Слепой Оракул

Элиас почувствовал головокружение. Комната поплыла, ее привычные контуры, сотканные из звуков и запахов, начали искажаться. Он вцепился в подлокотники кресла, пытаясь удержаться в реальности. Но реальность ускользала, ее затягивало в воронку, в центре которой был этот плач и этот фантомный жар.

Запах старых книг и кожи в его комнате сменился едким запахом дыма. Прохладный воздух квартиры стал сухим и горячим. Тихий шелест дождя за окном сменился ревом пламени и треском рушащегося здания.

Он падал. Но не в чужое сознание. Он падал в свое собственное. В колодец, который он сам запечатал много лет назад. Он падал в свою первую память.

Темнота взорвалась оранжевым и красным. Не цветом, который видят глазами, а ощущением всепоглощающего, яростного жара, который пожирал кислород, давил на барабанные перепонки низким, утробным гулом. Он был маленьким. Его тело было маленьким, слабым, потерянным в этом хаосе. Он чувствовал жесткую, шершавую ткань дешевого одеяла, накинутого на него. Вокруг кричали. Крики были повсюду, они вплетались в рев огня, создавая звуковой ад. Это были крики детей. И взрослых. Паника была такой густой, что ее можно было пить, как воду. Она пахла потом и страхом.

Он не понимал, где он. Длинный коридор, затянутый едким дымом. Стены, от которых исходил жар. Кто-то тащил его за руку, тащил быстро, грубо. Рука взрослого, сильная, отчаянная. Но потом рука исчезла. Его толкнули, он упал, ударившись щекой о холодный, пыльный линолеум. И остался один.

Вокруг бегали тени, большие, испуганные тени взрослых, которые его не замечали. Он был мебелью, препятствием под ногами. Он поднялся, кашляя, задыхаясь. Дым выжигал глаза, наполнял рот вкусом сажи. Он пополз, инстинктивно ища спасения, ища выход из этого ревущего, горящего нутра.

Именно тогда он услышал его. Не тот плач, что оставил Призрак в его голове, не эхо. А первоисточник. Он доносился из-за приоткрытой двери неподалеку. Тихий, испуганный плач другого ребенка. Такой же, как он. Потерянный. Один.

Неведомая сила заставила его ползти туда. Не логика, не мысль, а какой-то глубинный инстинкт. Он протиснулся в щель. Комната была маленькой, похожей на кладовку. И она тоже горела. В дальнем углу, скорчившись, сидел мальчик, обхватив колени руками. Он был чуть старше его. Элиас чувствовал это, не видя. Он чувствовал его дрожь, его ужас. Он был таким же, как и он сам.

Элиас подполз ближе. Жар становился невыносимым. Он протянул руку. Простое детское движение. Жест утешения. Жест единения перед лицом ужаса. «Ты не один». Он хотел дотронуться до плеча другого мальчика.

И он коснулся.

В этот момент мир перестал существовать.

Пространство и время схлопнулись в одну бесконечно малую точку касания. Это не было видением, не было потоком чужих мыслей. Это была сингулярность. Абсолютное знание. Он почувствовал не только страх этого мальчика. Он почувствовал все.

Он почувствовал боль женщины, запертой огнем в комнате наверху, ее отчаяние и молитвы. Он почувствовал агонию мужчины, на которого обрушилась горящая балка в коридоре, его последнее, захлебывающееся хрипение. Он почувствовал панику сотен детей, их растерянность, их боль от ожогов, их ужас перед ревущим пламенем. Он почувствовал страх пожарных снаружи, их решимость и бессилие. Он почувствовал скорбь директора этого места, этого приюта, который смотрел, как дело его жизни превращается в пепел. Он почувствовал холодное любопытство зевак на улице. Он почувствовал все сразу. Все жизни, все смерти, все эмоции, связанные с этой катастрофой, хлынули в его детское сознание через кончики его пальцев.

Его разум, неспособный выдержать этот напор, неспособный обработать эту бесконечную боль, треснул. Раскололся на тысячи осколков. Он закричал, но его крик утонул в реве чужих голосов в его голове. Он был не собой. Он был ими всеми. Он умирал сотней смертей одновременно. Он чувствовал, как обугливается чужая плоть, как лопаются чужие легкие, как останавливаются чужие сердца.

И сквозь этот ад, он почувствовал еще кое-что. Холод. В самом сердце этого огненного ада он ощутил точку абсолютного, неестественного холода. Не отсутствие тепла, а активную, злую, ненавидящую пустоту. Она исходила не от жертв. Она исходила от огня. Огонь был неправильным. Он был живым. И он был голодным. Он наслаждался.

Это последнее ощущение, это осознание разумного, злобного пламени, стало последней каплей. Его сознание не выдержало. Оно свернулось, отключилось, погрузилось в спасительную темноту, выжигая по пути все мосты, все воспоминания об этом мгновении, об этом дне, об этом месте. Оно похоронило этот ужас так глубоко, что на его месте осталась лишь гладкая, рубцовая ткань амнезии.

Он очнулся на полу своей квартиры. Тело билось в судорогах, каких не было даже после прикосновения к медальону Анны. Ледяной пот покрывал кожу, но внутри все горело. Он задыхался, хотя воздух в комнате был прохладным и чистым. Вкус пепла во рту был реальным. Боль от фантомных ожогов по всему телу была мучительной.

Он лежал, свернувшись в клубок, и дрожал. Прошли минуты, а может, и часы, прежде чем конвульсии прекратились, оставив после себя глухую, ноющую боль в каждой клетке тела. Он был пуст. Выжжен дотла.

Воспоминание вернулось. Не полностью. Оно все еще было окутано дымкой защитного шока. Но ядро его, тот самый момент прикосновения, теперь было с ним. Это была его первая память. Память о рождении его проклятия. Оно не просто появилось однажды. Оно было выковано в огне и чужой агонии.

И плач. Плач в его голове исчез. Потому что теперь он знал, чей это был плач. Это был плач того мальчика в кладовке. Мальчика, которого он коснулся.

Элиас медленно, с нечеловеческим усилием, поднялся на четвереньки, а затем, опираясь на кресло, встал. Мир качался. Он доковылял до стены и сполз по ней. Он сидел на полу, глядя в темноту, но теперь эта темнота была другой. Раньше она была его убежищем. Теперь она была зеркалом.

Призрак.

Он был там. Он был тем мальчиком.

Эта мысль не пришла как озарение. Она вросла в него, как холодная сталь. Это была единственная возможная, чудовищная правда.

Призрак не просто знал о нем. Он не просто вел его по следу из трупов. Он не играл с ним.

Он все это время пытался заставить его вспомнить.

Каждая жертва, каждый акт «правосудия» был не просто посланием. Это был урок. Он показывал Элиасу, как можно использовать их дар. Не как пассивное проклятие, а как активное оружие. Он показывал ему то, чем Элиас мог бы стать.

Ловушка была не для того, чтобы поймать его. Она была для того, чтобы разбудить его.

Имя «Призрак» было ложью. Он был не призраком из настоящего. Он был призраком из прошлого Элиаса. Его личным призраком.

Элиас закрыл лицо руками. Его пальцы были ледяными. Он чувствовал шрамы на своей душе, свежие, кровоточащие. Десять лет он прятался от мира, думая, что защищается от него. Но на самом деле он прятался от себя. От того, что лежало похороненным в его памяти.

Игра изменилась. Она никогда не была охотой на маньяка. Это было воссоединение. Встреча двух выживших из того ада, двух сломанных детей, чьи судьбы были спаяны воедино одним прикосновением в огне.

Но почему? Зачем все это? Зачем ему было нужно, чтобы Элиас вспомнил? Чтобы сделать его союзником? Чтобы наказать его за что-то? За то, что он тогда сделал? Или не сделал?

Вопросов стало только больше. Но теперь они были другими. Они были не о Призраке. Они были о нем самом. Кто он такой? Не слепой оракул, отшельник. А тот маленький мальчик, потерявшийся в огне. Что с ним стало после? Как он выжил? И что стало с другим мальчиком?

Холод в его квартире сгустился. Но теперь Элиас знал его природу. Это был не холод пустоты. Это был холод той самой точки неестественного зла, которую он ощутил в сердце пожара. Зла, которое не было человеческим. Зла, которое, возможно, и стало причиной всего.

Он поднял голову. Одиночество больше не было его броней. Оно было его клеткой. И теперь он знал, что ключ от этой клетки был не в том, чтобы спрятаться глубже. Ключ был там, в прошлом. В огне. В его первой памяти.

Он должен был узнать правду. Не о Призраке. О них обоих.

Дождь за окном все так же стучал по стеклу. Но Элиас больше не слышал в нем угрозы. Он слышал отсчет времени. Часы, запущенные много лет назад в горящем приюте, снова пошли. И он знал, что они отсчитывают секунды не до его смерти. Они отсчитывали секунды до того момента, когда ему придется снова встретиться с тем, другим мальчиком. И на этот раз простого прикосновения будет недостаточно.

Нити Призрака

Он поднял голову. Одиночество больше не было его броней. Оно было его клеткой. И теперь он знал, что ключ от этой клетки был не в том, чтобы спрятаться глубже. Ключ был там, в прошлом. В огне. В его первой памяти. Он должен был узнать правду. Не о Призраке. О них обоих. Дождь за окном все так же стучал по стеклу. Но Элиас больше не слышал в нем угрозы. Он слышал отсчет времени. Часы, запущенные много лет назад в горящем приюте, снова пошли. И он знал, что они отсчитывают секунды не до его смерти. Они отсчитывали секунды до того момента, когда ему придется снова встретиться с тем, другим мальчиком. И на этот раз простого прикосновения будет недостаточно.