Фаворит 1. Русские не сдаются!

– Это ты, сынок, ко мне так обращаешься? А ты кто такой? – спросил я, силясь сфокусировать свое зрение на лице мужика.

Передо мной стоял… ну точно не наш. Лоснящийся парик, одежда, столь безразмерная, что рубаха представляла скорее балахон, пиджак… или что это вообще… грязный, в копоти. А еще эти манерные жесты – как с исторической реконструкции. Но голос был нормальный. Русский. Даже сочувствующий.

– Мы сдались? Где Семён? Что за фарс вообще?

– Александр Лукич, почто мне знать, где Семён? Да и нет серед офицеров на фрегате такого. Вы давайте, поднимайтесь, недосуг мне с вами возиться! – отозвался мой собеседник. – Нынче такое творится…

– Мы сдались? – спросил я.

Этот вопрос меня, действительно, волновал.

– Сдаемси. Стыдоба-то какая! – отвечали мне, чем еще больше добавили сумбура в кипящие мысли.

– Э, мужик… ты кто вообще?

Зрение постепенно возвращалось, будто пелена слетала, так что я более отчетливо рассмотрел мужика. И… он даже на реконструктора не похож, слишком какой-то… реалистичный, что ли.

– Мужик? Вы словно не в себе… Лаптев я, Харитон Прокофьевич. Всё, будет вам. Недосуг беседы вести. Приходите в себя и скажите своё слово, – буркнул он и метнулся прочь, будто его реально что-то ждало [Будущий исследователь Русского Севера действительно был на том корабле и при тех событиях, о которых пойдет речь].

Он ушёл, а я остался.

Один. С верёвками, с париком и с подозрением, что я больше не в своём веке.

Постепенно туман в моих глазах развеивался, и я силился получше разглядеть, что вокруг происходит. Но быстро понял, что внимание нужно обратить не на это. Бог с ним, с мужиком в парике. Голос не мой, тело не моё! Палуба, если я вообще на корабле, тоже иная! Впрочем, слышен и шум моря, и качает так здорово, будто ветер сильно поднялся. Но так не может быть!

«Проживи ещё одну жизнь!» – вспомнил я слова, что сказала мне во сне Надя.

А еще этот парик… Я поднял руку и опустил пятерню себе на макушку. Вот те на! На мне он тоже есть. И голова чешется, аж жуть. Я быстренько скинул парик и стал расчесывать свою голову. Свою ли? Жирные длинные волосы, но густые, как у меня в молодости. Потом зачесалась и спина… Этим занятием можно было заниматься бесконечно. Но лучше встать и рассмотреть, что происходит и где я.

Корабль. Парусник. Впереди, на палубе, столпилось не меньше восьмидесяти человек. Кто-то галдел меж собой, иные стояли понуро. И что интересно – все ряженые, какие-то в большинстве маленькие, щуплые. Были среди них и мужики, тьфу… в лосинах. Да что это за наряды? И корабль…

Я не хотел принимать действительность, разум отвергал напрашивающиеся выводы.

– От капитана поступил приказ сдаться, – услышал я немецкую речь.

Прямо сработала какая-то психологическая закладка. Немецкий язык, слово «сдаться». Хотелось в свойственной мне манере выкрикнуть «Русские не сдаются!», «Фашистская тварь!», но вспомнились угрозы эстонцев нашему сухогрузу. Наши же с эстонскими погранцами дерутся! Я стал крутить головой по сторонам… замер. Как всё быстро получилось! Ведь я буквально подскочил сюда, да и теперь за пару секунд всё оглядел и всю обстановку оценил. О такой своей резвости последние лет сорок, не меньше, я только вспоминал с ностальгией.

– Русские не сдаются! – все же вырвалось у меня.

Даже если это и реконструкция, то неправильная, нужно переработать сценарий, ибо если и был позор, когда русские сдавались, то это не те эпизоды, которые нужно проигрывать и ставить для выступлений – их нужно осуждать. На них нужно учиться, чтобы не повторилось впредь. Мы же русские… Мы не можем, как на Западе, героизировать побег. У англо-французов это гладко вышло у Дюнкерка во Второй мировой войне. Они драпали от немцев, а после это подвигом объявили.

– Ёшкин кот! Это я что, на вечеринку этих, которые в России запрещены, а в Европе поощрены, попал? – вслух сказал я, когда передо мной всё чаще стали мелькать мужики в лосинах.

Реконструкторы! Под восемнадцатый век играют!

– Господин унтер-лейтенант, с вами всё в порядке? – поинтересовался у меня один из реконструкторов. – Не гневайтесь, но нынче не до вас. Живы, и на том хвала Господу. Мы давеча…

– Происходит что? – перебил я.

– Капитан наш, хранцуз, грамоту прислал, дабы мы сдавались. Вот и ихний офицер пожаловали. А другой хранцуз, товарка капитана, також призывает сдаваться. Стыд какой!

– Никаких сдач не будет! – решительно сказал я, хотя ещё не знал пока ни своего статуса, ни возможностей.

Но я точно знал одно: при моей жизни сдач не будет. Русские не сдаются!

– Братцы! Да как же мы честью-то своей поступимся? Как же оскверним память благодетеля Петра Великого, – выкрикивал мужик, назвавшийся Харитоном – его я первым увидел, как очнулся.

Как его? Лаптев! Словно как русский мореплаватель, один из братьев, в честь которых и море назвали. И об этом я успел подумать, а вот все остальное… В моей голове мысли кучковались и распадались, словно после ядерного апокалипсиса химические элементы.

Я силился собрать все увиденное воедино и выдать версии, но к таким немыслимым выводам я пришел, что и озвучивать нелепо.

– Ви подчиниться! Письмо ваш капитан, что ви снять фляг, – услышал я слова с явным французским акцентом.

– Это кто здесь сдаваться собрался, морда ты фашистская! – выкрикнул я.

Не знаю, реконструкторы ли это, и куда подевались эстонские пограничники с русскими моряками, которые между собой дрались, когда я потерял сознание. Но сдаваться никто не будет! Не в этой жизни, которая… Черт, опять эти мысли…

– Не надь крика. Все понять и приказ справить, – было мне ответом.

– Сдаваться не позволю! Вы что тут учинили? Русские не сдаются! – напирал я.

Чувствовал себя так, что лететь хотелось, казалось, что вот сейчас оттолкнусь от деревянной палубы корабля и взлечу. Какая же разница была между тем мной, стариком, и сейчас… Убывало-то день за днём, и теперь я не мог поверить – неужели человек бывает вот так полон сил? И я когда-то был, и теперь снова силён! Ничего не болело, а легкость какая в движениях!

А еще я привлек к себе внимание, и ко мне рванул Лаптев. Он подскочил, встал в шаге от меня и эмоционально выкрикнул:

– Господин унтер-лейтенант, Александр Лукич, вы же приказали своим солдатам сопротивляться?

Приказать? Мы запросто! Вопрос в другом: кто подчинится.

– Приказываю всем солдатам не сдаваться! – прокричал я.

Я был удивлён, когда два десятка, или чуть больше, стоящих в толпе солдат в один момент извлекли из своих ножен клинки, и это были шпаги. У каждого солдата – шпага? А так разве было?

Или это гвардейцы?

– Слыхали, что его благородие приказали? Айда в Арсенал! Фузеи брать! – выкрикнул один из мужиков, вскинув вверх шпагу, и направился ко мне.

Ему пришлось пробираться через толпу моряков, даже кого-то толкнуть, а кого-то и подпихнуть плечом. Я находился немного в стороне от мужиков.

– То есть бунт на фрегат! Ви будете казнь! После капитан я командовать фрегат Митава! – опять же с французским акцентом кричал мужик, которого я из-за спин не мог рассмотреть [Речь идет о реальных событиях 25 мая 1734 года, в реальной истории это был первый случай сдачи русского корабля].

– Господин унтер-лейтенант, приказывайте! Вы не серчайте на нас, что не вызволили, когда вас вязали. Приказа не было, а вы-то без чувств лежали. Вот мы и… Не серчайте. Нынче все справим, как прикажете. Мы не подчиняемся капитану и сдаваться не намерены. Я рад, Ваше благородие, что вы в себя пришли. Уж думали, что хвороба какая насмерть свалила вас! – радостно проговорил тип в лосинах.

И все же не реконструкторы. «Проживи новую жизнь с честью!» – вновь ворвалась фраза в мое сознание.

«Проживу, Надя, может, и недолгую, но с честью!» – подумал я.

– Взять паникеров под стражу! – отдал я приказ.

– Кого?

– Смутьянов, кто призывает сдаться! – вынуждено я поправил себя, на мгновение удивившись, что слово «паникер» ещё не знакомо людям.

– Будет сделано! – отрапортовал…

Сержант? Погонов не было, но этот солдат отличался мундиром от других. Пусть условно будет сержантом. Понять разницу между фурьером, капралом и каптенармусом я все равно сразу не смогу. Да и недосуг мне теперь выяснять.

Я направился к толпе, где многие смотрели уже на меня.

– Не сметь! Унтер-лейтенант, вы забываться! Окститься и не ваш дело решать о сдача фрегат! – ко мне подошел какой-то, судя по мундиру, офицер.

Говорил он с жёстким немецким акцентом. Какой замечательный русский экипаж русского фрегата! Французы, немцы, может, и датчане имеются. А русские где?

– Все ли так считают? Все ли готовы прославиться как первые русские моряки, кто сдался неприятелю? – выкрикнул я, решив сосредоточится на главном – не допустить позора.

Я уже понял, что за события происходят, хотя пришёл в себя только меньше четверти часа назад. Это фрегат Митава, и он готовится сдаться французам. Я читал об этом, сокрушался, что команда и не попыталась сопротивляться. Так, убегали, а потом стали в дрейф. А после просто дали французам взойти на борт, хотя абордажные команды неприятеля были уязвимы перед пушками фрегата. После – только плен для экипажа и позор.

– Это наше дело, и я поддерживаю господина унтер-лейтенанта, – рядом со мной, слева, встал еще один молодой офицер.

– Назовите свое имя громко, чтобы все слышали! – потребовал я уже просто потому, что не знал, как зовут офицера, а обращаться, скорее всего, придется.

– Мичман Григорий Андреевич Спиридов, к вашим услугам! – лихо сказал офицер.

– Кто? – вырвалось у меня, и я пристально посмотрел на Спиридова. – Впрочем, об этом потом. Сейчас же я рад, что вы на правильной стороне [будущий адмирал Спиридов также служил мичманом на фрегате Митава, когда тот сдался].

Я шел сквозь расступающуюся толпу, не оборачиваясь, но чувствуя, что за мной пристраиваются ещё и ещё матросы и офицеры. Справа был сержант-гвардеец, слева Спиридов и Лаптев, за нашими спинами и по бокам – солдаты, уже ощетинившиеся фузеями со штыками.

– Ви не в праве, ви бунтарь! – с ощутимым акцентом и с явной растерянностью говорил типчик в центре круга, образованного толпой.

– Арестуйте его и в каюте заприте! – скомандовал я.

Раздалось коллективное «ах!». Наверное, да нет, точно – я сейчас приказал совершить преступление.

– Пройдемте! – потребовал от француза мой сержант, но пока что как-то неуверенно, поглядывая в это время на меня, будто всё ждал, что я отменю приказ.

Помощника капитана, или как там должность должна звучать в этом времени, увели под гробовое молчание всех собравшихся.

– А это кто? – спросил я, указывая на ещё одного, который жался к борту, будто желая спрыгнуть с корабля, и был он одет в отличный от русских мундир. – Француз?

– Je suis envoyé par Monsieur le lieutenant-général Barray. Votre capitaine a donné l’ordre de rendre la frégate [фр. я послан господином шеф-эскадром Барраем. Ваш капитан дал приказ о сдаче фрегата], – прощебетал, как скороговорку, француз.

Не сказать, что я был полиглотом, хотя немецкий знал хорошо, ну и английский неплохо, как языки потенциального врага. В КГБ без этого было никуда. Сказанного доподлинно не понял, но общий смысл уловил и по-французски.

– Арестовать и этого француза. Потом выменяем на капитана! – сказал я, и последовал арест.

Все… Теперь нужно было решать, как сопротивляться.

– Офицеры, ко мне. Вот вы – я на секунду задержался в размышлении, как же обратиться к своему условному «сержанту». – Вам обеспечивать порядок на корабле.

– Будет сделано, ваше благородие! – радостно, даже с азартом сказал тот.

Я рукой подозвал офицеров в сторону, и их оказалось всего трое.

– Трое офицеров? – спросил я, силясь вспомнить, а сколько вообще должно быть на фрегате офицерского состава.

– Кого вы арестовали, капитан и мичман Войников – у французов, иные офицеры отказались… Кхм, они выразили свое несогласие, но не будут мешать, – сказал Харитон Лаптев.

– А остальные? – спросил я, вспоминая, что на фрегате должны были быть и другие офицеры, да и видел я их, стоящих в стороне.

– Секретарь, ундер-лейтенант, комиссар и констапель устранились, – сообщил мне Спиридов. – Гардемаринов же не звали, боцмана и шхипера также, боцману нужно следить за матросами, да и не по чину ему [орфография наименования чинов во флоте сохранена, как было на 1734 год].

Я хотел было дать приказ, чтобы арестовали всех отказников, однако пока решил сильно не злоупотреблять первоначальным успехом. Самоустранилась часть офицеров? Пусть стоят в сторонке, трусы. Начнем действовать, и у них будет шанс восстановить свою честь. Стоит вспомнить, что русский флот сейчас не в том положении, чтобы арестовывать или расстреливать морских офицеров. Кадры нужно беречь. Тем более, на Митаве, одном из немногих кораблей, построенных недавно.

Я кое-что вспомнил про этот корабль, жаль, немногое. Построен он был во времена правления Анны Иоанновны. Если я получил новую жизнь, то именно в ее правление. А что мне с этим делать, я подумаю потом. Пока что я не могу допустить, чтобы русские сдавались. Кому? Французам? Хотя в этом времени они, наверное, считаются сильными. Ну да и Наполеону мы понаддавали затрещин!

– Ваши предложения, господа! – призвал я собравшихся проявить инициативу. – Одно скажу, что если не получится выйти из положения не проиграв, то я за то, чтобы корабль топить. Врагу не сдается наш грозный… Митава.

Некоторое время все молчали, а после Григорий Андреевич Спиридов, нахмурив густые брови, обрисовал общую обстановку:

– Рядом у нас два французских линейных корабля. Еще два могут быть недалече. Я узнал 64-пушечный «Ахилл». Он, верно, и флагман. Уйти мы могли бы – при удобном ветре. Небольшой туман нам в помощь…

– И не токмо он, отроки, но и Господь смотрит на вас, как и Богородица, что Россию защищает от супостатов! – пробасил приближающийся голос.

Это был священник, который теперь направился к нам, а до того я заприметил его у стоящих в сторонке офицеров-отказников. Что-то он им вещал. Ели призывал к сопротивлению, то одно; если же обсуждал обеденное меню, то это совсем иное. Ну не могу я в каждом священнике видеть хорошего человека. Немало во мне еще от борца с «опиумом для народа», пусть впоследствии и пересмотревшего свои взгляды.

– Отчего меня не позвали? – с упреком спросил батюшка.

Все засмущались, а меня так и распирало сказать, почему. Да потому, что я не слышал сегодня священника, который призывал бы не сдаваться. Промолчал, выходит.

А сейчас что изменилось?

– Ослушались вы приказа… – продолжал батюшка вещать. – Но на то благословение даю вам. И пущай меня Синод Священный осудит, но латинянам сдавать корабль русский я не хочу.

– Батюшка, а идите… Команду поувещевайте, чтобы они так же думали, – вежливо я направил священника заниматься его непосредственными обязанностями.

Получив гневный взгляд от батюшки и не поморщившись, я продолжил буравить его взглядом, и священник все же подчинился. Да и что ему делать на таком вот нашем скором военном совете?

– Я слушаю вас… – сказал я, обращаясь к трем офицерам.

* * *

Балтийское море. Район Данцига. Борт французского линейного корабля «Ахилл».

25 мая 1734 года

– Пьер, я рад вас увидеть вновь. Крайне странное стечение обстоятельств, но встреча все же приятная, – сидя на палубе линейного корабля «Ахилл», распивая за малым столиком вино и закусывая твердым сыром, вел беседу шеф-эскадр морских сил Франции Жан Андре Баррай.

Напротив него сидел и как ни в чем не бывало пил вино капитан русского фрегата «Митава» Пьер Дефремери. Он прибыл на французский флагман с тем, чтобы увещевать своих соплеменников-французов разойтись миром, но, как видно, миссию свою провалил. К слову, мичмана Войникова, прибывшего для переговоров к французам первым, к столу, в отличие от Дефремери, не пригласили.

– Мсье Баррай, но вы же нарушаете правила. Ладно бы вы шли под флагами Польши, но Россия с Францией не воюет. Вот и я прибыл добром решить недоразумение, – продолжал, однако, гнуть свою линию Дефремери.

– Вы будете всего-то интернированы. А после уйдете вновь в Россию. Я не претендую на фрегат, как на свой приз. Но, мой друг, понимать же нужно. Данциг держится в осаде во многом потому, что у Ласси, русского военачальника, нет осадной артиллерии. Да и у Миниха, который стремится забрать командование осадой русскими войсками Данцига, также нет артиллерии. А на «Митаве» она есть? – спрашивал шеф-эскадр. – Не везете ли вы осадные орудия?

– Если вы назвали меня другом, то я воздержусь от ответов, – произнес Дефремери.

– Ха-ха! – француз рассмеялся. – Но вы же уже отдали приказ о сдаче. Уже скоро я сам увижу, что перевозит бывший ваш фрегат.

Русский капитан французского происхождения уже был бы готов отдать другой приказ, но теперь оставалось только сохранять лицо. Наивно, выходит, Дефремери посчитал, что может договориться со своими соплеменниками. Он, на самом деле, боялся не бой дать. Будучи смелым и умным человеком, Пьер Дефремери не хотел только быть тем, кто начнет войну России и Франции.

Не знал капитан Митавы, что первое столкновение французов и русских уже состоялось. Лягушатникам надовали затрещин солдаты полковника Юрия Федоровича Лесли. Так что фактически война с Францией уже идет. И первыми ее начали французы.

– И все же… мсье Баррай, вы же таким путём, можно сказать, поставите вопрос о том, каковы отношения между… нашими странами. Императрица Анна Иоанновна весьма чувственная особа, она не потерпит… Россия может объявить войну Франции, и….

Французский командующий так же не был в курсе того, что уже, вчера, состоялся первый бой. Французы, не поняв, что русские – это уже сильная европейская армия, решили, видимо, что сражаются с какими-то туземцами. Ошиблись…

– Мы высаживаем десант, уже почти что высадили. Наши солдаты и офицеры уже будут убивать русских, возомнивших себя… – Баррай несколько забылся, посчитав, что общается со своим подчиненным.

Петр Дефремери резко поднялся и гордо заявил:

– Я попрошу вас! Я на русской службе и предан ей!

– Что ж. Тогда вы в плену, мой друг. Проявляйте благоразумие, – усмехнулся шеф-эскадр и махнул солдатам, чтобы те подошли. – Теперь вы будете под… Скажем, что под охраной. И можете даже воспользоваться своей зрительной трубой, чтобы видеть, как фрегат Митава спустит флаги.

Дефремери стиснул зубы. Он понимал, что теперь выглядит, как предатель. Французский командующий перехитрил его. Мало было ему сообщить через присланного русского мичмана условия сдачи. Баррай, опасаясь того, что фрегат все же попробует уйти, и придется стрелять и, возможно, и упустить русских, потребовал разговора с самим капитаном фрегата. Уже здесь прозвучал намек, что можно разойтись миром.

– А вот на воде и шлюпки, полные солдат и матросов моих абордажных команд, сейчас фрегат будет сдан. Не расстраивайтесь! Вы же будете в плену не где-нибудь, а на родине, в благословенной Франции. Какая нелепость, не правда ли? – усмехался шеф-эскадр Жан Андре Баррай.

– На фрегате подняты заслонки, они готовятся к сопротивлению! Русские открывают пушки! У них в зоне поражения наш десант! – кричали тем временем офицеры на французском флагмане.

– Дьявол! – выругался Баррай.

Нужно время, чтобы поднять четыре якоря, нужно время, чтобы выставить паруса. Но еще и другое… Абордажные команды сейчас в море, и если их собирать, то еще будет затрачено время. А если следовать к русскому фрегату, то напорешься на свои же шлюпы. Все это может дать русским шанс уйти в туман, несмотря на то, что Ахилл более скоростной корабль, чем Митава.

Но шеф-эскадр сдаваться точно не собирался. Он в душе презирал своего соплеменника на русской службе, а сейчас… Ведь оставить русский корабль без внимания для Баррая было равносильно поражению.

– Линейному кораблю Флеро готовиться в погоню! – принял решение шеф-эскадр.

Глава 3

В морском деле близкое расстояние от неприятеля и взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика.

Адмирал П. С. Нахимов

Балтийское море. Район Данцига

25 мая 1734 года

– Руби борта! – кричал боцман. – Ах ты, Богу душу мать! Ты, окоем, что делаешь!

Недалеко от боцмана и матросов стоял батюшка и на каждое скверное слово осенял крестом и боцмана, и матросов. Словно в молитвенном запале, священник крестил без остановки – ругань лилась непрерывно, как морские волны, ударяющиеся о борт фрегата.

– Сержант, выдержит ли канат откат от пушки? – спрашивал я.

– Ваше благородие, так должно. Канат выдержит, а вот борта, за кои его цеплять… – отвечал сержант, которого, как оказалось, звали Иван, а по фамилии – Кашин.

Я теперь вслух называл его сержантом, без сомнений. . И алебарда у него имелась, как отличительный признак старшинства над солдатами. Да и сами они при мне к Ивану Кашину обращались по званию. Так что не ошибся, сержант он, и мой, по сути, заместитель.

– Я сумневаюсь по бомбардам, – ко мне подошел Лаптев. – Сколь они помогут?

– Крепите лучше! – только и мог я ответить.

Мортиры были поставлены на толстые брусья, чтобы при первом же выстреле не проломить палубу. Да и это было опасным. Такое решение точно в нормальной обстановке никто бы не одобрил. Но сколь нормальной ситуация была для нас? То-то… И решения принимались опасные.

Я не морской офицер, хотя и служил в морской пехоте. Кое-что слышал да знаю. Но насколько мои знания могут пригодиться в этом времени? Вот только пригодятся ли они в этом веке – ещё вопрос.

Но кое-что я знаю и как историк, человек увлекавшийся историей и некоторое время ее преподавая в школе. Вот мортиры, которые бьют по навесной траектории, это тоже огневая мощь. Даже без попаданий ядра заставят французов нервничать и сбавить темп. Нам сейчас хоть плеваться, лишь бы корабли погони поскользнулись.

Григорий Андреевич Спиридов, будущий адмирал, вносил предложений больше всех – и именно дельных. Это он решил попробовать зафиксировать две большие пушки, которые я сопровождал в Данциг, где русские войска держали город в осаде. Дело рискованное, но могло усилить огневую мощь фрегата с кормы.

А на колесных лафетах, зафиксированных канатами, пушку удержать можно. Вот для них и рубили борта – немного, чтобы только ствол ровно выставить. Думали не "собирать" орудие, не ставить на лафет, ведь везли орудия в разобранном виде. Но крутили, думали…

Итак… Я попал во время так называемой «войны за Польское наследство». Что думаю об этом? Пока не определился. Дел хватает. Всем сознанием я теперь не хочу допустить позора нашего флота – сдачи фрегата Митава. Похоже, уже не допущу – вовремя принял бой.

Как закончится сопротивление – неизвестно, но оно будет. И пусть меня на ремни режут, но в этот момент я буду поджигать бочки с порохом, чтобы подорвать корабль.

Русские не сдаются! Это раз. А два – нельзя даже допускать возможности сдачи: отложится в головах, что так можно. Тогда явление станет обыденным.

Нет, не бывать этому!

– Штуцеры есть, ваше благородие, нашёл в арсенале! – радостно сообщил один из моих солдат. – Пять и есть.

– Мало… А есть кто справно стреляет с них? – спросил я, всё больше стараясь говорить в манере тех людей, с кем приходится общаться.

– Справно? Видать, что я более иных… Макар еще… Фрол… Найдём, ваше благородие, кому стрелять, – отвечал сержант Кашин.

Из того, что я знал по военной истории времени, я помнил про штуцеры. Это нарезное оружие. Били они точнее и дальше фузей. Да, я знал про долгое заряжание, но и у нас будет время – попасть в лодку с французами и перезарядиться. Именно так: даже не в человека, а по днищам целиться. Тем более на корабле заряжание должно быть чуть быстрее. Можно же прикладом ударить по палубу, чтобы пуля быстрее ушла в ствол.

Может использовать штуцера и так себе идея. Но пока не мог себе представить, что значит стрелять и не целиться. С фузеей кто стреляет даже голову отворачивают. Так в кино… Думаю в этом как раз фильмы не врут. А в штецера пуля чуть меньшая дура и должна лететь, куда ее посылают.

Как будет происходить абордаж, я уже понял. Вражеские корабли даже не дрейфовали – они спустили якоря. Балтика не глубока, позволяла это сделать.

Так что десант пойдёт на шлюпках. А море волновалось, и то, что мы стояли на дрейфе, тоже было проблемой. Корабль разворачивало. Но и французы получат свое. Море и для нас и для них негостеприимное, волнующееся.

– Вот! Хватит, али ещё нужно? – спрашивал боцман, показывая на место для установки пушки.

– Справно, – подтвердил Спиридов.

– Давай, тащи пушки! – скомандовал я.

Осадные орудия стояли привязанными на палубе. Две пушки были 18-фунтовыми, ещё три мортиры – пятипудовые.