Аз воздам

– Отсосешь? – Вонючка вынул свой вялый орган, вонь от которого Ника почувствовала на расстоянии. Во рту у нее стоял водочно-колбасный привкус, в ноздрях – запах Вонючки.

– Не хочешь подмыться? – Она знала что сказать для повышения градуса агрессии.

– Чистюля, что ли? – Встав с табурета, Вонючка спустил джинсы до колен. – Соси давай. Зачем пришла? Водку жрать на халяву?

Его кривенький друг в рубашке в красно-черную клетку жевал докторскую, поддерживающе ухмыляясь.

– Сунь член в водку для дезинфекции, – посоветовал он.

Ника сидела на табурете, спиной ко входу, с сумочкой через плечо, и смотрела на кухонный нож на столе. Нож ближе к Вите, чем к ней, и нужно это учитывать в сценарии драмы. В ее сумочке – еще один нож, тот, что вчера едва не вонзила Шутову в сонную артерию. Главный реквизит спектакля. Давай, Вонючка, давай, тряси удом, закручивай туже спираль агрессии – то, что мне надо.

– Лучше суну ей в рот, – буркнул Вонючка. – Пусть чистит.

Он подошел к ней почти вплотную, со спущенными ниже колен джинсами, и Ника знала, что он сделает дальше, и что она сделает.

В этот момент в дверь позвонили.

В сценарии этого не было.

– О! Кореши! – обрадовался Вонючка. – Открой, – сказал он красно-черному. – Видишь, я занят.

Бросив взгляд на Нику, кривенький вышел из кухни.

– Давай соси, че смотришь. – Пружина скручивались. – Кореши в очереди за мной. Хочешь гэнг-бэнг, а? Пробовала?

Положив руку ей на затылок, тяжелую, требующую, он надавил, а она не поддалась.

– Ты че? – Рука давила на затылок. – Целка, что ли? Член не видела?

На кухню вошли трое: Витя и двое вновь прибывших. Ника не видела их, только слышала.

– Сука, сосать не хочет, – сказал Вонючка на публику. – А жрать и пить дайте ей.

– У тебя хер страшный, – сказал кто-то. – А у меня красивый. – Еще один кореш встал рядом, сняв черные спортивные штаны.

Вонючка вновь надавил Нике на затылок:

– Ну!

Скинув его руку, она встала с табурета:

– Я, пожалуй, пойду, спасибо за компанию.

В ту же секунду ее схватили сзади, жадно вцепившись в груди сквозь хлопок майки, а Вонючка взял ее пятерней прямо за лицо, грубыми жесткими пальцами:

– Брезгуешь, падла?

Справа от нее стояла заплывшая жиром мужская туша со спущенными штанами и сломанными в молодости ушами, и она поняла, что невидимый режиссер где-то там, внизу, решил повысить ставки. Это не ее сценарий, она не знает развязку.

Четвертый кореш стоял поодаль, эдакий бывший интеллигент – в очках и без остатков интеллекта в глазах – и смотрел почти испуганно на происходящее, прикладываясь для смелости к банке крепкого дешевого пива.

Пора.

Смахнув с лица руку Вонючки, Ника ударила затылком того, кто держал ее сзади. Хрясть! – Сломанный нос.

Тушу – ногой в пах.

Вонючку – ребром ладони в кадык.

– Сука! – Туша выругался, скривившись, но не выбыл из строя. Как был, со спущенными штанами, он всей своей массой бросился на Нику, наваливаясь на нее, сбивая с ног, воняя потом и перегаром, и она поняла, что сейчас будет новый Ангарск, здесь, на кухне.

Падая, она ударилась затылком о стену.

Вспыхнула сверхновая, а затем Туша упал на нее сверху и прижал к полу.

– Держите ей ноги, мать вашу! – скомандовал он. – Сука, а!

Рванув, он порвал майку Ники от шеи до живота.

Бюстгальтера под майкой не было.

Чьи-то руки держали ей ноги, а она не оказывала сопротивления. Стены, потолок, она, Туша – все вращалось как желтые звезды на картине Ван Гога, и из живота к горлу катилась волна тошноты.

Повернув голову на бок, чтобы не захлебнуться, она содрогнулась и выпустила наружу густой фонтан рвоты.

– Мать твою! – Выругался Туша и выпрямился, отряхивая руку. – Шлюха сраная!

Щёлк – магнитный замок на сумочке. Нож в руке.

Не будет второго Ангарска.

– Сука! – Туша бьет ее наотмашь по лицу и вновь наваливается на нее, воняя потом и перегаром.

Вшик! – Нож входит в левый бок Туши, мягко, как в сливочное масло, и Туша не сразу понимает, что случилось.

Следующий удар – в руку, чтоб понял. Вшик! – в бицепс.

Туша всхрюкивает как-то негромко, глухо.

Ника не успела нанести третий удар. Туша сел, потом решил встать, глядя с удивлением на кровь и дыру в белой майке, но встать не смог. Завалился на бок, в дверной проем между кухней и коридором, там и остался.

Ноги Ники отпустили.

Нужно было быстро встать, но быстро не получилось. Ее вновь вырвало на полпути.

Поднявшись, она бросила взгляд на стол.

Вонючка ее опередил. Схватил нож со стола.

– Ты его порезала! – Острие смотрело на Нику, а член Вонючки – в пол. Она видела изумление и бешенство в пьяных глазах.

– Да. И мне это нравится, – сказала она. – Хочешь совет?

Вонючка не ответил.

– Бросай нож и вызывай скорую, иначе твой друг умрет, – продолжила Ника. – Как думаешь, я не превысила пределы необходимой самообороны?

Она взяла нож обратным хватом. На лезвии сохла кровь Туши.

– Че стоишь? Ищи перо! – скомандовал Вонючка Вите. – Порежем сучку.

– Сань, не тронь ее, а, – сказал Витя. – Глянь, как нож держит. Профи.

– Звони в скорую, – прибавил он, обращаясь к бывшему интеллигенту.

– Отставить, сука, звонки! – пьяно рыкнул Саня. – Сдохнет так сдохнет, не я его резал. Ссыте, да?

С этими словами он сделал шаг к Нике.

– Звони в скорую, – сказала она бывшему интеллигенту. – Не слушай его.

Вонючка бросился вперед, размахивая ножом как саблей, и – вшик! бум! – через секунду врезался в стену с распоротым левым предплечьем.

Кажется, он не сразу почувствовал боль.

Выругавшись и развернувшись, он удивленно – как до него Туша – уставился на рану, а после перевел взгляд на Нику:

– Ты кто, сука, а?

– Аудитор, – сказала Ника. – И бухгалтер.

Обычный вопрос – обычный ответ.

– Кто-кто?

– Бухгалтер.

Изумленный, Вонючка смотрел на Нику, забыв о ране, из которой густо сочилась кровь, и даже опустил нож. Потом он перевел взгляд на Тушу, истекавшего кровью на полу. Потом – на рану на руке.

– Что ж это, мать вашу? – выругался он. – Что, сука, за бухгалтерши такие с ножами?

– Хобби. Знаешь такое слово?

– Вызывай скорую, – сказала она бывшему интеллигенту. – И еще, – прибавила она, обращаясь ко всем. – Если скажете про меня, то пойдете за соучастие в попытке изнасилования. Включен диктофон, запись идет в облако в режиме реального времени. Ясно? Придумайте что-нибудь.

Ей не ответили. У бывшего интеллигента тряслись руки от избытка чувств, Витя смотрел на нее с прищуром и будто даже с восхищением, а Вонючка Саня, жалкий теперь, без штанов, с кухонным ножом в руке, не знал, что делать дальше.

Взяв со стола стакан, из которого пила водку, Ника бросила его в стену за спиной бывшего интеллигента.

Зажмурившись, тот пригнулся и втянул голову в плечи.

Бум! – тысячи мелких осколков брызнули в стороны, рассыпались кристаллами по грязной засаленной кухне.

Перешагнув через тушу и кровь, Ника вышла из кухни. Рефлексируя, она удивлялась, насколько спокойной и удовлетворенной себя чувствует. Эйфория на адреналиновой волне. Притихшие сытые монстры. Безразличие к судьбе Туши. Отсутствие страха и угрызений совести. На нее напали – она дала сдачи. Не будет повторения Ангарска: холодного бетона, страха, боли, бессилия.

В прихожей она вытерла нож о чью-то грязную майку, брошенную у порога.

Нет, они не вызовут скорую. Туша умрет – если еще не умер. Поделом ему, одним уродом будет меньше, жаль, что их не счесть, имя им – легион. Правосудие, говорите? Я сегодня правосудие. Туша сам себе вынес приговор, бросившись на меня, и я привела приговор в исполнение, быстро и эффективно. Прелюдия к главному действу, большому процессу, где на скамье подсудимых ждет Шутов со товарищи, не зная об этом.

Она вышла из квартиры, нажав локтем на дверную ручку. Лишние следы ни к чему. Здесь нет отпечатков ее пальцев, но есть ее рвотные массы. Она знает, что сказать следователю, если ее найдут, но нельзя, чтобы это случилось до суда над Шутовым. Не жалко Тушу, не жалко себя – какой смысл жалеть то, что не имеет ценности? Жизни людей – частные преходящие формы более общего содержания, и среди них есть бракованные экземпляры. Туша – это брак, отклонение, хвост нормального распределения. А что Ника? Кто она? Ее тоже испортили, лишили содержания, наполнили жаждой мести вместо смысла жизни, поэтому ей не жаль себя. Двигаясь к цели, она знает, что не сможет собрать себя заново, вернуть прежнюю Нику, а раз так, то жалеть некого и нечего. Что мертво, умереть не может.

На лестничной клетке темно – тем лучше. Пахнет жареным луком, сыростью и мочой – классика старых подъездов бедных районов.

Раз, два, три, четыре, пять… Зайчик вышел погулять. Она считает ступени, быстро спускаясь вниз, в темноту, и держится за перила, чтобы не упасть. Нельзя сейчас падать, нельзя оступиться и все испортить. Кореши испуганы, шокированы, но кто знает, что они сделают в следующую минуту? Бросятся следом? Вызовут подмогу? Вызовут скорую и полицию, рискуя сесть надолго? Лучше поспешить. Пройти пару-тройку кварталов дворами в накинутом на голову капюшоне, сесть к бомбиле и уехать в центр города, ближе к дому, но не слишком близко. Она живет в сталинке в ста метрах от набережной Ангары, на тихой улочке, и, стоит признаться, порой ей здесь нравится – когда зелено, тепло и веет свежестью от реки. Она не была в Москве полтора года. Скучает ли она по квартире в доме Нирнзее в Большом Гнездниковском переулке, по шуму ночной Тверской, по энергии города, который и сам не спит, и другим не дает? Скучает ли по Диме, в конце концов? Иногда. Она не может позволить себе расклеиваться и грустить. Полтора года, два, три, пять, десять – она будет здесь столько, сколько нужно.

Вчера праздник закончился за полночь, а Шутов уехал в десять, с кортежем и без Светы. Света осталась. Изрядно хмельная, с горьковатым послевкусием счастья, она под занавес праздника прыгнула в бассейн как была, в вечернем платье, и несколько гостей последовали ее примеру, раздевшись, впрочем, до нижнего белья. Всё как в фильмах про богатых и знаменитых, разве что дело не кончилось свальным грехом в воде с хлоркой. Ника предпочла смотреть на это со стороны, с бокалом красного вина и каким-то неясным чувством, которое при ближайшем рассмотрении вдруг оказалось завистью. Тоже хотела бы так, в другом месте в другое время? Не можешь расслабиться? Больно? Правильно ли сделала, что не убила Шутова здесь и сейчас?

«Давай к нам! – крикнула ей Света. – Прыгай!»

Улыбнувшись, Ника сделала знак рукой – нет, спасибо, как-то не хочется.

Перед тем как Шутов убыл, она имела, так сказать, удовольствие познакомиться с его помощником, Дмитрием Хлыстовым. Вот кого следовало опасаться. В дорогом костюме и белой рубашке, разве что без галстука, в очках, худой, светловолосый, этакий бывший отличник и ботаник, Хлыстов подошел к их столику и дежурно поздравил Свету, после чего уединился на пару минут с Шутовым, так и не представившись. Бросив быстрый взгляд на Нику сквозь стекла очков, он кольнул ее шилом в точку, где прятался ее страх, – словно видел, что она не та, за кого себя выдает.

«Дима Хлыстов, – сказала Света, придвинувшись ближе к Нике, хотя в тот момент больше никого не было за столом. – Хлыст. Правая рука Игоря. Закончил МГУ, умный, но неприятный. Кажется, он меня невзлюбил – ревнует, что ли, хочет быть самым близким и нужным. Он и так самый нужный. Везде и нигде, серый кардинал империи».

Света сделала глоток вина, глядя вслед Шутову и Хлыстову.

Два клона шли чуть поодаль от них. Давайте, давайте, трудитесь, вы едва не лишились шефа и работы, и, может, еще лишитесь. Вас я не боюсь, а франта в очках – да. Вежливый, собранный, спокойный, он все сказал о себе одним взглядом, за миг зрительного контакта, и я до сих пор чувствую нечто сродни дрожи внутри. Хлыст безжалостен и на многое готов ради шефа, что не раз подтвердил на практике, можно не сомневаться. Как долго он с Шутовым?

«Сколько ему лет?» – сделав глоток вина, спрашивает она у Светы как бы между прочим, в порядке женского любопытства.

«Сорок, но выглядит моложе. Не женат, детей нет, черный пояс по карате, полное отсутствие эмпатии – что, кстати, ему не мешает, даже помогает. Лет десять лет назад был юристом, вел дела Игоря, а потом, видишь, сделал карьеру. Ближе никого нет».

Света тоже ревновала.

Закончив рассказ о Хлысте, она улыбнулась, встрепенулась и предложила выпить за любовь.

Выпили.

Потом Шутов уехал, а Света прыгнула в бассейн в вечернем платье. Наплававшись, вылезла, отряхнулась и пригласила всех желающих греться в сауну. Желающие нашлись. Взяв в дом еду и напитки, приступили к финальной части праздника. Набились в сауну кто в чем, от нижнего белья до костюмов Адама и Евы, а потом пили и ели, ели и пили. К этому времени Анжела и ее спутник убыли восвояси, и слава богу. Завистники под личинами друзей. А ты, Ника, кто? Кто под маской Ники Ермоловой?

«Оставайся, – сказала ей Света, изрядно хмельная. – Три спальни, места много. Выпьем чаю, поболтаем. Завтра выходной».

Ника не осталась. Не смогла после того, что едва не случилось сегодня. Жаль Свету. Свете грустно, Шутов уехал, оставив ее одну в день рождения, – поэтому она прыгнула в бассейн и пьет вино бокал за бокалом, в преддверии утреннего похмелья. Эх, Света, не того ты выбрала жениха, но сердцу, как говорят, не прикажешь.

Расстались в начале первого. Обнялись, расцеловались, Ника села в такси, а Света вернулась в дом, где никого не осталось.

Света грустила, а Нику жрали монстры. Вцепившись в нее изнутри, требовали еды, а ей нечего было им дать. Они жаждали крови Шутова и не получили. Потерпите, пожалуйста. Сейчас я слишком уставшая для охоты, а завтра будет новый день и новая пища, и на зло я отвечу злом, и зла в нашем мире прибавится. Всё как вы любите.

5. Предложение

«Никки, я женюсь. Сделал, в общем… предложение, вот». – Выговорив это неловко, сбивчивым извинительным голосом, Дима выдохнул и замолчал.

Она тоже молчала.

– Ты пропала с концами. Я все понимаю, но, Никки… – продолжил он. – Я хотел приехать – ты отказалась. Мы могли бы встретиться где угодно, на том же Байкале, но почему-то не встретились. Почему?

– Ты знаешь, где я и зачем. Я хожу по краю и не хочу, чтобы ты тоже ходил.

Она говорила это и чувствовала себя мерзко, но не могла сказать правду, всю как есть. Диме незачем знать о легенде в виде простого иркутского парня, с которым она спала год и которого избила, когда надобность в нем отпала. Сука, ты, Ника, сука, нет другого эпитета, но ты будешь сукой до тех пор, пока не дойдешь до цели. Будешь врать, избивать, убивать – и отмахиваться от совести как от мухи, которая мешает. Нет, Диме здесь не место. Здесь грязно и опасно.

Звонок от него по мессенджеру был первым за несколько месяцев. Он писал зимой, потом звонил, переживал, скучал по ней, а она трахалась с Женей, не без удовольствия иной раз, что уж скрывать, и держала Диму на расстоянии в четыре тысячи километров по прямой. Вот результат. Что чувствуешь? Ревность? Сожаление? Растерянность? Злость? Горечь? Все сразу, в коктейле с привкусом неизбежности.

«Извини, – сказала она. – Нельзя иначе. Я плохая пара, ты не был ты счастлив со мной, и ты это знаешь. Так что все к лучшему».

«Я был счастлив, когда ты приходила ко мне, – но ты приходила редко. Сначала, помнишь, ты целовала меня в качестве спасибо за помощь, потом стала платить щедрее. Это была плата, да? Не чувства? Тело в обмен на информацию?»

Звуки лились из трубки потоком обиды, любви и боли.

Ника закрыла глаза.

Из окна пахнуло сыростью дождливого сентябрьского дня и прелыми листьями. Дима прав и не прав. Это был не просто приятный бартер, это были тщетные попытки почувствовать себя женщиной, которой не чужды обычные романтические отношения. Не она платила Диме, а он – ей. Она играла роль, а он подыгрывал ей, так и не сумев убедить себя в том, что все по-настоящему, а не на сцене их маленького неустроенного театра.

«Дима, это была не плата, – сказала она. – Это было отчаяние. Спасибо тебе за все. Буду рада за тебя, если ты будешь счастлив. Ты ведь будешь счастлив?»

«Постараюсь. Только больше не приходи ко мне, пожалуйста. Всему свое время».

«Время обнимать и время уклоняться от объятий. Время любить и время ненавидеть. Время убивать и время врачевать…».

Ника говорила как в трансе, не открывая глаз.

«Будь, пожалуйста, осторожна. Пиши хоть изредка, я за тебя волнуюсь».

«Буду, Димочка, буду. Можно попросить тебя о последнем одолжении?»

«Ты же знаешь».

«Я собираю информацию – путевые заметки, аудиозаписи, документы. Если со мной что-то случится, найдешь, что с ними делать?»

«Мне не нравится ход твоих мыслей».

«Договорились?»

«Да. С тебя явки и пароли. И обещание звонить раз в месяц, не реже».

«Жена не будет ревновать?»

«Тебе ли не знать, что правда не всегда полезна для отношений?»

«Спасибо. Ты настоящий друг».

Дима молчал.

«Рад это слышать, – наконец сказал он. – Пока, Никки. Звони. Я помогу тебе без поцелуев и секса, просто как друг».

«Пока».

Она положила трубку и потом долго стояла у окна, вдыхая запах прелых листьев и высушивая слезы, вдруг выступившие на глазах. Убийцы тоже плачут. Скольких людей она отправила на тот свет? Пятерых? Шестерых? Она не знает о судьбе Туши. Ни слова в криминальных хрониках в Интернете, ни зацепки, ни намека на события конца мая на окраине Иркутска. Она жалеет о том, что сделала, не из-за мук совести, нет, с совестью она нашла общий язык, – а из-за риска для главной цели. Влекомая внутренними демонами, она вышла в сумеречную зону к ублюдкам-насильникам как приманка и охотница – и кто знает, что будет дальше? Уголовно-процессуальные действия разрушат ее планы. Больше она не сорвется, нет. Когда монстры мучают ее, она режет себя, а не других. Лезвие для рисунков на коже, огненная струйка боли, бьющая в мозг, – этого монстрам мало, пища на пару дней, поэтому в зоне бикини места живого нет, свежие линии поверх старых. Ей не привыкать. Здесь, в Иркутске, монстры стали прожорливее, в особенности после дня рождения Светы. «Не дала нам Шутова – дай других! Не дашь других – дай себя! Не дашь себя – дашь других! Выхода нет».

Рада ли она за Диму? Стараясь верить, что – да, она не верит. В ее чувствах больше ревности и горечи, чем радости, и запах прелых листьев тому подтверждение. Он созвучен ее чувствам. Осень. Увядание перед долгой зимой, конца и краю которой не будет. Потеряв Диму-любовника, она вот-вот лишится и Димы-друга, всегда готового помочь, в любых обстоятельствах, без всяких условий, – и что же тогда останется? Цель. Жестокость. Боль. Сожаление. Невозможность вернуть то, чего не было.

Она закрыла окно. Запах осени остался снаружи.

Дима остался в Москве.

Переключившись в режим драйва, она идет в спальню, чтобы надеть черный брючный костюм для встречи с Шутовым и Светой в одном из лучших ресторанов Иркутска, владеет которым кто, как вы думаете? Правильно, догадливые вы мои. Шутову нужен финансовый директор в несколько компаний его бизнес-империи, а Света, кандидат номер один, вдруг отказалась, чем сильно удивила Шутова.

«Не хочу связываться с этим, мне и здесь хватает, – призналась она Нике на днях в сауне, выпив перед тем пару бокалов пива. – Игорь просит, а я не хочу. Хочу быть просто главбухом. Знаешь, что сделал прежний финдир? Слил пару лимонов баксов в левый офшор и уехал их тратить. Никто не знает, где он. Игорь его ищет и рано или поздно найдет, а когда найдет, то отрежет ему яйца, так он сказал. Этим занялся Хлыст. Как думаешь, хочется мне туда, в девяностые? Не очень. Лучше не смешивать с этим личную жизнь, не хочу ничего знать про яйца. Но Игорь просит, даже настаивает. Хрень, в общем».

«Может, ты хочешь? – Они сидели за столом, завернутые в розовые полотенца, и Света смотрела Нике в глаза. – Зарплата больше моей. Служебная машина. Почет и уважуха. Близость к важным людям. Как думаешь, было бы тебе интересно?»

«Выручай, подруга», – видела Ника в глазах Светы. В то время как сердце Ники билось со скоростью сто восемьдесят ударов в минуту, ее лицо выражало сомнение.

«Как-то неожиданно, – сказала она. – И вряд ли это понравится Игорю Ивановичу».

«Игоря Ивановича я беру на себя. – Света обрадовалась. – Дам рекомендации. Не бойся, все не так страшно, просто не сливай деньги в офшор, чтобы остаться с яичниками. И вообще не обманывай Игоря, он это чувствует и очень не любит, когда его обманывают, и тем более обворовывают».

«Можно подумать?»

«Нужно. – Света сделала глоток пива. – Нужно подумать. Но недолго. Игорь не любит долго ждать».

Ника приняла решение мгновенно, не успев ни обрадоваться, ни испугаться, – но не могла сразу сказать «да», чтобы не вызвать подозрений, не у Светы, нет, а у Шутова, волка с острым нюхом. Света тут же поделится с ним идеей, и кто знает, что он почувствует своим развитым шестым чувством? Нет, так нельзя. Слишком быстро, без демонстрации сомнений. «Можно подумать?» – «Нужно». И так ли ты, Ника, в самом деле, уверена? Чем ближе к телу, тем выше риски. Тебя проверят тщательно, глубоко и, если найдут Корневу-аудитора, правильную, несговорчивую, избитую и изнасилованную в Ангарске десять лет назад, то закончат начатое, можно не сомневаться. К счастью, в трудовой книжке нет соответствующей записи. Она работала на подряде в московской аудиторской фирме по приглашению одного из партнеров, бывшего одногруппника. Высокий сезон, нехватка кадров, срочная работа в Иркутске. Когда случился конфликт, бывший одногруппник прислушался к ней, а не к людям Шутова. «Репутация – превыше всего, – сказал он Нике за рюмкой виски в офисе на тридцатом этаже небоскреба в Москва-Сити. – Нарабатывается годами, а спускается – фр-р-р! – в толчок за мгновение. В общем, пусть катятся в задницу и забудут о положительном аудиторском заключении». – «Не боишься? – спросила Ника. – Шутов непростой человек». – «Мы тоже не лыком шиты».

Это было весной, а осенью на нее напали в Ангарске. Шутов отыгрался на ней, решив, что она главная виновница его проблем с банкирами и инвесторами, и можно себе представить, какова будет его реакция, если он узнает правду о Нике Ермоловой. Она идет ва-банк, ставит жизнь против главной цели. Готова ли она? Стоит ли игра свеч? Да. Такого шанса не будет, нужно держаться за этот. Десять лет – большой срок. Кто ее вспомнит? Шутов? Хлыст? Некий службист Шутова с соответствующим стажем? Вероятность ненулевая, но не такая уж и высокая. Я согласна, Света, но не скажу это прямо сейчас. Скажу завтра. Или послезавтра.

«Хочешь, встретимся на троих? – Света продолжила фонтанировать идеями. – Я, ты и Игорь. Сможете задать друг другу все интересующие вопросы».

Ника ответила не сразу. Она думала и сомневалась, на этот раз без игры, по-настоящему. Хочет ли она встречаться с Шутовым? Хочет ли, чтобы он сидел рядом и смотрел ей в глаза?

«Думаешь, ему это интересно?» – спросила она.

«Есть вопросы, на которые он готов тратить свое время, и, как мне кажется, это один из таких вопросов».

«Я подумаю до завтра, слишком это все неожиданно».

«За тебя и твою будущую карьеру. Дзынь!»

Соприкоснувшись бокалами с пивом, сделали по глотку, скинули полотенца и прошли в жаркую сауну, две голых женщины разной комплекции: одна – стройная, другая – со складками на животе и ямками на круглых щечках, мягкая и аппетитная. Эх, видела бы ее Света пару лет назад, удивилась бы не на шутку случившейся с ней перемене. А знала бы десять лет назад, до Ангарска, – нашла бы больше отличий, чем сходства. Прошло время беспечности – пришло время жестокости.

…

Надев белую водолазку, черный брючный костюм и кулон из белого золота в виде сердечка и ключика (мило, невинно, с намеком), сейчас Ника смотрит на себя в зеркало, а оттуда смотрит женщина, к которой она так и не привыкла. Ника Ермолова. Пухлая блондинка в очках и с волосами до плеч. Бухгалтер из Иркутска. Подруга подруги Игоря Шутова, с ножом в сумочке и несколькими трупами за спиной. По ней и не скажешь, да? Пухлая невинность. Ясные телячьи глазки. Ямочки на щечках. Встретите на улице такую – смотрите на нее внимательно, возможно, это монстр, от которого стоит держаться подальше, дьявол в обличии агнца. Чем невиннее женщина, тем внимательнее ищите в ней дьявола.

Вдох-выдох… Вдох-выдох… Улыбка. Ямочки. Чуть естественнее, пожалуйста, расслабленнее. Так-то лучше, вот. Не думай о Диме. Не думай об Ангарске. Не думай о рисках и последствиях. Ты зам главбуха, подруга Светы, соискатель на должность финдира в холдинге местного бизнесмена. Никакой истории, никакой мести, просто бизнес. Сыграй эту чертову роль, живи по-Станиславскому, уверенно делай что должна, а там будь что будет, как гласит древняя мудрость.