Простые чудеса

За три дня до «золотой» даты, разбирая старый комод, Анна Сергеевна наткнулась на пожелтевшую фотографию. На ней – совсем юные, почти дети. Он, худой и вихрастый Колька в нелепо сидящем пиджаке, и она, тоненькая Анечка в ситцевом платье в горошек, со смущенной и счастливой улыбкой. Снимок был сделан у городского фонтана, в день их первого настоящего свидания.

– Смотри, Коля, – позвала она мужа. – Помнишь? Ты тогда так нервничал, что уронил в фонтан мое эскимо. А потом пытался его выловить носовым платком.

Николай Петрович надел очки, взял в свои большие, покрытые сеткой морщин и пигментных пятен руки маленький карточку. Он долго молча смотрел на черно-белое изображение, и в уголках его глаз, казалось, стало влажно.

– Помню, – хрипло ответил он. – Платье твое помню. Ты в нем светилась вся.

Анна Сергеевна вздохнула.

– Кажется, это было в другой жизни. Иногда так хочется хоть на часок туда вернуться…

Она сказала это просто так, без всякой задней мысли. Но слова эти, как семечко, упали в душу Николая Петровича и начали прорастать. Он видел, как его Анечка в последнее время часто грустит, глядя в окно, как перебирает старые письма. Дети и внуки готовили им на выходные большой праздник в ресторане, но он понимал – ей хотелось чего-то другого. Не шумного торжества, а тихого чуда.

Вечером, когда они пили свой обычный чай, он вдруг откашлялся и сказал, глядя куда-то в стену:

– А что, если… Ань… Давай сходим на свидание?

Она удивленно подняла на него глаза.

– Коля, мы ведь каждый день вместе. Чем не свидание?

– Нет, ты не поняла, – он решительно посмотрел на нее. – По-настояшему. Как тогда. Я встречу тебя у фонтана. В шесть вечера. В день нашей росписи. Будто мы не знакомы. И ты… ты решишь, захочешь ли пойти со мной в кафе.

Анна Сергеевна сначала рассмеялась. Идея казалась ей детской, нелепой. Но потом она увидела выражение его лица – серьезное, немного робкое и полное такой нежности, что у нее перехватило дыхание. Она увидела в этом морщинистом старике с упрямым подбородком того самого вихрастого Кольку, который готов был нырнуть в фонтан за ее растаявшим мороженым.

– Я согласна, – тихо ответила она.

В назначенный день в их маленькой квартире царило странное, давно забытое волнение. Они готовились порознь, как будто и правда были чужими людьми, живущими под одной крышей. Николай Петрович достал из шкафа свой единственный парадный костюм, который висел там со времен серебряной свадьбы. Он долго возился с галстуком, непослушные пальцы никак не могли завязать аккуратный узел. Посмотрев на себя в зеркало, он усмехнулся: седой, сутулый… Разве на такого посмотрит та светящаяся девушка в ситцевом платье? Он махнул рукой, надел кепку и вышел из дома на час раньше. По дороге он зашел в цветочный ларек и долго выбирал. В итоге купил одну, но самую красивую кремовую розу с капельками воды на лепестках.

Анна Сергеевна, заперев за ним дверь, приложила руки к пылающим щекам. Она чувствовала себя девчонкой. Она перебрала все свои платья и остановилась на том, которое ей подарили на прошлый день рождения внуки – элегантном, цвета индиго. Оно ей очень шло. Она подкрасила губы помадой, надела на шею нитку жемчуга. Из зеркала на нее смотрела пожилая женщина с добрыми морщинками у глаз. Но глаза… глаза горели молодым, азартным огнем.

Ровно без пяти шесть Николай Петрович уже стоял у фонтана, неловко пряча за спиной розу. Он чувствовал себя невероятно глупо и в то же время был полон трепетного ожидания. Фонтан был уже не тот – его отреставрировали, сделали подсветку, но шум воды был прежним, таким же убаюкивающим, как и полвека назад.

И тут он ее увидел. Она шла по аллее, чуть замедлив шаг, в своем красивом синем платье. Вечернее солнце путалось в ее серебряных волосах, и на мгновение ему показалось, что она ничуть не изменилась, что она все та же Анечка, которая спешит на свое первое свидание. У него перехватило дыхание, как и тогда, пятьдесят один год назад.

Он шагнул ей навстречу.

– Добрый вечер, – сказал он непривычно официальным тоном. – Простите за смелость, но я жду здесь одну прекрасную даму. Кажется, я ее дождался. Это вам.

Он протянул ей розу. Анна Сергеевна приняла цветок, прижав его к груди, и лукаво улыбнулась.

– Благодарю вас. Вы очень любезны. Меня зовут Анна Сергеевна.

– Николай Петрович, – представился он, чувствуя, как по спине катится пот. – Вы не будете возражать, если я вас немного провожу? Здесь чудесный парк.

Они пошли по дорожке, как два незнакомца, знакомящиеся друг с другом.

– Чем вы увлекаетесь, Анна Сергеевна?

– Я? – она сделала вид, что задумалась. – Я очень люблю, когда что-то растет. Цветы, например. Люблю, когда в доме пахнет пирогами. И читать книги о путешествиях. А вы, Николай Петрович?

– А я, – ответил он серьезно, – люблю чинить то, что сломано. Люблю, когда инструмент в руке лежит как надо. И еще я люблю смотреть, как засыпает город в огнях.

Они говорили о себе – о том, что было правдой и тогда, и сейчас. Они дошли до маленького кафе с летней верандой. Он галантно отодвинул для нее стул. Они заказали кофе и два куска штруделя. И постепенно игра ушла. Они сидели друг напротив друга, держась за руки поверх стола, и говорили. Говорили о том, как вырастили детей, как радовались рождению внуков, как пережили трудные времена. Они рассказывали историю своей жизни не как ее участники, а как два благодарных свидетеля, которым посчастливилось пройти этот путь вместе.

Когда они шли домой, вечер опустился на город. Они шли под руку, вдыхая прохладный воздух. Игра закончилась, но ее волшебство осталось.

У двери своей квартиры Николай Петрович вдруг остановился. Он повернул Анну Сергеевну к себе и серьезно посмотрел ей в глаза.

– Анна Сергеевна, – торжественно произнес он. – Вы произвели на меня неизгладимое впечатление. Я был бы счастлив, если бы вы согласились стать моей женой. Вы выйдете за меня?

Она смотрела на него, и по ее щекам текли слезы. Слезы не горечи, а тихого, переполнявшего ее счастья. Она прижалась к его груди, вдыхая такой родной запах его пиджака.

– Да, Коля, – прошептала она. – Да. Сегодня. Завтра. И еще хоть на пятьдесят лет.

Он открыл дверь ключом. Они вошли в свою квартиру, где все было знакомо до последней половицы. Но что-то неуловимо изменилось. Воздух был наполнен не привычкой, а заново обретенной нежностью. Николай Петрович взял ее руку, на безымянном пальце которой поблескивало старенькое обручальное кольцо, и бережно поднес к губам.

Это было второе «да» в их жизни, сказанное спустя полвека. И оно звучало так же уверенно и так же полно надежды, как и самое первое.

5. Дорожная карта

Поезд «Москва – Владивосток» тронулся с Ярославского вокзала, унося Олега все дальше от города, который его сначала вознес, а потом раздавил. Он ехал в купе один, и это было маленькой, но важной роскошью, которую он позволил себе на остатки былого величия. За окном проплывали огни столицы – города, где он оставил свой прогоревший бизнес, пустую квартиру и десять лет жизни, вложенных в мечту, которая обернулась пеплом. Он возвращался домой, в маленький уральский городок, из которого когда-то сбежал. Возвращался побежденным.

Его попутчица вошла на следующей большой станции, во Владимире. Она появилась в дверях купе бесшумно, как тень. Молодая женщина с огромными, печальными глазами и таким выражением лица, будто она извинялась за само свое существование. В руках у нее была лишь небольшая дорожная сумка, словно она выбежала из дома на полчаса. Она тихо поздоровалась, положила сумку на полку и сразу села у окна, отвернувшись.

Олег кивнул в ответ и снова уткнулся в свою книгу – толстый том по истории Византии. Книга была его щитом, способом отгородиться от мира, от ненужных разговоров и сочувствующих взглядов. Они ехали в молчании несколько часов. Единственными звуками в их маленьком мире были перестук колес, дребезжание ложечки в стакане проводницы и тихие вздохи женщины у окна.

Вечер опустился на поля и перелески, за окном стало темно. В стекле, как в темном зеркале, отражалось их купе: он, хмурый мужчина под сорок с усталыми складками у рта, и она, неподвижная, похожая на испуганную птицу. Проводница принесла чай в фирменных подстаканниках. Ритуал был таким знакомым, таким неизменным, что он нарушил гнетущую тишину.

– Будете сахар? – спросил Олег, просто чтобы что-то сказать.

Она вздрогнула, обернулась.

– Нет, спасибо. Я не люблю сладкое.

Ее голос был тихим, но чистым. Он заметил, что она постоянно теребит на пальце тонкое кольцо, поворачивая его туда-сюда.

– Далеко едете? – снова задал он дежурный вопрос попутчика.

Она на мгновение задумалась.

– Далеко. До конечной.

«До Владивостока», – понял он. Почти неделя пути. С одной маленькой сумкой. Это было не путешествие. Это было бегство.

Он не стал спрашивать дальше. Он знал, что такое желание – просто исчезнуть, раствориться в мерном стуке колес, стать никем. Он сам чувствовал то же самое. Но его путь был в тысячу раз короче. Он бежал назад, в прошлое. А она – в неизвестность.

Ночью поезд надолго застрял на каком-то полустанке без названия. За окном была лишь непроглядная тьма и одинокий фонарь, выхватывающий из мрака мокрый от измороси перрон. Тишина давила. Именно в этой тишине Олег услышал, как она тихо, беззвучно плачет. Она не всхлипывала, просто по ее щекам, отражавшимся в темном стекле, катились слезы.

Он молчал несколько минут, борясь с собой. Его главный принцип последних лет – «не лезь не в свое дело» – дал трещину. Что-то в ее отчаянной, молчаливой скорби отозвалось в его собственной душе. Он достал из портфеля бутылку воды, открыл ее и протянул ей.

– Выпейте, – сказал он так мягко, как только мог. – Помогает. Проверено.

Она взяла бутылку, ее пальцы были ледяными. Сделала несколько глотков.

– Спасибо. И простите.

– Не за что извиняться, – ответил Олег, глядя на одинокий фонарь за окном. – Иногда поезд – единственное место, где можно позволить себе не быть сильным.

И вдруг слова полились сами собой. Может быть, потому, что они были чужими людьми и им было нечего терять. Может, потому, что ночь в поезде располагает к исповеди. Он, сам от себя не ожидая, начал рассказывать. О своей строительной фирме, о партнере, который его предал, о долгах, о чувстве унижения, когда приходится звонить родителям и говорить: «Мам, я скоро буду. Насовсем».

Он говорил, а она слушала. Слушала так, как его не слушал никто – не перебивая, не давая советов, не жалея. В ее огромных глазах было только понимание. Когда он замолчал, опустошенный и немного удивленный своей откровенностью, она тихо сказала:

– Меня зовут Ирина.

А потом рассказала свою историю. О муже, которого любила со студенчества. О том, как случайно узнала, что у него давно другая жизнь, другой дом, другая семья. О том, как в один вечер рухнул весь ее мир. Она просто собрала сумку, доехала до вокзала и купила билет на самый дальний поезд. Куда угодно, лишь бы подальше от руин ее прошлого.

Они говорили всю ночь. Обо всем. О разбитых мечтах, о предательстве, о страхе перед будущим и о том, как трудно порой просто дышать. Они разделили на двоих его бутерброды с сыром и ее яблоки – скудный ужин двух беглецов. И чем больше они говорили, тем легче становилось на душе. Боль, разделенная на двоих, переставала быть невыносимой. Они были двумя потерпевшими кораблекрушение, которые встретились на одном спасательном плоту посреди безбрежного океана.

Под утро, когда за окном серая хмарь начала сменяться нежной акварелью рассвета, они замолчали. Усталые, но странно умиротворенные. В первых лучах солнца они впервые по-настоящему посмотрели друг на друга. Он увидел не просто заплаканную попутчицу, а красивую женщину с невероятной внутренней силой в глазах. Она увидела не угрюмого неудачника, а умного, порядочного мужчину, сломленного, но не сломленного до конца.

Олег посмотрел на схему маршрута, висевшую на стене купе. Красная линия тянулась через всю страну. Он провел пальцем от Москвы до своего городка где-то на середине.

– Забавно, – сказал он. – Я бегу назад, к началу своей карты. А вы – к самому ее краю, в пустоту. И вот мы встретились здесь, ровно посередине. Может, мы оба просто смотрели не на ту карту?

Через пару часов проводница объявила, что через тридцать минут поезд прибывает на его станцию. Реальность возвращалась. Их общая ночь, их хрупкий мир в одном купе подходил к концу. Сейчас он выйдет, и они больше никогда не увидятся. Эта мысль показалась ему невыносимой.

Он начал молча собирать свои вещи, положил книгу в портфель, застегнул тяжелый чемодан, символизировавший все его неудачи. Ирина смотрела на него, и в ее взгляде была прежняя печаль.

Поезд начал замедлять ход. Олег встал, надел пальто. Он подошел к двери купе, взялся за ручку. И замер. Он обернулся и посмотрел на нее. На эту случайную попутчицу, которая за одну ночь стала ему ближе всех людей, оставшихся в прошлой жизни. Уйти сейчас означало снова остаться одному. Вернуться к своему поражению.

– Ира, – его голос дрогнул. – Как называется этот город… у моря?

– Владивосток, – тихо ответила она.

Поезд медленно подползал к перрону его родного города. Олег посмотрел в окно на знакомые с детства унылые пятиэтажки. Это больше не было его домом. Это была просто станция.

Он снял пальто, бросил его на полку и сел на свое место напротив нее. Прямо в тот момент, когда поезд с легким толчком остановился. Двери открылись, на перроне засуетились люди. А он просто сидел и смотрел на нее.

– Моя дорожная карта, кажется, никуда не годилась, – сказал он с кривой усмешкой. – Пожалуй, я попробую вашу. Если вы не против попутчика.

Поезд постоял тридцать минут и, дав протяжный гудок, медленно тронулся, увозя их прочь от его прошлого. Впервые за много месяцев Олег не знал, что ждет его впереди. Но, глядя в удивленные и светлеющие глаза женщины напротив, он чувствовал, что впервые за долгое время едет в правильном направлении.

6. Рецепт ее борща

Егор был архитектором. Он создавал пространства, где царили чистые линии, холодный свет и выверенная функциональность. Его собственная квартира была продолжением его проектов: минималистичная, стильная, почти стерильная. В ней не было места лишним вещам, случайным сувенирам и, как оказалось, хорошему борщу.

Прошел почти год с тех пор, как не стало его бабушки, но тоска по ней не становилась тише. Она накрывала его внезапно, в самые неподходящие моменты. Чаще всего – вечерами, когда он открывал свой дизайнерский холодильник и находил там лишь упаковку йогурта и одинокий лимон. В эти моменты он закрывал глаза и почти физически ощущал тот густой, обволакивающий аромат, который всегда царил в ее крохотной кухне в старой «хрущевке». Аромат ее борща.

Тот борщ был не просто едой. Он был лекарством от всех болезней, утешением, символом дома. Глубокого, рубинового цвета, с нежными островками сметаны, сдобренный растертым чесноком и укропом, он, казалось, заключал в себе всю ее безграничную любовь. Егор решил, что если он сможет его воссоздать, то сможет удержать рядом с собой хотя бы частичку ее тепла.

Это была катастрофа.

Он нашел ее рецепт, записанный выцветшими чернилами на листке из школьной тетради. Инструкции были до абсурдного туманны: «картошки взять по вкусу», «свеклу тушить до мягкости», «посолить, как душа просит». Егор, привыкший к точным чертежам и расчетам, впал в ступор. Он пытался трижды. Первый раз у него получился блеклый, рыжеватый суп с запахом вареной капусты. Второй раз он сжег зажарку, наполнив свою стерильную квартиру едким дымом. В третий раз он так увлекся попыткой сделать бульон прозрачным, что забыл про свеклу, и в итоге сварил пресные щи.

В понедельник, на офисной кухне, он с мрачным видом размешивал растворимый кофе, когда коллега весело спросил, как прошли выходные.

– Я воевал, – буркнул Егор.

– С кем? С соседями?

– С борщом, – вздохнул он. – И проиграл все три битвы. Кажется, проще спроектировать небоскреб, чем сварить нормальный суп по бабушкиному рецепту. Там нет ни граммов, ни минут. Только «посолить, как душа просит». Моя душа, видимо, просит какую-то гадость.

Коллеги посмеялись. Все, кроме Даши, ландшафтного дизайнера из смежного отдела. Она сидела за столиком с чашкой травяного чая и просто внимательно на него смотрела. Даша была полной его противоположностью – живая, немного хаотичная, с вечно растрепанной челкой и пятнами от земли на джинсах. Она создавала жизнь вокруг его строгих зданий.

Позже, когда он сидел за своим монитором, погруженный в чертежи, она подошла к его столу.

– Егор, привет. Я слышала про твою войну с борщом, – тихо сказала она. – У меня бабушка тоже по таким рецептам готовит. Там половина секретов – не в словах.

Он поднял на нее уставшие глаза.

– Значит, я обречен?

– Совсем нет, – она улыбнулась. – Если хочешь, я могу попробовать выступить переводчиком с «бабушкиного» на человеческий. Я свободна в субботу. Можем устроить кулинарный мастер-класс.

Егор растерялся. Пустить кого-то в свою квартиру, на свою кухню, которая стала полем его позора, казалось слишком личным. Но Дашино предложение было таким простым и искренним, что отказаться было невозможно. В ее взгляде не было жалости, только дружеское участие.

– Хорошо, – кивнул он. – Спасибо.

В субботу ровно в полдень раздался звонок в дверь. На пороге стояла Даша с большим плетеным лукошком, как будто сошла со страниц детской сказки. В лукошке были пучок свежей зелени, головка чеснока и банка домашней сметаны.

– Стратегический запас, – пояснила она, входя на его кухню. – Ну-с, показывайте ваше поле боя и трофейный рецепт.

Егор протянул ей заветный листок. Даша пробежала его глазами и рассмеялась.

– О, это классика! «Как душа просит» – мой любимый пункт. Ладно, архитектор, забудь про миллиметры. Сегодня мы будем творить.

И они начали. Даша оказалась удивительным наставником. Она не командовала, а вовлекала.

– Смотри, – говорила она, ловко шинкуя свеклу. – Чтобы цвет был рубиновый, а не как у ржавой воды, ее надо сбрызнуть уксусом или лимонным соком. Кислота не дает ей поблекнуть. Это химия.

Она научила его делать правильную зажарку, рассказала, в какой момент добавлять томатную пасту, а когда – щепотку сахара, чтобы сбалансировать вкус. Она показала, как растирать в ступке старое сало с чесноком – «это сердце борща, его душа».

Кухня, обычно молчаливая и холодная, наполнилась жизнью. Звуками, запахами, разговорами. Работая бок о бок, они начали разговаривать. Егор, сам того не замечая, стал рассказывать о своей бабушке. О том, как она подкладывала ему в тарелку лучший кусок мяса. О том, как пахли ее руки – мукой и укропом. О ее смешных поговорках.

Даша слушала, кивала и тоже делилась своим. Рассказывала про своего деда, который учил ее разбираться в травах, про то, как они всей семьей лепят пельмени. И постепенно Егор понял, что дело не в рецепте. Дело в историях, в тепле, в жизни, которая кипит вокруг кастрюли с супом.

Наконец, борщ был готов. Даша сняла крышку. По кухне поплыл тот самый, почти забытый аромат из его детства. Цвет был идеальным – густым, темно-красным. Они налили по тарелке, добавили по ложке густой сметаны и посыпали зеленью. Сели за стол. Егор зачерпнул первую ложку, поднес ко рту, зажмурился…

Это был не совсем тот вкус. Не бабушкин. В нем не хватало шестидесяти лет ее опыта, ее натруженных рук, ее уникальной магии. Но это был настоящий, живой, невероятно вкусный борщ. И в его вкусе было что-то новое: нотки их общего смеха, теплая атмосфера его ожившей кухни и дружеское участие девушки, сидевшей напротив. В этом вкусе была не только память о прошлом, но и обещание будущего.

Он открыл глаза. Даша смотрела на него с легкой тревогой.

– Ну как?

– Он… другой, – медленно произнес Егор. – Но он прекрасен. Спасибо тебе, Даша. Не за рецепт. А за то, что помогла мне… понять.

Они доели борщ в приятном молчании. Когда Даша ушла, квартира не погрузилась в привычную тишину. Она пахла домом. Этот запах остался в занавесках, впитался в деревянную столешницу. И это был уже не только запах бабушкиного прошлого. Это был его собственный запах. Запах его настоящего.

Вечером Егор достал бабушкин рецепт. Он не выбросил его. Он аккуратно положил его в ящик стола. А потом взял чистый лист бумаги и начал писать. «Рецепт борща. Версия 1.0». Он подробно записывал все шаги, все Дашины секреты. А в конце, вместо «посолить, как душа просит», он написал: «готовить с тем, кто готов поделиться с тобой своим теплом».

Он сфотографировал новый рецепт и отправил Даше с короткой подписью: «Кажется, я нашел правильные ингредиенты. Спасибо».

Ответ пришел через минуту: «Отлично! В следующую субботу печем яблочный пирог? У меня есть рецепт, где главный секрет – смеяться, когда просеиваешь муку :)».

Егор улыбнулся. Он понял, что пытался воссоздать старый рецепт счастья, а вместо этого, сам того не зная, начал писать свой собственный. И ему не терпелось узнать, какими будут следующие главы.

7. Список покупок

Илья был корректором в небольшом издательстве. Его работа заключалась в том, чтобы делать мир текста идеальным: он отлавливал шальные запятые, изгонял орфографические ошибки и приводил в порядок чужие, путаные мысли. Он любил свою работу за ее логичность и порядок. Но, выходя из офиса, он попадал в мир, который не поддавался правке. Мир живых людей, с их хаотичными эмоциями и непредсказуемыми поступками, казался ему написанным на незнакомом языке. Илья чувствовал себя в нем одиноким наблюдателем, редактором на полях чужой жизни.

Его единственной отдушиной были вечерние прогулки по старому парку недалеко от дома. Он шел по одним и тем же аллеям, садился на одну и ту же скамейку и смотрел, как зажигаются фонари. Это был его ритуал, его способ перезагрузки.

В один ветреный октябрьский вечер, когда воздух был наполнен запахом мокрой листвы, порыв ветра сорвал с чьей-то ладони и бросил прямо ему под ноги небольшой, вырванный из блокнота листок. Илья машинально поднял его. Это был список покупок, написанный торопливым, немного нервным женским почерком. Он пробежал глазами по строчкам:

* Молоко, батон, яйца (1 десяток)

* Корм для кота (рыжего!!!)

* Лампочка в коридор, 60 ватт

* Имбирь, лимон

* поверить в себя

Илья замер. Последняя строчка была написана иначе – чуть ниже остальных, словно добавлена в последний момент. Она не была похожа на остальные пункты. Это была не покупка, которую можно положить в корзину, и не задача, которую можно вычеркнуть по исполнении. Это был крик. Тихий, отчаянный крик души, втиснутый между хлебом и лампочкой.

Он огляделся по сторонам, но аллея была пуста. Кто она, эта женщина, которой так же необходимо поверить в себя, как купить молока? Студентка перед экзаменом? Молодая художница, переживающая творческий кризис? Женщина, решившаяся на перемены в жизни? Этот маленький листок бумаги в его руке вдруг показался ему невероятно важным, почти интимным документом. Выбросить его было бы равносильно тому, чтобы пройти мимо плачущего человека, сделав вид, что не заметил.

Он сложил список и положил в карман пальто. Дома, в своей тихой, идеально убранной квартире, он то и дело доставал его и перечитывал. Пункты списка рисовали в его воображении образ хозяйки. У нее есть рыжий кот – значит, она о ком-то заботится. Ей нужна лампочка – в ее доме стало темнее. Имбирь и лимон – возможно, она простужена и одинока. А последняя строчка… последняя строчка была ему до боли знакома. Он сам мог бы написать ее в своих списках дел бесчисленное количество раз.

На следующий день, после работы, он снова пошел в парк. Не просто на прогулку, а с целью. Он сел на ту же скамейку, где нашел список, и стал наблюдать. Он провел так три вечера, чувствуя себя одновременно и глупо, и правильно. Но никто не искал потерянный листок.

Тогда он решил зайти в маленький зоомагазинчик у выхода из парка. Он долго мялся у входа, репетируя фразу.

– Здравствуйте, – сказал он наконец продавщице, женщине с добрыми глазами. – Я хотел бы купить корм для… э-э… кота. Для рыжего. Можете что-нибудь посоветовать?

– О, для рыжих у нас многие берут вот этот, с лососем, – заулыбалась она. – У нас тут рядом девушка живет, у нее шикарный рыжий кот, просто пламя, а не кот! Так она его только этим и балует.

Сердце Ильи екнуло.

– Девушка… А как она выглядит? – спросил он, чувствуя, как краснеет.

– Да обычная девушка, светленькая, всегда в наушниках. Часто с рюкзаком ходит. Кажется, из серого дома за сквером.

Это была слабая, почти призрачная ниточка. Но для Ильи, привыкшего цепляться за детали в тексте, этого было достаточно. Он начал обращать внимание на жителей серого дома. Каждый вечер его прогулка превращалась в тихий квест. Он видел десятки девушек, но ни одна из них не казалась «той самой». Он уже начал думать, что вся его затея – сентиментальная чушь, и пора бы уже выбросить этот листок.