2025

ISBN 978-5-0068-0233-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I

Глава 1. Идеальный день для ошибки

Разбитую вазу можно склеить. Рваную рубаху можно заштопать. Рану на теле можно залечить. Но место, о котором пойдет речь дальше, представляется чем-то более изничтоженным. Чем-то, что уже не починить, как ни старайся.

Дым… Мерзкий, едкий, вонючий. Его всегда было слишком много в Угольном брюхе. Он стелился по мостовым, пробирался в переулки между фабричными стенами, забивался в лёгкие – липкой, масляной сажей. Но в тот день он был особенно душным – будто сама Империя пыталась скрыть что-то важное. Что-то своё. Гниющее.

Люди в этом месте не видели солнца уже сотни лет. Улицы, вырубленные в скале, упирались в низкие своды, покрытые копотью.

Из ржавых труб сочился конденсат, и его монотонный стук сливался с гулом машин где-то в глубине тоннелей.

Рассветов тут не существовало – только вечные сумерки, пронизанные болезненно-жёлтым светом.

Улисс Вейт прижался к шершавой стене, стараясь не шуметь. Его пальцы нервно сжимали края плаща, пропитанного гарью и запахом машинного масла. Где-то наверху, за тяжёлыми чугунными воротами Цехового квартала, пронзительно выла сирена.

Он бросил взгляд через плечо. Улица была пуста. Лишь бледные тени мелькнули в подворотне. Главное – не нарваться на патруль.

Выдохнув, Улисс шагнул к неприметной двери с потускневшей вывеской «Мастерская точных механизмов». Герб на стене – медные шестерни, обвивающие череп. Раньше они вращались, но теперь стояли неподвижно: паровая магистраль, питавшая их, давно перекрыта.

Он постучал. Ржавые петли взвыли в ответ, будто ждали момента.

– Ты опоздал, – проскрипел голос из темноты.

Улисс переступил порог, и дверь тут же захлопнулась за его спиной. Воздух в мастерской был густым. Пахло металлом. Маслом. И чем-то едким, неуловимым – страхом.

Коренастая фигура заперла дверь и бесшумно двинулась к стойке, заваленной чертежами.

Морщинистое лицо, изрезанное угольной пылью, было ему слишком хорошо знакомо.

Гарретт. Когда-то лучший механик Небесного Утёса. Теперь – подпольный торговец схемами и последний человек, которому Улисс ещё доверял.

– Не брюзжи, старик, – пробормотал Улисс, сбрасывая плащ. – Паровая Инквизиция перекрыла мосты. Пришлось идти через Трущобный отстойник.

Гарретт хмыкнул, вытирая руки о засаленный фартук.

– Не запачкался, ваше пароблагословение?

Не дожидаясь ответа, он подошёл к массивному сейфу, встроенному в стену, и стал вращать барабан с цифрами. Шестерёнки щёлкнули. Замок скрипнул.

Из глубины он извлёк латунный цилиндр с гербовой печатью.

– Его откопали при закладке фундамента Северной фабрики – прямо под руинами старого капища. – Металл глухо ударился о стол. – А потом запретили. И забыли на годы. Всё это было ещё до кризиса.

Пальцы Улисса жадно сомкнулись на холодной поверхности, и на мгновение ему показалось, что металл пульсирует в такт его собственному сердцу. Цилиндр открылся с шипением. Внутри лежал свёрток пергамента, испещрённый чертежами. То, ради чего он жил эти два года. Миф? Ересь? Или единственный способ сломать машину Империи?

– Невероятно! – Чернильные линии плясали перед глазами Улисса. Он едва касался пергамента. – Но как ты…

Гарретт медленно потер ладони, счистив невидимую сажу. В трещинах его кожи мерцали микроскопические звёздочки металла.

– Последний похожий свиток бывший верховный догматик жевал дёснами на совете, запивая священным маслом! Теперь он кормит червей под чугунным собором. А я… всё ещё умею рыться в могилах прогресса.

Он впился взором в Улисса:

– Вопрос не в том, как я нашёл. Вопрос – готов ли ты к нему?

– К чему? – скептически выдохнул Улисс.

– К знанию, которое сжигает. – Глаза старика помутнели. – Теперь нас называют еретиками. Но первые Механики… они боялись этой штуки… Слишком много силы, мальчик. Слишком много!

Он отмахнулся, будто отгоняя какую-то мысль.

– Ладно, забудь. Старик бормочет…

Где-то на улице раздался лязг. Затем ещё. И ещё. Механический патруль. Гарретт резко поднял голову. Его старые, иссечённые морщинами уши, десятилетиями учившиеся слышать сбой в работе механизмов, уловили не тот звук. Не скрип железа под ногой заблудшего горожанина, а чёткий, мертвый, синхронный лязг брони. Железномордых.

– У меня гости! – в его голосе была лишь горькая, мгновенная ясность. Так смотрит механик на машину, которую уже не починить.

Он рванулся к верстаку и нащупал под столешницей холодную рукоять кремнёвого револьвера.

– Беги через подвал, – он сунул оружие в руку Улисса, его ладонь на мгновение сжала пальцы ученика с силой, что заменяла прощание. В тусклом свете его глаза блестели, как отполированная сталь. – Живи. Ради всего, ради чего мы это затеяли.

Улисс сунул цилиндр с чертежом за пазуху и бросился к люку. Последнее, что он увидел, – Гарретт, поворачивающийся к двери, его широкая спина, заслоняющая вход. «Прощай…» – пронеслось в голове, и люк захлопнулся, отрезая от него того, кто был больше, чем отец.

Сверху, сквозь толщу дерева и железа, донеслось:

– КРИТИЧЕСКОЕ ОПОВЕЩЕНИЕ! ОЖИДАЙТЕ… ОДИН. ОЖИДАЙТЕ! ДВА. СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ПРИКРОЙТЕ СВОЙ ЛИК!

Раздался оглушительный грохот – залп! Потом второй. И тут же его заглушил сокрушительный хор автоматических винтовок…

Тишина.

И тьма сомкнула над Улиссом стальные челюсти.

Глава 2. Шестерёнки памяти

Падение.

Удар.

Боль.

Он катился. Вниз. По скользким ступеням. Ударяясь локтями и коленями о каменные выступы, пока не рухнул на сырой пол подземелья. В ушах звенело, в левом боку пульсировала тупая боль. Чертёж под рубахой обжигал как кусок льда. Сверху донеслись рваные, изуродованные звуки:

– СКА… НИР… – голос механического стража трещал. – ПРОТОКОЛ… СМЯТЕНИЕ…

Лязг металла по люку. Они ломали вход.

Улисс поднялся, ощупывая стены. Камни были влажными, покрытыми слоем вековой плесени, которая оставляла на пальцах склизкий налёт. Где-то в темноте капала вода. Этот ритмичный звук неожиданно перенёс его…

Дом детства. Ему семь лет. Высокие потолки родового поместья, скрипучие дубовые половицы. Отец на ежегодном приёме у верховного догматика, мать занята своими литературными салонами. Он один. В огромной семейной библиотеке, где пыльные фолианты по генеалогии соседствуют с механическими диковинками. Детские ручки тянутся к бронзовому соловью. Один поворот ключа – и игрушка оживает, издавая тонкий, почти живой щебет. Восторг. Затем щелчок! Треск! Птица замирает с неестественно вывернутой шеей.

– Испортил? – Над ним склоняется Гарретт, тогда ещё главный механик при доме Вейтов. Его рабочий фартук пахнет машинным маслом. – Ничего, починим.

Улисс запоминает этот момент: запах металла на руках взрослого, терпение в голосе, когда толстые пальцы аккуратно и с удивительной точностью разбирают повреждённый механизм.

Первый урок: «Всё можно починить».

Вибрирующий лязг стали в тоннеле – и воспоминание рассыпалось. Улисс дёрнулся, ударившись плечом о сырую стену. Боль под рёбрами напомнила: он всё ещё в подземелье, а патруль близко. Он замер, прислушиваясь к звукам. Где-то впереди шум подземной реки. Где-то сзади – мерные шаги патрульных. Он двинулся на звук воды, спотыкаясь о старые рельсы узкоколейки. Левая рука скользила по стене, находя опору во тьме.

Четырнадцать лет. Осенний дождь стучит по кожаной крыше кареты. Отец молчит, лишь пальцы в белых перчатках нервно барабанят по рукояти парадной трости.

– Ты – Вейт, – наконец говорит он, не глядя на сына. – Твои предки держали меч, когда эта… чернь держала в руках лишь лопаты. Мы подарили им цель. Порядок. Иерархию.

Трость резко стучит по полу.

– И этого… Более чем достаточно!

Механический фонограф Улисса летит прямо на мостовую, и восковые цилиндры с речами казнённых катятся в грязь.

– Зачем ты приказал сломать его? – Он вцепляется в сиденье, чувствуя, как холодная перчатка отца стирает с его щеки предательскую влагу. Она пахнет старыми деньгами.

– Ты дал слугам слушать мысли мертвецов. – На перчатке остаётся влажный след. – Их знания – это нож у нашего горла. – Трость поднимает его подбородок. – Ты понял?

– Да, папа.

Тоннель сузился, превращаясь в каменную горловину. Улисс двигался на ощупь, ладонями читая швы между кирпичами – здесь кладка была старой, времён первых подземных коммуникаций. Воздух пах железом и застоявшейся водой. Где-то впереди зашипел пар. Он замер, прижавшись к стене.

– ПРОДОЛЖИТЬ… ПОИСК…

Улисс выдохнул и продолжил путь, различая в темноте слабое мерцание.

Свет? Или просто глаза, уставшие от тьмы, сами рисовали призрачные пятна?

Семнадцать лет. Чердак поместья. На верстаке – паровая турбина Улисса, клубок медных труб, скреплённых проволокой и слепой надеждой. Она дёргается, как пойманная птица, каждые три секунды извергая струю кипятка.

– Чёрт! – Улисс отпрыгнул, едва избежав ожога. – Почему она так делает?!

В дверях стоит Гарретт. Он не торопится входить – видимо, ждёт, когда турбина взорвётся окончательно.

– Тебя приняли в университет, – он швыряет конверт на верстак. – Но там не любят выскочек, которые не знают разницы между давлением и температурой.

Гарретт подходит, берёт гаечный ключ и лёгким движением подкручивает болт у основания. Турбина работает – ровно, без плевков кипятком.

– В университете тебе не помогут. Там бьют по рукам за такие «недотяжки».

Дверь захлопывается.

Улисс стоит, сжав кулаки. Его турбина работает. Но он не знает, почему.

Развилка. Левый тоннель – широкий, с аккуратными кирпичными сводами. Правый – узкая щель между ржавыми трубами. Улисс выбрал правый. Теснота сдавила грудь. Пробираясь боком, он почувствовал, как что-то хлюпнуло у него под ногами – гнилой крысиный труп. В следующее мгновение он услышал:

– ОБНАРУЖЕНО! ЛИКУЙТЕ!

Восемнадцать лет. Лекционный зал Верховного Технического Университета. Своды украшены золотыми гербами. На стенах – схемы паровых машин, специально сделанные неэффективными.

– Как видите, золотник должен располагаться строго под углом в сорок пять градусов, – голос профессора булькает. – Любое отклонение – ересь.

– Если наклонить золотник на тридцать градусов, КПД вырастет, – заявляет Улисс с третьего ряда.

Взрыв хохота. Ледяной голос профессора:

– Ваша ересь приведёт вас в куда менее комфортабельное помещение. А теперь замолчите и не прерывайте более процесс познания.

В зале повисает гробовая тишина. Слышен только голос преподавателя, ядовитый и шипящий. Улисс смотрит на линейку, лежащую на столе. Кончиком пальца он сдвигает её к краю стола. Звон. Она падает на каменный пол. Звук, как удар камертона, разрезает тишину. Профессор замолкает, но никто не оборачивается…

После лекции к Улиссу подходит девушка в сером платье. Её зелёные глаза смотрят с пониманием.

– Твой расчёт верен, – говорит она тихо. Её голос низкий, но чёткий. Почти шёпот. – Но ты смотришь слишком узко. Ты думаешь о давлении пара. А нужно думать о природе самой энергии.

Она проводит пальцем по исписанному тетрадному листу, размазывая грифельные буквы.

– Они учат, что всё стремится к хаосу – такова неумолимая вторая догма. Энергия угасает, и на этом угасании строится их власть – закон Entropia Imperia. – в её взгляде холодный огонь. – Но что, если это лишь половина истины? Что если можно не просто использовать энергию, а… обратить вспять? Вернуть её?

– Как? – шепчет Улисс ей на ухо.

– Переписать фундаментальные законы, – она улыбается, и в этой улыбке есть что-то от безумия и гениальности. – Создать машину… Меня зовут Маргарет. Хочешь помочь мне?

Железномордый появился в конце тоннеля, его стеклянные глаза вспыхнули кроваво-красным. Он жадно скрежетал суставами.

– ПРОТОКОЛ… ОЧИЩЕНИЕ… – механический голос эхом разнёсся по каменным стенам.

Улисс рванулся вперёд – и тут же рукав впился в зазубрину вентиля с зудящим звуком рвущейся ткани. Он дёрнул – материал натянулся, но не поддался. Снова – резче, отчаяннее. Шов треснул, но не разошёлся.

Три года назад. Комната Маргарет. Полночь. Она склоняется над столом, её каштановые пряди выбиваются из строгой причёски. Улисс наблюдает, как её тонкие пальцы выводят сложные расчёты.

– Они называют это ересью, – шепчет он, касаясь уголка чертежа, где изображён контур человека, пронизанный линиями силовых полей. – Воскрешение. Они сожгут нас за одно упоминание.

– Их невежество – не мерило истины, – Маргарет не поднимает глаз, её перо выводит новый виток спирали. – Они поклоняются машинам, которые лишь имитируют жизнь. Мы же ищем искру. Ту, что можно поймать и… перезапустить.

Она откладывает перо и смотрит на него. В её глазах – слёзы ярости и надежды.

– Они убили моего брата, Улисс. Сломали его машину на куски за то, что он посмел чинить то, что они приказали считать мёртвым. – Её пальцы сжимаются в кулаки. – Я не позволю им диктовать, что возможно, а что нет.

Она взяла его руку и прижала к чертежу.

– Мы закончим это. Мы найдём способ. И тогда никто не будет вершить суд. Никто не будет вечно мёртв.

Их губы встречаются среди разбросанных бумаг, пахнущих свежими чернилами и надеждой. А на столе лежит мир, который они собираются взорвать.

Механический страж сделал шаг вперёд. Улисс дёрнулся – раз, другой – и с треском разорвал шов, вывалившись из узкого прохода. Он потянулся к револьверу, но оружие выскользнуло из дрожащих пальцев.

– НЕ СОПРОТИВЛЯЙТЕСЬ…

Тюремная камера. Всего шесть часов до рассвета. Охранники за дверью пересчитывают монеты. Маргарет обнимает его.

– Ты должен закончить начатое. – Маргарет сжимает его руку.

– Я не смогу! – Он рвётся к двери, как испуганный щенок. – Это же твои расчёты! Я даже формул не понимаю!

Маргарет не плачет. Она хватает его за подбородок.

– Забудь мои чертежи! – её шёпот обжигает. – В закрытых архивах Небесного Утёса должны быть схемы Первых Механиков. Тех, кто был до догматиков. Ты понял меня? Ищи их!

Дверь скрипит. Охранник делает вид, что поправляет пряжку. Её последний поцелуй на вкус как соль и сталь.

Металлический скрежет слева. Патрульный Железномордый протискивался между паровыми магистралями. Его линзы-глаза сужались, фокусируясь на жертве. Холодные пальцы смыкались вокруг руки. Хруст. Не столько звук, сколько вибрация, проходящая по костям. Мизинец остался в железной перчатке механизма. Указательный и средний пальцы болтались на кровавых лоскутах кожи. Боль пришла позже – сначала шок, потом волна тошноты, и только потом – адское пламя, выжигающее все мысли.

Улисс катался по узкому уступу над подземной рекой, сжимая окровавленную кисть. Кончики оторванных пальцев ещё дёргались, не понимая, что уже мертвы.

– ПРЕБЫВАЙТЕ В СМИРЕНИИ… – металлическая машина надвигалась, её оптические линзы фокусировались на жертве.

Площадь перед чугунным собором.

Холодное утро. Маргарет стоит на эшафоте, её руки связаны. Улисс прячется в толпе под серым капюшоном. Его ногти впиваются в ладони.

– Добропорядочные люди! Внимание! Запрещённое изобретение! – кричит палач. – Покушение на основы общества!

Маргарет поворачивает голову. Их глаза встречаются в последний раз. С нежной улыбкой она шепчет что-то, но слова теряются в гуле толпы. Щелчок гильотины. Белый пар и струи крови стекают по серым доскам эшафота, смешиваясь с конденсатом в розоватую жижу. Срабатывает безотказно.

Механический палач делает шаг вперёд. Улисс отползает к краю. В глазах темнеет:

– Маргарет… Я слишком слаб…

Глава 3. Подземное течение

Тело Улисса скользило по поверхности чёрной реки, едва нарушая её маслянистую гладь. След беглеца, пожираемый мгновенно. Вода обволакивала ледяным панцирем, впитываясь в поры, въедаясь в раны… густая, как бульон из фабричных отходов, вобравший столетия промышленной грязи.

Патрульный не смог последовать за ним.

Механизм, способный раздробить череп одним ударом, беспомощно барахтался в воде, а его аварийные огни меркли один за другим.

Потолок тоннеля дышал над ним: то опускался так низко, что Улисс чувствовал на лбу шершавое прикосновение векового камня, то взмывал вверх, растворяясь в темноте. В вышине мерцали бледные огоньки – люминесцентные грибы, впитывающие сырость, или осколки витражей, тысячу лет хранившие последние солнечные лучи. Стены были сложены из кирпича, который помнил запах рук Первых Механиков до того, как их идеи о каналах-артериях превратились в эту гниющую кишку.

Где-то выше, в Угольном брюхе, в эту самую секунду, какой-нибудь мальчишка-кочегар, не видящий дальше топки, закладывал в ненасытную пасть очередную порцию угля, даже не подозревая, что топит печь над самым дном мира, над головой у призрака. Эти подземные реки когда-то были настоящей кровью Империи. По ним возили уголь для бесчисленных паровых машин, металл для новых построек и даже рабочих в особых герметичных вагонах, больше похожих на гробы, чем на транспорт. Теперь же они служили только Инквизиции и тем немногим, кто, подобно Улиссу, хотел остаться невидимым, стать призраком, о котором скоро забудут, растворившись в этих чёрных водах.

Вдруг плечо Улисса ударилось о что-то твёрдое. Перед ним была старая шахтёрская лодка, дрейфовавшая по течению. Её прогнивший остов едва выступал над водой, а внутри лежало несколько сантиметров чёрной жижи. Он впился в борт, и щепки вонзились под ногти, смешав боль с облегчением. Он был вне воды. Пусть даже в этой посудине, которая в любой момент могла пойти ко дну.

Улисс сжал левую руку. Почерневшие, нечувствительные пальцы легко отделились, упав в воду с тихим плеском. Кровь сочилась упрямыми каплями, растворяясь в тяжёлой воде, окрашивая её в ржавый цвет.

Скрипя зубами, он разорвал подол рубахи, туго перетянув остатки пальцев промасленной тканью. Боль пульсировала горячими волнами, но он лишь глубже впился зубами в ткань, затягивая узел крепче.

Потом проверил латунный цилиндр. Герметичная капсула не пропустила воду – чертёж внутри оставался сухим. Три пальца. Не такая высокая цена. Не такая высокая плата за последнюю волю Маргарет, ведь она отдала куда больше.

Лодка плыла сама по себе, а он лежал на дне, уставившись в потолок. Капли конденсата рождались в трещинах, росли и падали, рисуя на поверхности воды миры, которые жили и умирали за одно мгновение. Слепой художник и его сиюминутные вселенные.

Империя – машина, а человек – шестерёнка, им вбивали это с детства. И Улисс вспомнил Маргарет. Её формулы на пергаменте. Линии, которые не подчинялись догматам. «Мы больше не детали», – шептала она, и в её голосе звенела сталь.

Улисс помнил этот блеск в её глазах. Не только вдохновение, но и та всепоглощающая ярость, которая заставляла её работать сутками, до кровавых трещин на губах. Однажды он застал её спящей над столом, а в сжатом кулаке она держала окровавленный обломок шестерни от машины её брата, словно какой-то талисман мести.

Её слова теперь жгли сознание. Не метафора – физическое ощущение раскалённого штифта, ввинчивающегося в висок. Ересь, способная не просто разорвать цепи, но переплавить саму сталь, из которой они выкованы.

Где-то на Небесном Утёсе верховный догматик каждое утро совершает один и тот же ритуал: дрожащие старческие руки берут ключ. Поворот. Затяжной скрип пружины. Первый удар маятника, и по всему городу – ответная дрожь. Фабричные гудки воют в унисон. Миллионы поднимают головы, как марионетки, почувствовавшие рывок нитей.

Но кто держит ключ от верховного догматика? Чьи усилия сжимают пружину его воли?

Улисс вдруг увидел нелепую картину: бесконечную цепь стариков, заводящих друг друга. Ряды одинаковых сгорбленных фигур в пурпурных мантиях. Каждый считает себя часовщиком, будучи всего лишь следующей шестерёнкой в часах, чьё истинное устройство давно забыто.

Может, никто уже не помнит, где кончается машина и начинается человек. Может, этой разницы больше нет.

Лодка замедлила ход, приближаясь к тому, что сначала показалось обломком колонны. Но вода расступилась, обнажив статую женщины. Каменные руки, некогда простёртые в благословении, теперь были подняты в странном жесте – словно святая замерла между молитвой и попыткой починить что-то. На уровне груди камень был аккуратно вырублен в форме пылающего сердца.

Она напоминала Маргарет…

Где-то впереди заурчал водоворот.

Тоннель сжался, как кузнечные клещи, заставляя воду бурлить и пениться. Стены, покрытые вековой сажей, теперь пестрели посланиями отверженных.

Тут была карикатура на верховного догматика – его лицо слилось с паровым котлом, из ушей валил пар, а вместо глаз горели аварийные клапаны. Кто-то тщательно вывел сажей: «Он топит нам баню».

Технический чертёж с кроваво-красной надписью: «Это моё!» В углу – деталь, которую он сразу узнал: модификация золотника, совсем как та, о которой он спорил с профессором.

Обрывки формул, перечёркнутые расчёты, стихи, чьи строчки растворялись в ржавчине. Все они сливались в единый крик – хор голосов, которые Империя пыталась заглушить.

Лодка с глухим стуком ударилась о полузатопленные сваи, и Улисс, спотыкаясь, выбрался на покосившуюся платформу. Дерево скрипело под ногами, прогибаясь с влажным хрустом; оно вот-вот готово было рухнуть в чёрную воду. Едкий запах перегоревших проводов странным образом смешивался с приторным ароматом ладана, создавая тошнотворный коктейль, от которого на языке появлялся металлический привкус.

В центре платформы, словно алтарь в этом подземном храме, стоял автомат «Благодатное масло». Его ржавый корпус украшало рельефное изображение святого Механика – канонизированного инженера, держащего в руках маслёнку. Щель для монет была забита окаменевшей грязью, но табличка всё ещё просматривалась: «Четвертак за порцию освящённого масла. Одобрено мастерами-догматиками. 1859 год». Стеклянный резервуар треснул, и в нём застыла густая чёрная субстанция, слишком вязкая для обычного машинного масла – скорее напоминающая запёкшуюся кровь.

К корпусу автомата магнитом была прикреплена пожелтевшая фотография. Группа инженеров в защитных очках и промасленных фартуках стояла в церемониальной позе вокруг какой-то машины. Но что-то было не так. В правом углу чётко виднелась странная тень. Её очертания были неправильными: руки неестественно длинные, пальцы искривлены, словно щупальца. Там, где должно было быть лицо, фотография была размыта странным образом, образуя воронку из светлых полос.

Внезапно зелёный аварийный огонёк на стене – тот, что отмечал когда-то пути эвакуации – замигал с неровной, прерывистой частотой. Морзянка сумасшедшего. И из темноты тоннеля донёсся звук, от которого кровь застыла в жилах. Будто огромный механизм пробуждался после долгой спячки с хриплым, прерывистым дыханием, словно кого-то душили мокрой тряпкой. И под всем этим – тонкий, едва уловимый детский смех, звучащий неестественно чисто среди всей этой механической какофонии.

Лодку позади дёрнуло. Что-то невидимое с силой рвануло её на дно и вышвырнуло обратно к платформе. Фотография выпала у него из пальцев, перевернулась, открывая надпись на обороте, выведенную каллиграфическим, безупречным почерком: «Оно не хочет помогать. Оно хочет ВЫЙТИ».

Зелёный свет теперь мигал, отмечая такт какого-то инфернального танца. А в глубине тоннеля нарастал гул – точь-в-точь как перед запуском парового двигателя невероятной мощности. Только Улисс знал – никакого двигателя там быть не могло. Во всяком случае, никакого двигателя, созданного человеческими руками.

Звук, сперва едва различимый, нарастал, превращаясь в низкий, гудящий гул, заполняющий станцию до самых сводов. Улисс почувствовал, как волосы на его руках поднимаются, а кожа покрывается мурашками.

Станция просыпалась.

Ржавые трубы вдоль стен задрожали, из стыков вырвались клубы пара, шипящие, как змеи.

Улисс вглядывался во мрак.

Там проступали очертания.

Оно двигалось.