Простые чудеса

Моше Маковский

Простые чудеса

1. Фикус и фиалка

Мир Кирилла был упорядочен, логичен и имел четкие границы. Эти границы проходили по периметру его однокомнатной квартиры на седьмом этаже панельного дома, где единственным живым существом, кроме него самого, был фикус. Фикус, носивший гордое имя Иннокентий, был идеальным сожителем. Он не требовал разговоров, не нарушал тишину, не разбрасывал вещи. Он лишь нуждался в дозированном солнечном свете по утрам, поливе отстоянной водой дважды в неделю и ежемесячном протирании листьев влажной тканью. Кирилл, будучи старшим системным администратором в крупной компании, ценил эту предсказуемость. Его работа состояла из алгоритмов, кода и протоколов. Его жизнь – из ритуалов. Иннокентий был главным ритуалом.

Эта отлаженная система дала сбой в субботу. Сбой начался с пронзительного визга дрели за стеной, который заставил Иннокентия едва заметно вздрогнуть листьями. В квартиру номер 712, пустовавшую последние полгода, кто-то въезжал. Кирилл нахмурился. Шум был нарушением протокола его выходного дня. Он надел наушники с шумоподавлением и попытался погрузиться в монографию по квантовым вычислениям, но тревожное чувство – предвестник хаоса – уже поселилось в его душе.

Вечером, когда шум стих, в его дверь постучали. Неуверенно, почти извиняясь. Кирилл не любил гостей. Он посмотрел в глазок. На пороге стояла девушка с растрепанными волосами цвета меди, собранными в небрежный пучок, из которого выбивались отдельные пряди. На щеке у нее было крошечное пятнышко белой краски, а одета она была в растянутый свитер, который, казалось, был на пару размеров больше.

Он с тяжелым вздохом открыл дверь.

– Здравствуйте, – выпалила она, и ее голос оказался на удивление звонким. – Я ваша новая соседка, Лера. Простите за шум. У меня тут апокалипсис локального масштаба. Вы не одолжите немного соли? Я, кажется, упаковала ее в коробку с надписью "Ванная". Логично, правда?

Кирилл молча смотрел на нее. Его мозг обрабатывал запрос. Соль. Элементарная просьба. Но это было вторжение. Он кивнул, прошел на свою идеально чистую кухню, где все солонки и перечницы стояли в строгом алфавитном порядке, взял баночку с надписью "Соль морская, крупный помол" и протянул ей.

– Ой, спасибо огромное! Я Валерия. Можно просто Лера, – она улыбнулась так широко и открыто, что Кириллу на мгновение стало не по себе. В его мире так не улыбались. – Я завтра же верну!

Она упорхнула, оставив после себя легкий аромат краски и чего-то сладкого, похожего на ваниль. Кирилл закрыл дверь на два замка и подошел к Иннокентию.

– Вот так, Кеша, – сказал он фикусу. – Нарушение периметра.

Следующие несколько дней прошли в тревожном затишье. Но в среду вечером снова раздался стук. Та же Лера. На этот раз она выглядела расстроенной.

– Простите, я опять к вам. Вы случайно не разбираетесь в… цветах?

Она пропустила его в свою квартиру, прежде чем он успел сформулировать вежливый отказ. Хаос. Это было первое слово, которое пришло ему на ум. Коробки, стопки книг на полу, мольберт у окна, эскизы, приколотые к стенам. И посреди всего этого, на подоконнике, стоял горшок с несчастным, поникающим созданием, которое должно было быть фиалкой. Ее листья пожелтели, а бутоны, так и не раскрывшись, поникли.

– Это Фиолент, – с трагедией в голосе сообщила Лера. – Бабушка подарила. Сказала, он приносит в дом уют. А я, кажется, приношу ему смерть. Я поливаю его каждый день!

Кирилл подошел ближе. Он коснулся почвы в горшке. Влажная, почти хлюпающая.

– Вы его заливаете, – констатировал он, как врач ставит диагноз. – Фиалки не любят избыток влаги. Корни начинают гнить. Поливать нужно, когда верхний слой почвы подсохнет. И только в поддон.

Лера смотрела на него с таким восхищением, будто он только что расшифровал для нее геном.

– В поддон? Боже, я – убийца растений! А вы… вы откуда это знаете?

Кирилл пожал плечами.

– У меня фикус.

Он ожидал, что она скажет "понятно" и на этом все закончится. Но она просияла.

– А можно посмотреть? Я никогда не видела счастливого фикуса!

И снова, прежде чем он успел отказаться, он уже вел ее в свою квартиру. Войдя в его стерильное, упорядоченное пространство, она замерла. Ее взгляд прошелся по ровным стопкам книг, по монитору с бегущими строчками кода, а затем остановился на Иннокентии. Фикус, стоявший в углу, действительно был великолепен: высокий, с глянцевыми, темно-зелеными листьями, он выглядел как монумент спокойствию и порядку.

– Ого… – выдохнула Лера. – Его что, Иннокентием зовут?

– Откуда вы?..

– У вас на горшке бирочка, – хихикнула она. – Он невероятный. Как из журнала.

Они простояли в молчании пару минут. Кирилл чувствовал себя так, словно она оценивала не растение, а его самого.

– Спасибо вам за совет, – сказала она, возвращаясь к своей двери. – Вы спасли Фиолента. И мой домашний уют. С меня… пирог! Как только разберу коробку с надписью "Кастрюли".

Кирилл лишь кивнул. Когда дверь за ней закрылась, он понял, что впервые за долгое время тишина в его квартире показалась ему не умиротворяющей, а оглушающей.

Консультации по спасению Фиолента стали их предлогом для общения. Раз в два-три дня Лера стучалась к нему, чтобы с гордостью продемонстрировать новый крошечный листочек или спросить, не слишком ли яркое для фиалки утреннее солнце. Кирилл, сам того не замечая, начал ждать этих стуков. Он узнал, что она – иллюстратор детских книг, что она переехала в этот город, потому что ей всегда нравились мосты и туманы, и что она обожает печь, но постоянно путает соду с разрыхлителем.

Он, в свою очередь, рассказал ей про устройство серверных стоек, про красоту чистого кода и про то, почему Иннокентий – это фикус Бенджамина, а не каучуконосный. Она слушала с неподдельным интересом, задавала вопросы и смеялась его сухим шуткам. Ее смех был похож на перезвон колокольчиков – еще один элемент хаоса, который, на удивление, больше его не раздражал.

Однажды в субботу она пришла с тарелкой в руках. На тарелке лежал кусок яблочного пирога, который источал такой аромат корицы и печеных яблок, что у Кирилла свело скулы.

– Это вам, – торжественно объявила она. – В знак благодарности от спасенного члена нашей семьи.

Кирилл взял тарелку. Его пальцы случайно коснулись ее пальцев. Теплые. Он отдернул руку, словно обжегся.

– Спасибо.

– А еще… – она замялась, глядя куда-то в сторону. – Фиолент сегодня… он расцвел.

Она открыла свою дверь, приглашая его войти. Квартира уже не выглядела зоной бедствия. Коробки исчезли, на стенах висели ее забавные и добрые рисунки, а на подоконнике, в лучах закатного солнца, стояла фиалка. И на ней, как маленькое чудо, трепетал бархатный, темно-фиолетовый цветок.

– Это вы его спасли, – тихо сказала Лера.

Кирилл смотрел на этот крошечный цветок. Он был таким хрупким, таким неправильным и асимметричным по сравнению с глянцевой безупречностью листьев Иннокентия. Но он был живым. В нем была какая-то отчаянная, пробивная жажда жизни. И эта жажда была невероятно красива.

– Он сам справился, – ответил Кирилл. – Просто ему нужно было немного правильного ухода.

Они стояли рядом у окна. Солнце садилось, окрашивая небо в оранжевые и розовые тона. Кирилл посмотрел на Леру. На ее щеке больше не было пятнышка краски, но в волосах запутался солнечный луч, и они вспыхнули медью. Он впервые осознал, что хочет, чтобы она снова постучала в его дверь. И не за солью или советом. А просто так.

– Знаете, – сказал он, нарушая свой внутренний протокол молчания. – Фикусы очень легко размножаются. Черенками. Я мог бы… отрезать для вас небольшую веточку. Для компании Фиоленту.

Лера повернулась к нему, и ее глаза засияли.

– Правда? У меня будет маленький Иннокентий? Назовем его Кеша-младший!

Кирилл впервые за много лет улыбнулся. Не сдержанно, не уголками губ, а по-настоящему. Он посмотрел на свой дом через открытую дверь. На идеальный порядок, на молчаливого Иннокентия, на ровные ряды книг. И понял, что его мир, с его четкими границами, больше не кажется ему таким уж достаточным. В нем не хватало запаха яблочного пирога, смеха, похожего на колокольчики, и хрупкого фиолетового цветка на подоконнике.

– Только при одном условии, – добавил он, удивляясь собственной смелости. – Вы поможете мне съесть этот пирог. У меня как раз есть чай с бергамотом.

Она кивнула, и ее улыбка стала ответом на все вопросы, которые он боялся себе задать.

В тот вечер на кухне Кирилла, рядом с идеальной солонкой, стояла тарелка с недоеденным пирогом. А в его упорядоченном, логичном мире появилось место для немного целительного и прекрасного хаоса.

2. Билет на последний ряд

Марина любила старое кино так, как другие любят редкие вина или антикварные книги. Для нее это была не просто движущаяся картинка, а портал в другую эпоху, где чувства были острее, диалоги – остроумнее, а любовь казалась вечной. Поэтому, когда единственный в городе ретро-кинотеатр "Иллюзион" анонсировал показ "Римских каникул" на большом экране, она не раздумывала ни секунды. Этот фильм был ее личным убежищем, таблеткой от хандры и напоминанием о том, что лучшие моменты в жизни часто случаются спонтанно.

В промозглый осенний вечер она вошла в бархатный полумрак "Иллюзиона". В зале пахло пылью, старым деревом и едва уловимым ароматом попкорна. К ее удивлению, зрителей было совсем немного. Несколько пожилых пар, стайка студенток-киноведов и она. Марина выбрала свое любимое место – последний ряд, самый центр, откуда открывался идеальный вид на экран, и никто не маячил перед глазами.

Свет погас, и с первых же кадров черно-белой пленки, с первых нот волшебной музыки Нино Рота, она растворилась в истории принцессы Анны и журналиста Джо Брэдли. Она знала этот фильм наизусть, но каждый раз смотрела как в первый. Она улыбалась, когда герои Одри Хепберн и Грегори Пека нелепо пытались скрыть свои истинные личности, и каждый раз ее сердце сжималось в финале, в сцене прощания, наполненной невысказанной нежностью и горечью.

Когда по экрану поползли финальные титры и в зале зажегся приглушенный свет, Марина не спешила уходить. Она всегда давала себе несколько минут, чтобы вернуться из сказочного Рима в реальный, дождливый город. Она сидела, глядя на пустой экран, когда услышала тихий мужской голос рядом:

– Все-таки финал гениальный. Никаких поцелуев, никаких обещаний. Только взгляд. А в нем – целая жизнь.

Марина повернула голову. На соседнем кресле сидел мужчина. Он тоже не спешил уходить. На вид ему было лет сорок, может, чуть больше. Темные волосы с легкой проседью на висках, задумчивые серые глаза и какая-то мягкая, немного усталая улыбка. Одет он был просто – в темный свитер и джинсы. Она даже не заметила, как он сел рядом.

– Простите, не хотел вас напугать, – продолжил он. – Просто нечасто встретишь человека, который остается на титрах после этого фильма. Обычно все убегают, как только понимают, что "жили они долго и счастливо" не будет.

– Я думаю, они просто не понимают, – тихо ответила Марина, удивляясь собственной смелости. Обычно она была неразговорчива с незнакомцами. – Счастливый конец был бы здесь… фальшивым. Он бы разрушил всю магию.

– Именно! – его глаза загорелись. – В этом и вся соль. Их история прекрасна именно потому, что она конечна. Как каникулы. Она останется в их памяти идеальной, незапятнанной бытом, ссорами, рутиной.

Они замолчали, но это молчание не было неловким. Оно было наполнено общим пониманием, ощущением, будто они только что вместе разгадали важную тайну.

– Я Андрей, – представился он, протягивая руку.

– Марина, – она ответила на его рукопожатие. Его ладонь была теплой и сильной.

Они вышли из кинотеатра вместе. Дождь усилился, и холодный ветер пробирал до костей. У входа стояла небольшая кофейня, из окон которой лился теплый, медовый свет.

– Может быть, по чашке кофе? – предложил Андрей. – Обсудим, почему Грегори Пек – идеальный мужчина всех времен. Или можем поспорить на эту тему.

Марина улыбнулась.

– Спорить не придется. Я с вами полностью согласна.

За столиком у окна, с чашками дымящегося капучино в руках, они говорили без умолку. Оказалось, что Андрей – архитектор, который в свободное время увлекается историей кино. Он рассказал ей, как в юности сбегал с уроков, чтобы посмотреть в "Иллюзионе" фильмы Феллини и Антониони. Марина, работавшая редактором в книжном издательстве, поделилась своей мечтой когда-нибудь написать книгу о великих историях любви в кинематографе.

Они обнаружили, что у них поразительно много общего: оба любили джаз, не переносили современное российское кино, считали, что лучшая еда – это простая паста, и верили, что случайности не случайны. Время летело незаметно. Они перескакивали с одной темы на другую, смеялись, спорили о мелочах и соглашались в главном. Марина чувствовала невероятную легкость, которой не испытывала уже очень давно. Ей казалось, что она знает этого человека сто лет.

– Знаете, – сказал Андрей, когда они допили свой кофе, – я ведь чуть не сдал сегодня билет. Проект горит, устал как собака. Думал, посижу лучше дома. А потом решил, что если я пропущу "Римские каникулы" на большом экране, то потом себе этого не прощу.

– А я купила билет в последний момент, – призналась Марина. – У меня был ужасный день на работе. Редактировала совершенно бездарный роман, и мне показалось, что я скоро разучусь воспринимать хорошие тексты. Поход в кино был жестом отчаяния.

Они посмотрели друг на друга. В этот момент оба поняли, что если бы хоть одна мелочь в этот день пошла иначе, если бы он решил остаться дома, а она – поддаться унынию, их встреча бы не состоялась.

– Похоже на сценарий, правда? – усмехнулся Андрей. – "Билет на последний ряд". Двое незнакомцев встречаются на показе старого фильма и…

Он не договорил, оставив финал открытым.

Когда они вышли из кафе, дождь уже закончился. Ночной город отражался в мокром асфальте, и фонари горели, как размытые акварельные пятна. Они медленно пошли по улице, не желая прощаться.

– Вы верите, что у каждого человека есть своя "принцесса Анна" или свой "Джо Брэдли"? – вдруг спросила Марина. – Та самая встреча, которая может перевернуть всю жизнь, даже если продлится всего один день.

Андрей остановился и посмотрел на нее. В свете фонаря в его глазах плясали озорные искорки.

– Я верю, что у каждого есть шанс на свои "римские каникулы". Главное – не побояться свернуть с привычного маршрута и сесть на этот Веспа.

Он проводил ее до самого дома. У подъезда повисла та же легкая, но многозначительная пауза, что и в финале их любимого фильма.

– Спасибо за вечер, Марина, – мягко сказал Андрей. – Это было… неожиданно и очень правильно.

– И вам спасибо, Андрей.

Он не попросил у нее номер телефона. И она не предложила. В этом было что-то невероятно красивое и старомодное. Как и в их фильме, они оставляли друг другу пространство для маневра, свободу выбора. Но когда она уже открывала дверь подъезда, он окликнул ее.

– Марина!

Она обернулась.

– На следующей неделе в "Иллюзионе" показывают "Касабланку".

Он не спрашивал, пойдет ли она. Он просто констатировал факт. Но в его голосе звучала надежда.

– Я знаю, – ответила она, улыбаясь. – Я уже смотрела расписание.

Поднимаясь на свой этаж, Марина чувствовала, как ее сердце бьется немного быстрее. Она не знала, что будет дальше. Может быть, это была просто приятная встреча, которая останется теплым воспоминанием. А может быть, это было начало чего-то большего. Но одно она знала точно: иногда один-единственный билет на последний ряд может изменить гораздо больше, чем просто планы на вечер. Он может подарить надежду.

3. Сообщение не тому адресату

Виктория была человеком планов. Ее жизнь, как и сады, которые она создавала, была расчерчена на аккуратные зоны: работа, саморазвитие, спорт, редкие, но обязательные встречи с подругами. В ее мире не было места сорнякам – спонтанным решениям и непредсказуемым эмоциям. Особенно после того, как последние отношения, тщательно выстроенные и, казалось бы, идеально спланированные, рассыпались в прах полгода назад. Теперь вся ее страсть уходила в ландшафтный дизайн, в гармонию хост и гортензий, в строгую геометрию альпийских горок.

Этот день был особенно тяжелым. Заказчица, эксцентричная дама в леопардовом платье, три часа водила ее по своему участку, размахивая руками и требуя «чего-то такого… ну, чтобы душа пела! Чтобы было богато, но не вычурно. Понимаете?» Вика не понимала. Она вернулась домой выжатая, как лимон, с головной болью и единственным желанием – выплеснуть свое негодование единственному человеку, который поймет ее с полуслова, – лучшей подруге Свете.

Она рухнула на диван и, не включая свет, начала яростно печатать сообщение, вливая в него всю свою усталость и сарказм:

«Света, это ад. Я скоро начну говорить на языке эльфов, лишь бы угодить этим людям! «Чтобы душа пела»! Моя душа сейчас требует только одного – гигантскую пиццу «Четыре сыра с грушей», которую я съем в одно лицо под самый дурацкий сериал. Если я еще раз услышу слово «эксклюзивненько», я посажу ей на участке борщевик! Ты как? Не хочешь составить мне компанию в этом празднике непослушания?»

Палец нажал «отправить». Вика откинула телефон в сторону и закрыла глаза. Прошла минута, другая. От Светиного номера, обычно реагирующего мгновенно, было тихо. Зато телефон пиликнул, оповещая о сообщении с незнакомого номера. Наверное, очередная спам-рассылка. Она лениво потянулась за аппаратом. На экране светилось:

«День, похоже, и правда выдался не из легких. Но, должен заметить, «Четыре сыра с грушей» – это выбор чемпиона. Искренне надеюсь, что ваша душа ее получит. P.S. Борщевик – слишком радикально. Попробуйте одуванчики. Они живучие и символизируют упорство».

Вика села на диване. Она перечитала сообщение. Потом еще раз. Затем проверила номер, на который отправила свой крик души. Одна цифра. Она ошиблась всего на одну последнюю цифру. Щеки вспыхнули от стыда и неловкости. Незнакомый человек только что прочитал ее нытье про работу и пиццу.

Ее первым порывом было проигнорировать. Но что-то в ответе – спокойный юмор, отсутствие удивления – зацепило. Она набрала короткое:

«Прошу прощения, это была ошибка. Сообщение предназначалось подруге».

Ответ пришел почти сразу.

«Ничего страшного. Это было самое увлекательное, что я прочел за весь день. Уж точно интереснее годового финансового отчета. Приятного вечера. И пиццы!»

Вика улыбнулась. Сама того не ожидая. Финансовый отчет. Она представила себе серьезного человека в костюме, который сидит над скучными таблицами и цифрами, и тут ему прилетает сообщение про поющую душу и борщевик. Эта мысль показалась ей забавной.

На следующий день, работая в саду и высаживая нежно-розовые пионы, она вспомнила эту переписку. Что-то подтолкнуло ее. Она сфотографировала самый красивый, только что раскрывшийся бутон и, немного поколебавшись, отправила на тот же незнакомый номер с подписью:

«Вот то самое, от чего «душа поет». Одобрено заказчицей».

Она была уверена, что ответа не последует. Это был слишком странный шаг. Но через полчаса телефон снова пиликнул. На экране была фотография компьютерного монитора с графиком, где кривая линия устремлялась вверх. Подпись гласила: «Одобрено. В ответ – моя версия «поющей души». Рост квартальной прибыли. Не так красиво, но завораживает».

Так началась их странная, анонимная дружба. Они не спрашивали имен, возраста или семейного положения. Они просто обменивались фрагментами своих миров. Она отправляла ему фотографии утренней росы на лепестках роз, забавных гусениц и чертежи будущих садов. Он присылал ей абсурдные графики (например, «Динамика потребления кофе в нашем отделе»), смешные опечатки из деловых писем и иногда – просто вид из своего офисного окна на суетливый город.

Их переписка стала для Вики островком безопасности. Этот безымянный «аналитик», как она его про себя называла, был остроумным, наблюдательным и на удивление чутким. Он не давал советов, не лез в душу. Он просто был. Его короткие сообщения посреди рабочего дня поддерживали лучше, чем долгие разговоры с подругами. Она поймала себя на мысли, что, фотографируя красивый закат, в первую очередь думает не о том, чтобы выложить его в соцсети, а о том, чтобы отправить ему.

Переломный момент наступил через месяц. Вика заканчивала большой проект – небольшой сквер в новом жилом комплексе. Это была ее гордость. Она сама спроектировала извилистые дорожки, подобрала деревья, которые будут красивы в любое время года, и нашла место для уединенной скамейки под старой плакучей ивой. В пятницу вечером, закончив последние работы, она присела на эту скамейку. Место и правда получилось волшебным. Она сфотографировала вид, открывавшийся с нее, и отправила своему невидимому другу.

«Мой маленький шедевр. Кажется, я нашла идеальное место в городе, чтобы однажды съесть ту самую пиццу с грушей».

Ответ пришел не сразу. Пауза была необычно долгой, и Вика уже начала волноваться. Наконец, телефон завибрировал. Сообщение было коротким:

«Я знаю эту иву. И эту скамейку. Я прохожу мимо нее каждый день, когда иду с работы домой».

Мир Вики качнулся. Ее анонимный, далекий собеседник, ее цифровой друг из мира графиков и отчетов оказался где-то здесь, совсем рядом. Безопасная стена анонимности, выстроенная между ними, покрылась трещинами. Это было одновременно и волнительно, и очень страшно.

Всю субботу они не переписывались. Тишина в мессенджере была оглушительной. Вика поняла, что эта пауза пугает ее гораздо больше, чем перспектива реальной встречи. Она осознала, как сильно привыкла к этому ежедневному обмену эмоциями, как важен для нее стал этот человек, о котором она не знала ровным счетом ничего, но который понимал ее лучше многих.

Вечером, собрав всю свою смелость, она написала:

«Завтра, в семь вечера. Я буду на этой скамейке. С пиццей. Без всяких обязательств. Просто… если ты захочешь разделить ее со мной».

Следующий день тянулся бесконечно. В без четверти семь она уже сидела на «своей» скамейке. Рядом на картонной коробке остывала пицца, источая дразнящий аромат сыра и груши. Сердце колотилось так, что, казалось, его стук слышен по всему скверу. Что она делает? Это безумие. Он не придет. Она все испортила своей глупой инициативой.

Семь часов. Семь ноль пять. Семь десять. Люди проходили мимо, бросая на одинокую девушку с пиццей любопытные взгляды. Вика почувствовала, как к горлу подкатывает комок разочарования. Она уже решила дать себе еще ровно минуту и уйти, когда увидела мужчину, который медленно шел по дорожке в ее сторону. Он был один, в руке держал телефон и выглядел таким же нервным, как и она.

Он остановился в нескольких шагах от скамейки. Обычный мужчина, чуть выше среднего роста, с добрыми, немного уставшими глазами и виноватой улыбкой. Незнакомец.

– Надеюсь, в этот раз я не ошибся адресом, – тихо сказал он.

Вика выдохнула и улыбнулась в ответ.

Они сидели на скамейке под плакучей ивой и ели немного остывшую пиццу прямо из коробки. Неловкость первых минут ушла, растворилась в легком и знакомом общении, которое так же просто текло вживую, как и в переписке. Он оказался экономистом по имени Антон. Он рассказал, что ее фотографии природы были для него как глоток свежего воздуха посреди душного офиса. А она призналась, что его ироничные комментарии не раз спасали ее от уныния.

Когда они доели пиццу, он проводил ее до дома. У подъезда они остановились. Вечер был теплым, в воздухе пахло сиренью, и тишина больше не казалась неловкой.

– Так… – начал Антон, подбирая слова. – Какую фотографию ты пришлешь мне завтра?

Вика рассмеялась.

– Придется подождать и увидеть.

Она скрылась за дверью подъезда и прислонилась к ней спиной, не в силах сдержать счастливую улыбку. Сообщение, отправленное по ошибке, нервное и смешное, в итоге нашло своего, самого правильного адресата. И открыло дверь в новую главу ее жизни, которую она никак не планировала, и оттого она обещала быть самой прекрасной.

4. Второе «да»

Пятидесятилетие их свадьбы подкралось незаметно, как подкрадывается старость – сначала робкими намеками, а потом вдруг оказывается полноправным хозяином в доме. Николай Петрович и Анна Сергеевна прожили вместе полвека. Их жизнь текла ровно и спокойно, как полноводная равнинная река, давно миновавшая бурные пороги молодости. Утром – совместный завтрак под негромкое бормотание новостей, днем – его возня в мастерской на балконе, ее хлопоты с фиалками на подоконнике, вечером – сериал и чай с сушками. Они любили друг друга тихой, основательной любовью, сотканной из тысяч общих воспоминаний, привычек и невысказанных мыслей.