Архив ускользающего "Я"

«Я строил замки, а вышел барак…»

Да. Барак. Из пепла иллюзий и дурацких надежд. Первый курс кончался. Лето приближалось. Но внутри была только мартовская оттепель – грязь, слякоть и обманчивое солнце, за которым прячется ледяной ветер. Я стоял у разбитого корыта. Один. И «ее» город вокруг внезапно стал снова просто городом. Чужим. Огромным. И очень холодным.

…Одногруппник. Этот парень стал моим якорем на ту неделю после краха. Не другом – нет. Якорем. Тем, кто не давал уйти на дно окончательно. Мы болтались по городу, пропуская пары, плевать хотели на последние месяцы учебы. Зашли ко мне домой – только чтобы схватить то самое мамино пиво, забытое, завалявшееся в холодильнике . Не задерживаясь, не сидя в четырех стенах – нам нужен был воздух, простор, эта мужская, чуть пьяная романтика разговоров под открытым небом. Мы выбрались на пустырь.

Тишина. Поле, усыпанное звездами. Ни души. Идеально для нас, несовершеннолетних, с нашим пивом, сигаретами и необходимостью выговориться. Холодные банки шипели в руках. Мы говорили. О том нелепом приходе в группу, о том, как он, оказывается, чувствовал себя точно так же потерянным, как и я, просто тщательно это скрывал. Говорил, что рад нашей встрече, что мы подружились. Считал ли я его другом? Навряд ли. Я уже не понимал, что такое дружба. Первый друг – в родном городе, за компьютерами, разведенные жизнью. Второй – в том городе, где сдавал экзамены, разгульные пацаны, тоже канувшие в Лету. Открываться в третий раз? Нет смысла. Я давал ему то, что он хотел и мог услышать – поверхностное. Глубину, ту самую боль и смятение, я оставил при себе. Никто в моей жизни до написания этой книги так и не узнал настоящего.

И вот, когда слова начали иссякать, а тишина на пустыре стала глубже – ему написала она. Тот самый аккаунт. «Тетя», как он ее называл, но ровесница нам. Как так вышло – не знаю. Но он показал телефон: смешливый стикер, вопрос «Ты где? Живой?». Я машинально запомнил ник. Позже, уже один, нашел ее. Соцсети. Фотографии: светлые, чуть растрепанные волосы, улыбка до ушей, глаза с хитринкой. Симпатичная. Изначально цепляла не красотой, а открытостью. Живой. Простой. Я добавился. Она приняла сразу.

Переписка началась. Не про симпатию. Просто… общение. Дружеское. Она была на удивление открытой, такой простой, что у меня возникло странное чувство – будто она видит меня настоящего. Сквозь экран. Но это было иллюзией. Она видела лишь поверхность: приятеля своего «племянника» (или кем он ей приходился). Она была лишь одной страничкой в моей жизни тогда, яркой, но краткой. И я не хочу зацикливаться на ней в этой истории (не сейчас) . Но факт: она стала вторым ключом, помогшим забыть ту, первую, с которой ничего не вышло. Просто потому что дала новую точку опоры. Другое внимание.

Я продолжил радоваться жизни с какой-то лихорадочной скоростью. Начал знакомиться – с ее подругой, например. Потихоньку набирался опыта, пробовал общаться с другими девушками. И – о чудо – слышал в ответ комплименты. За «неординарную личность», за «харизму», за «доброту». Это било в цель. Приятно, как теплая волна. Я начал ухаживать за собой: новая стрижка, чистая одежда, внимание к деталям. Появились тусовки. Пока редкие, но я на них рвался. И там… там я расцветал. Не старался – был. Душой компании. Легкий, открытый, с кучей историй – немного приукрашенных, конечно. Мой старый театральный навык вышел на новый уровень: я научился читать людей. Видеть фальшь в улыбке, ложь в глазах, натянутость в жестах. Видел, когда человек скучает или неискренен. Это был новый навык выживания и успеха в этой молодежной среде, которая мне, вопреки всему, начинала нравиться своей энергией.

Так и пролетел конец первого курса. Зачеты, экзамены? Туман. Я ничего не знал. Голова была занята другим: перепиской, общением с новыми знакомыми, поддержанием своего нового «легкого» образа. Даже на парах, под крики преподавателей, мы шифровались, перешептывались на задних партах, а на зачеты шли – списывали у зубрил или из интернета. Главное было – проскочить. Остаться на плаву в этом новом, шумном мире, где я наконец-то чувствовал себя… замеченным.

Лето ударило по городу жарой, а по мне – жаждой денег. Легкость первых дней, как дешевая побелка, начала трескаться. Прогулки с новыми знакомыми оставляли послевкусие пустоты и звон монет в кармане других. Возвращался домой, падал на кровать – островок знакомого уюта – и листал объявления. Пальцы липли к экрану. Глаза цеплялись за цифры зарплат. А где-то в уголке браузера… ее страница. Новая фотография. Улыбка в солнечных лучах, куда-то вдаль. Стая лайков под ней, как воронье на пиру. Злость подкатывала комком к горлу – едкая, беспомощная. Что ей не понравилось? Вопрос, как незаживающая царапина, нывший сквозь года. Гештальт, черт возьми. Незакрытый. Но я гнал мысли прочь. Надо было жить. Действовать.

Объявление нашлось быстро: "Помощник мастера по заправке картриджей. Обучение. Сделка". Звонок. Низкий, усталый голос: "Приезжай завтра. Посмотрим."

На следующий день я стоял у дверей мастерской. Встретил меня мужичок – высокий, но согнутый годами, как старая сосна под ветрами. Лицо в морщинах-трещинах, глаза мутные, но цепкие. Поздоровался кивком, развернулся и поплелся внутрь медленным, шаркающим шагом. Я – за ним.

Мастер от мастера, недалеко падает

Мастерская. Душное помещение, пропахшее насквозь пластиком, химией и… пылью. Старой, въевшейся. Свет тусклый, от единственной лампы под низким потолком. Стеллажи до самого верха, забитые коробками, деталями принтеров, грудой пустых картриджей. На столе – вскрытые "трупы" картриджей, инструменты, тюбики с черной пастой. Пыль. Она везде: тонким серым слоем на станках, на подоконнике, забившемся старыми журналами, в воздухе, висящей тяжелой взвесью. Что-то кольнуло в груди. Эта мастерская… она была другой, не шили тут тарбаза, как в отцовской. Но дух был тот же. Дух замкнутого пространства, вечной борьбы с мелочью, упорного, монотонного труда. Запах работы. Запах мужского одиночества в четырех стенах. На секунду, чисто по-юношески, представил: вот я, седой, сгорбленный, шаркаю по этому же полу, копаюсь в таких же коробках. До самой смерти. Как отец. Тяжелая, странная мысль.

– Вот твой угол, – буркнул мастер, указывая на маленький, заваленный стол у стены. – Работа простая: разбираешь, чистишь, заправляешь, собираешь. Сделка. Сколько сделал – столько и получил.

Сделка! Это слово горело в голове ярче лампы. Деньги. Свои. Пусть копейки, но – мои. Лучше, чем улыбаться сомнительным посетителям в забегаловке, разливая кофе. Гораздо лучше.

Обучение было коротким и наглядным. Мастер молча взял картридж, ловкими движениями старого волка вскрыл его, показал губку, вал, чип. Пальцы его, корявые, в черных засохших подтеках, двигались уверенно.

– Тонер – вот, – ткнул в банку с угольно-черным порошком. – Заливаешь сюда. Аккуратно. Не дыши. Не чихай. Не дуй. Он – сволочь, лезет везде.

Первый мой картридж стал катастрофой. Я возился с защелками, пальцы не слушались. Потом – банка с тонером. Я открыл ее слишком резко. Маленькое черное облачко вырвалось на свободу. Я инстинктивно вдохнул – и почувствовал, как мельчайшая, острая пыль впивается в ноздри, оседает на задней стенке горла. Горьковато-маслянистый привкус. Закашлялся.

– Не дышать, я ж говорил! – рявкнул мастер из своего угла, даже не глядя.

Потом – заливка. Воронка дрожала в руке. Я лил слишком быстро. Черная струя перелилась через край губки, залила стол, мои пальцы. Холодная, скользкая жижа. Я попытался вытереть ее тряпкой – лишь размазал в густую, липкую пасту. Руки стали черными до запястий. Отпечатки пальцев – четкие, грязные – оставались на всем, к чему я прикасался: на столе, на инструментах, на белом пластике картриджа. Когда я, наконец, собрал его, скрепя детали, он был похож не на деталь принтера, а на жертву угольной шахты. Мастер взял его, покрутил в руках, фыркнул.

— Перебор. И чип криво. Переделывай. И приберись.

Я сидел за своим столом, покрытый тонким слоем адской черной пыли. Она въелась в поры на руках, под ногтями – мыло брало ее плохо, оставляя серые разводы. Лицо чесалось – наверное, я потер его черным пальцем. Ощущение было мерзким: липкость, грязь, едкий запах тонера, смешанный с пылью. Юношеские фантазии о мастерской как о наследном замке разбились вдребезги о банку с черным порошком и мою неуклюжесть. Но где-то внутри, под слоем грязи и стыда, теплилась упрямая мысль: Деньги. Свои. И это пока перевешивало. Пока.

ГЛАВА X : ЧЁРНОЕ ЗОЛОТО И СЛАДКИЙ ДЫМ ИЛЛЮЗИЙ

Время в мастерской спрессовалось в ритуал. Недели слились в монотонный гул вентилятора, пытающегося прогнать запах тонера и пыли. Но я стал мастером этого ада. Руки, вечно в черных подтеках, двигались автоматически:

1. Вскрытие: Точный щелчок отвертки – пластик сдавался.

2. Чистка: Зубная щетка выскребала старую грязь, сжатый воздух выдувал пыль – я научился не дышать в черное облако.

3. Заливка: "Черное золото" лилось ровной струйкой – ни капли мимо. Без паники, без грязи.

4. Сборка: Защелки щелкали с удовлетворяющей точностью, чип садился идеально.

Мастер бросал редкое "Норм". Это значило – я свой в этом дымном царстве. Ритм работы стал медитацией: шипение воздуха, скрежет пластика, шелест тонера. И плата.

Конвертов конце месяца был толстым, тяжелым. Крупные деньги. Для подростка – целое состояние. Наличные, пропыленные, пахнущие химией и потом. Я пересчитал их в уборной. Не восторг, а тяжелая, гордая уверенность: Я ЗАРАБОТАЛ ЭТО. Не списал, не выпросил. Сложил аккуратно, спрятал глубоко. Тратить на ерунду? Ни за что. Хотел что-то стоящее. Идея зрела медленно.

Параллельно черной работе вилась другая нить. Девушка. Не та "тетя" одногруппника (светловолосая, ровесница, с которой катались на тележке – она давно с кем-то, и я для нее фон). Другая. Знакомая из тусовок. Симпатичная. Удобная. Источник женского внимания – Дурман, от которого я быстро на неё подсел. Его сладость отличалась от дружеского панибратства. Оно грело эго, заставляло чувствовать себя заметным, желанным. Я ловил ее взгляды, ее смех на мои шутки, ее сообщения – и хотел больше. Всегда больше.

Именно этой девушке мои строгие денежные принципы сдали первыми. Воспоминание всплыло неожиданно, ярко: мне три года, отец возвращается с чемоданом, полным шоколада – 70 плиток! – и огромным, пахнущим летом букетом полевых цветов и трав для мамы. Восторг. Ощущение праздника, изобилия, любви.

Повторил ли я отцовский жест? Бессознательно. Купил 70 шоколадок. Разных. Ярких. Гору сладкого. И букет – не дешевые гвоздики, а пышную смесь цветов и ароматных трав, напоминающую тот, детский. Дорого. Очень. Бюджет стонал, но я считал – оно того стоит.

Вручил ей. Ее глаза округлились. "О боже! Так много! Ты что, с ума сошел?!" Смех, искренняя радость, объятия. Искра тепла, адреналин одобрения ударил в грудь сильнее любого тонера. Я купил этот момент. Благодарил ее. За порцию внимания. За иллюзию, что я могу быть тем, кто дарит 70 шоколадок и букеты, как отец. За капельку уверенности, что я не только парень в тонерной грязи. Серьезного продолжения не случилось. Интерес с ее стороны иссяк, как закончились конфеты. Но момент сияния – я его поймал. Ценой конверта, ставшего заметно тоньше.

К началу второго курса я уволился. Последний, все еще очень солидный пропыленный конверт – в кармане. Мастер кивнул: "Коли что – звони". Дверь мастерской закрылась. Свобода пахла осенью и… легкой пустотой.

Учеба. Первые недели – свежая голова, любопытство. Потом – скука. Преподаватели вели диалог с "зубрилами". Мы, "отщепенцы" с задних парт (я – в первых рядах этого балаганного хора), им были неинтересны. Я не сопротивлялся.

Мне почти 18. В кармане – мои, очень серьезные деньги. Море знакомств. Ощущение стабильности в калейдоскопе событий:

Руль: Прокатился за рулем чужой тачки (чей – неважно). Ветер, скорость, власть. Адреналин.

Тележка: Ночной квест. Украл тележку у супермаркета. Грохот, хохот. Отвез на ней ту самую "тетю"-ровесницу (не ту, что с подарками!). Она смеялась. Я ловил ее смех – еще доза внимания. Знал – она с кем-то, я для нее фон. И… плевать. В этом потоке не до боли.

Треп-хата: Мама с сестренкой у бабушки. Квартира ожила грохотом музыки, гомоном голосов, хлопаньем пробок, запахом пиццы и пива. Я – в эпицентре. Двигатель веселья. Легкость была почти настоящей.

Так неслось. День за днем. Вечеринка за вечеринкой. Учеба – назойливый шум за кадром. Я плыл по этому шумному, яркому, поверхностному потоку. Казалось, так будет вечно. До самого Нового года.

А потом пришло оно. Сообщение. Как разряд. От того самого парня. Музыканта. Текст – лаконичный, но слова горели:

"Новый год. Моя тусовка. Ты приглашен. Будет жарко."

В квартире, пропахшей вчерашним весельем, я перечитал сообщение. Его тусовка. Музыка. Другой уровень. Другая вселенная. Щель в серой стене повседневности. И меня в нее позвали. Сквозь налет цинизма и самодовольства пробилось настоящее, жгучее любопытство. Что-то щелкнуло.

ГЛАВА XI : ПЕПЕЛ ПОД ЛИХО. ФУНТ СВОЕЙ НАЧАЛЬНОЙ ЖИЗНИ

Семейный ужин закончился к восьми. Оливье, селедка под шубой, теплые пожелания маме и сестре. Я обнял их, пообещал быть осторожным – и рванул в ночь. Настоящий праздник ждал в квартире Музыканта. Мой одногруппник ждал у подъезда. Мы мчались сквозь мороз, оставляя позади уютный свет домашних окон.

Квартира Музыканта (20:45): Двухкомнатная, но вздувшаяся от толпы. Гул голосов бился о стены, пропитанные запахом дорогого табака, дешевого парфюма, пота и чего-то сладковато-травянистого. Большая комната – диваны к стенам, танцпол под гирляндами, тяжелый бит. Маленькая – полумрак, подушки, дым, тихие разговоры. Кухня – эпицентр хаоса: бутылки-солдаты, объеденные закуски, гул чайника, взрывы смеха. Два балкона: один – курилка, второй – трибуна для орущих в ночь философов. Атмосфера: не наша посиделка, а что-то плотное, наэлектризованное, взрослое. Оценка во взглядах. Знакомств – море.

Мы кивнули Музыканту (он махнул рукой из дыма). "С наступающим !"– хрипнул я, хватая стакан с мутным коктейлем. Хлопнул. Огонь в горле, волна тепла по жилам. Взгляд сканировал толпу. Цель: Она. Девушка – Миловидная. Одна. У стены, наблюдала за танцем.