Падение в твою Пустоту

Чудовищная волна вины – горячая, едкая, разъедающая – накрыла с головой. Сильнее вчерашней. Она поднялась из самой глубины, сжимая горло, вышибая воздух из лёгких. Слёзы хлынули ручьём, но это были не слёзы жалости к себе. Это были слёзы палача, осознавшего содеянное. Я испортилаему жизнь. Разрушила всё, что он выстраивал, пусть и на песке преступлений. Лишила его даже призрачного шанса на манёвр, на спасение.

Вернувшись в квартиру, я подняла телефон. Пальцы дрожали, с трудом попадая по клавишам. Набрала номер. Вызов.

– Алло?

– Адам… – моё горло сжал спазм, голос сорвался на шёпот. – Я… видела. Газеты. Джеймс… Он… он выгнал меня. Окончательно.

Пауза. Потом – короткий, резкий, горький смешок. Не торжествующий. Снисходительный. Как взрослый над глупым ребёнком, наступившим на грабли.

– Ну, наконец-то прозрела? – в его тоне не было удивления. Только усталое «я же говорил». – Предсказуемо, Ева. Я тебя предупреждал. Неоднократно. Но ты… ты всегда выбираешь не тех. Идеализируешь монстров. Играешь с огнём. И удивляешься, когда обжигаешься. Наивная.

Его слова. «Наивная». «Выбираешь не тех». «Играешь с огнём». Они не просто ударили. Они разорвали последнюю перемычку, сдерживавшую бурю внутри. Вся вина, весь стыд, всё отчаяние, смешанные с похмельем, с унижением от его тона, с яростью на саму себя – взорвались. Дикой, белой, неуправляемой яростью. На него. На его вечное превосходство. На мир. На саму себя.

– Пошёл нахрен, Адам! – крик вырвался из глубины, хриплый, надрывный, сорвавшийся на визг. Я вцепилась в телефон так, что пластик затрещал.

На другом конце – ошеломлённая тишина.

– Что?! – его голос потерял всю надменность, в нём было чистое, неподдельное изумление.

– Я сказала: П-О-Ш-Ё-Л Н-А-Х-Р-Е-Н, АДАМ! – я выкрикнула каждую букву, вкладывая в неё всю накопившуюся боль, всю ненависть, всю ярость, всё отчаяние, что кипело во мне. – Я тебе не собака и не дурочка, которой ты можешь тыкать носом в свои «предупреждения»! И ты мне НЕ СПАСИТЕЛЬ! Никогда им не был! Ты – часть проблемы! Ты такой же токсичный, как они все! Просто… иди нахрен! Навсегда!

Я швырнула телефон об стену со всей силы. Пластик разлетелся на куски с удовлетворяющим треском, смешавшись с осколками вазы. Дыхание хрипело в груди. Тело тряслось мелкой дрожью, как в лихорадке. Я стояла посреди апокалипсиса, созданного моими руками, окружённая физическими и метафизическими осколками моей жизни. Грудь вздымалась, в глазах стояла кровавая пелена.

Но в этой вспышке ярости, в этом абсолютном дне отчаяния… что-то сдвинулось. Что-то щёлкнуло внутри, как переключатель. Слёзы внезапно иссякли. Высохли. Оставив на лице лишь стягивающие дорожки соли и жгучую сухость под веками. Боль никуда не делась. Она была всё той же чудовищной глыбой в груди. Но она… изменилась. Перестала быть парализующей жертвенностью. Она стала горючим. Горячим, ядовитым, но – горючим.

Я подняла голову. Взгляд упал на мольберт в углу. Я вспомнила Псалтырь – источник всех бед, моей связи с Джеймсом, моей профессии, моей… судьбы.

«Я не жертва».

«Я не игрушка судьбы. Не пешка в чужих играх. Я – Ева Гарсия».

И я натворила это. Я разрушила его мир. Свой мир. И теперь… теперь я должна это исправить. Не ради призрачного искупления перед родителями. Не ради Адама или его презрения. Не ради Фестера и его больной мести. Ради Джеймса. Ради того человека, который, вопреки всему, осмелился довериться. Ради того, чтобы хоть одна искра того хрупкого, искалеченного, но настоящего чувства, что было между нами, не угасла окончательно в пепле моего предательства.

Я не знала как. План? Его не было. Только слепая решимость, рождённая на самом дне. Но я знала одно: сидеть здесь, утопая в слезах и самоуничижении, – больше не вариант. Я должна двигаться. Шаг за шагом. Осколок за осколком. Что бы это ни стоило. Что бы ни ждало впереди – тюрьма, месть Тейлора, презрение самого Джеймса. Я должна найти способ. Вытащить его из этой ямы. Или… или разделить его падение. Но не оставить одного.

Впервые за долгие дни, сквозь боль, похмелье и всепоглощающую вину, я ощутила прилив… не надежды. Решимости. Леденящей, отчаянной, но – настоящей. Это была не та наивная решимость, что вела меня в лапы Фестера. Это была решимость загнанного зверя, выходящего из последнего угла. Человека, которому нечего терять.

Я сделала шаг. Наступила на осколок разбитой вазы. Резкая боль пронзила ступню сквозь тонкую ткань носка. Я не отдёрнула ногу. Боль была… ясной. Конкретной. Настоящей. Как и моя цель.

Глава 33: Убежище Змеи

Следующее утро принесло не рассвет, а лишь предчувствие более глубокой тьмы. Я стояла посреди разрушенной квартиры, окружённая осколками своей жизни. Ярость, что пронзила меня при разговоре с Адамом, улеглась, оставив после себя лишь холодную, кристальную ясность. Я была на дне. Мне больше нечего было терять. Джеймс вышвырнул меня, словно испорченную вещь, Тейлор был бы счастлив уничтожить. В этом хаосе, в этой бездне, оставался только один путь – вперёд, к тому, кто казался моим единственным, пусть и чудовищным, шансом на выживание. Фестер. Его слова о «спасении», о «свободе» теперь звучали не как лживые обещания, а как зловещее, но единственное приглашение в убежище.

Я знала, что иду на колоссальный риск. Фестер был опасен, расчётлив, жесток, пропитан ядом обиды и безумия. Его душа была исковеркана, его мотивы – чудовищны. Но в этот момент, загнанная в угол, я видела в нём не врага, а инструмент, единственный способ спрятаться от Джеймса, от его ледяной ярости, которая теперь, как яд, текла по моим венам, и от Тейлора, чья месть за утечку информации теперь была неизбежна и беспощадна. Я знала, как играть на чужих ожиданиях, как притворяться сломленной и беспомощной. Это было не в новинку. Всю свою жизнь я оттачивала это искусство, будучи всегда чужой среди своих, выживая в тени чужих желаний и ожиданий. Моё тело ещё помнило каждое движение Джеймса, его прикосновения, его дыхание. А теперь я должна была предать и его, и себя ещё раз, чтобы выжить.

Я набрала номер Фестера. Гудки тянулись бесконечно, каждая секунда казалась вечностью, наполненной шёпотом моих собственных демонов. Наконец, раздался щелчок, и я услышала его голос.

– Ева? – он произнёс моё имя, и в его голосе не было ни тени тепла, ни капли сочувствия, лишь ровный, безэмоциональный тон, но я уловила в нём лёгкое удивление, смешанное с предвкушением. Он, несомненно, ждал моего звонка.

– Ты был прав. Он… он монстр. Я ошиблась. Я ошиблась во всём. Он вышвырнул меня. Мне некуда идти, Фестер. Прошу. Помоги мне.

Тишина на другом конце провода была вязкой, тягучей. Он обдумывал, взвешивал. Я почти физически ощущала, как его мозг просчитывает все возможные варианты, мою ценность, мою полезность в его большой игре. Он был шахматистом, а я – всего лишь пешкой. Но пешка могла стать ферзём, если играть правильно.

– Пришли мне свои координаты, – наконец произнёс он. – Я пришлю за тобой машину.

Машина Фестера, ничем не примечательный тёмный седан, забрала меня через полчаса. Она подъехала бесшумно, словно призрак. Всю дорогу я молчала, лишь изредка вздрагивая от каждого резкого поворота или сигнала, от каждого шороха. Я смотрела в окно, но не видела ничего, кроме своих собственных, искажённых отражений на стекле. Водитель, крепкий мужчина с пустым взглядом, ни разу не повернулся, не произнёс ни слова. Он привёз меня в незнакомый район, к обычному многоэтажному дому, ничем не выделяющемуся из ряда таких же серых, безликих построек. Никаких роскошных особняков, никаких вычурных ворот, никаких охранников на входе. Это была обычная, неприметная квартира на третьем этаже. И в этом была вся суть Фестера – тщательно законспирированный, скрытный, незаметный, но при этом повсюду, как паук, плетущий свою паутину.

Он ждал меня на пороге, открыв дверь сразу же, как только я подошла. Его лицо было бледным, как всегда, но глаза горели лихорадочным, почти безумным блеском, предвкушающим победу.

– Заходи, – он отступил в сторону, пропуская меня внутрь, его движение было рассчитанным, как у хищника, загоняющего жертву в ловушку.

Квартира была стерильно чистой, почти пустой. Ничего личного, ничего, что могло бы выдать её обитателя. Только функциональная, минималистичная мебель, несколько ноутбуков на столе, подключённые к огромным мониторам, на которых мелькали непонятные графики и строчки кода. Воздух был пропитан запахом дезинфекции и какой-то странной синтетики, смешанной с едва уловимым ароматом старой бумаги.

– Располагайся, – он кивнул на диван, не отводя от меня пристального взгляда. – Ты выглядишь… неважно.

Его слова не несли ни капли сочувствия. Это была констатация факта. Он не верил мне до конца, я чувствовала это каждой фиброй своей души. Его глаза сканировали меня, пытаясь найти подвох, прочитать каждую эмоцию на моём лице, каждую тень сомнения. Но он видел во мне ценный актив. Инструмент. Инструмент мести Диасу. И это было всё, что имело значение. Для него я была лишь функцией, не человеком.

Я опустилась на диван, стараясь выглядеть максимально сломленной, максимально беспомощной. Мне не нужно было изображать отчаяние – оно было настоящим. Я лишь усилила его, добавив в свой взгляд ту самую наивность и растерянность, которую он ожидал увидеть.

– Спасибо, Фестер, – мой голос всё ещё дрожал, и это было правдой, я не изображала. – Ты был прав, а я так ошибалась.

Фестер медленно кивнул, его губы растянулись в тонкой, едва заметной усмешке, которая не достигала его глаз.

– Я предупреждал тебя, Ева, Диас – хищник. Он не способен на привязанность. Только на власть. А ты… ты оказалась для него удобной мишенью. До поры до времени. Но теперь… теперь всё изменилось. Ты сделала то, что должна была. И теперь ты у меня.

Я почувствовала, как по спине пробежал холодок от его последних слов. «Ты у меня». Это была не моя победа. Это была его победа. Я сменила одну клетку на другую. Но, возможно, из этой клетки я могла увидеть путь к свободе. Или хотя бы к мести.

Пока Фестер говорил, его взгляд скользнул в сторону небольшой ниши в стене, скрытой за раздвижной панелью. Он явно что-то прятал там, и его глаза на мгновение задержались на ней, выдавая волнение, которое он пытался скрыть, словно ребёнок, показывающий свою самую ценную игрушку. Моё сердце забилось чаще. Псалтырь? Неужели он здесь?

– Я должен показать тебе кое-что, Ева, – сказал Фестер, прерывая свои рассуждения о Диасе и его падении. В его голосе прозвучало нечто, похожее на самодовольство, на тщеславие, которое он не мог скрыть. – То, что он так тщательно скрывал. То, что он украл у народа.

Он подошёл к нише, его движения были уверенными, полными предвкушения. Он нажал на едва заметную кнопку в стене. Панель бесшумно отъехала в сторону, открывая небольшой, но надёжный на вид сейф, встроенный в стену. Фестер небрежно, почти театрально, повернул круглый механизм, раздался лёгкий щелчок, затем ещё один, и ещё. Он открыл дверцу. И там, на бархатной, тёмно-красной подложке, в тусклом, желтоватом свете сейфа, лежала Он.

Псалтырь. Старинный, потёртый временем, с замысловатыми узорами на обложке, каждая линия которой была знакома мне до боли, до дрожи в кончиках пальцев. Моё дыхание перехватило. Я не могла отвести взгляд. Это была не просто книга. Это была причина всего. Причина моей боли, его боли, нашей встречи, и теперь – нашего падения. Она излучала какую-то тёмную, почти мистическую энергию, притягивающую и отталкивающую одновременно.

– Вот он. Источник всей власти, всей боли. Наследие человечества. То, что Диас так подло украл у людей.

Он осторожно достал книгу, держа её в руках, словно священный артефакт, словно самую хрупкую и драгоценную вещь в мире. Его пальцы нежно поглаживали обложку, а глаза блестели безумным огнём, в котором читались и боль, и ярость, и одержимость.

– Тейлор сойдёт с ума, чтобы получить её. Он знает, что она существует, он знает, какую власть она даёт, какие секреты хранит. Он будет рыть землю, чтобы её найти. Он будет готов на всё. А Диас почувствует, что такое настоящая потеря. Потеря того, что он так тщательно оберегал. Потеря своей репутации. Своей свободы. Потеря той, кого он, возможно, пытался спасти.

Фестер любовался Псалтырем ещё несколько мучительных мгновений, прежде чем аккуратно положить её обратно в сейф. Он закрыл дверцу, а затем, небрежным, почти отточенным движением, повернул диск кодового замка. Мои глаза, натренированные годами работы с мелкими деталями и восстановлением древних манускриптов, уловили последовательность. Каждое движение его пальцев, каждый щелчок, каждый звук цифр. Код. Он был простым, слишком простым для такого сокровища. Или он был так уверен в своей безопасности? В моей беспомощности? В моём отчаянии? Я запомнила его.

– Теперь ты видишь, что Псалтырь в надежных руках. Но он требует завершения. Твоей работы.

– Моей… работы? – я сделала вид, что не понимаю.

– Реставрации, – он отчеканил. – Ты же лучшая в своем деле. Не зря я пригласил тебя сюда. Ты закончишь начатое. Здесь.

Я кивнула, стараясь выглядеть покорной. «Конечно, Фестер. Я сделаю все, что нужно».

– Условия просты, – он подошел ближе, его тень накрыла меня. – Ты будешь делать это бесплатно. Не морщись, – он заметил мое непроизвольное движение. – Подумай о масштабе. Эта книга – достояние человечества, а не Диаса или Тейлора. Твой труд – вклад в историю, в правду. Ты будешь частью чего-то великого, когда мы ее вернем миру.

Он сделал паузу, давая словам осесть.

– И, возможно, когда Псалтырь займет свое законное место в музее, когда мне выплатят вознаграждение за его «чудесное обретение» и профессиональное восстановление… я поделюсь с тобой. Но сейчас – это твой долг. Перед историей. Перед всеми, кого Диас и Тейлор сломали, включая меня и мою дочь.

Я притворилась сломленной и благодарной, как загнанное животное, нашедшее последнее убежище, единственную нору, где можно было спрятаться от охотников. Кивала, соглашалась, слушала его монологи. В моих глазах был страх, но Фестер, казалось, видел в нём лишь подтверждение моей покорности, моей зависимости от него, моей абсолютной сломленности. Он начал чувствовать контроль, а это было именно то, что мне нужно было. Я должна была дать ему эту иллюзию.

Я предложила приготовить ужин, сказав, что мне нужно чем-то занять руки, чтобы не сойти с ума от безделья и навалившихся мыслей. Он не возражал, лишь бросил на меня быстрый, оценивающий взгляд. Пока я резала овощи, он ходил по комнате, его фигура была расслабленной, довольной. Он начал раскрывать больше деталей, больше планов, больше своих больных фантазий. Его голос стал более уверенным, почти хвастливым, переходящим в торжествующий шёпот.

– Это только начало, Ева, – говорил он, жестикулируя своими длинными, тонкими пальцами. – Этот слив информации о счёте Тейлора – это первый камень, брошенный в их болото, в их прогнившую империю. Теперь Тейлор в панике. Он будет искать виноватых. И кого он увидит рядом с собой? Диаса. Диас сам себя загнал в ловушку, когда связался с этим отбросом. Тейлор будет думать, что это Диас слил информацию, чтобы ослабить его, убрать с дороги. Или что Диас просто не справился, не смог защитить их общие, грязные интересы. В любом случае, Диас теперь под ударом Тейлора. Они будут пожирать друг друга, как пауки в банке. Это моя стратегия, Ева. Моя месть будет идеальной, многоступенчатой.

Он усмехнулся, и эта усмешка была наполнена таким холодом, что мурашки пробежали по коже.

– После того, как падёт империя Тейлора… это ещё только начало. Это лишь предвестник бури. Сейчас главное – убрать Джеймса. Убрать его так, чтобы это выглядело естественно, чтобы Тейлор сам сделал это, в своей безумной ярости, своей жадности, своей слепой злобе. Они сами себя уничтожат, а я просто подтолкну их. А потом я найду способ надавить на Тейлора, когда он будет уже на коленях, потерявший всё. Благодаря Псалтырю, благодаря другим рычагам, которые у меня есть, о которых они и не подозревают. Я получу всё, и Диас заплатит. За всё. За свою наглость, за свою ложь, за свою гордыню. За мою дочь. За всё, что он отнял у меня. Он сгниет заживо, Ева. А теперь он почувствует, что такое настоящая смерть и потеря.

Он ходил из угла в угол, его монолог длился часами, наполняя пространство ядом и ненавистью. Я кивала, задавала уточняющие вопросы, которые, казалось, лишь подпитывали его желание хвастаться, делиться своим коварным, многоуровневым планом. Он объяснял мне сложные схемы, называл имена, даты, суммы, пароли. Я запоминала каждое слово. Каждую деталь. Мой разум работал как губка, впитывая информацию, сортируя её, ища связи, словно реставратор, который восстанавливает утерянные фрагменты древнего текста.

Фестер, чувствуя, что он полностью контролирует ситуацию, что я – его победа над Диасом, его личный трофей, его сломленная игрушка, расслабился. Он поверил в мою покорность, в моё отчаяние, в мою благодарность за «спасение». Он считал меня сломленной, бесполезной, которую можно использовать в своих целях, не опасаясь сопротивления. И в этом была его фатальная ошибка. Он не понимал, что сломленная игрушка может быть острее любого ножа. Что отчаяние может дать больше силы, чем любое благополучие.

Я готовила еду, наливала ему чай, слушала его, не перебивая, лишь изредка вставляя короткие, «правильные» фразы. Улыбалась, когда он ждал улыбки, кивала, когда он ждал согласия. Я была идеальной пленницей, идеальным союзником, идеальным слушателем.

Поздно вечером, когда его монолог наконец иссяк, Фестер поднялся.

– Завтра начинаешь работу.

Я кивнула, вставая. «Хорошо, Фестер. Я готова».

– Отлично, но сначала… – Он сделал резкий жест рукой. Из соседней комнаты вышел тот самый крепкий молчаливый мужчина, что был водителем. – Это на всякий случай. Чтобы ты не передумала и не решила… сбежать. Пока не привыкнешь к новому дому.

Мое сердце упало. Я инстинктивно отступила назад.

Мужчина шагнул ко мне быстро и ловко. Его рука, сильная и грубая, схватила меня за запястье.

– Не дергайся, – процедил Фестер. – Это для твоей же безопасности.

Он потянул меня за собой не в спальню, а в маленькую комнату, похожую на кабинет или кладовку. Там, под окном, стояла массивная чугунная батарея старого образца. Мужчина притянул мою руку к ней. В его другой руке блеснула стальная браслет-наручник с длинной цепью.

– Нет! Фестер, что вы делаете?! – я попыталась вырваться, но его хватка была железной.

– Спокойно, Ева, всего на ночь. Пока не убедимся, что ты… осознала свое положение. Что ты здесь, чтобы работать, а не фантазировать.

Щелчок наручников вокруг моего запястья прозвучал как выстрел. Второе кольцо мужчина пристегнул к толстой трубе батареи. Цепь позволяла двигаться лишь на полметра.

– Удобно? – спросил Фестер без тени иронии.

Я смотрела на него, ненависть кипела во мне, смешиваясь с ужасом. Но я сжала губы. Протестовать сейчас было бесполезно.

– Завтра утром освободим, – пообещал он, глядя на меня сверху вниз. – И приступишь к Псалтырю. А пока… отдыхай. Набирайся сил для великой работы. Для нашего триумфа.

Он кивнул своему человеку, и они вышли, закрыв за собой дверь.

Я осталась одна. Прикованная. В темноте маленькой комнаты. Холод чугуна батареи проникал через наручник. Я опустилась на холодный пол, прислонившись спиной к стене. Отчаяние пыталось накрыть с новой силой. Но я гнала его прочь. Я запомнила код сейфа. Я слышала его планы. Я видела его слабость – маниакальную уверенность в своей победе и моей покорности. Он приковал мое тело, но не разум.

Я была в самом сердце логова змеи. Прикованная к ее жару. Но змея не знала, что я уже изучаю ее яд, ищу слабое место под чешуей. И что даже в цепях, я могу быть опасна. Завтра начнется реставрация. Завтра начнется настоящая игра.

Глава 34: Огонь Возмездия

Рассвета не случилось. Вместо него в высокое, пыльное окно моей камеры-комнаты вползла серая, удушающая взвесь – не свет, а скорее сгустившаяся тьма, вытесненная на время ночи. Она не освещала, а лишь подчеркивала мрак, поселившийся во мне, глубокий и вязкий, как смола. Я проснулась не от птичьего щебета или первых лучей, а от леденящего прикосновения чугуна. Наручник за ночь словно сросся с кожей запястья, оставив на ней багровый, влажный отпечаток. Каждое движение отзывалось тупой болью, но она была ничто по сравнению с ноющей, разъедающей пустотой внутри. Тоска по Джеймсу, по его теплу, по его голосу, по самой возможности быть – это была рана, пульсирующая под грудной клеткой, куда больнее любого физического заключения.

Фестер явился с первыми признаками этого мертвенного утра. Его тень, с пустыми глазами, как высохшие колодцы, беззвучно материализовался у кровати. Ни слова. Ни взгляда. Только металлический щелчок, освобождающий запястье. Я инстинктивно схватилась за онемевшую кожу, растирая ее, чувствуя, как иглы тысячи булавок впиваются в плоть, а следом – жгучая волна крови, возвращающая мучительное ощущение жизни.

В глазах Фестера, наблюдавшего за этой маленькой пыткой освобождения, плескалось нечто ужасающее в своей отстраненности – ледяное удовлетворение ученого, успешно завершившего вскрытие. Он видел не человека, а объект, подтверждающий его теорию абсолютной власти. Эта его слепая, нарциссическая уверенность стала его роковой ахиллесовой пятой. Он не заметил, как в глубине моих запавших глаз, под слоем притворной апатии, тлели угли – холодные, яростные, готовые вспыхнуть.

Завтрак был подан в гробовой тишине столовой с высокими, темными потолками. Оскорбительно скудный: резиновый, безвкусный омлет, расплывшийся на тарелке как жалкая пародия на еду, и кружка черного кофе, горького до горечи, обжигающего язык и горло. Я ела механически, словно пережевывала опилки. Каждый удар ложки о фарфор, каждый глоток отдавался гулким эхом в пустоте комнаты и в еще большей пустоте внутри меня. Но я чувствовала его. Он сканировал меня, каждую черточку лица, каждый нервный тик, но видел лишь то, что хотел: сломленную куклу, лишенную воли. Он не подозревал, что за маской покорности мой разум работал с лихорадочной, почти безумной скоростью. Он думал, что приковал меня цепью к своему трону. На самом деле он запер меня в самом сердце своего арсенала и дал мне бесценное время – время изучить каждую щель в его доспехах.

После этого унизительного подобия трапезы он лично, с театральным жестом хозяина, ведущего гостя в сокровищницу, проводил меня в свою «мастерскую». Это было не просто помещение. На огромном, идеально организованном столе из черного дерева лежали чужие инструменты реставратора: тончайшие скальпели, кисточки из беличьего волоса, лупы на гибких штативах. Они блестели под светом ламп, как инопланетные артефакты, чуждые и враждебные. А в центре этого алтаря, на белоснежном шелке, словно жертвенный агнец, лежал Он.

Псалтырь.

Сердце мое сперва замерло, а потом рванулось в бешеной скачке, сжимаясь от острой, режущей боли. Эта книга. Первопричина всех моих бед, источник непостижимой силы и векового проклятия. Она лежала передо мной, тихая, древняя, почти беззащитная в своем величии. Переплет из потемневшей кожи, металлические застежки, тускло мерцающие в свете ламп. От нее веяло холодом веков и… ожиданием.

Я начала «работать». Я разглаживала невидимые заломы, оценивала состояние выцветших буковок, делала вид, что погружена в изучение текстуры. Руки двигались автоматически, совершая заученные, почти ритуальные движения, но мой разум был далеко. Он был сжатой до предела стальной пружиной, вибрирующей от невыносимого напряжения. Каждое прикосновение к книге, этому символу всего, что я потеряла и за что боролась, было одновременно пыткой и напоминанием о цели. Я ждала. Выжидала с терпением хищника. Ждала того самого, единственного, идеального момента. Момента, когда его самодовольная маска триумфатора дрогнет, когда его бдительность, притупленная уверенностью в полной победе, хоть на миг ослабнет.

Часы на стене, огромные, с маятником, похожим на язык колокола, тянули время, как расплавленное стекло. Каждая секунда звенящей тишины была наполнена до краев электричеством ожидания, таким густым, что им можно было резать воздух. Я слышала его шаги – легкие, крадущиеся, шаги крупного кота, уверенного в своей клетке. Он прохаживался по комнате, вдоль стеллажей с книгами-трофеями, время от времени подходя и бросая на мою работу оценивающий взгляд. Я чувствовала его взгляд спиной, как прикосновение холодного лезвия. Он был доволен. Более чем доволен. Он предвкушал.

И вот он настал. Резкий, пронзительный, безжалостный трель его телефона разорвал вязкую тишину мастерской.

Фестер вздрогнул всем телом. Его маска – та самая маска непоколебимого хозяина положения – треснула с оглушительным (для меня) звуком. На долю секунды обнажилось что-то другое – напряжение, тревога, внезапная уязвимость. Он резко отвернулся, отшагнув к высокому окну, затянутому серой пеленой утра, и прикрыл трубку ладонью, словно боясь, что я, «ничтожная реставраторша», подслушает его тайны.