Город Стертых Лиц

Дыра в моей памяти начала вести себя странно. Здесь, в глубокой темноте, она больше не была просто пустотой. Она начала резонировать с окружающей средой. Мне казалось, что из нее тянет сквозняком, сквозняком из другого мира. Иногда в ней вспыхивали обрывки образов, не моих. Чужие лица, искаженные болью. Незнакомые места. Словно моя рана в памяти стала окном, или, скорее, трещиной, через которую просачивалось безумие Оснований. Я пытался не обращать на это внимания, но сосредоточиться было все труднее.

Наконец, Хромой остановился. Мы стояли перед огромным провалом в полу туннеля. Из него несло таким могильным холодом, что у меня замерзло дыхание. Фонарик выхватывал из темноты лишь верхний край провала, дальше был только мрак.

– Дальше я не пойду, – сказал Хромой. Его голос был тише обычного. – Он где-то там, внизу. Твой Собор. Чувствуешь, как это место высасывает тепло? Оно высасывает все. Свет, звук, воспоминания. Иди по этому карнизу, – он указал на узкий, едва заметный выступ в стене. – Он приведет тебя к спуску. И помни, детектив. Если ты найдешь то, что ищешь, будь готов, что оно найдет что-то в тебе.

Я перевел ему кредиты. Он кивнул, развернулся и без единого слова исчез в темноте, из которой мы пришли. Я остался один на один с бездной.

Путь по карнизу был сущим адом. Он был узким и скользким, а внизу зияла бесконечная тьма. Я прижимался к холодной, влажной стене, стараясь не думать о том, что один неверный шаг станет последним. Камертон в кармане теперь был похож на кусок льда из жидкого азота. Он не просто указывал направление. Он пел. Тонкая, едва слышимая вибрация проникала мне в кости, настраивая меня на частоту этого проклятого места.

Я добрался до спуска. Это была не лестница, а серия ржавых скоб, уходящих вертикально вниз, в темноту. Я начал спускаться. Метр за метром, я погружался в сердце тьмы. Воздух стал разреженным, и дышать было трудно. Тишина стала почти абсолютной, давящей на барабанные перепонки. А потом я его увидел.

Он не был внизу. Он был… везде. Стены колодца, по которому я спускался, начали меняться. Гладкий камень и ржавый металл сменились чем-то бледным, пористым, похожим на кость. Структура была органической, но не живой. Она состояла из переплетенных, сросшихся форм, в которых угадывались искаженные человеческие фигуры, застывшие в беззвучном крике. Я спускался внутрь самого Костяного Собора. Он не был зданием, в которое можно войти. Он был реальностью, в которую можно было провалиться.

Я спрыгнул на пол, оказавшись в огромном, гулком пространстве. Потолок терялся где-то высоко во мраке. Стены, пол, колонны – все было сделано из этого жуткого костяного материала. Но это не были настоящие кости. Я понял это, когда поднес фонарик к одной из колонн. В ее структуре были видны застывшие образы, как насекомые в янтаре. Лица, дома, деревья, целые сцены из чужих жизней. Это были кристаллизованные воспоминания. Целый город воспоминаний, превращенный в мавзолей. Я шел по залу, и мои шаги не производили эха. Звук здесь умирал, поглощенный стенами. Это было место абсолютной тишины. Место забвения.

Здесь были следы. Не отпечатки ног в пыли. Следы иного рода. Пустые места. Пятна на стенах, где реальность была тоньше, словно с нее соскоблили слой краски. Пустые пьедесталы, от которых исходил тот же холод, что и от дыры в моей памяти. Ксено был здесь. Это была его мастерская. Его храм.

Я достал свой мнемоскоп. Гладкий шар из дымчатого хрусталя казался единственным настоящим предметом в этом мире иллюзий. Я настроил его, сосредоточившись на образе маски и двух символов. Спираль и расколотый глаз. Я прижал его к одной из колонн, к застывшему лицу незнакомой женщины с глазами, полными ужаса. Шепот в хрустале. Я искал его.

Реальность взорвалась. Мнемоскоп стал окном, и я провалился в него. Я не просто видел прошлое. Я стал им. Я был Орионом, стоящим в этом самом зале. Я чувствовал его страх, холодный, липкий, парализующий. Я видел фигуру перед собой. Она была закутана в темный балахон, но это была не ткань. Это была сама тьма, сгустившаяся и принявшая форму. А под капюшоном… не было лица. Была маска. Бледная, костяная маска, на которой горели два символа. Спираль и расколотый глаз.

– Ты заглянул слишком глубоко, Архивариус, – раздался голос. Он не звучал в ушах. Он рождался прямо в сознании, холодный, безразличный, как шум умирающей вселенной. – Ты нашел трещину. А все трещины должны быть заделаны. Реальность должна быть чистой. Без ошибок. Без лишних воспоминаний. Ты – ошибка.

Я видел, как фигура, Ксено, протягивает руку. На его руке не было кожи. Это были просто кости, но не человеческие. Они были сделаны из того же материала, что и собор, из застывшего забвения. Он коснулся лба Ориона. И я почувствовал, как мир Ориона начал рассыпаться. Не просто воспоминания. Сами концепции. Любовь к жене. Вкус утреннего кофе. Значение слов. Имя. Все превращалось в серый пепел, в ничто. Это была не смерть. Это было стирание. Аннигиляция. Последнее, что я увидел глазами Ориона, была пустота, разверзшаяся, чтобы поглотить его.

Видение оборвалось. Я отшатнулся от колонны, тяжело дыша, хватая ртом воздух, который казался здесь ядовитым. Голова раскалывалась. Но я получил то, за чем пришел. Я видел. Я знал, как он это делает. Это была не просто магия. Это была… редактура реальности. Холодная, безжалостная, хирургическая.

Но что-то было не так. Видение не закончилось полностью. На периферии моего сознания остался его след. Темный, маслянистый отпечаток. Вирус. Морфей предупреждал меня. Пустота меня услышала. Ксено знал, что я здесь. И он оставил для меня ловушку. Подарок.

Холод в моей голове усилился. Я попытался вспомнить лицо Востока, и на мгновение оно смазалось, превратившись в безликий овал. Я вспомнил свой офис, и стены на мгновение стали прозрачными. Вирус начал работать. Он не стирал мои воспоминания. Он их портил. Разъедал, как кислота. Он превращал мою жизнь, мою личность, в бессвязный набор поврежденных данных.

Я должен был убираться. Немедленно. Я побежал. Я бежал по бесконечным залам из костей и слез, не разбирая дороги. Я слышал шепот. Он шел отовсюду. Это был голос Ксено. Он не угрожал. Он просто констатировал факты.

– Детектив. Еще одна ошибка. Еще одна строка, которую нужно удалить. Ты прикоснулся к моему инструменту. Теперь ты носишь мою метку. Ты – часть моей работы. Я найду тебя. Я очищу тебя. Я верну тебя в тишину.

Я бежал, спотыкаясь, падая, поднимаясь и снова бежал. Мир вокруг меня мерцал. Мои собственные воспоминания восставали против меня. Лицо Лилит на мгновение смешалось с костяной маской. Запах дождя Эмберфолла сменился запахом пыли и забвения. Я терял себя.

Я не помню, как нашел выход. Может, его и не было. Может, Собор сам выплюнул меня, как непереваренный кусок. Я очнулся на холодном полу в каком-то туннеле, далеко от провала. Я был один. Фонарик разбился. Мнемоскоп в руке был теплым, почти горячим. Он, казалось, боролся с холодом, который поселился во мне.

Я кое-как поднялся на ноги. Тело болело, но это была ерунда по сравнению с тем, что творилось в моей голове. Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Я Каэл. Мнемодетектив. Я живу в Эмберфолле. Я расследую дело Ориона. Я… Я попытался вспомнить имя своего первого клиента. И не смог. Там была просто дыра. Новая. Маленькая, но она была там. Вирус работал.

Я побрел в темноте, ориентируясь по памяти, которая теперь была моим злейшим врагом. Путь наверх занял, казалось, вечность. Каждый шаг был пыткой. Каждая тень, казалось, скрывала Ксено. Каждый шепот ветра звучал его голосом.

Когда я наконец выбрался на нижние ярусы, под тусклый свет вечного неонового сумрака, я был на грани коллапса. Я прислонился к стене в грязном переулке и посмотрел на свое отражение в мутной луже. Лицо, смотревшее на меня, было моим. Но на одно ужасное, бесконечное мгновение, оно показалось мне чужим. Контуры его поплыли, черты смазались. Я видел незнакомца. Я видел пустоту, которая смотрела на меня моими же глазами.

Я моргнул, и наваждение прошло. Но я знал, что это было не просто игрой воображения. Это было предупреждение. Обратный отсчет начался. Ксено не нужно было меня искать. Он уже был внутри. Он был шепотом в моей крови, вирусом в моей памяти. И он медленно, методично стирал меня изнутри. Вопрос был не в том, найду ли я его. Вопрос был в том, кто останется от меня к тому моменту, когда это произойдет.

Чернильные вены города

Воздух в Чернильном квартале был густым, как непрочитанная книга в кожаном переплете. Он пах мокрым асфальтом, озоном от искрящих мнемо-проводов и чем-то неуловимо древним, как пыль на забытых артефактах. Каждый шаг отдавался глухим эхом в лабиринте узких улиц, где тени были длиннее и плотнее, чем сами объекты, их отбрасывающие. Я шел, а дыра в моей памяти пульсировала тупой болью, как незаживающая рана. Пять прыжков. Образ был так близко, почти на кончиках пальцев, но стоило мне попытаться его ухватить, как он рассыпался в серый пепел. Это было хуже, чем просто забыть. Это было знание о потере. Постоянное, ноющее напоминание о том, что часть меня украдена. Костяной Собор. Название звучало как строка из запрещенного гримуара. Такого места не было ни на одной официальной карте Эмберфолла. Городские власти любили делать вид, что у города нет темных подвалов и грязных секретов. Они строили новые ярусы поверх старых, пряча прошлое под слоями ферробетона и неоновых реклам, надеясь, что если достаточно долго не смотреть вниз, то нижние уровни просто перестанут существовать. Но они существовали. И там, внизу, в полумраке и сырости, жили своей жизнью тени и легенды. Мне нужен был кто-то, кто читает не официальные хроники, а трещины на асфальте. Кто-то, кто слышит голоса, застрявшие в кирпичной кладке. Мне нужен был Сайлас.

Путь к нему лежал вверх, а не вниз. Парадокс Эмберфолла. Чтобы узнать о самых глубоких подвалах, нужно было подняться к самым высоким шпилям. Лифт, скрипя и стеная, как умирающее животное, потащил меня на сто сорок второй ярус. Двери открылись с жалобным вздохом, выпустив меня на шаткий подвесной мост, перекинутый между двумя башнями-иглами. Внизу, в разрывах вечного тумана, проплывали огни города, похожие на фосфоресцирующих рыб в бездонной океанской впадине. Ветер здесь был другим. Резким, холодным, он свистел между кабелями и антеннами, и казалось, нес с собой обрывки чужих снов и забытых молитв. Дверь в квартиру Сайласа была сделана из потускневшей меди и покрыта сложной гравировкой, изображавшей карту города, но карту не географическую, а скорее… нервную систему. Улицы были венами, площади – ганглиями, а в центре, там, где должна была быть Ратуша, зияла черная дыра. Я постучал. Три раза, коротко. Это был наш старый код. За дверью послышалось шарканье, звон стекла и недовольное бормотание. Замок щелкнул с таким звуком, будто сломалась кость. Дверь приоткрылась на ширину ладони, и в щели показался один глаз. Водянистый, блекло-голубой, с неестественно расширенным зрачком, он изучал меня с пристальным вниманием энтомолога, разглядывающего новый вид жука. Каэл, – проскрипел голос из-за двери. – Тебя давно не заносило в мои высоты. Город снова стошнил чем-то неперевариваемым? Хуже, Сайлас. Он начал переваривать сам себя. Пустишь? Цепочка на двери звякнула, и она открылась полностью. Сайлас был похож на свои карты. Сухой, пергаментный, с сетью морщин, покрывавших лицо, как речная система дельту. На нем был заляпанный чем-то халат, а седые волосы стояли дыбом, словно он только что сунул пальцы в силовой разъем. Но глаза, несмотря на их блеклость, были острыми. Они видели не меня, а информационные потоки, которые меня окружали, ауру моих проблем, шрамы моей памяти. Ты принес с собой холод, – сказал он, отступая вглубь квартиры. – Не просто холод дождя. Холод пустоты. Заходи. Но не трогай ничего. Мои конструкты сегодня особенно нестабильны.

Его квартира была не жилищем, а архивом. Архивом души города. Вдоль стен громоздились стеллажи, забитые не книгами, а хрустальными сферами, кристаллическими резонаторами, свитками из странных материалов и тысячами карт. Карты были повсюду: на стенах, на полу, на потолке. Карты тектонических разломов под городом, карты потоков мнемо-энергии, карты эмоциональных зон, где красным были отмечены очаги гнева, а синим – тоски. В центре комнаты стоял огромный стол, на котором была разложена рельефная модель города, сделанная из полупрозрачного хрусталя. Внутри нее мерцали и перетекали туманные огоньки. Сайлас был геомантом, картографом невидимого. Он мог прочитать историю здания, прикоснувшись к его стене, или предсказать, где в следующий раз прорвется труба с сырыми эмоциями. Костяной Собор, – сказал я без предисловий. – И имя. Ксено. Сайлас замер у своего стола, его пальцы застыли над хрустальным городом. Он медленно повернулся. В его глазах промелькнуло что-то похожее на страх, чувство, которое я редко у него видел. Плохие слова ты принес в мой дом, мнемодетектив. Очень плохие. Их не стоит произносить там, где стены имеют уши и память. Мне все равно, что думают стены. Мне нужно знать, где это. И кто это. Он подошел к одному из стеллажей и снял с полки запыленную стеклянную колбу, в которой плавала мутная, переливчатая жидкость. Он долго смотрел в нее, словно читая будущее в кофейной гуще. Костяной Собор… – прошептал он, не отрывая взгляда от колбы. – Легенда. Страшилка, которую рассказывают друг другу молодые диггеры, прежде чем спуститься в Основания. Говорят, это не здание. Это… крик. Крик тех, кто погиб во время Первого Мнемоколлапса, когда город чуть не сожрал сам себя. Их агония, их ужас, их воспоминания о смерти… они не исчезли. Они кристаллизовались. Срослись в структуру. В собор из боли. Он не стоит на месте. Он дрейфует в самых глубоких и нестабильных слоях реальности, в подвалах города. Его можно найти, только если он сам этого захочет. Или если знать правильную частоту. А Ксено? Сайлас поставил колбу на место с такой осторожностью, будто в ней был яд. Ксено – это не имя. Это… функция. Описание. Тот, кто чужой. Тот, кто пришел извне. Или изнутри, но из такого глубокого слоя, что он уже не является частью нашей реальности. Это жнец. Пастырь Костяного Собора. Он не убивает. Он аннигилирует. Он не забирает воспоминания, он стирает сам факт их существования. Он – раковая опухоль на теле реальности. И если ты произнес его имя, значит, он уже знает о тебе. Ты для него – аномалия. Неправильная запись в великом каталоге бытия. И он придет, чтобы ее исправить. Мне нужно туда попасть, Сайлас. Он посмотрел на меня, и в его глазах была неподдельная тревога. Зачем, Каэл? Зачем тебе совать голову в пасть забвения? Тебе мало той дыры, что я уже вижу в твоей ауре? Он уже откусил от тебя кусок. Следующий может стать последним. Это личное, – коротко ответил я. Сайлас вздохнул, долгим, усталым вздохом человека, который видел слишком много и понимал, что спорить бесполезно. Всегда личное… Хорошо. Но путь туда – это не прогулка по бульвару. Тебе нужно спуститься в Основания. Не в те туристические подземелья, куда водят зевак. А в настоящие. В самые недра, где город забыл собственное имя. Тебе понадобится проводник. И защита. Он порылся в хаосе на своем столе и протянул мне небольшой предмет. Это был кристалл кварца, мутный и невзрачный, но внутри него, казалось, застыл крошечный пузырек тьмы. Это камертон. Настроенный на… резонанс пустоты. Чем ближе ты будешь к Собору, тем холоднее он будет становиться. Он не приведет тебя к двери, но укажет направление. А насчет проводника… Иди в «Ржавый якорь», на третьем подуровне. Спроси Хромого. Скажи, что ты от Сайласа и ищешь путь к «Шепчущим костям». Это старое название. Он поймет. Я взял кристалл. Он был холодным на ощупь, как могильная плита. Сколько я тебе должен? Ничего, – ответил Сайлас, отворачиваясь к своей хрустальной карте. – Просто постарайся не умереть. Если Ксено победит, мои карты потеряют всякий смысл. А я этого не люблю. И, Каэл… – он обернулся, его лицо было серьезным, как никогда. – Не доверяй там ничему. Особенно своим воспоминаниям. В Основаниях прошлое – это хищник.