Ментовские будни. Отмывочная машина

– Но?

– Но я не смогу смотреть на себя в зеркало, если мы отступим. И не смогу объяснить своим будущим детям, что такое совесть, если сам ее предам.

Воронцов встал и подошел к окну. За стеклом все тот же серый февральский день, все та же московская слякоть. Но почему-то на душе стало немного светлее.

– Игорь Валерьевич, а вы понимаете, что мы подписываем себе приговор?

– Понимаю. Но лучше подписать себе приговор за то, что пытался служить справедливости, чем жить с пониманием того, что ты предал все, во что верил.

Воронцов повернулся к напарнику и впервые за долгое время искренне улыбнулся:

– Знаете что, лейтенант? Возможно, вы и правы. Возможно, есть вещи дороже карьеры и безопасности.

– Например?

– Например, возможность уважать себя.

Григорьев тоже улыбнулся:

– Тогда что делаем?

Воронцов вернулся к столу и достал папку с делом:

– Работаем дальше. До самого конца. А там будь что будет.

За окном продолжал идти снег, засыпая Москву белым покрывалом. А в небольшом кабинете районного отдела полиции два человека приняли решение, которое могло изменить их жизнь навсегда.

Глава 5: "Служебный долг против здравого смысла"

Утром пятницы Воронцов проснулся с ощущением, что сегодня что-то должно произойти. Не то чтобы он верил в предчувствия, но восемнадцать лет службы научили его доверять интуиции. А интуиция подсказывала: игра подходит к концу.

Кофе показался особенно горьким, сигареты – особенно крепкими. За окном моросил мелкий дождь, превращая февральскую Москву в серое месиво. Где-то в этом городе люди просыпались в теплых постелях рядом с любимыми, завтракали с детьми, строили планы на выходные. А он, Александр Сергеевич Воронцов, майор полиции с восемнадцатилетним стажем, собирался на работу, где его ждало дело, способное закончить его карьеру.

В отделе Григорьев уже сидел за своим столом и изучал распечатки. Молодой лейтенант выглядел усталым – видимо, плохо спал. На столе перед ним лежала та самая папка с документами по делу Крылова, которая за несколько дней стала центром их вселенной.

– Доброе утро, Игорь Валерьевич, – сказал Воронцов, садясь за свой стол. – Как настроение?

– Паршивое, – честно ответил Григорьев. – Всю ночь думал о вчерашнем разговоре с УСБ. А вы не передумали?

Воронцов закурил и долго смотрел на дым, поднимающийся к потолку:

– Знаете, Игорь Валерьевич, я вчера весь вечер размышлял о том же самом. И понял одну простую вещь: если я сейчас отступлю, то завтра утром не смогу посмотреть на себя в зеркало.

– А если не отступим, то завтра утром, возможно, будем искать новую работу.

– Возможно. Но, по крайней мере, будем искать ее с чистой совестью.

Григорьев отложил бумаги и внимательно посмотрел на майора:

– Александр Сергеевич, а вы не боитесь?

– Боюсь, – без колебаний ответил Воронцов. – Мне сорок два года, я разведен, живу один. Эта работа – единственное, что у меня есть. Конечно, боюсь.

– Тогда почему?

Воронцов затушил сигарету и встал к окну. Внизу по двору шла молодая женщина с коляской. Обычная жительница обычного района, которая даже не подозревает, что где-то совсем рядом крутятся миллиарды грязных денег.

– Потому что когда-то, очень давно, я принес присягу. И в той присяге были слова о служении закону и защите граждан. И если я сейчас предам эти слова, то кем я буду?

– Живым, – мрачно сказал Григорьев.

– Живым, но не человеком. Игорь Валерьевич, вы помните, что вы мне говорили в самом начале? Что мы полицейские, и наша работа – ловить преступников?

– Помню.

– Вот именно этим мы и будем заниматься.

В кабинет заглянул дежурный:

– Товарищ майор, вас к телефону. Говорят, очень срочно.

Воронцов поднял трубку, уже зная, кто звонит:

– Слушаю.

– Александр Сергеевич? Подполковник Савин. Как дела с нашим вопросом?

– Товарищ подполковник, дело продолжает расследоваться.

Пауза. Потом голос Савина стал заметно холоднее:

– Майор, вы меня не поняли вчера?

– Понял. Но у меня есть служебные обязанности, которые я намерен выполнять.

– Вы играете с огнем.

– Я выполняю свою работу.

– Тогда к вечеру ждите приказ о переводе. Удачи вам в новом месте службы.

Гудки в трубке. Воронцов повесил трубку и посмотрел на Григорьева:

– К вечеру будет приказ о переводе.

– И что делаем?

– Работаем. У нас есть еще несколько часов.

Григорьев кивнул и снова взялся за документы. Воронцов достал из ящика стола бутылку коньяка и два стакана.

– Рановато, не находите? – удивился Григорьев.

– Игорь Валерьевич, если это наш последний день в качестве напарников, то я хочу его отметить. Как подобает.

Они выпили молча. Коньяк обжег горло, но стало легче. Во всяком случае, решение было принято окончательно.

– Александр Сергеевич, – сказал Григорьев, убирая стакан, – а что мы можем успеть за несколько часов?

– Можем составить подробный рапорт обо всем, что узнали. Со всеми именами, цифрами, связями. И передать его в прокуратуру.

– А толк будет?

– Скорее всего, никакого. Но, по крайней мере, мы сделаем все, что в наших силах.

Следующие четыре часа они работали как одержимые. Воронцов диктовал, Григорьев печатал. Получался подробный отчет о схеме отмывания денег, который занял двадцать три страницы. Имена, суммы, банковские реквизиты, связи между фирмами – все, что им удалось выяснить за эти несколько дней.

– Знаете что, Игорь Валерьевич, – сказал Воронцов, перечитывая готовый документ, – я горжусь тем, что мы это сделали.

– Даже если ничего не изменится?

– Даже если. Потому что мы попытались. А в нашей работе это иногда самое главное – просто попытаться.

В четыре часа дня в кабинет вошел начальник отдела подполковник Куренков. Лицо у него было кислое, а в руках – два конверта.

– Воронцов, Григорьев, – сказал он, не здороваясь. – Получите приказы.

Воронцов вскрыл свой конверт. Перевод в город Урюпинск, должность участкового. Григорьев получил назначение в Магадан, дознавателем.

– Товарищ подполковник, – сказал Воронцов, – а можно узнать, за что такая честь?

– За нарушение субординации и самовольное расширение полномочий при расследовании, – сухо ответил Куренков. – Освобождение от должности с сегодняшнего дня. Документы сдать дежурному.

– Понятно. А дело Крылова?

– Какое дело? У нас нет никакого дела Крылова. Есть административный материал о мелкой краже, который передается в районный суд.

Воронцов кивнул. Все шло по плану. Большому плану, в котором для таких, как он, места не предусмотрено.

– Игорь Валерьевич, – сказал он, когда Куренков ушел, – не жалеете?

Григорьев задумался, потом покачал головой:

– Не жалею. Знаете, в институте нас учили, что закон превыше всего. А здесь оказалось, что есть вещи важнее закона. Связи, деньги, целесообразность. Может быть, лучше уехать отсюда подальше.

– В Урюпинск и Магадан?

– В Урюпинск и Магадан. Там, по крайней мере, проблемы попроще. Украли курицу, избили соседа, угнали трактор. И не нужно думать о миллиардах и больших людях.

Воронцов усмехнулся:

– Знаете что, лейтенант? Возможно, вы правы. Возможно, провинция – это именно то, что нам нужно. Место, где можно служить закону, а не людям, которые этот закон покупают.

Они собрали свои вещи в тишине. Личные предметы, фотографии, несколько книг – немного набирается за годы службы. Рапорт о схеме отмывания Воронцов запечатал в конверт и написал адрес прокуратуры.

– Отнесете? – спросил он Григорьева.

– Обязательно.

– И не важно, что из этого выйдет. Важно, что мы попытались.

Вечером они сидели в кафе неподалеку от отдела. Пили пиво и молчали. За окном шел снег, укрывая город белым покрывалом. Завтра начнется новая жизнь – для обоих.

– Александр Сергеевич, – сказал, наконец, Григорьев, – а как вы думаете, что будет с Крыловым?

– Отпустят под подписку. А потом… потом его найдут в какой-нибудь подворотне. Сердечный приступ или несчастный случай.

– И мы ничего не смогли для него сделать.

– Мы сделали все, что могли. А большего от нас никто не требовал.

Григорьев допил пиво и встал:

– Мне пора. Завтра рано утром самолет.

– В Магадан?

– В Магадан. А вы?

– А я еще посижу. Подумаю о жизни.

Они пожали друг другу руки. Крепко, по-мужски.

– Игорь Валерьевич, – сказал Воронцов, – служите честно. Где бы вы ни были.

– И вы тоже, Александр Сергеевич.

Григорьев ушел, а Воронцов остался в кафе один. Заказал еще пива и закурил. За соседним столиком молодая пара строила планы на будущее. В углу пожилой мужчина читал газету. Обычные люди, живущие обычной жизнью.

А где-то в этом городе продолжали крутиться миллиарды грязных денег. Завтра, послезавтра, через год – ничего не изменится. Система будет работать, как работала, большие люди будут решать маленькие судьбы, а честные полицейские будут получать переводы в глухие углы страны.

Но два человека попытались что-то изменить. Попытались и проиграли, но это была честная игра. А в жизни, как знал Воронцов, иногда важнее не выиграть, а просто остаться человеком.

Он допил пиво, надел куртку и вышел на улицу. Снег продолжал идти, засыпая следы. Завтра он начнет собирать вещи для переезда в Урюпинск. Новое место, новые люди, новые проблемы.

Но совесть будет чистой. А это, как оказалось, дороже карьеры.

Где-то в городе зазвонил телефон дежурной службы полиции. Кто-то украл что-то у кого-то, кого-то ограбили или избили. Обычные московские будни, которые продолжаются независимо от больших дел и больших людей.

А майор Воронцов шел по заснеженной улице и думал о том, что служебный долг – это не только то, что написано в должностных инструкциях. Это еще и способность оставаться человеком в любых обстоятельствах.

И если он научил этому молодого Григорьева, значит, эти четыре дня прошли не зря.

Праздничные будни

Глава 1: "Веселье до крови"

День города в их небольшом областном центре традиционно отмечался с русским размахом – много алкоголя, мало здравого смысла и обязательные проблемы к вечеру. Воронцов знал эту закономерность наизусть за восемнадцать лет службы, поэтому, когда в половине десятого вечера зазвонил телефон, он даже не удивился.

– Александр Сергеевич, срочно на площадь Победы, – голос дежурного звучал напряженно. – Массовая драка, есть пострадавшие. Скорая уже на месте.

– Сколько пострадавших?

– Человек двадцать точно. Один из наших лежит.

Воронцов затушил сигарету и потянулся за курткой. Григорьев поднял голову от компьютера, где составлял очередной протокол:

– Что случилось?

– Праздник случился. Поехали разбираться, что россияне наделали в День города.

На площади Победы творился хаос. Машины скорой помощи, наряды ДПС, толпы зевак. Асфальт был усыпан осколками бутылок, повсюду валялись смятые флажки и лозунги. Воздух пропитался смесью перегара, крови и дешевого одеколона.

– Вот это да, – присвистнул Григорьев. – Как в сводках криминальных новостей.

– Обычный русский праздник, – буркнул Воронцов, закуривая. – Где наш пострадавший?

Участковый Кирилл Зотов лежал у машины скорой помощи. Парню было лет двадцать пять, в погонах ходил третий год. Лицо разбито, форма порвана, левая рука висела неестественно.

– Кирилл, как дела? – Воронцов присел рядом с носилками.

– Живой пока, Александр Сергеевич. Но больно, собака. Руку, кажется, сломали.

– Что случилось?

Зотов попытался сесть, поморщился от боли:

– Дежурил на празднике, как обычно. Все шло нормально, народ веселился, пил, но тихо. А потом часов в девять вдруг началось. Сначала двое поругались у сцены, потом подтянулись их друзья, потом еще кто-то. И понеслось.

– Из-за чего поругались?

– Хрен их знает. Что-то про политику кричали. Про власть, про выборы. Я пытался их разнять, а они на меня накинулись. Человек десять навалилось.

Фельдшер скорой помощи прервал разговор:

– Товарищ майор, нам пора ехать. У парня сотрясение и перелом лучевой кости.

– Езжайте. Кирилл, завтра приедем в больницу, подробно поговорим.

Когда машина скорой помощи уехала, Воронцов огляделся по сторонам. Площадь постепенно пустела, но оставалось еще человек сорок зевак и участников драки. Часть уже забрали в отдел для составления протоколов, остальные толпились группками и что-то обсуждали.

– Игорь, опроси свидетелей. Узнай, кто что видел, с чего все началось.

– Понятно. А вы что делать будете?

– Поговорю с организаторами праздника. Может, они что-то заметили.

Григорьев достал блокнот и направился к ближайшей группе людей. Воронцов пошел к сцене, где собирали аппаратуру местные диджеи.

– Ребята, как дела? – обратился он к звукооператору. – Видели, с чего драка началась?

Парень лет тридцати в джинсах и футболке с надписью «Music is my life» пожал плечами:

– Да кто ж их разберет. Народ пил весь день, а к вечеру башню снесло всем разом.

– А конкретно? Кто-то же первым начал размахивать руками.

– Ну там у сцены двое поругались. Один толстый, в красной рубашке, второй худой, в камуфляже. Что-то про Путина кричали. Потом толстый худому в морду дал, тот ему в ответ. А дальше все и завертелось.

– Этих двоих забрали?

– Толстого вроде скорая увезла, а худой свалил, когда ваши приехали.

– Как выглядел худой?

– Обычно. Средний рост, лет сорока. В камуфляжных штанах и черной майке.

Воронцов записал приметы и вернулся к Григорьеву, который стоял рядом с группой подвыпивших мужиков и что-то им объяснял.

– Как успехи? – спросил он напарника.

– Странно, Александр Сергеевич. Все говорят, что ничего не видели. Типа, стояли в стороне, драка сама по себе началась, не знают из-за чего.

– Все говорят одинаково?

– Все. Как по шпаргалке. «Мы тут просто гуляли, ничего не видели, не слышали».

Воронцов усмехнулся. За годы службы он видел много такого «коллективного беспамятства». Обычно это означало, что люди боятся говорить правду.

– А ты им объяснил, что врать полиции не стоит?

– Объяснял. Но они как стена. Один даже сказал: «А чего вы к нам пристаете? Мы законопослушные граждане, гуляли мирно».

– Понятно. Значит, есть что скрывать.

Они подошли к группе женщин средних лет, которые стояли в сторонке и о чем-то шептались.

– Добрый вечер, – сказал Воронцов. – Старший оперуполномоченный Воронцов, младший лейтенант Григорьев. Не могли бы вы рассказать, что здесь произошло?

Женщины переглянулись. Одна из них, полная блондинка в ярком платье, выступила вперед:

– А мы ничего особенного не видели. Праздник был, музыка играла, все веселились.

– А драка?

– Какая драка? Мы уже уходили, когда что-то там началось.

– Но вы же стояли здесь, когда мы приехали.

– Ну вернулись посмотреть, что случилось. Любопытно же.

Григорьев попробовал еще раз:

– Может быть, слышали, о чем спорили те, кто подрался?

– Ничего не слышали. Музыка громко играла.

– А когда музыка закончилась?

– Мы уже далеко были.

Воронцов понял, что толку от этого разговора не будет. Женщины явно что-то скрывали, но принуждать их к откровенности смысла не имело.

– Хорошо, спасибо. Если вспомните что-то важное, звоните в дежурную часть.

Когда они отошли, Григорьев покачал головой:

– Не понимаю. Почему они не хотят говорить? Ведь пострадал полицейский, общественный порядок нарушен.

– А ты как думаешь, почему?

– Не знаю. Может, боятся мести от участников драки?

– Может быть. А может, есть другие причины.

– Какие?

– Подумай сам. Драка началась из-за политики. Люди кричали про власть, про Путина. В нашей стране такие темы не всем безопасны.

Григорьев задумался:

– Вы хотите сказать, что они боятся политических последствий?

– Я хочу сказать, что наши граждане умеют считать до двух. И понимают, что лучше промолчать, чем попасть под каток.

– Но мы же расследуем драку, а не политические взгляды людей!

– Игорь, ты молодой, идеалистичный. Это хорошо. Но в нашей стране граждане не всегда верят, что полиция занимается только тем, что должна заниматься по закону.

Они обошли еще несколько групп свидетелей, но результат был тот же. Все «ничего не видели», «не слышали», «стояли далеко». Даже те, кто явно находился в центре событий, упорно твердили одно и то же.

– Александр Сергеевич, а может, они действительно ничего не помнят? – предположил Григорьев. – Алкоголь, эмоции, темнота.

– Может быть. Но тогда почему они все говорят одинаково? Обычно пьяные свидетели рассказывают разную ерунду, а тут все как один молчат.

– Значит, кто-то их предупредил?

– Возможно. Или они сами понимают, что лучше помалкивать.

К ним подошел сержант Петров из наряда ДПС:

– Товарищи, мы закончили с протоколами. Задержанных семнадцать человек, все доставлены в отдел.

– За что задержали?

– Мелкое хулиганство, сопротивление сотрудникам полиции, нарушение общественного порядка. Стандартный набор.

– А тех двоих, кто драку начал, нашли?

– Толстого в красной рубашке увезла скорая с переломом носа. А худой в камуфляже исчез. Ищем по приметам.

– Хорошо. Завтра займемся опросами задержанных.

– Александр Сергеевич, а что делать со свидетелями? – спросил Григорьев. – Может, завтра еще раз попробуем поговорить?

– Можно попробовать. Но не думаю, что они изменят показания.

– Почему вы в этом так уверены?

Воронцов закурил и посмотрел на пустеющую площадь:

– Потому что за годы службы я понял одну простую вещь. Наши граждане боятся полиции не меньше, чем преступников. А иногда и больше.

– Но почему?

– А ты сам подумай. От преступника можно защититься, убежать, спрятаться. А от государства куда денешься?

– Но мы же не враги народу! Мы защищаем порядок и законность!

– Игорь, ты читал историю? Помнишь, как в СССР люди боялись стукачей и доносчиков? Как избегали разговоров на политические темы?

– Помню. Но это же было давно!

– Не так давно, как тебе кажется. И многие привычки у людей остались.

– То есть вы думаете, что свидетели боятся нас?

– Не нас лично. Они боятся системы, частью которой мы являемся.

Григорьев помолчал, обдумывая слова напарника:

– А что тогда делать? Как расследовать дело, если никто не хочет говорить?

– Так же, как всегда. Собирать факты, искать улики, давить на задержанных. Рано или поздно кто-то расколется.

– А если не расколется?

– Тогда спишем дело на пьяную драку без политического подтекста. Главные зачинщики получат административное наказание, остальных отпустим с предупреждением.

– Но это же неправильно! Если была политическая подоплека, ее нужно выяснить!

Воронцов усмехнулся:

– Игорь, а ты уверен, что ее нужно выяснять?

– Конечно! Мы же должны установить истину!

– Должны. Но подумай, что будет, если мы докажем, что драка началась из-за политических разногласий?

– Ну… виновные понесут наказание по закону.

– А еще?

– Не понимаю.

– А еще к нам приедут из области, начнут разбираться, кто, что говорил про власть. Потом придут из ФСБ, начнут проверять всех участников на экстремизм. Потом местное руководство устроит нам головомойку за то, что не предотвратили политический скандал.

Григорьев задумался:

– То есть нам лучше не выяснять правду?

– Игорь, в нашей работе есть правда, которую выгодно выяснять, и правда, которую лучше не трогать. Опыт подскажет, как их различать.

– А пока что мы делаем?

– Пока едем в отдел и опрашиваем задержанных. Может, кто-то из них окажется более разговорчивым.

Они сели в машину и поехали в отдел. По дороге Григорьев спросил:

– Александр Сергеевич, а вы сами когда-нибудь замалчивали политические дела?

– А как ты думаешь?

– Не знаю. Надеюсь, что нет.

– Игорь, за восемнадцать лет службы я понял главное правило нашей работы. Мы не можем изменить систему, но можем попытаться работать в ней честно.

– А что это означает на практике?

– Это означает, что мы ловим воров, убийц и насильников. А политикой пусть занимаются политики.

– Но если преступление имеет политические мотивы?

– Тогда смотрим, кого оно касается. Если мелких людей – расследуем. Если крупных – думаем дважды.

– Это цинично.

– Это реалистично. Цинизм – это когда не веришь ни во что. А реализм – это когда понимаешь, как устроен мир.

– И как он устроен?

– Просто. У кого деньги и власть, тот и прав. Остальные приспосабливаются.

– А справедливость?

– А что справедливость? Ты видел хоть раз абсолютную справедливость?

– Нет, но к ней нужно стремиться!

– Стремиться можно. Главное, чтобы это стремление не сломало тебе жизнь.

В отделе их ждал дежурный с новостями:

– Александр Сергеевич, звонил майор. Просил сразу к нему зайти, как приедете.

– О чем разговор?

– Про драку на площади. Еще звонил кто-то из администрации, интересовался подробностями.

– Понятно. Игорь, начинай опрашивать задержанных. Я схожу к майору.

Майор Семенов сидел за столом с кислым лицом и курил сигарету за сигаретой:

– Садись, Александр. Поговорить нужно.

– Слушаю.

– Мне полчаса назад звонил заместитель главы администрации Кротов. Очень интересовался нашей драчкой.

– И что его интересовало?

– Все. Кто участвовал, из-за чего подрались, какие политические лозунги звучали.

– А зачем ему эта информация?

– Говорит, что завтра приезжает комиссия из области проверять, как прошел праздник. И если выяснится, что были политические беспорядки, то головы полетят.

– Чьи головы?

– В первую очередь, наши. За то, что не обеспечили порядок.

– Понятно. И что он предлагает?

– Оформить дело как обычную пьяную драку. Без политики и лишних подробностей.

– А если свидетели расскажут правду?

– Какие свидетели? Ты сам говорил, что все молчат.

– Молчат. Но если дело попадет в СМИ, журналисты могут найти разговорчивых.

– Дело в СМИ не попадет. Кротов уже переговорил с редакторами местных газет.

Воронцов затушил сигарету:

– То есть нам прямо говорят замять политическую подоплеку?

– Нам говорят работать профессионально и не создавать проблем городу.

– А как же установление истины?

– Александр, ты же не вчера родился. Какая истина? Пьяные люди подрались на празднике. Вот и вся истина.

– А если участковый Зотов расскажет свою версию?

– Зотов получил сотрясение мозга. Может, что-то и не помнит точно.

– Майор, вы серьезно?

– Очень серьезно. У нас через месяц аттестация, через два месяца выборы мэра. Никому не нужны скандалы на политической почве.

– И что я должен делать?

– Свою работу. Опросить задержанных, оформить протоколы по административным статьям, закрыть дело.

– А если я найду доказательства политических мотивов?

– Тогда подумай, стоит ли их обнародовать.

Выходя от майора, Воронцов понимал, что дело принимает стандартный оборот. Политический скандал хотят замять, свидетели молчат, начальство давит. Обычная ситуация для российской провинции.

Григорьев закончил опрос первой группы задержанных и подошел к нему:

– Александр Сергеевич, странное дело. Все задержанные рассказывают одну и ту же версию.

– Какую?

– Что выпили, веселились, а потом началась какая-то потасовка. Никто не помнит, из-за чего именно.

– Все так говорят?

– Все. Причем очень похожими словами. Как будто заранее договорились.

– А про политику никто не упоминает?

– Никто. Более того, когда я спрашиваю конкретно про политические лозунги, все делают удивленные лица.

– Понятно. Значит, их тоже предупредили.

– Кто мог предупредить?

– Да кто угодно. Адвокаты, родственники, друзья. У нас в городе новости быстро разносятся.

– И что теперь?

– А теперь мы работаем с тем, что есть. Оформляем дело как массовую драку на почве алкогольного опьянения.

– Но это же неправда!

– Игорь, а что такое правда? То, что было на самом деле, или то, что можно доказать в суде?

– То, что было на самом деле.

– Тогда правда такая: группа пьяных людей подралась на празднике из-за политических разногласий. Но доказать это мы не можем, потому что все свидетели молчат.

– А раз не можем доказать, то правды как бы и нет?

– Именно. Добро пожаловать в реальный мир, лейтенант Григорьев.

Они проработали до трех ночи, опрашивая задержанных и составляя протоколы. Результат был предсказуемым: семнадцать человек получили административные наказания за мелкое хулиганство, дело закрыли за отсутствием состава преступления.