Фаворит 1. Русские не сдаются!

Спасибо товарищам, ну или господам, что много говорят, а я внимательно слушаю. Теперь знаю, где сколько фунтов и сколько пудов в тех орудиях, что, как оказалось, за мной числились. Нужно еще было включить внутренний калькулятор, чтобы представлять что к чему в привычной мне метрической системе мер.

Пушки были в данный момент почти что чемоданом без ручки. Они очень сильно перегружали Митаву. Так что я даже всерьез думал о том, чтобы сбросить орудия, как балласт, если не получится задуманное. Впрочем, если не получится, нужно весь корабль пускать на дно.

– Итак, господа, мы готовы, – сказал я, обращаясь к тем, кто пришел на военный совет.

– Французские команды, не дождавшись спущенных наших флагов, уже усаживаются в лодки, – когда я дал слово Спиридову, он стал докладывать. – До двух рот неприятеля пойдет на приступ. Нас – шесть десятков. Коли же в бой не вступят линейные корабли, мы имеем шанс подбить французов и спешно уходить.

– Я правильно понимаю, что им нужно начать спасение утопающих, и будет не до нас? – спросил я.

– Вы всех нас погубите, – высказал скепсис присоединившийся к военному совету корабельный комиссар.

– А все ли вы готовы умереть, но не сдаться? Покрыть себя славой, а не позором? – строго спросил я. – Тогда нужно готовиться ко всему, даже к тому, чтобы и самим взрывать фрегат.

– А вы мною не командуйте, я выше чином… – тот же комиссар вновь высказался.

– Если пришли, то уж подчинитесь! Нет, то идите и молитесь! – жестко потребовал я. – Меня волнуют пушки, а не ваши титулы и чины.

– Знаете ли… – возмутился комисар, но замолчал.

– Только Богу то ведомо. Еще никто сию задумку не пробовал. Кому сказать… Осадным орудием бить с корабля! – Лаптев покачал головой.

Главная проблема была в том, что на Митаве просто не хватало огневой мощи. Фрегат имел тридцать две пушки против суммарно ста двадцати двух пушек французов – почти один к четырем. И даже мне, человеку, опирающемуся на логику, а не на опыт морского сражения, понятно, что мы не можем давать бой линейным кораблям. Нам нужно уходить.

С другой же стороны, ни у нас, ни у противника, нет пушек на корме или на носе. Вот это и собирались мы исправить, что иметь возможность ударить по неприятелю, когда у противника нечем отвечать, пока из бортовые орудия не станут до нас доставать.

– Хранцузы идут! – закричал впередсмотрящий. – На лодках!

– Начинаем! – сказал я и направился на корму.

Именно тут и были прикреплены две пушки, которые я сопровождал к Данцигу. Мортиры, чтобы их навесная траектория не повредила наши же паруса, смещены к корме.

– Готовы, братцы? – спросил я, подойдя к изготовившимся бойцам.

– Как есть, ваше благородие. Готовы! – отвечал за всех сержант.

Три, пять, восемь шлюпок были спущены на воду французами. Это меньше двух рот солдат. Но ненамного.

– Ставим паруса! – скомандовал все-таки корабельный комиссар, как старший офицер.

Я бы предпочел, чтобы этот приказ все же звучал от Спиридова? Энергичный он малый, недаром стал адмиралом и одним из творцов победы в Чесменском сражении.

Да и приказ был общий, как, наверное "к бою", без конкретики. Ведь нужно указать какие паруса ставить, по какому ветру, и ставить ли, может опускать… Эти команды уже посыпались позже. Корабль оживал и становился, словно муравейником. Кто-то на реи полез, да так споро, что я загляделся, иные тянули канаты… В работе были все, кроме высшего офицерства на фрегате. А мои солдаты готовились первыми встретить врага.

– Стреляем со штуцеров, нужно попасть в днище лодок! – решив никого не ждать, скомандовал я.

Сам я не стал браться за неизвестное мне оружие. Пусть стреляет тот, кто это должен уметь делать. Будет время – дай Бог, я научусь всему. Я что, Бога уже поминаю? Дожился, коммунист! Еще и не такие метаморфозы, чувствую, меня ожидают.

Вражеские шлюпки, несмотря на то, что наш фрегат стал набирать скорость, все равно приближались. Да, их несколько подбивали волны, но гребцы французские работали справно и подходили к фрегату.

– Огонь! Бей их! – выкрикнул я.

– Ба-бах! – прогремела пушка, и…

Орудие на откате вырвало деревянные брусья сорвало крепление. Пушка проехалась по мачте – я видел, как, захватив одного из моих солдат, она проломила правый борт и рухнула в море. Это была первая потеря в людях – от своей же пушки.

– Бля! – выругался я, лишь благодаря реакции увернувшись от сорванного орудия.

– Бах-бах! – чуть замедлившись, выстрелило и второе орудие.

Я уже приготовился, что и оно, оторвется и так же может кого снести на своем пути, но, нет, удержалось, хотя брусья, на которых крепился канат, предательски затрещали.

– Отставить заряжать пушки! – прокричал я.

Второго такого отката крепление не выдержит. Если это будет последний шанс, тогда да, можно и даже нужно бить из пушки, невзирая на последствия.

– Бах-ба-бах! – одновременно раздавались выстрелы из штуцеров и разрядились три мортиры.

Их ядра по навесной траектории отправились в сторону французских линейных кораблей. Но это был выстрел так, больше для острастки. Главное – показать, что у нас есть зубы. Попадание с такого оружия могло быть только что случайным. Но и французам мы показывали, что собираемся драться – и даже на корме у нас имеется, чем встречать врага.

– Попали! Попали! – прокричали на корабле, пристально наблюдавшие за тем, как начался бой.

Нет, ядро, пущенное мортирой пролетело мимо, к сожалению. А картечь, заряженная в оставшуюся пушку, нашла цель. Одна шлюпка была буквально изрешечена. На ней – первые убитые враги.

– Александр Лукич, можете еще ударить? – кричал мне Спиридов.

– Нет! – признался я. – Только штуцерами.

В это время мои бойцы перезаряжали нарезные ружья. Это дело требовало до двух минут, ну или когда они друг другу помогали, полторы минуты. Мягко сказать, оружие спорное. Скорострельностью оно не блистало. Но дальность и точность брали своё. Фузеи? Сейчас – бесполезны. Вот подойдут французы на метров пятьдесят, вот тогда можно и ими стрелять. Но только залпами.

– Бах-ба-бах! – разрядились пять пушек фрегата по правому борту, куда приблизились еще две шлюпки.

Попаданий во врага критических не было. Но десяток раненых или убитых – и ещё важнее: пробоины, имелись. Теперь гребли они не вперёд, а за жизнь. Шлюпки тонули. А фрегат тем временем ловил ветер и уходил севернее.

– По правому борту! – кричали на корабле.

Я посмотрел вправо.

– Бах-ба-бах! – это уже французы стреляли.

С высоты палубы было видно: две шлюпки были слишком близко.

Наши частью пригнулись, пропуская выше голов вражеские пули, а иные матросы попадали на палубу в панике – хорошо хоть, никто не кричал «мамочка». Да… Боевой дух еще тот. Но не буду осуждать. Для большинства это первый бой. Как правило, в своем первом бою новичку нужно только выжить и не мешать остальным. А что делать, если новичков большинство? Я скажу – сжать зубы и сражаться!

– Кашин, остаешься здесь, командуй! – выкрикнул я сержанту. – Первый этот… плутонг, за мной!

Французы уже закинули абордажные кошки и подтягивали шлюпки. В этом месте, справа, ближе к корме, наши пушки уже были разряжены, а ружейными выстрелами враг не позволял начать новое заряжание. Точно, гады, били. Вообще работали лягушатники споро, смело и решительно. Нужно… очень нужно тренировать солдат и матросов, чтобы вот так уметь. Не готовы наши к серьезному бою. Запустили флот после Петра Великого.

А мне терять нечего, кроме чести и достоинства. Я сто лет прожил, но ведь я уже умер, а оказавшись в новом теле, еще не научился ценить новую жизнь. И будет ли такая возможность? Меня пока в этом мире только и держала цель – не дать произойти сдаче русского фрегата. Вот выживу, буду ставить и другие цели перед собой. Без них и жизнь – не жизнь, а вдох да выдох.

– Целься! – выкрикнул я, когда мы спустились на палубу, а мое подразделение, называемое плутонгом, стало в линию и направило ружья поверх бортов.

Вокруг свистели пули. Есть раненые, в ноги. Но и это могло оказаться смертельным. Как в этом времени обстоят дела с медициной, пока можно только догадываться.

– Сели! Всем сесть! – скомандовал я, когда пули стали свистеть поверх голов, словно с каждым свинцовым кругляшом чуть снижаясь.

И вот они, первые французы над бортом.

– Не лезьте! – кричал я матросам, которые только что лежали на палубе, но с появлением врага встали и загородили моему плутонгу сектор обстрела.

Тщетно. Два матроса вылезли вперёд с абордажными топорами – с явным желанием скинуть уже показавших головы французов.

– Ба-бах! – пистолетные выстрелы прервали жизни смелых русских воинов.

– Пли! Бей! Стреляй! – командовал я, быстро перебирая слова, не зная, как в этом времени нужно отдавать приказ на открытие огня.

Каким-нибудь словом, да попаду.

– Бах-ба-бах! – разрядили свои фузеи солдаты.

Дым на некоторое время лишил обзора, но уже вылезавших врагов должны были сбросить в море наши пули.

– Ба-ба-бах! – слышались выстрелы уже и по левому борту.

Лезли французы, упорные – и там шел бой.

– В штыки! – выкрикнул я и добавил уже для матросов, которые пятились к центру фрегата, будто предлагая врагу честный бой. – Бей врага! Не отходить!

Я не сразу извлек шпагу, что пристёгнута у меня слева. Не было привычки, как это быстро делать. Нужно было бы придержать ножны. Но мне было плевать, как там я смотрюсь, да кажусь ли кому неуклюжим – главное принести пользу в бою и спасти фрегат.

Меня увлекал бой, я чувствовал азарт. Но нет, не это важно. Для любого старика важно – чувствовать себя нужным. Я был нужен. Я не допустил позора. Даже если русский фрегат и будет взят французом, то с боя, а это куда как меньшее зло, чем сдача с поднятыми руками и повешенным носом. Да и хрен им!

– Врешь! Не возьмешь! – выкрикнул я, направляя свою шпагу вперед, и словно она меня тянула за собой.

Пусть шпага – это большой нож. Так было проще понимать, как действовать. Немного шашкой я владел, когда-то баловался. Тут же дело было серьёзное.

– На! – выкрикнул я, коля одного из французов, уже на полтуловища вылезшего – он вот-вот собирался перевалиться через борт.

Шпага удивила. Она почти и не встретила сопротивления, быстро вошла во французский череп, проколов заодно и шляпу. Это был французский офицер, все другие французы были в светлых, почти белых мундирах. А этот – в темно-синем с красными огромными обшлагами и отворотами.

Раздавались крики, я не мог остановиться, посмотреть, что происходит на корабле, как там, держится ли левый борт. Я махал шпагой, как поп кадилом. Но, что главное, я отгонял французов, не давал им лезть наверх. По мне, хоть оглоблей можно биться, только бы результат был.

И шпагу приспособим, коли надо.

– Руби, братцы, веревки! – кричал я.

– Бах-ба-бах! – прозвучали очередные выстрелы.

И это была нам помощь. Даже знаю, от кого – скорее всего, сержант поддерживает огнем. Молодец, все правильно.

– Кашин, ко мне! – выкрикнул я.

Шло рубилово, всё больше тел, всё больше криков. Но французы всё равно лезли. Даже перезаряжались – на плаву, в лодках под качку! Они все упорнее работали длинными баграми, доставали гады и кололи ими русских воинов, цеплялись за борт фрегата. Упертые, как черти. Не чета потомкам, оставленных мной в будущем. Но русский дух, он бьет всех!

– А! – вырвалось у меня, когда один из баргов все же уколол меня в руку.

Ничего существенного, даже и левой рукой, получившей укол чуть выше локтя, я мог работать.

– Ваше благородие! Пистоли! Заряженные, – кричал сержант.

Он и ещё трое бойцов несли пистолеты, сколько только получилось взять в одни руки… засунуть за пояс, ещё бы во рту пистоль принесли. Я отошел от борта, схватил у Кашина два пистолета, но не спешил их разряжать во врага.

– Бах! – разрядил свой пистоль Кашин.

Я же заметил последовательность его действий, взвел курок, направил тяжелый пистоль в сторону врага.

– Бах! – вот и я нашел своего француза.

Он картинно расставил руки и, глядя на меня испуганными глазами, плюхнулся в воду, моментально уходя на дно. А нечего лезть в бой в кирасе! А попал я ему в горло. Снайпер? Удача!

– Тонут! Они тонут! – закричали у меня слева.

И, да, некоторые шлюпки французов набирали воду.

– Бах! – разрядил я и второй пистоль, выбрасывая в сторону оружие.

Надо же… промахнулся!

– Пушки! Заряжай! – кричал я, понимая, что выстрелы врага стали редкими, а багры, как и шпаги французов, не мешали канонирам делать их работу. Вот-вот должен произойти выстрел артиллерии.

– На! – с выкриком я парировал немудреный удар шпагой одного из французов.

Раз! Моя шпага сломалась.

Я оглянулся, оценивая обстановку. Все веревки были перерезаны. Французы не отступали только благодаря тому, что держались баграми за наш корабль. Но наша брала, это точно. А еще фрегат разгонялся. Я громко хмыкнул. Этакий экшн был бы отличной сценой в высокобюджетном фильме, какие любила моя внучка.

– Ядра несите! – кричал я. – Кидайте в них!

И уже через полминуты ядра полетели во французов. Их кидали чуть издали, словно спортсмены на соревнованиях, мало кто хотел подходить близко к борту. Да и так ядра падали сверху на французов и ранили их, или заставляли уклоняться да падать.

– Отошли от борта! – выкрикнул я своим солдатам. – Заряжай!

Я понял, что для того, чтобы вновь вылезть на борт, французам нужно снова цепляться. Есть возможность моим оставшимся на ногах солдатам перезарядиться и уже залпом выбить всех ретивых врагов.

– Ба-бах-бах! – выстрелы из корабельных пушек картечью был словно музыка для моих ушей.

– Все… Нынче жа там и костей хранцузы не соберут, – прокомментировал Иван Кашин.

И вправду, решительный мы дали отпор!

– А ну, братцы, надо же трофеями обзавестись! – выкрикнул я, понимая, что из тонувших шлюпок можно было взять и ружья, и шпаги, да и одежда не помешала бы.

А еще деньги. У себя на поясе я ощупал небольшой мешочек с монетами. Думаю, что и у сраженного врага такие имеются.

– Чай не калмыки какие с казаками, мы гвардия! Словно тати… Како же грабить-то, – услышал я бурчание Кашина.

Но приказа он не ослушался.

– Пленных возьми, если есть кто раненый, обменяем на наших! – решил я несколько смягчить обстоятельства.

Ну не укладывалось у меня в голове, как можно отсоединить шлюпку от фрегата, когда там столько добра. Я не алчный человек, но бой прошёл – и у меня, допустим, шпаги уже нет. А так же у нас мало ружей! Я забрал шпагу у того офицера, что так и лежал на палубе русского корабля. На пулубе Фрегата, который никак не сдавался. Ведь русские фрегаты не сдаются!

Закончился бой и у левого борта. И фрегат наш набирал скорость. Несмотря на бой, штЮрман, именно так сейчас говорили, смог и ветер поймать, и корабль выровнять, поставить на курс.

– Они отстают! – ко мне подбежал Спиридов. – Их корабли не могут бить по нам, боятся по своим попасть. А еще… Им с якоря сняться надо, паруса поднять. У нас есть время! Вы ранены?

– Это пустяк. Но в главном вы правы – где доктор, нужно лечить людей!

– Дохтур – сие медикус? Так пользует он уже раненых!

Мичман Григорий Андреевич Спиридов фонтанировал эмоциями. Наверное, это не слишком подходяще качество, быть эмоциональным, для великого флотоводца. Но он еще молод, очень молод. Да и такой бой только что случился, победный для нас бой – как не порадоваться! Хотя это еще не конец.

Экипаж ликовал. Никто и не ждал, что выстоим. Мужчины радовались, и крики счастья заглушали стоны раненых.

А по погибшим и вовсе пока не горевали. Между тем, палуба была вся в крови, так что даже поскользнуться можно, и порой матросы падали, подымались и снова радовались, но уже измызганные в крови.

Я не радовался, а сразу же стал прояснять итоги боя, прежде всего для того отряда, который считал уже своим. Мы потеряли убитыми троих, это если с тем солдатом, которого сбросила в море наша же открепившаяся пушка.

Подсчитывал потери и других матросов, смотрел раненых и то, что к ним никто не подходит. И, думается, тут и мне стоит засучить рукава.

Глава 4

В уставах порядки писаны, а время и случаев нет, а посему не следует держаться устава яко слепой стены.

Петр I

Балтийское море. Район Данцига

25 мая 1734 года

Я работал. Оказывал первую медицинскую помощь всем нуждающимся, сортируя их не по чинам, а по сложности ранений. Как оказалось, такие прогрессивные взгляды разделяли не все – куда это простого матроса поперёд офицера? Но обращать внимание на бурчание я не стал. Если не остановить кровь, вовремя не перевязать, ребята могут умереть, а этого я не допущу.

– Ви знает делат? – корабельный лекарь, вместо того, чтобы заниматься ранеными, стоял у меня над душой и смотрел, как я занимаюсь перевязками.

– Займитесь делом. И если русского не знаете, то говорите уже на своем… Немец! – сказал я, не отвлекаясь от задачи и очищая рану матроса тряпкой, смоченной в водке.

Лекарь ушел, но разве же меня оставили в покое?

– Сударь, разве же вы не видите, что мичман Лаптев ранен? Отчего матроса пользуете, а Харитон Прокофьич в ожидании? – это так меня одернуть хотел тот, к которому обращались, как к лейтенанту.

– Будьте и вы так добры, не вмешивайтесь! У мичмана пустяковое ранение. А этот матрос умрет, если ему рану не прочистить да не перевязать, – говорил я.

Я мог бы услышать слова благодарности от матроса, но тот всё равно меня почти не слышал – он жевал усы, силясь не заорать, в то время как я промакивал водкой кровавую рану.

– Но там же дворянин… И что вы себе мните? – всё ещё возмущался лейтенант.

Я понимал, что он старше званием, но… не стал я ему подчиняться. Мне нужен порядок!

– Я не подчиняюсь вам. А будете мешать, так прикажу своим солдатам вас сбросить в море, – я зло посмотрел на офицера. – И клянусь, сделаю это!

– Бунтарь! – сказал лейтенант, но обострять не стал, на том ему спасибо.

Нужно было работать быстро и аккуратно. Большинство ранений были пустяшными, но это если только смотреть на них глазами человека из будущего. И, что важно, смотреть, находясь в будущем, с развитой медициной. А вот сейчас… пули входили в плоть, забирая с собой частички одежды, да и моряки – не только что из бани. Вероятность заражения крови очень велика.

Конечно, жгутов не было, и я использовал веревки. Бинтов тоже не было, и я рвал на перевязочный материал в том числе и простыни капитана. Дефремери любил спать в чистой постели. Конечно, нужно было прокипятить тряпки, но времени нет. Уже позже буду смотреть, кто в каком состоянии и, если придется, так и чистить заново.

Нет, я не доктор и медицинского не кончал. Но я был военным, а после и чекистом. Что такое первая помощь, я знал, элементарные операции по извлечению пули, если только не из важных внутренних органов, провести мог. Уверен, что сделаю это не хуже, чем здешний корабельный медик и его два помощника.

Да и им работы хватит.

– А гвардеец лихой. Эка все сладил, хранцузского ротмистра в лоб заколол… – краем уха слышал я одного из старых матросов.

– Кабы не казнили гвардейца сего, он жа… И мичманов наших это же… Бунт на корабле – не простят… – доносились до меня обрывочные фразы.

К сведению все это нужно брать, но паниковать и прыгать за борт, чтобы оказаться подальше от фрегата и вероятного судилища, я не собирался. Напротив, если меня арестуют за благое дело, то будет что сказать судьям.

Интересно, а дыба – это сильно больно? Могу скоро узнать.

– Ich danke Ihnen, aber ich werde das schon selbst erledigen, Herr Unterleutnant [нем. я благодарю вас, но дальше уже справлюсь сам, господин унтер-лейтенант], – сказал медик, а я рукой остановил переводчика, который уже набрал воздуха в грудь, чтобы перевести.

– Wenn ich frei bin, werde ich an den Operationen teilnehmen. Und mit Seife, Wodka und Essig auffüllen [нем. по мере того, как я буду свободен, собираюсь присутствовать на операциях. И запаситесь мылом, водкой и уксусом], – ответил я на родном для медика наречии.

Рихард Витольд Гротеволь буркнул что-то вроде, чтобы я не лез не в свое дело. Но нет, я буду лезть. Из семи раненых моих бойцов, я могу вытянуть шестерых, если не будет заражения крови. Да и других… Лаптев Харитон был ранен в плечо, я сам ему перевязку делал. Нужно извлечь пулю, что застряла в теле будущего великого исследователя Русского Севера. И доверять это я никому не хотел. Не с этими грязными руками, что были у Гротеволя. Сам же я руки вымыл, даже с мылом, таким… почти черным, но пенилось оно хорошо.

– Я благодарен вам, Александр Лукич. Вы дрались, как лев. Спасибо! Помогли не только избежать поругания чести, но и добыть викторию в баталии! – когда я уже немного освободился и присел на каком-то ящике, чтобы выпить затхлой воды и передохнуть, ко мне подошел мичман Спиридов.

– Я правильно понимаю, что нас догоняют? И когда догонят, то потопят фрегат? – задал я вопрос.

– Токмо Богу сие ведомо, – устало отвечал будущий адмирал. – Позвольте заметить, что вы словно играете со смертью.

– На Бога надейся, но сам не плошай! Так что, мичман, мы еще повоюем! И нет, я смерти не боюсь. Не боюсь совсем – ни эдак, ни так, – пусть я и был уставшим, но духа не терял и пробовал зарядить верой в хороший исход дела и Григория Андреевича.

– Добрая приказка, сударь… Пойду я, с вашего дозволения!

– Идите, мичман! Выжимайте из ветра, что только можно!

Французы совершили ошибку, когда послали своих матросов и солдат брать на абордаж наш фрегат. Наверняка, они рассчитывали на то, что экипаж уже сдался. Но флаг на «Митаве» так и не был спущен. Тогда на что рассчитывали? Ведь такой десант можно крыть корабельной артиллерией очень лихо. Ну а что пушки не возьмут, то довершат фузеи и даже пистолетные выстрелы. Сверху стрелять по скопившимся и мешающим друг другу солдатам и матросам противника, стесненных малым пространством шлюпок – куда как сподручнее.

А теперь выходит, что и корабли не могут бить по нам, хотя, по словам морских офицеров, у французов должно было что-то быть, что добивает до нас. Ведь в своих попадут. Да и этих самых «своих» теперь спасать им нужно. Один линейный корабль из погони мы, считай, выключили.

– Догонят нас, то верно. Не уйти, но эдак лучше, нежели позор! – сказал Спиридонов и пошел по своим делам.

Мы шли, казалось, очень медленно, хотя офицеры, из тех отказников, что первоначально хотели смолчать и постоять в сторонке, говорили, что ход корабль набрал хороший. У меня же складывалось такое впечатление, что наш фрегат – на секундочку, лучший в русском флоте, построенный по новейшим французским технологиям – вот-вот развалится на части. Все скрипело, трещало, и порой нужно было орать во всю глотку, чтобы через весь этот треск до кого-то докричаться.

– Ваше благородие, так то еще не скрипит, на иных кораблях поболе будет, – с некоторым удивлением сказал мне сержант Кашин, когда я поделился с ним своими наблюдениями.

Один французский линейный корабль отправился-таки в погоню. Это был не флагман «Ахилл», другой, похожий, но корабль скоростной, и он постепенно нагонял нас. Впрочем, шансы вырваться оставались. Туман до конца так и не развеялся, можно было уйти в самую его гущу и оторваться. Вот только уже час погони, а французы не отставали.

Ну не говорить же как есть: «Да, мы обречены!». Думал всегда, что парусные фрегаты должны быть быстрее линейных кораблей. Оказывается, что это не правило.

– Кто ответить за это? Ви? – на палубу, под конвоем, все же вывели помощника капитана.

Француз сам попросился, мол, он готов управлять кораблем и уже не хочет сдаваться. Вот только смотрел он таким гоголем, что лучше бы его снова закрыть, чтобы не портить настроение.

Ладно, поладим. Все хотели отыграть обратно историю с бунтом, хотя бы частично. Вот и вызволили француза. Все же он на русской службе, а в армейской среде, как и во флоте, при поступлении на службу другому государству было принято этой державе и монарху служить верой и правдой.

Так что нередко бывало так, что несколько лет один офицер служит одному государству, воюя с другим. А после меняет место службы, и уже оказывается по другую сторону, всё так же честно сражаясь, только уже против своих вчерашних побратимов.

– Или вы, сударь, делом займетесь, или не трогайте лучше меня. Я решаю, что или кого сбросить за борт, чтобы облегчить фрегат, – без тени того, что шучу, сказал я.

Помощник капитана хмыкнул, зыркнул на меня, но не стал встревать в перепалку, наверное, гад, думает позже отыграться. Было бы это «позже»!

– Это линейный корабль «Флеро», – определил Григорий Андреевич Спиридов, когда я подошел к нему, стоявшему у правого борта, на корме.