Третий план

Дмитрий Совесть

Третий план

Сегодняшнее утро началось как и всегда, с противного, назойливого трезвона будильника, врезающегося в сон, как раскаленный гвоздь. Я проснулся, с трудом разлепил слипшиеся за ночь веки, и в полумраке комнаты, подсвеченной синевой экрана, еле нашел телефон, шлепнув по тумбочке ладонью, пока не наткнулся на холодный, гладкий прямоугольник. Бездумно ткнул в экран, и тишина снова поглотила все, такая же густая и тягучая, как только что сон.

– Блин, опять на работу, – просипел я, и голос прозвучал хрипло и несознательно. – Какой хоть сегодня день, сколько там осталось до выходных?

Вставая и садясь на край кровати, почувствовал, как одеяло сползло с плеч, и холодный утренний воздух окутал разгоряченное телом место. Покрутил руками, почувствовав знакомое, тугое сопротивление в суставах, свел лопатки, и по спине пробежала приятная, ноющая волна.

– Так, болит спина и бицепс, – констатировал я вслух, уже более бодро. – Значит, сегодня тренировать плечи… и получается, что уже пятница.

От этой мысли в груди что-то ёкнуло – маленький, почти детский всплеск радости. Наконец-то выходные. Можно ничего не делать, сходить прогуляться, поиграть в комп. Окончательно встав с кровати, мои босые ноги ощутили прохладу ламината и я направился в ванную.

В свете люминесцентной лампы, моргнувшей раз-другой, в зеркале проявилось мое отражение. Молодой парень, двадцати четырех лет, тело – высеченное из камня постоянным трудом в зале. Широкие плечи, рельефный пресс, проступающий сквозь кожу, бицепсы, отчетливо видные даже в расслабленном состоянии. Правильные, четкие черты лица – прямой нос, твердый подбородок, – обрамленные короткими, угольного цвета волосами и легкой, утренней щетиной, от которой щеки казались на ощупь бархатисто-колючими. А под темными бровями смотрели на меня свои же, чуть заспанные, но яркие, светло-зеленые глаза, как два куска морского стекла.

Я, щедро выдавив на щетку пасту с мятной прохладой, начал чистить зубы, а сам в это время играл мышцами перед зеркалом. Специально напрягал грудь, наблюдая, как под кожей перекатываются твердые, бугристые пласты мышц. Еще чуток попозировал, изобразив двойной бицепс сзади, любуясь своим великолепием. После того как умылся, плеская на лицо ледяную воду, что заставила кожу задрожать и проснуться окончательно, довольный, пошел одеваться.

Я всегда придерживался мнения, что если ты в хорошей форме, то можно не париться по поводу одежды. Поэтому и не парился. Нашел помятую темно-серую футболку, висевшую на спинке стула, словно в ожидании этого момента, и натянул ее на себя, уловив слабый запах стирального порошка и вчерашнего вечера. Джинсы, находившиеся под ней, мягко обтянули бедра. Сверху накинул легкую куртку-ветровку, снятую с крючка в прихожей.

Закрыл дверь и вышел в подъезд. Воздух здесь был спертый, густой и неприятный – в нем висели тяжелые запахи чужой, пережаренной еды и старой, въевшейся в стены сырости. Меня слегка затошнило. Есть по утрам я уже очень давно не могу. Последний раз пришлось это делать в армии, и то по строгой необходимости. Там если хоть один прием пищи пропустишь, до ужина можно уже не дожить, просто падаешь от истощения, ноги подкашиваются. Расход калорий бешеный. Но на гражданке можно не заставлять себя давиться по утрам.

– Вот чего-то сладкого я бы поел, – пробормотал я, спускаясь по лестнице, и желудок отозвался легким, пустым спазмом. – Может, тортик или пирожное какое-нибудь, с кремом… Но читмил будет только в воскресенье, после дня ног. Так что пока придется пострадать.

За этими сладкими грезами я совсем не заметил, как спустился вниз, автоматически открыл тяжелую дверь домофона, от которой руку на мгновение бросило в холод, и спустился с последней лестницы. Погруженный в мысли о шоколадном бисквите, я не разглядел растекшуюся по асфальту лужу, покрытую тонким, почти невидимым слоем льда – воду натекшую из прохудившейся водосточной трубы.

Нога резко ушла вперед, будто по маслу. Сердце упало куда-то в пятки, а потом с силой ударило в горло. Я замахал руками, стараясь поймать равновесие, почувствовав, как напряглись до дрожи все мышцы корпуса. Мир перед глазами вздыбился, перевернулся с ног на голову, мелькнул грязный асфальт, серое небо, чей-то забор…

Но было поздно. С коротким, выдыхающим все легкие, «Уфф!» я всей массой тела рухнул на землю. Последнее, что я почувствовал – короткий, ослепительно-яркий щелчок боли в основании черепа, когда он со всей силы ударился о бетонный угол последней ступеньки. И все, что я услышал, прежде чем сознание погасло, – противный, сухой, оглушительно громкий хруст, отдавшийся внутри черепа. Судя по всему, хруст ломающихся костей. Моих.

Сознание вернулось ко мне не резким толчком, а медленно, как будто я всплывал со дна темного, вязкого озера. Первое, что я ощутил – это не боль, а странную, давящую тишину. Она была абсолютной, густой, как вата, заложенная в уши. Я лежал на спине, уставившись в серый, безликий свод, который заменял здесь небо. Оно не было ни пасмурным, ни ясным – это был просто равномерный, матовый серый светящийся экран, от которого слезились глаза.

Я сел, костяшки позвонков хрустнули с непривычным, оглушительным громом в этой тишине. Подо мной оказался теплый, мелкий песок, похожий на пудру. Я запустил в него пальцы, ощутив сухую, бархатистую сыпучесть. Воздух был сухим и неподвижным, пахнул озоном, как после грозы, и чем-то древним, пыльным, словно в заброшенном музее.

– Так, где я? – мой голос прозвучал громко и неестественно, будто в звуконепроницаемой камере, и тут же был поглощен все той же звенящей тишиной. – Я же выходил из подъезда… Поскользнулся… Удар.

Я инстинктивно потрогал затылок. Ни крови, ни вмятины, ни даже боли. Только память о том ослепительном щелчке и том самом, кошмарном хрусте. По спине пробежал холодок, не от температуры, а от осознания.

– На ад это не похоже, – пробормотал я, поднимаясь на ноги и отряхивая песок с джинсов. Ладони были чистыми, будто песок был не настоящим, а стерильным декорацией. – На рай тоже. Кажется, я в коме или что-то типа того.

Я осмотрелся. Гигантская долина, окруженная со всех сторон отвесными скалами цвета ржавчины и охры. Словно гигантская чаша, а я – на дне. В центре чаши виднелось скопление низких, прямоугольных построек. Домишки в тридцать-сорок, все на одно лицо, приземистые, слепленные из чего-то глиняного. Я такие видел в документалках про Ближний Восток. Мысль показалась абсурдной.

– Что, я в Сирии, что ли, как такое возможно? – фыркнул я сам себе. Но тревога уже зашевелилась где-то глубоко внутри, холодным, цепким червячком.

Надежда была только на то поселение. Если там есть люди – может, объяснят. А если демоны… Я сглотнул комок в горле. Ладно, найдут рано или поздно, если уж я здесь. Тропинка, узкая и утоптанная, вела прямиком туда.

Пошел, и мои шаги не издавали ни звука. Песок поглощал их, как поглощал все. Это было жутко. Щелкнул пальцами – тихо. Кашлянул – лишь сдавленный хрип у меня в гортани. Я был немым актером в гигантской, беззвучной пьесе.

И тут меня осенило. Остановился и посмотрел под ноги. Тени. Где моя тень? Повертел руками, помахал – подо мной была лишь равномерно освещенная песчаная почва. Резко поднял голову. Серый купол светился ровным, рассеянным светом, но источника его не было видно. Ни солнца, ни луны, ни ламп. Просто свет. Сам по себе.

– Ну, это точно не Земля, – заключил я, и голос мой прозвучал на удивление спокойно, почти обреченно. – Похоже, все-таки помер.

Я мысленно пробежался по своим грехам. В рай я вряд ли бы попал. Атеист. Жену ближнего, бывало, возжелал, и не раз. В младших классах, мелочь из пеналов воровал. Да и просто по ерунде – соврал, нахамил, подвел кого-то. Нет, не святой. Но и не исчадие ада. Так, середнячок, но судя по писанию и такое не прощается, если не раскаяться, а сделать этого я точно не успел.