Как цвет полевой

Ева А. Гара

Как цвет полевой

Дни человека – как трава;  как цвет полевой, так он цветёт.

Псалтирь (глава 102, стих 15)

Жизнь прожить – не поле перейти.

ㅤㅤ ㅤㅤ

Два месяца в наркологичке то ещё приключение. Да и загреметь туда было самым тупым решением, но явно лучшим, чем заложить «Пустошь» и получить пулю в лоб. Вообще надо было набрать Серафиму, типа «спасите, помогите», но в тот момент я перетрухнул и ни хрена не соображал, вот и ляпнул первое, что в башку пришло. В итоге заговнял себе медицинский лист – будто пометок от психиатра было мало! – и, кажись, окончательно перечеркнул путь к светлому будущему. Зато остался жив.

Два месяца в наркологичке то ещё приключение. Да и загреметь туда было самым тупым решением, но явно лучшим, чем заложить «Пустошь» и получить пулю в лоб. Вообще надо было набрать Серафиму, типа «спасите, помогите», но в тот момент я перетрухнул и ни хрена не соображал, вот и ляпнул первое, что в башку пришло. В итоге заговнял себе медицинский лист – будто пометок от психиатра было мало! – и, кажись, окончательно перечеркнул путь к светлому будущему. Зато остался жив.

Да и не так уж плохо там было – я не страдал синдромом отмены, не блевал и не корчился от ломки, а на фоне наркош выглядел прям шикарно. Днями напролёт читал, гулял, играл на пианино и слушал стрёмные истории других пациентов. А ещё на меня не орали санитары, потому что им не приходилось убирать за мной дерьмо. Они вообще ладно ко мне относились: по воскресеньям оставляли мобильник чуть надольше и иногда угощали шоколадками из торгового автомата. В общем-то, не такими уж и паршивыми оказались эти два месяца. Паршивым был только статус наркоши, который, кажись, прилип ко мне намертво.

Но доктор на выписке сказал, типа это мой шанс начать с чистого листа. И я не собирался говнять свою жизнь дальше.

1. Ярлык

Когда выпадаешь из колеи на два месяца, сложно в неё вернуться. Это было похоже на переезд, ну типа город родной, а улицы не кажутся знакомыми. Не покидало ощущение, что придётся заново налаживать отношения, искать якоря – я дико боялся, что после такой позорной главы в моей биографии от меня все отвернутся. И я бы не стал их винить, ну типа на хер с наркошей связываться? Правду же знала только клятая «Пустошь». И Чарли мог догадываться.

Чарли меня не навещал, зато каждое воскресенье, когда нам выдавали мобильники, трещал не затыкаясь. Звонила Ив, болтала о всякой ерунде и вовсе не спрашивала, как я, – притворялась, будто ничегошеньки стрёмного не происходит. А Дэя приезжала. Один раз, примерно через три недели после того, как я загремел в наркологичку. Она тоже филигранно притворялась, что всё ладно, ни одного жалобного взгляда не кинула, не осудила. Мы тупо посидели во дворе на скамейке. Я был ей безмерно благодарен, но попросил больше не приезжать.

Папаша звонил редко, чаще оставлял сообщения, а приехал только на выписку. Хотя, будь у него возможность, по-любому и тогда бы нашёл отговорку, но надо было подписать кучу документов. А ещё мне полностью заблокировали финансовый раздел, а транспортную карту пока не выдали, так что самостоятельно в город я вернуться не мог – до него как бы сорок километров. Короче, выбора у папаши не было.

– Ну что, как дела? – спросил он.

Я уселся рядом с ним на заднем сидении такси, пожал плечами и безрадостно ответил:

– Теперь вечность в больничку таскаться.

– Люций, ты сам виноват.

Я был виноват только в том, что решил прикрыть Чарли и «Пустошь». Заодно защитить себя, папашу и тётю Эви. Скажи я тогда паладину правду, мы бы все в такое дерьмо вляпались. А так вляпался я один. И прекрасно понимал, что в школе все будут пялиться, шушукаться, пальцами тыкать. Ладно до каникул немножечко осталось, после я собирался перевестись на дистанционное обучение.

И повезло, что в наркологичке не запрещали учиться, иначе бы долгов у меня охренеть сколько скопилось. А так время от времени приезжала директриса, принимала зачёты. И ведь ни разу не скроила презрительную рожу, косо не взглянула, ничегошеньки такого не сказала. В первый визит, правда, пялилась долго и задумчиво, но не с осуждением, скорее с сожалением, типа, что ж ты, Стокер, со своей жизнью-то делаешь? А я и сам понятия не имел, какого хрена происходит.

Зато до Нового года две недели осталось. Павловский, как всегда, украсили гирляндами из искусственной хвои и лампочек. Всё было такое нарядное. Мы с пацанами шарились по площадям, болтая о ёлках и подарках. Больше, конечно, детство вспоминали и сами же млели от уюта и возрождающегося в душе торжества. Они мечтали о сущей ерунде, типа о сдаче экзаменов, о поступлении в институт, о повышенной стипендии. А мне насрать было на выпускную суету, меня заживо сжирала вновь проснувшаяся тоска по маме. Чего мне реально хотелось, так чтоб в новом году всё наладилось. У Чарли же наладилось. Отца его признали без вести пропавшим, объявили в розыск, на том и закончили, на допросы больше не вызывали. Чарли в первый же день, как я притащился в школу, сообщил об этом. Шибко он не радовался, правду-то мы прекрасно знали, но вроде малость успокоился.

Короче, жизнь потихонечку налаживалась, но шла будто бы мимо. Вот и первоцветы уже лезли, и небо стало насыщенным, а я так и барахтался в дерьме.

Мы встретились ближе к пяти на стадионе. Уселись на самый верх трибун и молча бросали камешки в дыру провалившегося сектора. Ромка заливисто ржал над шуточками Гоги. Но Гога вовсе не шутил, а ныл и жаловался, как паршиво прошли его выходные, да и понедельник выдался не лучше.

День сегодня реально был дерьмовый. По математике внеплановую контрольную влепили и объявили, что в конце триместра будет итоговая комплексная работа. А на физике препод вещал про ячейки Бенара, про свободные недеформируемые границы. И страшные формулы каким-то сраным чудом превращались в цифру. Я ничегошеньки не понял, как не понял, на хрена нам вообще это знать, если тема не входила ни в экзамен, ни даже в школьную программу.

Видать, препод тупо решил выпендриться.

Когда Гога выговорился, Ромка начал трещать про свой грёбаный театральный кружок, а мы с Чарли силились попасть камнем в дырку висящей над провалом скамейки. Ваккате сидел рядышком и внимательно наблюдал, а потом выдал:

– Напрасно мучаетесь: вы не попадёте.

– Вот не смей! – проворчал Чарли, прицелился, бросил и не попал. – Ё-моё.

Я тоже не попал. А после хрен знает какой попытки Чарли взъелся:

– Чтоб тебя, Попов! На фиг ты под руку блеешь, чучело!

Ваккате обиженно поджал губы, но не возразил, отмолчался, как всегда, типа воспитанный. И вроде жаль его было, но бодаться с Чарли вовсе не хотелось.

– Привет, мальчики, – пропела Дэя.

Она неторопливо поднялась, села лицом к нам, но на ряд ниже, а высота скамеечки с этой стороны была примерно двадцать сантиметров. Дэя ещё и на каблуках была, так что колени у неё задрались высоко.

– А я по делу, – сказала она и ткнула меня пальчиком в ногу, привлекая внимание. – У тебя костюм готов? Бал уже в следующую субботу.

– Ну-у… мне немножечко было не до того, но всё будет ладно. Клянусь.

– Глянь, Лу, птичка твоя летит. – Гога кивнул в сторону.

Дэя на мгновение обернулась, но в лице ничуть не изменилась.

– Тогда я пойду, а то твоя птичка мне глаза выклюет.

Она ловко поднялась на своих громадных каблуках, послала нам воздушный поцелуй и грациозно пошагала вниз. Ив её проигнорила, глядела под ноги, чтоб, видать, не оступиться на переломанных трибунах. Её волосы, заплетённые в лохматую косу, золотились на солнце.

Окончательно мы помирились неделю назад, когда я впервые притопал на стадион и обратил на себя всеобщее внимание. И вроде вслух-то никто ничегошеньки не ляпнул, но всё было ясно по любопытным взглядам. Ясно, что позорный ярлык повис на мне прочно и надолго. Наверно, потому Ив и решила помириться – сообразила наконец, что я реально её недостоин. А может, как и Ваккате, была до хрена правильной, вот и захотела поддержать, типа обиды в прошлом и всё такое.

– Привет, Люций, – радостно сказала Ив. – Привет всем.

Она села рядом и, помедлив, неуклюже и мимолётно, типа по-дружески, поцеловала меня в щёку.

– Да ладно, Ива, тебе ж не пять лет – целуй в губы! – выдал Гога.

– Поверить, не могу, – опешил Ваккате и осуждающе покачал головой. – Это дурно, Гога.

– Чё это?

– Я объясню. Во-первых, с девушками надлежит быть почтительным. Во-вторых, ты вторгаешься в чужие отношения, а дурные манеры никого не красят.

– Да это ж просто шутка!

– Твоя шутка вульгарная. И вообще, Гога, справедливости ради, большинство твоих шуток заставляют окружающих чувствовать себя неловко. Хочешь быть душой компании – будь комфортным.

Чарли усмехнулся, но встревать не стал. Гога же внезапно извинился и, насмешливо поклонившись, от души пёрнул. Ив ошарашенно уставилась сначала на него, потом на меня и под заливистый хохот пацанов густо покраснела. Ваккате ошеломлённо молчал. А мне было так стрёмно, что я, кажись, тоже покраснел.

– Ой, неженки! – проворчал Гога и закурил.

– Погода сегодня чудесная, – сказала Ив. – Видели, какие облака?

Мы все как по команде задрали головы. Облака реально были классные.

– А вон то на капусту похоже, – воодушевился Ваккате.

В детстве я часто рассматривал облака, а воображение рисовало зверей, пирожные и всё такое. Иногда целые сюжеты получались. Особенно мне нравилось фантазировать на пару с Нинкой, когда мы валялись на прогретом цветочном поле, а над нами нависало бесконечное небо с тяжёлыми клубами облаков.

Я лежал на скамейке. Ив устроилась с противоположной стороны, головой к моей голове. От неё пахло апельсиновыми духами и травяным шампунем. Ваккате и Чарли лежали на ряд ниже, тоже голова к голове. Чарли даже про сигарету забыл: она почти дотлела до фильтра в его приподнятой руке. А меня потихоньку клонило в сон.

Короче, уютно было. И хорошо, что Ромка с Гогой свалили.

– Ой, Люций, а у тебя ведь глаза цвета неба, – опомнилась Ив.

Бледное днём, к закату небо стало насыщенным – реально под цвет моих глаз.

– Ни у кого больше таких нет, – добавила она чуть тише.

Я хотел возразить, но тут вклинился Чарли:

– На Земле сравнить глаза с небом было проще. Как думаешь, мои достаточно синие?

Ив приподнялась на локте, задумчиво уставилась на него.

– Пожалуй, слишком синие, небо всё-таки было голубое. Наверно, у тебя как море в ясную погоду.

– Так рассуждаете, будто на Земле были, – едко подметил Ваккате.

Вот уж не ожидал от него.

– Ну фотографии-то мы видели, – мирно ответила Ив.

О синеве Земного неба мы могли бы спорить долго, но прав был Ваккате: никто из нас его не видел. И глаза Чарли вполне могли оказаться либо слишком синими, либо как раз небесными.

– Вон то облако похоже на палитру! – воскликнул Ваккате.

Я взглядом обвёл небо, но палитру не нашёл, только зайца, парусник и невнятное чудище.

– Слушай, Иволга, – позвал Чарли, – у вас будет комплексная перед Новым годом?

– Будет. Там вроде математика, основы языка, история и физика.

– Ячейки Бенара! – с ужасом вспомнил Ваккате.

– Без паники, Попов, их там не будет. А поступать ты, Иволга, куда будешь?

Ив села, пригладила косу и довольно улыбнулась, будто ждала этого вопроса всю жизнь. Зажмурилась, как котёнок, и мечтательно на выдохе сказала:

– В академию искусств! На дизайнера.

Чарли присвистнул и выдал:

– Попов у нас тоже в столицу едет. В ту же академию, да?

Ваккате резко сел, поправил шарф и густо покраснел.

– В общем-то, теперь нет. Буду поступать в местный институт ИЗО.

– Чё вдруг? – удивился Чарли.

Он тоже сел, выбросил окурок, достал из пачки новую сигарету и закурил.

– Ну… – заблеял Ваккате. – Оказалось, что академия для идеальных.

– Что значит «идеальных»? – возмутилась Ив.

– Для тех, у кого лист благонадёжности в порядке.

Чарли неуверенно хохотнул, разглядывая уголёк сигареты, и спросил:

– А с твоим чё?

– А у меня пометка.

Тут и я не выдержал:

– Гонишь! За чё?

Ваккате покраснел, снял шарф, помял его и снова намотал на шею. Вещать о своём проступке он явно не хотел, долго собирался с мыслями и вдруг признался:

– Ситуация стыдная. Глупая такая. Мне одиннадцать было, к нам в гости пришли друзья родителей. А у них дочь девяти лет. И, по обыкновению, занять ребёнка поручили другому ребёнку. Я отвёл её в свою комнату, показал мистера Пима…

– Кого? – перебил Чарли.

– Моего хомяка. Она попросила подержать. А мистер Пим не кусался, был, на удивление, смышлёным для хомяка. Я позволил ей. А она ему хребет переломила. Взяла и сжала, как какой-нибудь антистресс. Взрослым потом врала, что он вырывался, она пыталась удержать и это случайно получилось. Но я-то видел, что она нарочно.

Ваккате судорожно вздохнул, снова начал поправлять шарф. Чарли, щурясь от сигаретного дыма, задумчиво спросил:

– А пометка-то за чё?

– Я набросился на неё, повалил на пол и сломал ей нос. Вот я́ правда не хотел. Я не думал. Меня такая ярость опутала.

– Жалко хомяка, – сказала Ив и добавила: – На твоём месте я бы поступила так же.

– Подожди, – не унимался Чарли, – выходит, пометка у тебя за нападение и причинение вреда здоровью? В одиннадцать лет?

– Мне и в девять влепили, – ляпнул я.

Они втроём уставились на меня.

– Катитесь вы к чёрту, не буду я ничё рассказывать.

– Ладно, – внезапно согласился Чарли.

Он потушил окурок и щелчком отправил его в полёт.

***

Вечер прошёл быстро. Небо очистилось, окрасилось в тёмно-фиолетовый. Опустились такие же тёмно-фиолетовые сумерки. На проспекте зажглись фонари, заливая ярким светом часть стадиона. Пацаны свалили примерно полчаса назад, мы с Ив сидели в темноте на самом верху трибун. Стало прохладно, а она была в одной джинсовке.

– Идём, провожу тебя, – предложил я.

– Давай ещё погуляем.

– Ты замёрзла.

– Зайдём в кафе.

Она грустно улыбалась, будто умоляла. И, кажись, не видела ничегошеньки дурного в том, что мы разбрелись слепыми котятами по разным углам без возможности вновь найти друг друга. Она просто чуяла, что я где-то рядом, и это её успокаивало. А я понятия не имел, чего она цепляется за болото.

Вечером проспект был особенно красивым: всё блестело и мерцало, с головой окунало в праздник. Настроение само собой улучшалось, и люди скалились в нелепом очаровании. Мы с Ив таращились по сторонам как дети. Она восторженно щебетала про гирлянды в виде снежинок, а я вспоминал настоящий снег, который сейчас искрился бы в свете фонарей и пах морозом. Ив вещала про новогодние семейные традиции, типа в начале января они поедут куда-то в скалы, про то, что скоро украшать ёлку, и про школьный зимний бал.

– А ты на бал идёшь? – спросила она.

– Иду.

– А ты… А у вас в школе будет или во Дворце Культуры?

Она уставилась на меня в нетерпении, а я уже сообразил, куда она клонит.

– Во Дворце. И я… был бы рад пойти с тобой, но я типа… в общем, я обещал Дэе. Ещё в августе.

Ив ничуть не изменилась в лице, только спросила:

– А кем ты будешь?

– Грёбаным сказочным принцем. Это Дэя придумала.

– О, это проще простого. Я могу помочь с костюмом, если нужно.

– Будет замечательно.

– У тебя есть костюм, обычный классический? Пришью эполеты, торжественную ленту и цепочки. Ну и мантию серебристую. Ты же сказочный. – Ив очаровательно улыбнулась, на её щеках тенями залегли ямочки. – Вот с короной надо подумать.

– Корона есть у Дэи.

– Надеюсь, не девчачья. – Ив рассмеялась. – Ну так что с костюмом?

Костюм у меня был – спасибо тёте Эви, – и от предложения я не отказался. Ну типа до маскарада оставалось совсем немножечко, а наряд надо было мастерить. И лучше, чем Ив, я бы точно не справился.

– Костюм есть. Спасибо.

– Заноси завтра. Я после пяти буду дома. И, если не хочешь столкнуться с моей мамой, успевай до семи.

Мы медленно тащились по проспекту мимо наряженных витрин, украшенных столбов и увешенных гирляндами деревьев. Ив беззаботно вещала обо всём подряд и лучилась безграничным счастьем. Она ничегошеньки не спрашивала, не переходила границы и не пыталась взять меня за руку. Этим она слегка напоминала Нинку. И не было в ней шлюховатого кокетства Белки и стервозной ревности Дэи.

Ив была уютной.

– Зайдём в кафе? – предложила она, придержав меня за рукав.

Звала она в грёбаное «Домино» и торопливо добавила:

– Там очень вкусное мороженое.

Да, я прекрасно помнил, как она облизывала тарелку.

– Только если ты меня угостишь, – выдал я.

Ив уставилась удивлённо, но во взгляде не было возмущения – чистый вопрос.

– Мне запрещено распоряжаться деньгами. Зато безлимитную транспортную карту дали. Могу оплатить твой проезд.

Ив растерялась.

– Мне кажется, по ней могут отслеживать твои передвижения.

– И чё? Мне как бы не запрещено покидать район.

Но Ив это беспокоило. Как только речь заходила о наркологичке, пусть даже дико косвенно, она терялась и то ли стыдилась, то ли виноватой себя чувствовала. Короче, ей становилось неуютно, и она всячески с темы соскакивала. Либо меня не хотела в неловкое положение ставить, либо боялась, что начнут выспрашивать её мнение. Тогда бы ей, наверно, пришлось нагнать с три короба, типа всё ладно и никто не вправе меня осуждать.

В общем, тема, кажись, была табуированной.

Ив отвернулась к зеркалу на остановочном комплексе и выдала:

– Мне надо похудеть.

– С чего бы?

– Если я буду дизайнером, то хочу участвовать в своих показах.

– Так ты ростом не вышла.

– Смешно слышать от коротышки, – наигранно фыркнула она.

– Я метр шестьдесят семь!

– А я могу надеть каблуки.

Она звонко рассмеялась, а я уцепился за этот разговор как за спасение.

– Ты уже пишешь диплом? – спросил я.

– Да. По ИЗО, направление «Мода». Для портфолио. К тому же Эрнест Копенгейт согласился быть моим куратором. А ты пишешь?

– Воспользуюсь правом на защиту прошлогоднего.

– А, точно.

Ив смутилась – ещё одна неловкая тема. Её почему-то дико напрягало, что я второгодник. У неё, наверно, в башке не укладывалось, как люди с блестящей успеваемостью могут с треском провалиться на экзаменах. О маме она, конечно, знала… Теперь и о наркологичке. И мне хотелось оправдаться перед ней, но я понятия не имел, что нагнать.

Ив притихла, повернулась ко мне и уставилась прямо в глаза – выжидала чего-то. А потом совсем тихо спросила:

– И мы не сможем начать заново?

Я опешил, морду обожгло кипятком. Пульс подскочил до таких скоростей, что уши заложило моментально. И ладно бы я ослышался, но она реально хотела возобновить отношения? После измены? После того, как я на хрен в наркологичке два месяца проторчал? Ну да, наркоманом я не был, но она-то не знала!

– Ты всё усложняешь, Ив. Всё это дерьмо так и останется между нами, ну типа измена и… и всё это! Ты ведь спрашивала, любил ли я тебя… чёрт, пожалуйста, мне бы в себе разобраться.

– Ты сам всё усложняешь, – грустно сказала она.

Может, Ив была права, но возобновлять хромые недоотношения не стоило. Но я был бесконечно ей благодарен за то, что она не отказалась от меня, а честно силилась подстроиться под мой внутренний метроном.

А Нинка до сих пор не ответила на клятое сообщение.

– Это мой, – сказала Ив.

К остановке подплыл ярко освещённый аэробус. Ив вошла в первую дверь – я оплатил её проезд.

– Пока, – попрощалась она и села на свободное место.

Аэробус укатил, а я так и стоял на остановке, понятия не имея, что делать с чувствами Ив. Лучше было вовсе не видеться – так бы она по-любому быстрее отошла. Хотя и за два месяца не отошла, надежду, видать, лелеяла. И даже на то, что я в наркологичке пролечился, ей было насрать.

Тут у меня затрещал мобильник – папаша. Я обречённо пялился на экран и больше всего хотел дать отбой, но! С него ответственность сняли, типа не он воспитывал, не ему и отвечать, так что он обошёлся без пометок и теперь мог с чистой совестью доложить на меня куратору из наркологички или паладинам. Вот и приходилось слушаться беспрекословно, но папаша вёл себя адекватно – всё силился выстроить шаткий мостик между нами.

– Алло.

– Зачем ты едешь в Керамический, уже поздно.

Чёрт возьми, права была Ив, но я не разозлился, а дико расстроился. Такое ощущение накатило, будто жизнь идёт по одному и тому же кругу с какими-то незначительными изменениями. Я вообще её не контролировал. С одной стороны папаша нависал со своей псевдозаботой, с другой – социальная служба с их правилами, а с третьей – «Пустошь» с грёбаными запретами. И прятаться было негде!

– Ещё восьми нет, – устало выдал я.

И подумал, что сейчас, наверно, даже чуточку больше.

– И что ты забыл в Керамическом? – напирал папаша.

– Я оплатил проезд подруге, она там живёт. А сам домой топаю.

В динамике раздался отчётливый вздох облегчения, папаша сразу дал отбой. По-любому напридумывал себе, типа я сорвался и покатил за дозой. Но спасибо и на том, что сначала мне набрал, а не паладинам.

Чёрт, и во что превратилась моя жизнь?

2. Контроль

Сегодня я окончательно возненавидел школу. Мало того что моя паранойя вознеслась в высшую степень, ну типа что все обсуждают меня и осуждают, так ещё Задница подловила и отчитала за то, что я не отрабатываю наказание, – хотя ортез с руки до сих пор не сняли! – и, не слушая возражений, влепила мне дисциплинарное в расписание. А на фоне всего творящегося звездеца маленькое неповиновение могло превратиться в проблему. И если бы директриса и встала на мою сторону, то Задница бы точно её убедила, что я трудный в обращении и надо сдать меня в спецшколу. Но в выпускном классе вроде как это было невозможно – только прямиком на коррекционный курс длиною в два года.

На седьмом уроке нас повели в актовый зал, типа там припёрлись из какого-то фонда. Они два часа вещали про здоровый образ жизни. Про ответственность для несовершеннолетних и их родителей за распитие, за подделку лицензии, за незаконное распространение. Про вред алкоголя, про облитерацию кровеносных сосудов, микроинфаркт, микроинсульт и гангрену конечностей. А потом про наркотики. Тут мой пульс подскочил до верхней границы: мне казалось, что все в зале уставились на меня, и я еле досидел до конца этой пытки.

– На стадион или на тренажёры? – спросил Гога.

– Ё-моё, вы слышали? – воскликнул Чарли. – Не, парни, я больше не курю. Давайте на тренажёры, о здоровье подумаем.

– У меня репетиция, – заныл Ромка и скривил недовольную рожу.

– А я к Заднице. Она мне дисциплинарное в расписание воткнула.

– Вот сучка, – хохотнул Гога. – Ну мы тогда пойдём, а вы подходите. Ты, Игорь, с нами?

Ваккате молча кивнул и сразу двинул к лестнице. Чарли и Гога – за ним.

– Подожди меня, вместе пойдём, – попросил Ромка.

– Ладно.

Пока Задница ворчала, проверяя чьи-то работы, я понятия не имел, чем себя занять. Ровные бледно-жёлтые стены, без единого пятнышка быстро наскучили. Я сначала пялился в окна, выходящие в коридор, потом – на улицу. Ни там, ни там ничегошеньки интересного не было. А Задница всё бухтела о том, что дети пошли тупые и ленивые.

– Вы, наверное, и не знаете, какой вклад внёс Муромский! – воскликнула она и уставилась на меня.

– Он сочинял торжественные манифесты для поддержания оптимистичного настроя на ковчегах. Разжигал в сердцах людей веру в счастливое будущее, хотя никто на тот момент понятия не имел, пригодна А́ккера для жизни или нет. Ещё он писал романсы и фельетоны. И именно его подозревали в фальсификации дневников Тео Майерса, хотя Муромский умер за полтора десятилетия до первой высадки. А если вы про трактат о научно обоснованном отрицании религии, так ведь доказано, что он его не писал.

Я на всякий случай оскалился, ну типа вдруг Задница взъестся, что я тут умничаю. Но она медленно кивнула и выдала:

– Похвально, Стокер. Но грустно, что такой образованный симпатичный юноша так грязно выражается. И уж тем более грустно из-за вашей ситуации с наркотиками.

Меня окатило кипятком, рожа невыносимо горела, а пульс грохотал громче мыслей. Я тупо таращился на Задницу и понятия не имел, какого хрена она решила в воспитателя поиграть. Ну типа зачем иначе эту тему начинать?

– Я не буду обсуждать это с вами, – осторожно сказал я.

– Вы зря закрываетесь от тех, кто хочет вам помочь. У вас сейчас какие ограничения?

Мне стало дико стрёмно, но я прекрасно понимал, что свалить не получится. Уж Задница бы позаботилась о дополнительном наказании. Ей, кажись, не терпелось взять надо мной командование, вон как уцепилась за клятую наркологичку.