Две недели лета

– Димка, привет! – удивленно и вроде бы радостно одновреммено отозвалась она.

Я не знал, что сказать.

– Поздравляю тебя с выпуском! – глухо выдавил я наконец несколько слов и отключился.

Она набирала меня снова и снова, вибрировал в руке телефон…

Третий…Один звонок. Второй.

Я видел её имя на экране и каждый раз чувствовал, как что-то внутри рвётся. Но не ответил. Не мог. Я стоял на школьной крыше, ветер трепал мои волосы, в руке – телефон, в груди – лёд. А она… она была где-то там, в центре жизни, в кругу чужих голосов, в смехе, в котором мне не было места.

Я вернулся в зал, нашёл там Таню и вытащил за собой в школьный спортзал, притянул к себе и поцеловал взасос. Грубо, не чувствуя ничего кроме оголтелого желания выкинуть из головы чужой радостный смех.

А потом Таня сама обхватила меня руками за талию и утянула на маты.

Так случился мой первый раз с девушкой, которую я даже не любил, на пыльных матах, в темном углу школьного спортивного зала.

Испытал ли я облегчение когда все закончилось – нет, только освободил свою обиду и злость и осознал, что окончательно передал её, свою первую невозможную любовь....

И каждый раз, когда я спал с Таней, я чувствовал, как все дальше отдаляется от меня девочка с синими, похожими на небо моего детства, глазами.

Мы стали встречаться с Таней. Вернее, я не назвал бы это встречами, так друзья по перепиху, как модно сейчас говорить.

Возможно, Таня думала об этом иначе. Она таскала меня по кафе, представляла своим знакомым девчонкам, а я безразлично позволял ей все что угодно. Наверняка другие считали нас парочкой, а мне было плевать.

Кажется, сеструха меня тихо ненавидела. По ночам, когда я по-воровски пробирался в квартиру, она открывала дверь из своей комнаты и зло констатировала:

– Что Морозов, опять таскаешься с ней?

А я прятал свое смущение в темноте летней ночи и молчал в ответ.

Август прорвался в Москву стремительно и неукротимо. Всё ещё стояла жара, но по ночам воздух уже пах осенью: пожухлой травой, первыми засохшими листьями. Я ждал результатов зачисления в Бауманку, хотя почти не сомневался что прошел. С моими то баллами. Предки сказали мне что я просто герой! Я так хорошо сдал ЕГЭ, почти 100% по всем предметам. Они от меня такого не ожидали.

Бауманка. Университет мечты. Я прошёл собеседование, сдал документы, подписал договор. А я внутри всё время чувствовал пустоту, как будто достиг всего, чего хотел, но всё равно потерял главное.

Я часто думал об Алёнке. Не о той, которая смеялась где-то в другом мире, а о той, что жила во мне до всего этого – синеглазой, светлой, почти мифической. Она словно бы ушла в прошлое, но каждый раз, когда я засыпал, я слышал её голос – тихий, как шорох ветра на нашем балконе.

Мне снились красивые сны: я, мы, где-то в весеннем парке, вишня сыплет нам лепестками на голову, я держу ее за руку, нежно переплетая вместе наши горячие пальцы, бережно обнимаю за талию, останавливая и разворачивая к себе, а потом прижимаюсь к ее пахнущим клубникой и свежестью губам своими губами…

Я просыпался от мучительной боли в паху, дрочил, глядя на ее фотографию в ванной, ненавидел себя за это и спал с другой.

Таня всё чаще звонила мне по утрам. Сначала это было даже приятно – внимание, тело, которое знало меня лучше, чем я сам. Но потом я начал замечать, как она смотрит на меня. Она хотела большего. А я не мог дать ей ничего дать.

– Ты вообще меня любишь или просто используешь? – спросила она однажды, когда мы лежали после очередного секса в её кровати.

– Не знаю – ответил я.

Она улыбнулась, грустно и будто бы обреченно, кивнула. Потом прижалась головой к моему плечу. Я обнял её. Не потому что хотел, а потому что боялся. Боялся, что если начну чувствовать, если перестану обманывать себя, то не остановлюсь. Что тогда я снова вспомню её – ту, что ушла из моей жизни, и всё настоящее окажется ложью.

А Алёнка? Может быть, тоже думала обо мне. Или уже забыла. Кто знает.

Я шёл домой поздним вечером, сегодня я проигнорировал приглашение Тани и отправился с Антоном и остальными играть в баскетбол.

Потный, уставший, но, наверное впервые за лето, странно спокойный я по привычке поднял взляд на наш балкон и увидел, что в комнате, принадлежащей Ираиде Петровне горит свет.

11.

Я побежал как сумасшедший, даже пару раз споткнулся в темноте и чуть не упал. И без того мокрая футболка прилипла к груди ещё сильнее.

Проигнорировал лифт я бежал наверх перепрыгиваю через ступеньки, сердце колотилось внутри.

Что ждёт меня дома? Разочарование или все же надежда?

Возможно Ирина Петровна окончательно поправилась и вернулась в Москву?

Уже около квартиры, я остановился, упёршись рукой во выходную дверь, наклонился и закрыл глаза , пытаясь успокоить безумно колотившееся сердце

Потом я вошёл, и осторожно, не зажигая свет в коридоре прошёл кзнакомый двери. Замка больше не было и в приоткрытый проем лился приглушенный вечерний свет

Я остановился в дверях не в силах сделать это последнее и самое как показалось трудное движение и постучать

– Привет, – Алёнка словно почувствовала это и сама распахнула дверь.

И я смотрела на неё как на чудо, жадно впитывая её образ: чуть подросшую, но по-прежнему тоненькую фигурку, рыжие локоны, кажущиеся чуть менее яркими в свете вечернего света, синие, смотрящие на меня с легкой растерянностью и такие родные глаза.

Я хотел шагнуть ей навстречу, сгрести в охапку хрупкое тельце и до боли прижать к себя, зарывшись лицом в пушистую макушку.

Но вместо этого, я просто осел у дверного косяка и глухо ответил

– Привет, – с трудом выталкивая звуки из пересохшего горла.

– Димка, ты чего? – она торопливо подошла ко мне, присела напротив и беспокойно заглянула в лицо, ища на нем признаки недомогания или боли.

Я все же не утерпел и осторожно, словно боясь испугать или потревожить, взял в свои ставшие вдруг потными ладони ее маленькие изящные пальчики.

– Ты приехала, – почти не веря прошептал я.

Кажется Алёнка тоже была смущена нашей встречей.

– Ты чего такой потный? – попыталась пошутить она, – Лифт не работает?

Я так много хотел ей сказать, как скучал, как не спал ночами, вспоминая ее образ, как пытался тысячи раз позвонить, как ревновал ее к далекому и чужому мне Нижнему и всем людям, что были рядом с ней эти два года. но не смог. Слова, рождавшиеся в глубине моей души рвались наверх, но упрямо застревали в горле.

– Вставай, чай пошли пить, – предложила она, легко вспархивая на ноги и пытаясь заставить меня двигаться.

Я послушно качнулся следом. поднимаясь и заходя в полузабытую комнату

– Я так рад, что ты здесь.

И Алёнка улыбнулась в ответ. Ярко, искренне, так, как улыбалась мне еще в детстве и я понял, что счастлив.

Бабушка Аленки так и осталась в Нижнем, её здоровье улучшилось, но Аленкины родители её не отпустили. Поэтому эти две недели Алёнка проводила в Москве одна, жила в бабушкиной комнате и немного важничала будто уже совсем взрослая.

Как оказалось, мои предки тоже скучали по своей маленькой рыжеволосой летней соседке и очень часто по вечерам мы собирались всем составом на ужин: сеструха, папа, мама, Алёнка и я. Как семья. Я краснел от этой шальной мысли и не позволял себе фантазировать.

Кажется в этот август мы будто вернулись в детство. Ходили в кино, ездили в зоопарк, подолгу сидели по вечерам на балконе и говорили по-разному обо всём на свете и ни о чем. Я таскал за нами Полину, словно боялся что если останусь с Алёнкой наедине, то обязательно сделаю какую-нибудь глупость.

Полинка ехидно щурилась и периодически показывала мне язык. А когда Аленка не слышала, называла меня трусом, который не может управлять собственными чувствами. Я понимал, что она права, но боялся сломать то хрупкое, что вновь зародилось между нами и в очередной раз откладывал разговор на завтра.

И все же в один из вечеров Полинка умудрилась слинять, оставь меня растерянного и смущенного с моей невозможно желанной Алёнкой

Мы шли по липовый аллея, в парке почти рядом с домом

Тесно, почти прислонившись друг другу и я пытался как бы невзначай взять её руку. Пальцы мои не слушались и дрожали, я вытирал их, вспотевшие от напряжения, о краешек джинсов и снова пытался осторожно схватить тонкие пальчики. Но передумывал

Нежность к этой хрупкой девочке билась внутри меня. В воздухе пахло липами, вечером и легким запахом клубники от её локонов, что касались моего лица раздуваемые тёплым ветром. Алёнка шла рядом а я боялся, что она услышит мое гулко бьющееся сердце.

Мы ели мороженое. Вкусное. подтаявшее эскимо и смеялись, вспоминая отрывок из недавно просмотренной комедии. Я увлекся, чуть забежал вперед и резко остановился. словно споткнулся, увидев перепачканный мороженым уголок ее губ. Я сам не понимал что сейчас делаю…

Мир кажется замедлился, разбившись вдребезги на тысячи квантов. Я наклонил свое лицо к ней и заглянул в растерянные глаза. а потом перевел взгляд на приоткрытые губы…

Если бы я ее тогда поцеловал? Она не была бы против?

Сердце ухнуло еще раз, я потянулся, медленно сокращая расстояние между нашими лицами. Кажется или ее ресницы дрогнули? Я её напугал? Мысли теснились в моей голове… я почти сделал шаг, но струсил.

Резко поднял локоть к ее лицо и вытер чужие губы руковом рубашки.

– Вот ведь грязнуля, выросла, а мороженое есть так и не научилась, – как-то совсем неловко пошутил я.

А она отступила на шаг и что же мелькнула в ее глазах? Сожаление что ничего не случилось?

– Может пойдем домой, Димка? – тихо предложила она пока я в растерянности стоял на аллее и вдруг сама взяла меня за руку, переплетая вместе наши горячие пальцы. Так, будто это было самое естественное в мире.

Мы шли домой медленно. Мучительно медленно. Будто вбирали в себя этот вечер, этот шанс, эту хрупкую нить, что вдруг протянулась между нами после двух лет молчания.

Я держал её ладонь в своих руках, как нечто хрупкое, будто боялся, что если сожму сильнее -она исчезнет. Вдыхал её запах – сладковатый, клубничный, с ноткой детства и лета и почти плакал. Не от боли. От счастья. От того, что она здесь. Рядом. И держит меня за руку.

Мы вошли в квартиру и я запоздало вспомнил, что родители на даче, а сестра сбежала к подруге и мучительно покраснел. От обрушевшейся на нас тишины, от своих мыслий, от этого вечера.

Аленка сняла балетки, прошла в комнату, оглянулась и улыбнулась мне, доверчиво, тихо:

– До завтра, Димка.

Закрыла дверь.

А я остался стоять в коридоре. Сердце билось в горле, в висках, в ладонях. Она была здесь.

За хлипкой дверью. В своей комнате. Той самой, где когда-то оставляла смешные рожицы фломастером на стекле, где играла на гитаре, где смеялась, сидя на подоконнике.

Я не мог уснуть. Не мог даже сесть. Не мог просто стоять. И тогда я взял тряпку, бутылку с чистящим средством и пошёл на кухню. Открыл холодильник. Начал мыть: каждую полку, каждую щель, каждый уголок, где скапливалась старая влага и запах подгнившего лука. Тёр, пока руки не заныли. Пока пена не потекла по пальцам.

Я мыл холодильник всю ночь. Не потому что он был грязный. А потому что, пока я мыл, я чувствовал себя занятым. Что-то делал. Что-то контролировал.

А за стеной – она спала. Дышала. Мечтала. Может, обо мне.

замирал. Слушал. Как будто мог услышать, как бьётся её сердце.И каждый раз, когда тишину прорезал скрип половицы или шорох одеяла,

Я не мог уснуть, потому что она была рядом. Потому что всё, что я скрывал два года, теперь дышало за тонкой дверью. Потому что любовь – это не всегда поцелуи. Иногда – это мытьё холодильника в три часа ночи, потому что иначе сойдёшь с ума от счастья, которое боишься называть по имени.

Я ушёл к себе в комнату уже утром. Поздно проснулся, вздрогнув от того, что кто-то гремел посудой на кухне, и поспешно натянув футболку, открыл дверь.

Пахло жареной яичницей и кофе. Я поискал глазами Аленку, но вместо любимой девушки наткнулся на хмурый , словно грозовая туча взгляд сестры.

– А где Алёнка? – почему-то начал волноваться я.

– Уехала, – зло ответила мне Поля и я застыл. Сердце заныло, не выдержав новой боли. Она опять меня бросила. Только вчера мне казалось, что мы теперь вместе.

Я сжал кулаки, готовый поймать и до хруста в ее маленьких косточках сжать эту непостижимую мне девушку, заставив все объяснить.

– Морозов, ты сам все испортил.

Да если бы я…

Пикнул забытый на столе мобильный. Я взял его в руку, в надежде получить от Аленки сообщение, что все в порядке и она просто вышла в ближайший магазин. а злость сестры – это розыгрыш. Но строчки были не от нее, они плыли перед глазами, желая исчезнуть из моей памяти.

Я горько выругался, стукнув по столу кулаком, так, что уронил на пол остывшую яичницу и все понял.

Полинка права, на этот раз я сам все испортил…

12.

Я не стала встречаться с Максимом, просто не смогла. Он чудесный, спокойный, веселый парень, но он не Димка. Мой безжалостный друг прочно засел в сердце.

Летом после десятого класса я долго металась ехать в Москву или нет, смотрела на плюшевого мишку, что стоял рядом с моей кроватью, и вспоминала, как провела прошлое лето в одиночестве

А потом внезапная болезнь бабушки поставила крест на моих метаниях. Папа забрал её к нам и то время, пока она лежала в больнице, я как самая незанятая из всей семьи, за ней ухаживала.

С Димкой мы практически перестали общаться. Он больше не звонил мне и не писал сообщения. И я как «гордая ледяная королева» молчала в ответ. Только от его младшей сестренки, с которой мы продолжали созваниваться, я узнавала об обрывках его жизни. Она говорила о нём легко, но в каждом слове сквозило что-то большее – как будто она пыталась передать то, что он не мог сказать сам.

От Полинки я узнала, что он стал одним из лучших в классе -сконцентрированный, почти одержимый. Что пропускает перемены, чтобы остаться в кабинете с учителем, пишет какие-то исследовательские работы по информатике, участвует в олимпиадах.

А ещё она как-то сказала, что он скучает. По мне.

Что иногда ловит её взглядом, когда она говорит обо мне по телефону, и отворачивается. Что однажды она застала его за тем, как он перечитывает старые сообщения – те, что я присылала ещё в седьмом, когда мы смеялись над глупыми шутками и мечтали о совместной поездке обеих семей на море.

Но я не верила Поле.

Считала, что маленькая плутовка просто хочет нас помирить. Хочет, чтобы мы снова сидели на бабушкином московском балконе, смеялись и делили одни наушники, как раньше. Хочет, чтобы её брат перестал быть таким равнодушным и таким далёким.

Я говорила себе, что Полина врала. Но почему-то каждый раз, когда я закрывала глаза, мне чудился его голос, чуть хрипловатый и торопливый, и плюшевый мишка на моей полке смотрел на меня так, будто знал правду.

Я хорошо сдала ЕГЭ подала документы в несколько вузов, но в приоритете был МГУ, я хотела учиться в городе в котором живёт мой Димка. В августе после одиннадцатого я набралась смелости и поехала в Москву, чтобы всё ему рассказать.

Не стала заранее говорить о своём приезде , может, боялась, что мой порыв растает. А может, действительно хотела сделать сюрприз. Хотя, скорее всего, это была просто трусость. Трусость перед тем, что он мог не обрадоваться, мог не понять, мог просто сказать: «Ты опоздала, прости».

Старый дом встретил меня тишиной, я зашла в тёмную квартиру, в которой не была уже два года и открыла дверь в бабушкину комнату. Включила свет. Светильник мигнул, как будто тоже узнал меня.

Глупо нервничая и не зная, как лучше унять своё волнение я стала вытирать пыль, скопившуюся за время бабушкиного отсутствия. Разложила вещи, заварила чай – тот самый, с ромашкой и мятой, который бабуля всегда пила по вечерам. Потом забралась с ногами на подоконник, обхватила колени руками и стала смотреть вниз, во двор.

Он сильно изменился за два года. Теперь здесь была яркая детская площадка, а не прежняя полуразвалившаяся песочница. Липы и березы тоже порядком подросли, образуя теперь маленький скверик, и место для парковки огородили и окультурили.

И вдруг сердце ёкнуло.

По тропинке, вытоптанной от скверика к дому, шёл он.

Димка.

Тот самый – с той же походкой, слегка рассеянной, будто его мысли всегда опережали тело, в светлой футболке и джинсах. Руки в карманах, голова чуть опущена – как будто считает что-то на асфальте: шаги, воспоминания, формулы?

И вдруг я поняла, что сижу здесь, в бабушкиной комнате, у окна, как незваный призрак из прошлого, и сердце моё заколотилось так, что стало трудно дышать. Я резко соскочила с подоконника, задев чашку. Та дрогнула, но не упала. Я отступила вглубь комнаты, прижала ладони к щекам, пытаясь охладить запылавшую кожу.

«Что я скажу? Как посмотрю ему в глаза?»

Я сделала шаг к двери. Потом остановилась. Передумала.

А вдруг он не хочет меня видеть? А вдруг он уже давно перестал думать обо мне?

Но потом он замедлил шаг. Остановился. Поднял голову.

Будто почувствовал…

Я отступила еще дальше, словно моего предыдущего отступления было недостаточно, я так глупо испугалась, что он увидит меня, смотрящую из окна.

Я ждала. И тянулись секунды: первая, вторая, девяносто девятая. Там, на площадке раздались шаги. Я застыла, схватившись за дверную ручку и слушала. Вот Димка повернул замок, вот вошёл…

– Привет, – я сама распахнула дверь.

– Ты приехала, – выдохнул он, а потом я даже испугалась.

Димка раскрасневшийся, потный, осел у двери. Я подлетела к нему, перекрывая волнение встречи волнением за его жизнь.

– Ты приехала, – снова повторил он.

И я поняла, что с ним все в порядке, что он просто рад и смущен, как и я.

Знаете ли вы что такое счастье?

То, что бьётся каждой клеточкой твоего тела? Счастье, которое окрашивает яркими красками все вокруг: старый двор, сломанную скамейку. Даже крики надоедливых чаек, что не дают тебе спать по утрам, кажутся волшебными звуками.

Мы с Димкой, будто вычеркнув все те недопонимания, что были у нас, снова как в детстве просто наслаждались общением друг с другом.

Мы забыли, что нам уже по восемнадцать и чудили как маленькие: бегали качаться на качелях, прятали от Полины конфеты, слушали музыку в старом плеере, сидя до утра на балконе и снова загадывали желание, глядя на падающие звезды.

В воскресенье вернулась с дачи его семья. Тётя Оля обнимала меня и плакала и даже дядя Женя украдкой пару раз вытер глаза. мы собирались на совместные ужины и были похожи на обычную семью. И в этой обычности было столько… Раньше я мечтала о мечте – о ярком, далёком, звенящем.А теперь поняла: самое заветное – это просто чтобы завтрабыл этот стол, этот смех, этот голос за дверью. Чтобы обычное не кончалось. Чтобы ничто не напоминало о том, что всё может исчезнуть.

Я немного боялась остаться с Димкой наедине, боялась неловкости, что могла встать между нами и была рада, что во всех наших вылазках участвовала Полина.

– Вы как маленькие, – корила она меня, – не надоело таскать за собой третьего лишнего?

Юная, шестнадцатилетняя выскочка, все то она знала!

Мы возвращались из кино, Полинка, предательница, нас покинула и мы впервые со дня моего приезда в Москву были наедине. Сначала мы шли молча, немного смущенные и оглушенные этим вечером, обществом друг друга, но потом купили эскимо на деревянных палочках, как в детстве и напряжение постепенно ушло.

Я старалась есть аккуратно, но всё равно размазала чуть- чуть по лицу. Димка смеялся, вспоминая смешной эпизод из комедии, увлекся рассказом и даже чуть забежал вперед.

– У тебя… – он вдруг остановился, взгляд скользнул к моим губам. – Вот здесь, мороженое.

Я замерла. Он сделал шаг ближе. Очень близко.

И тогда я увидела, как его глаза потемнели, словно наполнились нашей с ним общей бесконечностью. Он наклонился. Я почувствовала тепло его лица, запах его тела лёгкий, с едва уловимым оттенком ванильного мыла. Он почти коснулся меня. Почти. Я на секунду прикрыла глаза…

– Вот ведь грязнуля, выросла, а мороженое есть так и не научилась, – вместо поцелуя он дрожащей рукой, стёр мороженое рукавом своей длинной рубашки.

Я замерла. Внутри всё сжалось. Не от обиды – от разочарования. Не потому, что он не поцеловал. А потому, что почти поцеловал. Потому что я почувствовала, как он хотел.

– Может пойдем домой, Димка? – я первой взяла его за руку, не сказала ни слова. Просто сжала его пальцы и пошла дальше.

Я проснулась рано ещё до того, как солнце окончательно взяло верх над серыми московскими крышами. Лежала на бабушкином диване, укрывшись старым пледом, и планировала, как сегодня я всё расскажу. Про поступление в МГУ, про то, что хочу быть рядом, чтобы просто идти по улице, держась за руку, как вчера.

Я встала тихо. На цыпочках прошла на кухню, включила чайник, нашла в шкафу сковородку, и начала готовить завтрак: яичницу, тосты. Сварила кофе в старой турке.

На столе, забытый им вчера лежал Димкин телефон. Он вдруг задрожал и я даже подпрыгнула – пришло сообщение. А потом еще и еще…

Я не хотела читать. Честно. Просто убавить звук. Но имя «Таня» высветилось на экране, и я вспомнила ее, ту красивую девушку-одноклассницу. И руки невольно потянулись к экрану.

«Когда твоя надоедливая соседка уезжает? Я скучаю. Может увидимся?»

Я замерла. Словно кто-то выкачал воздух в комнате, в голове, в груди.

Следующее сообщение пришло через секунду.

«Я скучаю по тебе… по всему. Особенно по тому, как ты меня целуешь. В губы, в шею, в живот…даже там..»

И тут же – фотография. Не откровенная, нет. Просто как он спит, обняв ее в чужой постели.

Я стояла, держа в руке сковородку…

Он не сказал. Он вчера держал меня за руку, почти коснулся губ, смотрел так, будто я единственная, кого он ждал…

Я механически покидала вещи в свой чемодан, обняла такую же заплаканную после моих объяснений Полинку и уехала на вокзал. Я поступила в Питере. Туда, куда подавала документы на всякий случай. Где не было его. Где не было воспоминаний. Где никто не знал, о чем я мечтала еще вчера.

13.

Я переехала в Питер, поступив на архитектурный факультет Санкт-Петербургского государственного университета.

Моя мечта стать реставратором наконец-то начинала воплощаться в действительности. Я бродила по городу и фотографировала старинные фасады, парки, узкие питерские улочки и фантазировала, как буду воссоздавать утраченное, вдыхать дыхание в камни, помнящие чужие судьбы.

Лето, принесшее мне столько болезненных воспоминаний, наконец-то закончилось. Оно висело тяжело: в стуке дождя по асфальту, в чьём-то смехе на лестнице, в несказанных кому-то словах и в отголосках любви ,у которой больше не было смысла.

Я полюбила осенний Питер. Вечно хмурый, с редкими просветами в тучах и дождями, идущими без объявления, он стал созвучен моему настроению, будто город проявлял солидарность, будто говорил мне, что грустит вместе со мной. Сырость въедалась в кости, но в ней была честность. Осень не притворялась. Она не обещала солнца. Она просто была.

Я не переставала думать о Димке, тысячи раз прокручивая тот наш день, скучала, плакала, но не могла простить.

Хотя разве было что-то прощать? Мы всегда были только друзьями и это лишь глупая я нафантазировала что-то большее.

Я познакомилась с одногруппниками, быстро сошлась с соседкой Маринкой. Мы с ней делили одну комнату, чай, ночи, мечты. Постепенно Москва стала казаться мне чем-то далёким, почти сном. Будто всё, что там было: Димка, тот вечер у кинотеатра, смех, мороженое на палочке – случилось не со мной, а с кем-то другим, в прошлой жизни. Студенческие будни заполнили меня целиком: лекции, чертежи, прогулки под дождём по набережной, где каждый фонарь отражался в лужах, как все еще тлеющая надежда.

Только разговоры с Полиной вырывали меня из этой новой реальности. Она звонила часто, говорила о мелочах. И каждый раз в её голосе было что-то недоговорённое как будто она знала больше…