Желая Артемиду

– Что тут происходит? – спросила она, сведя брови к переносице и скрестив руки на груди.

– Это же Дорис.

– Вот как? – Морщины сильнее залегли у нее на лбу, и Майкл понял, что его выступление не пришлось ей по душе, – выпрямился и плюхнулся на кровать, подтянув к животу подушку.

– А если бы кто-то решил изобразить тебя и твой акцент, как бы тебе это понравилось?

Майкл будто безразлично пожал плечами, но лицо побелело в пристыженности. Кэтрин прошла в комнату, стуча каблуками в тишине, и изучила карикатуру: плотная дама, какой и была Дорис, в переднике, верхом на метле, а в кружочке, как в комиксах, написано: «Овсянка, сээээр». Уголки рта Кэтрин опустились, губы дрогнули.

– Я знаю, вам трудно привыкнуть к этому месту, – сказала она, кинув блокнот на кровать, – но теперь это наш дом. Эта страна – моя родина, высмеивая этих людей и их привычки, вы высмеиваете и меня.

– Он высмеивал Дорис, а не англичан, – со взрослой холодностью заметил Эд.

– Ты считаешь правильным высмеивать людей?

– Считаю, что в моей комнате он вправе делать все, что не обижает ее хозяина.

– Тебя это не обижает?

– Ни капли. У Майкла талант. Ты бы тоже это заметила, не будь так сосредоточена на самой себе.

Кэтрин покинула спальню в презрительном безмолвии – стук каблуков затихал в глубине коридора, звуча как маленькие пощечины, но Эд как ни в чем не бывало уставился в «Повелителя мух», глаза забегали по строчкам. Майкл толком не понял, что случилось, Эд и мама никогда не переходили на крик, но в их беседах всегда было что-то неприятное, что-то тревожное.

– Можешь нарисовать еще кого-нибудь. Садовника.

– Что-то не хочется…

Майкл с остервенением, которое вспыхивало в нем так же резко, как затухало, вырвал рисунок, смял в комок и кинул в угол комнаты, а после притянул к себе вторую подушку и схватился за них, как за спасательные круги.

– С каждым днем ненавижу ее все больше, – процедил он.

– Маму или Англию?

– Обеих.

И пока в доме царило молчаливое военное положение, Кэти вступила в тот возраст, когда интерес вызывало все на свете, а в их новом доме и за его пределами было на что посмотреть, в отличие от шума города с его одинаковыми зеркальными коробками. С тех пор как Кэти научилась ходить, ее любимой игрушкой стал сачок, она хваталась за ручку и носилась по заднему двору, крича, визжа и заливисто смеясь. Бабочки приводили ее в неописуемый восторг, и когда они попадались в сачок, Кэти внимательно рассматривала их крылышки и просила Эда сфотографировать, а потом они торжественно отпускали пленниц на волю.

В конце лета Кэти так же беззаботно бегала за бабочками, в то время как Майкл совершенно потерял сон и покой. Джейсон решил отправить пасынка в школу-пансион и на учебу не поскупился, выбрав одно из самых престижных учебных заведений Англии – Лидс-холл. В будущем Джейсон собирался отдать туда и родных детей, в том числе и правильного наследника, на появление которого все еще надеялся.

Майкл с подчеркнутым пренебрежением рассматривал буклет школы, где все ученики носили форму по уставу: пиджаки с золотыми нашивками, полосатые галстуки, дурацкие шляпы с крошечными полями («Это канотье», – поправлял его Эд, но, как ни назови, дурацкими они быть не переставали). Прописали даже длину носков – ни лазейки для полета фантазии! Этого Майкл не слышал, но наверняка все эти павлины еще и изъяснялись со своим принятым произношением [17].

– Я буду приезжать. Обещаю. – Эд ткнул пальцем в текст. – Учебный год – это всего три триместра, а между ними каникулы, – сказал он, сжав плечо брата, но Майкл сбросил руку и разорвал буклет – кусочки снегопадом приземлились на траву.

– Слушай, я знаю, что ты злишься, но в этом нет моей вины.

Весь мир восстал против Майкла: яркое небо резало глаза, в траве истошно гудели кузнечики, в рот норовили залететь мошки, испещренные ссадинами ноги кусали муравьи, и он с неоправданной злобой сбивал их с себя.

– Я приеду на Рождество…

– Сейчас август! – выпалил он, карие глаза недобро вспыхнули.

– Я приеду на Рождество на две недели, – настаивал Эд.

– Ты хочешь этого?

– Уехать?

В уголках теплых глаз Майкла предательски блеснули слезы, и летняя краснота, подернутая пеленой, дрожала и плыла, окончательно теряя очертания. Даже под веками было не спрятаться – солнце выжигало светом картинки неприглядного будущего, в котором Эд навеки покидает дом и находит друзей среди толпы кровавых костюмов.

– Я совру, если скажу, что не хочу, – начал Эд с присущей ему спокойной мудростью, – я бы очень хотел взять тебя с собой. И Кэти тоже. – Он повернул золотистую голову. На небе ни облачка, в жизни ничего не подозревающей Кэти – тоже.

– Я… я не понимаю, что делать, – едва не плача, признался Майкл, взглянув на Кэти – ее вьющиеся волосы, собранные в хвостики, пружинили при малейшем движении.

Эд тяжело выдохнул и положил руку на плечо брата.

– Когда я уеду, ты займешь мое место.

– Но я…

Эд наставительно поднял палец, совсем как взрослый, и Майкл тут же утих.

– Когда я уеду, ты станешь старшим братом, на которого Кэти сможет положиться, будешь помогать ей и заботиться о ней, оберегать и подставляться под удар, чтобы ей не пришлось.

– Я не такой умный, как ты. Я вообще ничего не знаю, – возразил Майкл, впившись в колено грязными ногтями.

– Ты все знаешь. Мы столько лет это проходили. Все здесь, – коснулся он его лба, – и тут, – спустился к груди, к месту, где билось небольшое испуганное сердце. – Самое главное – оставаться хорошим человеком…

– Но почему я?

Эд едва заметно улыбнулся – это была улыбка щемящей печали, – обратив взор на сестру, а потом уже серьезно – на брата, который все еще был ребенком, нуждающимся в заботе и защите точно так же, как малышка Кэти.

– Потому что, кроме тебя, никто не станет.

6

Агнес провела Генри Стайна по главному корпусу Лидс-холла, что местные обитатели называли Тронным залом Артура, показала большую и малую библиотеки с редкими собраниями сочинений Шекспира, Диккенса и Стивенсона, актовый зал со старинными фресками, лектории, лаборатории, классы и комнаты отдыха. Последним пунктом в программе значился корпус для старших девочек, где когда-то жила Мэри Крэйн. Агнес остановилась у очередной массивной двери, отыскала в связке ключей нужный и, повернув в скважине, открыла.

– Прошу, – сказала она, пропуская Генри вперед.

В этой комнате, как и во всех остальных, не было ничего явно свидетельствующего об обеспеченности учеников и их родителей, но она производила приятное, благостное впечатление – спокойствие нарушали только пляшущие в воздухе частички пыли и солнечный свет, растянувшийся прямоугольниками по полу и стенам. Мэри пропала совсем недавно, а вещи уже покрыл такой слой пыли, словно она покинула школу несколько лет назад.

– Похоже, здесь давненько не прибирались, – отметил Генри, со скрипом надев виниловые перчатки.

– Когда Мэри исчезла, полиция провела обыск, больше никто не заходил. Мы будем держать комнату запертой, пока Мэри не найдут.

Генри присел на корточки у стола и выдвинул каждый ящик один за другим.

– И каков был их вердикт?

Агнес прошла в комнату, приглушенный стук ее каблуков одиноко отскакивал от стен. Генри обернулся, и его взгляд невольно задержался на ее щиколотках.

– Они сняли отпечатки пальцев с мебели и ручки двери, но нашли только отпечатки самой Мэри и ее соседок, которые обнаружили пропажу.

В ящиках стола покоились привычные атрибуты ученической жизни: конспекты, учебники, пенал, закладки, листки с карандашными зарисовками и акварельные краски. В потрепанной временем и частыми перечитываниями «Джейн Эйр» Генри нашел выцветшую ромашку – заботливо высушенная, она походила на раздавленное насекомое.

– Что в итоге? – спросил Стайн, выпрямившись и проследовав к кровати. – Что сейчас делает полиция?

– Эти делом занимается детектив Инейн. Приходит каждую неделю, задает одни и те же вопросы – как по мне, видимость работы.

В ящике прикроватного столика лежали не менее ожидаемые предметы: зеркало, расческа, платок и резинки для волос.

– Инейн, значит?

– Он знает, что теперь вы тоже занимаетесь этим делом?

– Думаете, стоит посвятить его в это?

– Возможно, он знает больше, чем говорит мне.

Генри покачал головой, снисходительно улыбнувшись уголком губ.

– Все работает иначе: обычно полиция знает даже меньше, чем говорит.

Он задержал взгляд на окне: чаща Лидсов в ее диком, нетронутом великолепии.

– Школа охраняется?

– Территория ограждена по периметру, вход только по пропускам. В обязанности наших смотрителей входит, помимо прочего, ночной обход территории. Управляющие присматривают за порядком в корпусах.

– И в ночь бала?

– Конечно.

– Камеры?

– Только на входе, у главных ворот, но они не зафиксировали ничего необычного. Филипп был против, да и родители считают, что внутри не должно быть подобной слежки.

– Великолепно, – отозвался Генри, не потрудившись скрыть едкий сарказм.

– В каждом корпусе поддержанием порядка занимается управляющий и дежурные ученики, – парировала Агнес. – Таким образом мы воспитываем в детях ответственность.

– И что ваш управляющий говорит о той ночи?

– Не он – она. Миссис Таррел утверждает, что все проверила – в Будуаре Элеонор все было спокойно.

– Где, простите?

– Жилой корпус для старших девочек. Порой мы так его называем.

Генри с комичной снисходительностью покачал головой, мол, ох уж эти богачи.

– Похоже, он точно знал время, – подытожил наконец он.

– Извините, о чем вы?

– Преступник точно знал время, когда совершаются обходы, – уже в полный голос сказал он. – Отлично знаком с местностью. Будуарами Элеонор и всем остальным… Ночью ворота ведь были заперты?

– Да.

– То есть, чтобы покинуть территорию ночью, нужно перелезть через забор, сломать замок ворот или…

– Пройти через лес.

– Его обыскали?

– Да, сначала мы обыскали его своими силами – решили, что Мэри забрела в лес и потерялась. Вход туда запрещен и карается отстранением от занятий, а порой и исключением, о чем я говорю всем родителям и детям, когда они только приезжают на обзорную экскурсию, но это не всех останавливает…

– Оградили бы забором – и все.

– Чаща видна из всех окон, ограждение создало бы впечатление тюрьмы.

– По крайней мере, ей можно было бы придумать красивое название, – не без шутки отметил Генри.

– В любом случае Фред настаивал, что Мэри не пошла бы сама, и я тоже так думаю, поэтому мы и вызвали полицию. Впрочем, когда они захотели войти, чаща… противилась.

Генри сморщил лоб.

– Как это?

– Поисковые собаки странно себя вели, их словно что-то сбивало. Мы думаем, все дело в ядовитых растениях – чаща кишит ими.

– Кто-нибудь из детей вызвался помочь?

– Да, всех учеников очень взволновал этот случай. Многие остались, чтобы принять участие в поисках.

– Помните всех поименно?

Складка у нее на лбу выдавала обеспокоенность не только за мертвых, но и за еще живых учеников.

– Составьте список. Преступники часто возвращаются на место преступления.

Агнес уязвленно подобралась, выпрямив спину.

– Прошу, мистер Стайн, не называйте моих воспитанников преступниками.

– Ах, вон оно что? Так вам название не по душе? А как насчет Джека Гриффина [18] или Гая Фокса? [19] Достаточно иносказательно? Как еще прикажете их называть, мисс Лидс? Не думаете же вы, что Мэри испарилась по взмаху волшебной палочки?

– Я заинтересована в раскрытии этого дела так же, как и вы.

– Кто обнаружил пропажу? – Он так резко вернул деловой тон, точно захлопнул дверь у нее перед носом – дверь в его истинное я, – что она невольно отступила.

– Фред, мой племянник. В день отъезда он пришел попрощаться, но, так и не дождавшись ее, попросил управляющую, миссис Таррел, подняться к ней в комнату. Они с Мэри были… друзьями.

– Друзьями?

– Они встречались, но я не знаю деталей. Мы никогда не говорили об этом, он не любил рассказывать о своей личной жизни, и я уважала его границы. Ее исчезновение подкосило его. – С ее лица сошли краски, но она возместила эту потерю, поддав в голос силы: – Я составлю список, если вам угодно, мистер Стайн. Но знайте, что я не позволила ни одному ученику выйти в лес. Они принимали участие в обыске только на территории кампуса.

– Почему же? Разве это был бы не отличный урок для их ответственности? – съязвил он, но на этот раз Агнес и бровью не повела.

– Чаща Лидсов – священное место для нашей семьи, но оно опасно. Никаких правил, никакой логики – в него невозможно просто так войти и затем выйти. Мне пришлось сопровождать поисковую группу полицейских, и все равно несколько из них потерялись.

– Кто еще знаете эти места?

– Отец учил нас этому с братом, а Филипп, в свою очередь, учил своих детей.

– И Грейс знает. Кто еще?

Агнес свела брови к переносице.

– К чему вы клоните?

– Мисс Лидс, вы ведь не глупы. Если Мэри или тот, кто похитил ее, не открывал ворота, то ушел через лес.

Казалось, в этот миг даже ее рыжие волосы утратили цвет.

– Вы довольно сильно сужаете круг подозреваемых.

– Это моя работа. Ну так что, кто еще знает чащу?

– Я и Грейс, – ответила она не без ощутимого воинственного напора. – Как теперь будете сужать ваш и без того небольшой круг? – Ее челюсти судорожно сжались, и, не будь у Генри совершенно никакого представления о том, кто такая эта женщина, он счел бы это подозрительным.

– Хорошо, я задам вопрос иначе. Кто еще знал чащу? – Он сделал акцент на слове «знал».

– Мой брат, мой племянник и еще десятки мертвых Лидсов.

– Не такой уж узкий круг, верно?

– Только не говорите, что верите, будто нам явилась тень отца Гамлета.

– Зачем же? У каждого из них наверняка были близкие, с кем они могли поделиться тайной чащи.

– Нет никакой тайны. Единственная из них давно не тайна: после Первой мировой в сердце леса построили фамильный склеп.

– Почему там?

– Моя прапрабабушка мечтала, чтобы ее похоронили со всеми украшениями, которые были ей дороги, и ее муж, наш с Филиппом прапрадед, был намерен исполнить ее волю, но опасался, что нечистые на руку люди попытаются посягнуть на содержимое могилы, тогда он возвел в ее честь склеп, а чащу превратил в огромный лабиринт, смертельную ловушку. С тех пор до начала Второй мировой там хоронили всех Лидсов.

– Почему только до Второй?

– Он сильно пострадал во время военных действий. Его восстановили, но решили, что это не лучшее место для захоронения: мрак, плесень, да и добираться неудобно.

– Вы были там с полицией?

– Ничего не нашли.

Генри умолк в попытке совладать с грузом неудачи – очередная ниточка надежды оборвана.

– Я могу поговорить с Грейс? – спросил он, не без труда перебрав в голове немногочисленные варианты.

– Зачем? Она не знает ничего такого, чего не знала бы я.

– Понимаю, вы пытаетесь ее защитить, но ей ничего не грозит, я просто хочу побеседовать.

– Она не станет говорить. С тех пор как умер Фредерик, она даже мне едва пару слов сказала.

– Что ж, с этим мы повременим, но на список я бы взглянул.

– Сейчас каникулы, все ученики разъехались по домам.

– Значит, придется их побеспокоить.

Генри продолжил обыск: залез под кровать, проверил под матрасом – лишь мрак, пыль и неприметные отголоски жизни, которую ведут девочки-подростки в частных заведениях, подобных Лидс-холлу. Мэри расчесывалась гребнем, писала старомодным почерком с завитушками, читала готические новеллы, классическую поэзию и романы нравов; на ее полках пылились потрепанные томики Шекспира, Диккенса, Остин, Бронте, путеводитель по изобразительному искусству девятнадцатого века и учебник по мировой истории. Внимание Генри привлекло «Преступление и наказание» – единственная новая книга, впечатляющий образчик достижений книгоиздания в коже.

– Что скажете? – Он повернул ее лицом к Агнес.

– Очень редкое издание. Должно быть, стоит целое состояние, – отметила она.

Генри открыл книгу, ощутив сухими пальцами гладкость и холод мелованных листов. Ни подписей, ни закладок – ничего подозрительного, кроме стоимости.

– Может быть, ее подарил Фредерик? – предположила Агнес.

– Вам лучше знать.

Стайн вернул роман на место, сделав мысленную пометку.

Открыл шкаф, где пустые вешалки отозвались лязгом на железной штанге. Заняты лишь одни плечики – форма: галстук, перекинутый через крючок, темно-красный пиджак с эмблемой школы – дубом, глубоко пустившим корни, – белая хлопковая блузка и серая юбка. Генри прощупал карманы пиджака, в одном из них прятался какой-то продолговатый твердый предмет: зажигалка с гравировкой обнаженного мужчины, держащего собственную отрубленную голову, – изображение походило на иллюстрацию из книги.

– Мэри курила?

– На кампусе запрещено курение и распитие спиртных напитков, – сказала Агнес непривычно строгим тоном, точно самого Генри с сигаретой за углом поймала.

Стайн посмотрел на нее исподлобья взглядом «давайте не пороть чушь».

– Я не знаю, – уже своим голосом ответила Агнес. – Я никогда не ловила ее за этим и никогда не слышала, чтобы от нее пахло табаком.

На дне пылился небольшой потертый чемодан – одежда. Значит, на каникулы Мэри собиралась вернуться в Йоркшир, в родительский дом. Генри обыскал полки в шкафу и все ящики стола, но сигарет не нашел.

Мэри получила грант на обучение в одной из самых престижных школ Англии, вырвавшись из захолустья, в котором жила с родителями, младшими братьями и сестрами, днями и ночами корпела над учебниками, и эта зажигалка – вспышка бунтарской натуры – выросла, словно кактус посреди цветущего яблоневого сада. Генри покрутил ее в руках, еще раз присмотрелся – кому понравится видеть такую жуткую вещицу перед тем, как прикурить, чтобы расслабиться.

– Бессмыслица какая-то, – пробубнил он.

– Это иллюстрация Гюстава Доре к «Божественной комедии», – профессорски отчеканила Агнес, заглянув через его плечо.

В дверь постучали. Генри живо обернул зажигалку платком и сунул ее в карман: неотчетливое – он не знал, что будет с ней делать, – но необходимое действие. В комнату вошла полная женщина в старомодных туфлях на низком каблуке и деловом твидовом костюме в гусиную лапку, кирпично-бордовый цвет которого сильно старил ее, подчеркивая морщины на уже немолодом, но приятном лице.

– Мисс Лидс, к вам детектив Инейн. Я просила его подождать, но…

Не позволив договорить, Инейн, точнее, сначала его живот, нависший над ремнем, вошел в комнату. Голубые глазки блестели на невыразительном лице.

– Добрый день, мистер Инейн, – нарочито вежливо сказала Агнес. – Все в порядке, Кара, – кивнула она секретарю, и та молча удалилась.

Инейн с видом хозяина жизни почесал усы и оглядел комнату и присутствующих, словно они заявились без предупреждения в его загородный дом посреди отпуска. Остановился у изножья кровати.

– Детектив.

– Детектив Томас Инейн, – дополнил он. – А вы, должно быть, Генри Стайн? – Он просканировал его взглядом с прищуром.

– Так и есть. Я здесь по поручению семьи Мэри.

– Странно, что никто из семьи Мэри не приехал сам и не поучаствовал в ее поисках, когда нам нужны были люди.

– Для этого я и прибыл.

– Полиция Суррея справится без помощи частных агентов.

– Неужели? И на каком же этапе находится расследование? Лицезрения?

Инейн поджал губы, сунул руки в карманы пиджака и шагнул ближе.

– Поверьте, мистер Стайн, мы сделали все – и я имею это в виду – все, что было в наших силах, и я склонен верить, что криминала здесь нет. Мы провели обыск, опросили учеников, сняли пальчики, битую неделю рыскали по лесам и окрестностям – ничего. В комнате все на местах – ни следов крови, ни борьбы, к тому же в тот вечер одна из учениц видела, как Мэри в одиночестве и по собственной воле покидала Будуар… этот… как его… – Он нетерпеливо защелкал пальцами.

– Элеонор, – подсказала Агнес.

– Вот-вот, именно, – кивнул Инейн. – Девчонка ушла своим ходом, воспользовалась возможностью, под шумок, как говорится.

Генри почувствовал, как его невозмутимость дала трещину, казалось, еще минута, и он познакомит Инейна со своими кулаками.

– Она сбежала, – продолжил детектив. – А что вы хотели? Тут вечные занятия, умные книги, дети из обеспеченных семей с совершенно иными взглядами на жизнь – в общем, скука – простите, мисс Лидс, – сказал он в сторону, склонившись в театрально-почтительном поклоне. – Не для записи, но девчонка не из самой благополучной семьи: ее брат покончил с собой, у родителей куча ртов, которые нужно кормить, и долгов, которые нужно платить. Что я рассказываю, вы и сами знаете. Яблочко от яблони далеко не падает. Смотрите, а не то станете следующим, кто будет бегать за ними с протянутой рукой. К тому же ей шестнадцать лет – такой уж возраст. Помяните мое слово, она объявится где-нибудь в Саффолке…

– Рабочая версия, несомненно. Только почему она не забрала вещи? И не оставила, скажем, записку?

– Спонтанное решение, – бросил он. – Подростки часто совершают что-либо не подумав. Да и кому ей было писать…

Генри с такой силой сжал зажигалку в кармане, что едва не сломал ее.

– Я вижу скепсис на вашем лице, – отметил Инейн. – У вас есть версии?

– Я не строю версий без зацепок.

– Тогда вас ждет разочарование, потому что, говорю вам, и это не шутки, – зацепок в этом деле нет. Комната пуста и ничем не примечательна. Врагов у Мэри не было. Да ее все обожали, черт побери. Даже ваш парнишка, – перевел он взгляд на Агнес, – мои соболезнования.

– Очень чистая работа для спонтанного решения, не находите? – Вопрос так и повис в воздухе, разбившись вдребезги о напряжение, вспыхнувшее с самого начала между Стайном и Инейном.

– Господа, я ценю ваши усилия, – примирительно сказала Агнес, – но у меня тоже есть дела, поэтому, если вы не намерены осмотреть комнату еще раз, я проведу вас к выходу.

Генри снял перчатки, сунул их в карман и взглянул на Инейна: и без того тонкие губы детектива вытянулись в ниточки, но долго держать зрительный контакт он не смог и, потерпев поражение, проследовал к двери. Агнес уставилась на карман, куда Генри спрятал зажигалку, и в ее ясных умных глазах читался лишь один-единственный вопрос. Генри качнул головой.

– Список, Агнес, – припомнил он, склонившись над ее ухом, и покинул комнату вслед за детективом.

Кошка

Джейсон сидел за столом и, несмотря на уставший вид – галстук снят, верхняя пуговица рубашки расстегнута, бокал виски, обернутый в салфетку, пуст, – казался не менее внушительным и властным, чем обычно. Майкл сжался под его ровным темно-карим взором. Открыв ящик, Джейсон достал письмо – на бумаге мелькнула печать Лидс-холла – и вызывающим движением кинул на стол.

– Как это понимать? Я спускаю состояние на твое обучение.

– Я не очень хороший ученик. – Майкл вперился взглядом в носки ботинок.

– Значит, ты недостаточно стараешься.

Вступительные экзамены в Лидс-холле отличались сложностью, но не такой, которую Майкл не мог бы преодолеть, однако он с самого начала решил, что завалит все тесты. Я нужен дома, нужен дома, нужен дома, повторял он словно мантру – вечное заключение, наказание, которое он сам себе присудил, чтобы не покидать Кэти. В сознании яркими картинками раз за разом всплывали жуткие сцены, в которых отец калечит ее душу, и Майкл просыпался в холодном поту и дрейфовал в темноте спальни часами, ощущая, как дом втягивает его в себя и замуровывает навечно в стенах.

– Позови Кэти, – приказал отец и принялся с демонстративным спокойствием палача листать газету.

Майкл замер, пригвожденный к полу очередным жутким осознанием.

– Это ведь я… Я плохой ученик… Это я… Я во всем виноват… – не утихал он, надеясь усмирить жестокий нрав отца, подпитав его наслаждение собственным унижением.

О такой дочери, как Кэти, можно было только мечтать, она заняла пьедестал Майкла среди маминых подруг («Какие глазищи, вы посмотрите!», «А какие ресницы – загляденье», «Я возьму эту куколку с собой, ну прелестница, какая прелестница»). И девочка была не просто красивой, ведь в мире живут тысячи красивых девочек с вьющимися волосами и длинными ресницами, она отличалась недетским терпением, силой, внимательностью и проницательностью, каких не было у большинства взрослых. Никогда не доставляла проблем: прилежная ученица, послушная дочь – наказывать ее мог только сущий дьявол.

– Не надо, – шепнул Майкл, к горлу подступил ком, – пожалуйста…

– Ты все еще здесь? – поинтересовался отец с напускным безразличием, но Майкл уже успел уловить недобрый блеск в его глазах: все живое сгорит в этом пламени. План не сработал.