Еще одна глупая история любви

Я пробираюсь сквозь толпу к бару, где Элисса уже заказала «Сан-Пеллегрино»[23] со льдом и пятью кусочками лайма. Ее локоны собраны на макушке, и к ее пяти футам и десяти дюймам[24] прибавляются еще шесть дюймов роста. На ней платье с запа́хом до пола, цвета бархатцев, которое прекрасно подчеркивает золотистые полутона ее темно-коричневой кожи. И в нем виден ее большой живот.

– Ох, какой он уже! – кричу я. Я видела ее только до беременности.

Она опускает руку на живот.

– Я в курсе. Что бы ни случилось, обещай мне, что ты не позволишь мне родить на танцполе.

– Не знаю. Если это случится, я использую этот случай в сценарии. Получится отличный эпизод.

– Как у тебя дела? – тихо спрашивает она.

Парень, с которым она встречалась десять минут в десятом классе, проходит мимо и ударяет открытой ладонью по открытой ладони Элиссы.

– Попробуйте «Фламинго»!

Элисса была у нас спортивной звездой. Бегуньей, которой гордился весь наш класс.

– Я схожу с ума, – признаюсь я ей. – Ты видела, кто сидит рядом со мной?

– Да, – ухмыляется она.

– Я сейчас сдохну.

– По-моему, ты жива и очень хорошо выглядишь.

– Догадайся, что я сейчас собираюсь сделать? – спрашиваю я и подзываю бармена. – Напьюсь до потери пульса.

Мне нетрудно будет выполнить обещание. В шатре полно официантов, которые курсируют туда-сюда с шампанским, а затем появляются еще и коктейли с мартини под названием – как бы вы думали? – конечно, «Фламинго»[25].

Я пропускаю закуски, подаваемые перед основным блюдом, чтобы не заполнять желудок ничем, кроме выпивки, а что еще важнее, держаться подальше от Сета. Я вижу его уголком глаза. Он курсирует по шатру, обнимает почти каждого, кого встречает, вносит номера телефонов в список контактов, вытягивает людей на танцпол.

Очевидно, что Сет счастлив, и, похоже, он в одиночку поднимает уровень серотонина у всех в шатре.

Кроме меня.

– Эй! – кричит Деззи, шагая к нам с Элиссой, назначившей себя моей дуэньей на вечер.

На самом деле я не так пьяна, чтобы за мной присматривал кто-то из взрослых. Количество выплеснувшегося в кровь адреналина из-за того, как я нервничаю, перекрывает количество алкоголя. У меня ощущение, будто я сижу на незаконных стимулирующих препаратах или, по крайней мере, веществах из Списка № 2[26].

– Пошли потанцуем, вы обе, – требует Деззи, протягивая руки каждой из нас.

– Я на слишком большом сроке беременности, чтобы танцевать, – заявляет Элисса. – У меня лодыжки как арбузы. И мне нужно позвонить Райленду.

Муж Элиссы пропускает вечер встречи, потому что сидит с двумя их детьми.

Счастливчик Райленд.

– Я не могу танцевать, – говорю я. – Просто не могу. – Я показываю на танцпол. – Там Сет.

– Они поговорили, и теперь она в ужасном состоянии, – резюмирует Элисса от моего имени.

– В ужасном состоянии, – подчеркиваю я, потому что выпила уже столько, что потеряла всякое чувство меры и не соображаю, что можно, а что нельзя.

– Тогда пошли танцевать, моя сладкая, – говорит Дез и хватает меня за руку.

Диджей ставит хиты из тех времен, когда мы были подростками, и сложно не начать танцевать под «Моя крошка вернулась», даже хотя я думаю, что ее вроде бы больше нигде не ставят. Вроде запретили ее исполнение?[27] Дез поднимает руки в воздух, танцует неистово, и я не успеваю заметить, как тоже начинаю так же бешено выплясывать. Я понимаю, что если буду усердно танцевать и плотно закрою глаза, то мне не придется беспокоиться о Сете Рубинштейне.

Следующей идет медленная песня, и рядом материализуется Роб.

– Можно я ее украду? – спрашивает он Деззи и берет меня за руку.

Деззи подталкивает меня в объятия своего мужа и хватает Элиссу.

– Пошли, – зовет она Элиссу. – Ты не на таком большом сроке, чтобы не станцевать со мной медленный танец.

Я опускаю руки на плечи Роба.

– Развлекаешься? – спрашиваю я, пытаясь перекричать Селин Дион.

– Это просто бомба, – объявляет Роб. Он уже напился – его все время клонит в сторону, и из-за него я теряю равновесие. Но он веселый пьяница, и его веселье заразительно.

– Тебе нравится? – спрашиваю я, хотя музыка мешает разговаривать.

– Да! Мне нравятся ваши друзья. Ты знала, что Чаз профессиональный комедийный актер? Он обещал мне билеты на свой стендап, когда в следующий раз приедет на гастроли в Чикаго.

– Тебе повезло.

– А тот тип из хедж-фонда, который сидит у нас за столом, рассказал мне, что был тайно влюблен в Деззи, но был таким робким, что не решался с ней заговорить. Как это мило, правда?

– Ага! Ей следует бросить тебя и уйти к нему. Он купит ей остров.

– Знаю! Именно это я и сказал. О, и еще я познакомился с этой забавной парочкой, которая живет рядом с тобой в Лос-Анджелесе.

– Глорией и Эмилем?

– Да. И подумать только – они работают художниками-декораторами на фильмах.

– Да, я знаю. Мы же соседи, как ты и сказал.

– И я люблю Сета! – орет он, и в это мгновение песня резко обрывается.

– Заткнись, – шиплю я.

– Что? – спрашивает он, изображая невинность. – Он живет в Чикаго. После возвращения мы с ним собираемся выпить пива.

– Ты же знаешь, что он мой бывший.

– Ага. Так даже лучше.

– Предатель.

Диджей легко постукивает по микрофону, чтобы привлечь внимание.

– А теперь песня по заказу. Она посвящается очаровательной Молли Маркс, – объявляет он идиотским голосом, которым, похоже, обладают все диджеи.

– О-о-о-о! – орет толпа. Все в этом помещении знают, что я терпеть не могу внимания к себе, в особенности если это как-то связано с танцами.

– Моллс, у тебя явно есть поклонник, – говорит Роб, растягивая слова.

Из колонок вылетают широко известные первые такты песни NSYNC[28] «Этим человеком должен стать я».

Я резко поворачиваюсь к Дез и Элиссе, которые хохочут, глядя на меня.

– Это вы устроили? – ору я, пытаясь перекричать музыку.

Они невинно качают головами. Элисса жестом показывает, что мне следует развернуться.

У меня за спиной стоит Сет, губами повторяя слова песни.

Он опускается на одно колено.

– Могу ли я пригласить вас на этот танец, миледи?

– Не можешь.

Он улыбается. Он забавляется.

– Я должен был. Я просто должен был это сделать.

В годы учебы в школе это была «наша» песня наоборот, если так можно выразиться. Ее антипод. Я так ее ненавидела, что Сет врубал ее в машине, чтобы вывести меня из себя, если я плохо себя вела. Я так ее ненавидела, что он заставлял меня под нее танцевать, когда я была расстроена, чтобы моя грусть перешла в ярость. Я так ее ненавидела, что он пел ее мне, словно серенаду, каждый раз, когда мы ходили в караоке, как часть какого-то извращенного ритуала спаривания.

Ну, вы понимаете. Бойфренды так иногда делают.

Сет хватает меня за руку и резко подтаскивает к себе.

– Пошли, Маркс. Ты должна со мной станцевать. Это традиция.

У меня нет выбора, кроме как последовать за ним.

Он обнимает меня за талию и притягивает еще поближе.

– Этим человеком должен стать я! – орет он мне в ухо.

Глава 6. Сет

Наконец, наконец я от этого избавился.

Теперь я спокоен – после пятнадцати лет, когда носил в сердце обиду на Молли Маркс. Чувствую себя легким как перышко, хотя мне кажется немного абсурдным то, что я так долго точил на нее зуб. Но я прощаю себя за это. Я не оставлял места для боли.

Ведь Молли была моей первой настоящей любовью, и она извинилась, пусть это получилось и не очень хорошо. Вероятно, я больше никогда в жизни не увижу ее после сегодняшнего вечера, и мне хочется с ней потанцевать по старой памяти. Под ее любимую песню.

Да, признаю, может, мне хочется ее немного помучить.

Дело в том, что хронически сердитых и вечно недовольных людей надо иногда мучить. Как ни странно, это их веселит.

К тому же я выпил немало «Фламинго», и у меня внутри бурлит кофеин.

– Это жестоко, – орет Молли мне в ухо.

– Нет, это забавно, – возражаю я.

Я придвигаю ее бедра к своим – если говорить об оставшемся между нами расстоянии, то все вполне невинно, но двигаю я бедрами в таком ритме, как любят сексуально возбужденные подростки на танцевальных вечерах в школе.

В основном я делаю это, чтобы поиздеваться над ней, но также и потому, что… ну… она такая сексуально привлекательная, черт побери.

– Давай, малыш, пошевели бедрами! – кричу я, потряхивая ее за плечи.

– Жесть, – орет она в ответ, но подчиняется моему приказу.

Ее плоть прикасается к моей.

– Сделай это ради Джастина, – шепчу я ей в ухо, опускаю руку ей чуть пониже спины и кручу нас.

– Какого еще Джастина?

– Тимберлейка, малыш.

Молли хихикает, но я знаю, что победил.

Она точно такая же, как была в школе. Я всегда интуитивно понимал ее тогда. Между нами мгновенно вспыхнула искра – не только в сексуальном плане, это была настоящая дружба, которая возникла естественно. Это как когда ты легко начинаешь разговаривать с человеком и можешь проговорить несколько часов.

Несмотря на длинный список моих подружек, у меня ни с кем не было такой связи. А ведь прошло столько лет.

В некотором роде я все еще скучаю по ней. По моей Моллс. Моей мисс Молли. Моей Марки Маркс.

– Моллс, – говорю я, притягивая ее еще поближе.

– Да? (Вроде она сказала «да», но NSYNC орут уж слишком громко.)

– Прости, если я тут на тебя наехал вначале. Надеюсь, что не испортил тебе этот вечер.

Она качает головой.

– Я это заслужила! – кричит она.

Не отрицаю.

– Рад тебя видеть! – ору я в ответ.

– Правда? – переспрашивают ее губы. Я ее не слышу, но мне плевать.

Теперь, после того как мы со всем разобрались, я хочу танцевать.

Я страстно уговариваю Молли еще потанцевать, а она отклоняется назад и смеется. Я пару раз кручу ее, не в такт музыке – просто для удовольствия.

К концу песни она тоже поет. Мы смотрим в глаза друг другу, а наши бедра теперь… Смею ли я это сказать?.. Трутся друг о друга.

Это забавно – и это возбуждает. Поэтому, когда следующей начинает звучать «Потряси своей задницей», Молли даже не пытается уйти и отстраниться. Вместо этого она начинает танцевать попой ко мне, потряхивая этой частью своего тела.

Это происходит? Она трется попой о мой пах и потряхивает своими невероятно длинными эротическими волосами, бьет ими меня по лицу?

Да, Ваша Честь. Она именно это и делает!

Когда песня заканчивается, мы оба взвинчены, поэтому я обнимаю ее за плечи и увожу с танцпола.

– Давай что-нибудь выпьем, – предлагаю я. – После моего последнего «Фламинго» прошло, по крайней мере, двадцать минут.

Мы машем официанту и хватаем стаканы со смертоносным, насыщенным кофеином алкоголем.

– Давай прогуляемся по пляжу, – предлагаю я.

Несомненно, я испытываю судьбу и могу спугнуть удачу. Я уже готовлюсь к тому, что она сейчас начнет извиняться и отправится к Элиссе стонать, что случайно получила удовольствие в моем обществе.

Но она кивает.

– Отличная мысль, – говорит Молли. – Там так хорошо и такой ароматный воздух.

Квинн, сидящая в другой части шатра, встречается со мной взглядом и неодобрительно прищуривается в стиле английской няни, которая застукала ребенка, в больших количествах поедающего торт. Они дружат с Молли – они вместе учились в колледже в Нью-Йорке, но она беспокоится обо мне и хочет меня защитить.

Это очень мило с ее стороны, но прямо сейчас мне не нужен герой, мне нужен поцелуй женщины, которая держит меня за руку и ведет к океану, и шепчет при этом:

– Пошли. Я хочу глотнуть свежего воздуха.

Надеюсь, что она имеет в виду «Я хочу тебя».

Крепко сжимаю ее руку, и мы идем прогулочным шагом по берегу, останавливаемся у причала.

– Помнишь, как мы здесь целовались? – спрашивает Молли.

Я пытаюсь сохранять хладнокровие и говорить спокойно.

– Да, очень хорошо помню. Очень раздражает, что про этот пляж узнали туристы. Теперь полтора часа уходит на то, чтобы добраться сюда из города. Такие пробки.

– Я знаю. Моя мама всегда хочет сюда поехать, когда я прилетаю, но это стало так неудобно.

– Ты часто приезжаешь? – спрашиваю я.

Я сам часто, но ни разу не столкнулся с Молли.

– Обычно раз в год, если не возникает какой-то необходимости, – отвечает она. – Я здесь бываю на Рождество, а мама приезжает в Лос-Анджелес на четвертое июля[29].

Я помню, в какое Молли приходила возбуждение каждый год четвертого июля, когда мы учились в школе. Несмотря на то как плохо шли дела дома, ее мать всегда устраивала пикник на пляже для всех их родственников. Молли так радовалась этим пляжным вечеринкам и вела себя на них так уверенно, что ее едва ли можно было узнать. Я любил наблюдать за ней в те дни – счастливой и не озабоченной своими проблемами.

– Значит, больше никаких пикников на пляже? – спрашиваю я. Мне становится немного грустно от того, что этой традиции больше нет.

– На острове больше не разрешается разводить костры, – пожимает она плечами. – Да и мама сейчас много работает, переехала в лучшую часть острова, а у моих теть и дядей поубавилось энергии, и им не хочется приезжать сюда. Они же стареют, понимаешь? Да и пробки.

Жители Флориды яростно ненавидят пробки и запруженные дороги – частично потому, что в городе в разгар сезона теперь появляется очень много туристов и «перелетных птиц»[30], не обладающих особым мастерством вождения. Следовательно, это штат с агрессивным поведением на дорогах.

Я рад, что теперь живу в Чикаго.

Но мне все равно нравится сюда возвращаться.

– Что происходит в Лос-Анджелесе четвертого июля? – спрашиваю я.

– О Боже, Сет! – восклицает она, и в ее голосе слышится что-то совсем для нее нехарактерное, похожее на возбуждение.

Я тоже возбужден, потому что она не называла меня по имени целых пятнадцать лет. Я буквально чувствую мурашки, пробегающие у меня по позвоночнику. Сет. Это звучит как «секс», только произнесенное чуть шепеляво.

– Там так красиво, – продолжает Молли. – Лучший праздник из всех, организуемых в городе, – все буквально сходят с ума, запускают фейерверки. Вся долина освещается этими великолепными огнями, когда стреляют из каньонов. Я не могу это описать. Конечно, немного страшно, потому что есть угроза пожара, и звуки эхом отдаются от гор, получаются акустические удары. Такое ощущение, что ты попадаешь под бомбежку, ты чувствуешь происходящее всем телом, но чувство это совершенно грандиозное и возвышенное.

Совершенно очевидно, что я возбуждаюсь при виде такой Молли, которой она бывает редко, – честной.

– Значит, ты евангелистка четвертого июля в Лос-Анджелесе, Молли Маркс?

– Наверное, да. Это волшебная ночь. Чистая магия! Тебе стоит как-нибудь приехать.

Похоже, она осознает, что только что сказала, одновременно со мной – и ахает, а у меня на лбу выступает пот.

– Я хотела сказать, что тебе нужно когда-нибудь приехать в Лос-Анджелес на четвертое… – быстро добавляет она.

– Да, я все понял, – заверяю я ее.

– Я не хочу показаться грубой, но было бы просто странно…

– Моллс, я все понял, – повторяю я, беру ее за плечи и начинаю говорить тише. – Ты не приглашаешь меня остановиться у тебя дома и отпраздновать Четвертое июля. Все нормально. Без обид. Я в любом случае предпочел бы приехать к тебе в гости на День благодарения[31]. У меня получается невероятный пирог с тыквой.

Она расслабляется.

А затем мы стоим в лунном свете на роскошном пляже, я держу ее за плечи, она смотрит мне в глаза. Она такая красивая!

Я знаю, что должен сделать.

Это закон, а я – слуга закона.

Глава 7. Молли

Сет медленно склоняется ко мне.

Я медленно делаю шаг вперед и касаюсь своими губами его губ.

А затем наши тела вспоминают две тысячи второй год и словно оказываются в нем.

Сет точно знает, как нужно меня целовать. Или, возможно, он сам придумал этот способ, а я теперь воспринимаю его как стандарт и по нему сужу обо всех других поцелуях.

В любом случае он притягивает меня к себе, запускает руки мне в волосы и чуть дергает их так, что дергается и шея, – и все, я пропала.

Для такого чувствительного парня он всегда оказывался странно доминирующим «в постели» – если говорить буквально, то под причалами, на задних сиденьях автомобилей, в пустых гостевых спальнях на вечеринках в домах у друзей.

Грубое обращение всегда хорошо срабатывает в моем случае. Оно заставляет меня «присутствовать», как говорит мой психотерапевт.

Я до сегодняшнего дня ношу длинные волосы, чтобы мужчины могли их дергать так, как дергал Сет.

Я жадно бросаюсь на него, и вскоре мы уже падаем на песок. Он белый, как кости, мелкий, как сахарный, это песок барьерного острова, который сразу же покрывает тонким слоем нашу голую кожу и прилипает к одежде.

Нам плевать. Мы наслаждаемся друг другом.

– Подожди, – выдыхаю я, прерывая поцелуй, чтобы глотнуть немного воздуха.

Сет мгновенно прекращает делать то (невероятное, огромное удовольствие!), что вытворяет своими пальцами, забравшимися ко мне в трусики.

– Это противозаконно. А ты адвокат. Тебя могут лишить права адвокатской практики.

– Но оно того стоит, – хрипло произносит он.

Я сажусь на песке.

– Гостиница, – говорю я. – Нам нужно перебраться в гостиницу.

– Молли Маркс! – В его голосе слышатся все выпитые «Фламинго». – Ты приглашаешь меня в свой номер?

– Используй или потеряешь, Рубс.

Он вскакивает на ноги (потрясающая внутренняя сила) и протягивает мне руку, чтобы помочь мне встать.

– По моему виду похоже, что меня только что тискали на пляже? – спрашиваю я, пытаясь вытряхнуть песок из волос, изрядно спутавшихся после того, как их столько раз так приятно дергали.

– Да, – кивает Сет. – Но не беспокойся. Уже поздно. Все сейчас уже так сильно напились, что не заметят.

Мы проскальзываем в шатер и идем по периметру, держась в тени, подальше от бара, а затем вызываем Убер.

«Больше мне не выдержать», – пишу я сообщения Деззи и Элиссе, когда такси отъезжает. В некотором роде это ложь, но в некотором роде правда.

Мне больше не выдержать это сексуальное напряжение.

Мы целуемся на всем пути в город.

Глава 8. Сет

Вас не должно удивить, что я на самом деле получаю наслаждение от занятий любовью.

Пусть на меня кто-то нежно смотрит, на заднем плане играет что-то из «Шаде»[32], пахнет массажным маслом – дайте мне все это, и я уже сексуально возбужден. (Насчет «Шаде» я пошутил[33]. Давайте будем честны: я предпочитаю более интимные саундтреки с придыханием.)

Я знаю, что сентиментален, но мои предпочтения практичны. Способность заниматься сексом медленно, думая только о том, что происходит сейчас, и при этом не расхохотаться – это проверка на вшивость, на то, можешь ли ты влюбиться.

Но я не хочу заниматься любовью с Молли Маркс.

Сегодня вечером во мне бурлит сексуальная энергия подростка.

Во мне бурлит энергия двух девственников, которые наконец решили уединиться и сделать это.

Мы на этом как раз остановились пятнадцать лет назад, в тот вечер, когда она порвала со мной.

Но не будем об этом. Разбитое сердце не очень хорошо для мужской силы.

Поэтому нет.

Я не хочу зажигать свечи.

Я не хочу растягивать прелюдию и делать все неторопливо. Мой мужской орган уже готов прорваться сквозь штаны во время этой чертовски долгой поездки в такси к гостинице. Это и будет прелюдией.

Теперь я хочу оттрахать эту девчонку до потери чувств.

Стягиваю с нее платье, спускаю вниз трусы. Там у нее все влажное.

– Ты готова? – спрашиваю я, потому что согласие сексуально, даже когда ты заново переживаешь то отчаянное желание, которое испытывал в шестнадцать лет.

– Давай входи в меня скорее, – отвечает она и откуда-то достает презерватив.

Она просто прочитала мои мысли. Я вхожу в нее.

Хорошо…

Больше, чем хорошо.

Больше, чем хорошо, получается три раза перед тем, как мы отключаемся.

Я просыпаюсь в гостиничном номере Молли Маркс, где пахнет ее духами и еще стоит запах той невероятной штуки, которую она втирает себе в волосы.

Молли слегка похрапывает, и я нахожу это восхитительным.

Все было бы просто идиллично, если бы у меня с похмелья не раскалывалась голова. У меня фантасмагорическое похмелье.

Я вылезаю из постели Молли (постели Молли!), звоню, чтобы заказать еду в номер: принесите всего и побольше и запишите на мой счет. Роюсь в мини-баре и нахожу пакетик с четырьмя таблетками тайленола[34], их продают по восемнадцать долларов. Я сам принимаю две таблетки и оставляю две Молли, подготовив вместе с ними стакан холодной воды.

Она не шевелится.

Я открываю раздвижные двери и уютно устраиваюсь у нее на балконе, выходящем на залив, пока жду заказанный нам пир.

Пока еще не жарко, дует приятный ветерок, я закрываю глаза, чтобы заняться утренней медитацией. (Я медититурую каждый день, никаких пропусков, никаких оправданий. Дисциплина – это суть заботы о себе.)

В дверь стучат – нам принесли завтрак. Молли приподнимается на кровати, а я иду открывать дверь. Она почти полностью скрывается под простыней, остаются видны только прищуренные глаза, и лежит так, пока официант расставляет на столе яичницу, блинчики, зеленый сок, апельсиновый сок, бекон и круассаны и кофе во френч-прессе, от которого идет пар.

Я даю ему щедрые чаевые, он уходит с улыбкой.

Поворачиваюсь к Молли, тоже с улыбкой.

Она немного приспускает простыню, чтобы показался рот.

Молли не улыбается.

– Ты все еще здесь, – произносит она ровным, ничего не выражающим тоном.

Мое невероятно хорошее настроение улетучивается из моего тела и витает прямо над головой, трепещет там крыльями, не зная, возвращаться в тело или нет. Это не опасно?

– О… – произношу я с беспокойством. Я неправильно интерпретировал сигналы?

Подразумевалось, что мы просто переспим один раз?

Может так быть, если ты ждал этого пятнадцать лет?

Предполагалось, что я под покровом темноты выскользну из-под одеяла, оставив в постели девушку, с которой знаком с четырнадцати лет?

– Прости, – говорю я небрежно и беззаботно – в той степени, в которой могу говорить небрежно и беззаботно. – Я не стану здесь задерживаться. Просто подумал, что тебе захочется как-то облегчить похмелье.

Она закрывает глаза и трет виски.

– Извини, извини, – говорит она хрипловатым голосом, словно вчера вечером выкурила пачку сигарет. Я сказал бы, что голос звучит чарующе и обольстительно, только у меня появилось сильное предчувствие, что с обольщением закончено. Это время прошло.

– Нет, все нормально, – отвечаю я. – Я не буду тебя доставать. Просто украду чашечку кофе, потому что голова выражает протест против двенадцати «Фламинго», выпитых вчера вечером. Был рад тебя видеть… ну и все остальное было классно.

Она садится в кровати.

– Нет… Эй, Сет, прости. Я не то сказала. Ты не должен никуда уходить. Помоги мне съесть эти блинчики.

Я немного расслабляюсь, но не полностью, потому что, похоже, она меня жалеет.

– Все нормально, Моллс. В любом случае я хочу искупаться перед тем, как собирать вещи. Сама съешь.

Она выпрыгивает из кровати, идет к шкафу и достает оттуда длинный халат в стиле хиппи, такой ожидаешь увидеть в Лос-Анджелесе. В нем она сразу же превращается во взрослую женщину, какой и является теперь, из девочки, образ которой все еще остается в моем сознании.

Погодите, это звучит как-то странно.

Я имел в виду, что смотрю на нее сквозь линзы своей памяти. Я понятия не имею, кем она стала.

Мне хотелось бы ее узнать.

Однако сомневаюсь, что это желание обоюдно, судя по тому, как резко она запахивает халат.

Мне на самом деле нужно уходить. У меня есть гордость, а Молли уже нанесла ей такой урон, которого хватит на всю жизнь.

Встаю и забираю свой бумажник с туалетного столика.

– Сядь, Рубинштейн, – приказывает она. – Я не могу съесть еду на пятьсот долларов одна. Сколько тут всего принесли!

– Не беспокойся, я записал на себя, – говорю я.

– Я не беспокоюсь. Я известный сценарист, которому хорошо платят за работу. Сядь.

Сажусь, больше не возражая, потому что я, черт побери, очень голоден и предпочту поесть, а не сохранять чувство собственного достоинства.

– А как так получилось, что ты стала писать сценарии? – спрашиваю я. – Я всегда думал, что ты станешь лоббисткой, профессором или что-то в этом роде.

В школе она была такая серьезная.

– Я полна тайн, – заявляет она, перекладывая яичницу себе в тарелку.