Внедроман. Полная версия

Комната наполнилась новым ритмом. Два мужских тела двигались в унисон, как синхронные пловцы, две женские фигуры отвечали им своими изгибами – то громко и яростно, то тихо, будто боялись спугнуть своё счастье. Поначалу пары держались обособленно, каждая сосредоточенная на своей половине вселенной, но затем границы начали размываться.

Постепенно, словно ручейки, сливающиеся в реку, две пары стали сближаться. Чья-то рука коснулась чужого плеча, чьи-то губы нашли новые территории для исследования. Границы стирались, как акварель под дождём, и четыре тела закружились в сложной хореографии, где каждый одновременно был и солистом, и частью кордебалета.

Михаил, не переставая ласкать Катю, протянул руку к Ольге, его пальцы скользнули по её спине, вызвав новую волну дрожи. Толик в свою очередь наклонился к Кате, его дыхание коснулось её уха, заставив выгнуться кошкой.

– Вот это я понимаю добрососедские отношения, – прохрипел Толик, и его голос звучал как далёкий гром.

– Жилищный вопрос, – согласилась Катя, прерываясь на вздохи, – решается комплексно…

Комната превратилась в водоворот ощущений. Руки, губы, дыхание – всё смешалось в едином потоке чувственности. Они двигались как единый организм, каждое прикосновение отзывалось эхом во всех четырёх телах. Страсть нарастала, словно симфония, приближаясь к кульминации.

И тогда это случилось одновременно, будто невидимый дирижёр управлял оркестром. Четыре голоса слились в единый стон, четыре тела выгнулись в экстазе. Волна удовольствия прокатилась по комнате цунами, сметая последние остатки стыдливости и условностей.

– Вот это да, – выдохнула Катя, её голос дрожал, как осиновый лист на ветру. – Кажется, мы только что изобрели новый вид коммунальных услуг…

– С повышенным тарифом, – добавил Михаил, пытаясь отдышаться.

– И стопроцентным удовлетворением клиентов, – закончила Ольга, её смех звучал колокольчиками.

В углу комнаты Сергей медленно опустил камеру. Его лицо выражало смесь профессионального восхищения и личного изумления. Он видел много съёмок, но способность Михаила превращать хаос в искусство и неловкость в страсть каждый раз поражала его заново. Это было похоже на работу алхимика, превращающего свинец в золото, только вместо металлов были человеческие эмоции, а вместо философского камня – природная харизма и точный расчёт.

– Снято, – произнёс Сергей негромко, но в наступившей тишине его голос прозвучал как выстрел стартового пистолета, возвращающий всех к реальности.

Съёмки закончились так же внезапно, как начались, оставив мокрый пол, раскуроченную сантехнику и абсолютно неуместное, но глубокое чувство удовлетворения у всех участников процесса. На старом продавленном диване, укрытые тёплыми пледами с изображением оленей, сидели четверо актёров, слегка растерянные и одновременно довольные. Сергей расположился напротив на единственном сухом стуле, держа камеру в руках и выглядя философом, созерцающим вселенную через глазок видоискателя.

– Ну и кино мы сняли, товарищи, – первым нарушил молчание Алексей, искренне хохотнув и пожав плечами, словно сам удивлялся своей смелости. – Я, конечно, знал, что Михаил у нас авантюрист, но не думал, что до такой степени. Завтра нас либо выгонят из города, либо вручат премию за смелость. Третьего не дано.

Ольга рассмеялась, закутавшись в плед ещё плотнее и покачав головой, будто сама не могла поверить в произошедшее:

– Премию вряд ли дадут, а вот благодарственное письмо от соседей снизу с приложением квитанции за ремонт потолка точно обеспечено! И заметьте, никто не вернулся обратно – значит, Алексей дал им денег с хорошим запасом.

Катя, смешливо глядя на Алексея, подтвердила, одобрительно кивая и подталкивая его плечом:

– Да, Алексей, талант у тебя молниеносно решать проблемы. Нам с тобой надо организовать агентство срочной помощи кинематографистам: «Аварийно-коммунальные и соседские вопросы. Кино и сантехника». Будем брать баснословные деньги и делиться с авторами сценариев.

Алексей приосанился и с видом человека, готового извлечь из кармана кролика, внезапно потянулся к портфелю у его ног:

– Кстати, друзья, раз уж зашла речь о вознаграждении, у меня для всех небольшой сюрприз. Аванс за будущие шедевры!

Он извлёк из портфеля бутылку с прозрачной жидкостью, явно не предназначенной для обсуждения на партсобраниях.

– Вот это подход к делу! – воскликнул Михаил, моментально приободрившись и потирая руки с видом человека, знающего истинный смысл творческого успеха. – Ты всегда знал, Алексей, как правильно вдохновить!

Сергей негромко кашлянул, саркастично взглянув на бутылку и произнеся:

– Я так понимаю, товарищи артисты, кино теперь пойдёт гораздо быстрее, если каждый раз Алексей будет доставать из портфеля такое топливо. Будем ждать нового всплеска вдохновения?

Все дружно рассмеялись, а фарцовщик, аккуратно разливая напиток по стаканам, с торжественным видом, каким обычно открывают памятники вождям или перерезают ленточки у новых магазинов, поднял стакан вверх:

– Первый тост! За наше необычное начало, за кино, которое войдёт в историю как самое искреннее и мокрое произведение советского кинематографа!

– И самое затратное для соседей! – добавила Катя, весело подмигнув.

Они чокнулись, выпили по глотку обжигающего напитка и после секундной тишины, сопровождаемой лёгким шипением и тихим кашлем, заговорили почти одновременно, смеясь и перебивая друг друга.

– Помните, как у нас кот прошёл через сцену? Вот это была настоящая звезда кадра! – Михаил восторженно хлопнул ладонью по колену.

– Да уж, кот явно был главным режиссёром, – улыбнулась Ольга, поправляя выбившуюся прядь волос и плотнее укутываясь в плед, будто прячась от собственных воспоминаний. – Я чуть не умерла от смеха, когда Михаил в роли сантехника рассматривал этот проклятый вентиль с такой страстью, словно решал философскую проблему мирового масштаба.

Конотопов, изображая обиду, выпятил грудь и поднял палец вверх с видом строгого преподавателя:

– Между прочим, это был профессиональный подход! Играть нужно так, чтобы даже сантехники поверили, будто ты один из них. Сергей, ты как оператор скажи: убедительно ведь?

Сергей усмехнулся, поправляя камеру, и с ироничной серьёзностью кивнул:

– Убедительнее некуда, Миша, особенно когда кран решил устроить незапланированный водопад. Вот это я понимаю драматургический поворот!

Катя громко рассмеялась, прикрыв рот ладонью и кокетливо подняв брови:

– Самое смешное было, когда мы лежали на полу и никак не могли понять, то ли мы актёры, то ли жертвы сантехнической катастрофы. Искусство всегда требует жертв и мокрого паркета.

Смех снова прокатился по комнате, стирая последние остатки напряжения и смущения. Михаил впервые за долгое время ощутил полную удовлетворённость и лёгкость. Он медленно обвёл глазами друзей и сказал с редкой для него искренностью:

– Знаете, друзья, я многое повидал и сделал в жизни, но такого настоящего, живого кино ещё не снимал. И честно говоря, не хочу на этом останавливаться. Давайте продолжать! Пусть соседи заранее готовят тазики, но мы не сдаёмся!

– Конечно! – подтвердил Алексей, снова разливая напиток по стаканам и высоко поднимая свой. – За новые фильмы, за новые потопы и за новых соседей!

Все дружно подняли стаканы, и комната наполнилась весёлым гомоном. Дождавшись тишины, Ольга повернулась к Михаилу и с тёплой улыбкой заглянула ему прямо в глаза:

– Михаил, спасибо тебе за этот опыт. Никогда бы не подумала, что можно так раскрыться, так забыть обо всём и просто жить этим странным кино. Ты открыл для меня новую себя.

Михаил улыбнулся ей в ответ, почувствовав, как на сердце становится тепло и спокойно:

– А я благодарен тебе, Оля. И всем вам, друзья. Ради таких моментов и стоит снимать кино.

Все молча согласились с ним, наслаждаясь теплотой момента, смехом и лёгкостью, наполнившими старую советскую квартиру – место их маленького кинематографического чуда.

Глава 7. Интимный ликбез эпохи застоя

Ольга осторожно приоткрыла дверь в квартиру и, чуть высунувшись, тихо произнесла:

– Заходи только тихо, сын недавно уснул.

Михаил перешагнул порог и замер, ожидая, что половицы сейчас обязательно скрипнут, выдавая незваного гостя, но всё было на удивление спокойно. В квартире царил мягкий сумрак, приглушавший даже робкое тикание настенных часов, словно они тоже боялись кого-то разбудить.

В прихожей пахло свежим бельём и едва уловимым детством, характерным для всех домов, где живут дети. На стене слева висели семейные фотографии в деревянных рамках, слегка выцветшие, но явно бережно хранимые. Внизу, на полке, лежала ровная стопка мальчишеских футболок и пижам, будто ожидающих своей очереди в бой с детскими снами.

Михаил почувствовал странную неловкость оттого, что стоит здесь, рассматривая чужую жизнь и вещи, но вместе с тем ощущал себя гостем, которого давно ждали, но не решались позвать.

Ольга беззвучно сняла с него куртку, повесила её рядом со своим плащом и уже чуть веселее прошептала:

– Пойдём на кухню, я там всё приготовила.

Они прошли в небольшую гостиную, где на журнальном столике были аккуратно сложены книги и старые выпуски журнала «Огонёк». Михаил усмехнулся про себя: Ольга даже в мелочах была человеком основательным до невозможности.

На кухне было уютно: горела настольная лампа под тканевым абажуром, на столе, покрытом простой, но опрятной скатертью, уже стоял нехитрый домашний ужин. Михаил поставил принесённую бутылку вина и, доставая штопор из кармана пиджака, полушутливо произнёс:

– Вот и обещанная культурная контрабанда. Говорят, даже пить можно.

Ольга негромко рассмеялась:

– Надеюсь, это не тот напиток, которым бабушки горло полоскают?

Михаил нарочито серьёзно осмотрел этикетку:

– Исключительно для внутреннего применения.

Вино открылось с уверенным хлопком, заполняя кухню ароматом винограда и праздника.

Ольга подняла бокал, легко улыбнувшись:

– Тогда за внутреннее применение?

– Именно, – ответил Михаил, осторожно чокаясь.

Они пригубили, глядя друг на друга поверх бокалов, и вдруг стало легко, словно они всю жизнь вот так сидели на этой кухне, не нуждаясь в подтверждении близости.

Ольга первой нарушила тишину, аккуратно возвращая бокал на стол:

– Знаешь, недавно поняла, что мой мальчишка уже совсем взрослый. Вчера бегал с разбитыми коленками, а сегодня заявляет, что ему срочно нужны часы, потому что взрослые носят.

– Время вообще циничная вещь, – задумчиво произнёс Михаил, вращая бокал в руке. – Смешно: мы думаем, что не меняемся, а меняется всё вокруг. Дети напоминают нам об этом особенно болезненно.

Ольга мягко улыбнулась, с лёгкой грустью поправив непослушную прядь волос. Михаил подумал, что этот жест был одновременно трогательным и невероятно женственным.

– А я сама не поняла, как оказалась здесь, на этой кухне. Детство, институт, замужество, развод, и вдруг сын считает, что без часов на улице появляться нельзя. Как будто я и не жила, а просто наблюдала со стороны.

Михаил понимающе кивнул – ему, человеку, прожившему две жизни, было знакомо это чувство.

– Мы все иногда становимся наблюдателями, – осторожно заметил он. – Чаще всего именно тогда, когда думаем, что находимся в гуще событий. Такой уж парадокс жизни.

Ольга посмотрела на него с лёгкой усмешкой:

– Ты опять заставляешь меня думать о том, о чём я не хотела вспоминать. Это твоя особенность – тревожить сознание окружающих?

Михаил слегка усмехнулся и ответил с вызовом:

– Скорее, это защитная реакция. Чтобы меньше думать о себе, заставляешь думать других. Очень рекомендую.

Они тихо рассмеялись, возвращая разговор в более безопасное русло. Михаил придвинулся ближе к столу и, глядя ей прямо в глаза, произнёс:

– Но сейчас я готов тебя слушать без всяких защитных механизмов. Расскажи о себе, Оль. Чтобы я понял, кто ты на самом деле.

Она ненадолго замолчала, словно собираясь с мыслями. Затем медленно сделала глоток, глядя куда-то за плечо Михаила, и с лёгкой иронией начала говорить, будто листала старую, пожелтевшую от времени книгу своей жизни:

– История у меня, Миша, самая обычная, до зубной боли простая. Хотя, знаешь, даже в такой истории всегда полно мелких загадок и непонятностей.

Она на миг отвела взгляд, будто смотреть в глаза при откровении было слишком рискованно, и продолжила почти шёпотом, с едва уловимой женской хрипотцой:

– Всё началось слишком рано. Девятнадцать лет – институт, общежитие, и вдруг встречаешь кого-то особенного, взрослого настолько, что захватывает дух. Он был со старшего курса, красиво курил, носил рубашки с закатанными рукавами и говорил умные вещи о жизни и кино. Поженились быстро и тихо, словно куда-то торопились. Возможно, он спешил повзрослеть, а я – доказать окружающим, что не просто очередная провинциальная девчонка, случайно оказавшаяся в Москве.

Ольга улыбнулась уголками губ, словно удивляясь той наивной девочке, которая так стремилась стать взрослой. Михаил слушал молча, лишь едва заметно кивая, принимая её слова без лишних вопросов.

– Первые годы прошли так, как бывает почти у всех, кто женится рано: общежитие, съёмные комнаты, постоянные долги и взаимные претензии. Жили ожиданием волшебного момента, когда жизнь вдруг станет простой и понятной. Но ничего не изменилось – появился сын, забот прибавилось, и вскоре оба поняли, что просто вычерпываем воду из лодки с давно пробитым дном.

Она замолчала, отпила вина и посмотрела в сторону, будто пытаясь вспомнить тот самый момент, когда всё пошло не так. Взгляд её слегка погрустнел, но в глазах мелькала ирония – Ольга умела находить повод для улыбки даже в грусти.

– Я никогда не считала себя идеальной женой, – вздохнула она. – Готовила так себе, хотя старалась изо всех сил. Пироги выходили сухими, борщ пересоленным, а об одну из моих котлет муж чуть не сломал зуб. Поначалу он шутил, потом просто молча ел, и это молчание стало сигналом, что между нами всё разладилось. Но даже когда отношения начали трещать, не хотелось верить, что всё закончится банальным разводом.

Голос её слегка дрогнул, но она быстро собралась и продолжила спокойно, не позволяя себе поддаваться эмоциям:

– Три года назад всё закончилось банально: муж влюбился в студентку, которой преподавал. Девчонка лет на пятнадцать моложе, лёгкая, воздушная – совершенно другая. Он ничего не скрывал, да и врать особо не умел, разговор был коротким и честным. Он ушёл, а я осталась сидеть на кухне с чувством, будто меня аккуратно вынули из собственной жизни и посадили на скамейку запасных. Всё вроде на месте – квартира, сын, работа, но я вдруг стала человеком без прописки в собственной жизни.

Михаил внимательно смотрел на неё, удивляясь, откуда в этой внешне хрупкой женщине столько силы, чтобы говорить об этом без гнева и истерики.

– Сначала я пыталась держаться, – продолжила она, отводя глаза в сторону, – потом просто замкнулась в себе. Работа, сын, квартира – три точки, между которыми двигалась строго по прямой, как поезд по рельсам. Незаметно перестала выходить куда-либо кроме работы и магазина, забыла о другой жизни. Друзья остались за кадром, будто я сама посадила себя на карантин. Да и кого звать в гости? Подруг, которые скажут: «А мы предупреждали», или коллег, для которых я – всего лишь Ольга Петровна из соседнего отдела?

Она пожала плечами, чуть иронично улыбнувшись:

– Я стала совершенно незаметной. Казалось, даже ходить научилась бесшумно, так, что продавщицы вздрагивали, когда я просила взвесить картошку.

Михаил тихо усмехнулся, поймав её взгляд, и слегка подался вперёд, давая понять, что внимательно слушает.

– А потом появился ты с фотокружком, – сказала она, чуть улыбнувшись. – Сначала сын стеснялся, потом втянулся, а потом ты втянул меня. Всё было прилично: разговоры о свете, композиции… Но вдруг я уже сижу перед камерой, пытаясь играть роль и не веря, что это со мной происходит.

Ольга покачала головой, задумчиво глядя на бокал, словно он мог объяснить происходящее.

– Я всегда была правильная. Сдержанная, осторожная, не полезу в воду, пока не проверю дно. А тут вдруг – порно. Это даже звучит абсурдно. Но, Миша, впервые за много лет я перестала быть функцией. Не мамой Владика, не Ольгой Петровной, а собой. Настоящей, живой. В этом безумии было что-то освобождающее.

Она спокойно, прямо посмотрела ему в глаза и решительно добавила:

– Ты напомнил мне, что я не только мать и сотрудница института, но и женщина, способная на безрассудство. Ты вернул мне саму себя, и это было чертовски приятно.

Ольга снова сделала глоток, задумчиво разглядывая красные разводы вина в бокале, и с мягкой иронией продолжила:

– Знаешь выражение «за гранью дозволенного»? Раньше оно казалось мне абстрактным. Где эта грань и кто её определяет? Я была уверена, что все границы моей жизни расставлены, как мебель в квартире. А тут ты, студент с глазами опытного афериста, улыбаешься кривоватой улыбкой и говоришь: «Давай попробуем». И я не могла даже представить, куда заведёт меня это твоё «попробуем».

Она тихо рассмеялась, вспомнив что-то нелепое, потом серьёзно посмотрела на Михаила, чуть наклонив голову набок:

– Я даже не заметила, как из матери, приводящей сына в кружок при ЖЭКе, превратилась в подпольную актрису сомнительных фильмов. Подумай только: я, та самая Ольга Петровна, строгих нравов, отводящая глаза при слове «эротика»… И вдруг стою перед камерой, перед которой может стоять кто угодно, только не представительница советской морали. Удивительная ирония, правда?

Михаил не перебивал, лишь едва заметно кивал, внимательно всматриваясь в лицо Ольги. Она чувствовала его взгляд и черпала в этом молчаливом внимании уверенность, чтобы продолжить:

– Когда согласилась, думала, будет просто смешно. Знаешь, как в молодости: пробуешь алкоголь впервые и думаешь, что это сразу сделает тебя взрослой. Потом оказывается, что взросление совсем не в алкоголе. Так и тут: я собиралась просто стоять перед камерой, говорить глупости и изображать страсть, как плохая актриса в заграничных фильмах, которые иногда приносил с мутных просмотров бывший муж. А потом неожиданно для самой себя поняла, что меня затягивает в эту абсурдную игру всерьёз. Что это даже уже не игра.

Ольга замолчала, поправила волосы и тихо вздохнула, подбирая точные слова:

– Знаешь, что поразило больше всего? Мне понравилось. Не морально, а физически, по-настоящему. Это стало самым страшным открытием последних лет. Я вдруг поняла, что все мои представления о себе как о правильной и приличной разлетелись вдребезги. Это была революция, Миша. Революция, устроенная тобой и твоим абсурдным, совершенно неподобающим советскому студенту кинопроектом.

Она снова усмехнулась, уголки её губ тронула чуть горьковатая улыбка:

– А потом… потом был этот групповой эпизод. Помню, сначала сама мысль об этом вызвала ужас. Подумала: сумасшествие! Нормальная женщина, мать, сотрудница приличного института вдруг оказывается в постели сразу с несколькими мужчинами. Даже не в постели – на дешёвой тахте, в чужой квартире, где любой звук за дверью заставлял всех вздрагивать. И что же?

Ольга подняла взгляд на Михаила. В её глазах больше не было ни стыда, ни страха, только ясность человека, который впервые ясно увидел себя со стороны:

– И это мне понравилось, Миша. Именно физически, сильно и по-настоящему. Я испытала удовольствие, о котором раньше даже не подозревала. А потом вернулась домой, посмотрела в зеркало и подумала: «Кто ты теперь, Оля?» И совершенно спокойно ответила себе, словно знала всегда: «Теперь ты проститутка». Нет, не за деньги – в каком-то другом, более глубоком смысле. И в этом не было ни трагедии, ни отчаяния, только точность формулировки.

Она снова сделала глоток, спокойнее пожала плечами:

– И знаешь, Миша, это даже смешно. Всю жизнь я боялась именно таких ярлыков: осуждения общества, взглядов коллег, соседок, продавщиц в магазине. А теперь поняла, что эти ярлыки – и есть самое настоящее абсурдное кино. Возможно, именно такое кино мы с тобой и снимаем: о людях, которые пытаются жить в рамках, а потом понимают, что рамок этих давно уже нет. Все приличия и морали – не более чем условность, коллективное заблуждение, за которое мы держимся от страха. А на самом деле ничего страшного нет.

Ольга улыбнулась открыто, посмотрела Конотопову в глаза и добавила:

– Спасибо тебе за это открытие, Миша. Даже если ты всего лишь студент, а не великий режиссёр, я благодарна тебе за то, что ты показал, кто я на самом деле. И что быть собой, даже вне советских рамок, – не трагедия.

Она снова замолчала и лишь покачала головой, удивляясь самой себе и всему, что сказала вслух. Во взгляде теперь были не растерянность, а спокойствие и уверенность – такие, что бывают у людей, внезапно нашедших себя там, где даже не думали искать.

Михаил слушал Ольгу и невольно улыбался, чувствуя себя подпольным философом, заглянувшим далеко вперёд, туда, куда обычному советскому гражданину вход был запрещён. Он смотрел на эту серьёзную и искреннюю женщину и мысленно переносился в далёкое будущее, из которого его занесло обратно сюда, в пыльные восьмидесятые.

Её слова звучали настолько искренне и почти наивно, что Михаилу вдруг захотелось рассмеяться от абсурдности ситуации. Он видел будущее и понимал: то, что сейчас казалось Ольге верхом падения и полной потерей моральных ориентиров, через десяток лет станет восприниматься почти романтично, как невинное баловство. Даже не десяток – уже через несколько лет нравы совершат головокружительный прыжок в пропасть, и сегодняшний разговор покажется милой беседой старомодных интеллигентов на кухне за бокалом дешёвого вина.

Михаил едва удержался, чтобы не сказать ей: ты бы знала, Оля, какая низость скоро станет нормой, какой нелепостью покажутся твои страхи, как легко люди будут продавать и тела, и души – за доллар, за минуту славы, за призрачный шанс на иллюзию благополучия. Но он промолчал, понимая, что любые намёки на это будущее прозвучат для неё дурной фантастикой.

Вместо этого Михаил улыбнулся и спокойно, с лёгкой иронией усталого профессора, сказал:

– Знаешь, Оля, мне кажется, ты слишком усложняешь. Вернее, путаешь вещи, которые не нужно путать. Скажи, разве актёр театра, играющий злодея, сам становится плохим человеком? Или клоун в цирке обязательно весел в жизни? Мы ведь не путаем кино и реальность, верно?

Ольга внимательно посмотрела на него, словно не понимая, к чему он клонит. Михаил отодвинул бокал, освобождая перед собой пространство на столе, и пояснил:

– То, что мы снимаем, не имеет отношения к настоящим чувствам. Это просто работа. Да, странная, специфическая, для кого-то аморальная, но мы не моралисты и не учителя жизни. Мы снимаем картинку, не чувства. И даже удовольствие, о котором ты говоришь, – тоже часть работы. Телесная реакция. Как у спортсменов, которые получают удовольствие от нагрузки или даже от боли после тренировки. Чувствуешь разницу?

Ольга прищурилась, пытаясь уловить в его словах подвох, но в лице Михаила была лишь уверенность человека, чётко знающего, о чём говорит. Она задумалась, чуть наклонив голову набок, а Михаил продолжил с ироничной улыбкой:

– Ты волнуешься, потому что путаешь собственные чувства с восприятием окружающих. Для тебя это стало революцией, но для камеры это лишь кадр. Ты была честна сама с собой, и думаешь, что мир это оценит. Но миру плевать на твои переживания, как и на нашу маленькую подпольную студию. Для зрителей мы не люди – мы картинки, тени на стенах пещеры. Всерьёз происходит только то, что остаётся за кадром.

Михаил замолчал, глядя ей в глаза и словно ожидая подтверждения, что она поняла его слова. Ольга чуть вздохнула, поправила волосы, и во взгляде её промелькнула благодарная усмешка за попытку успокоить её мысли. Студент видел, что она слушает внимательно, но пока не убеждена. Он продолжил, на миг забыв, что сидит на чужой кухне в давно прошедшей эпохе, а не в собственном офисе из будущего:

– Через несколько лет люди перестанут придавать значение таким вещам. Сегодня ты считаешь, что переступила границу, а завтра поймёшь: никаких границ нет и не было. Люди постоянно рисуют и стирают эти линии дозволенного, играют в мораль как в прятки, чтобы потом нарушать её с ещё большим азартом. А мы с тобой просто оказались в нужном месте и в нужное время, чтобы немного сдвинуть эти границы хотя бы для себя.

Ольга мягко усмехнулась и пожала плечами, принимая его слова, но оставаясь при своём мнении. Михаилу это понравилось: в ней чувствовалось то правильное упрямство, которая раньше казалось ему забавным, а теперь воспринималось живым и настоящим.

– Наверное, ты прав, Миша, – тихо сказала она, снова взяв бокал и глядя на его содержимое, словно искала там подтверждения словам партнёра. – Но, знаешь, я пока не готова воспринимать это просто как работу. Может быть, однажды смогу, но не сегодня. Пока это слишком личное.