Свет против тьмы

Дома Kамилла училась ночами, пахла кофе и тканью – подрабатывала у портнихи, приносила в наш дом небольшие победы: «Смотри, я купила нормальные ножницы», «Смотри, я нашла курс». Город не имел права на её свет, поэтому я тянул её к свету сам – через грязь.

– Ты поздно, – встречала меня у двери.

– Деньги, – бросал я на стол.

– Хватит на сахар?

– Хватит на учебники.

– Тогда подождёт.

Она наливала кипяток в чашки. Мы молчали. В этом молчании было больше, чем в любых «как дела».

Падаешь один раз – сжирают толпой. Я падал мало. В основном – тех, кто шёл рядом. Чужие неудачи – это место под твоей ногой. Я встал.

Когда Блэк расправился со Стоуном, Чикаго на секунду остался без хозяина. Секунды хватило, чтобы на улицы высыпали все, кто давно мечтал стать кем-то. Мечты в этом городе оплачиваются так же, как долги – кровью.

– Началось, – сказал Габриэль, всматриваясь сквозь лобовое стекло. Ветер крутил снежную пыль, как муку.

– Мы не зрители, – ответил я. – Мы – те, на кого смотрят.

Первые недели были как лихорадка. Перестрелки на перекрёстках, машины без номеров, закрытые двери, которые открывались уже без хозяев. Я понимал город как организм: давишь на артерию – он синеет; перерезаешь нерв – он дёргается; снимаешь кожу – он не орёт, если знаешь, как.

– Твоё имя стало звучать, – усмехался Таддео, прикуривая. – Варк. Коротко. Удобно ложится на страх.

– Страх ложится на любого, – ответил я. – Главное – не ложиться на него самому.

Мы брали квартал за кварталом. Там, где вчера висел флаг чужих, сегодня висела тишина. За тишину я платил людьми.

– Мы перегибаем, – однажды сказал Габриэль, когда мы выходили из подвала, где пахло железом и потом.

– Мы добиваем, – ответил я. – Чтобы не вставали.

Он молча кивнул. В этом молчании было братство. Не то, что на похоронах. То, что в бою.

Они пытались торговаться. Приходили с улыбками, с подарками, с угрозами. Уходили – без части того, с чем пришли. Меня не интересовали договоры. Меня интересовал результат.

– Этот город тебя сожрёт, – сказал однажды старик-адвокат, которого мне подкинули как посредника. – У него аппетит больше, чем у тебя зубы.

– Пусть сначала подавится, – ответил я. – А там посмотрим.

Война длилась месяцы. Когда закончилась, никто не объявил мира. Просто люди перестали спрашивать, кто здесь главный. Они и так знали.

Кресло в том офисе – тяжёлое, кожаное, слишком мягкое для тех, кто на нём сидел до меня. Я сел и не утонул. Бумаги легли по линеечке, голоса на другом конце телефона стали тише. У двери стоял Габриэль.

– И что теперь, босс? – спросил он. В голосе не было шутки.

– Работа, – ответил я. – Та же. Просто дороже.

Он кивнул.

– Значит, я рядом.

– Ты – справа, – сказал я. – Правая рука – не суёт нож, когда ты смотришь в окно.

– Тогда смотри в окно чаще, – хмыкнул.

Мы смеялись редко. И только вдвоём.

Имя «Варк» стало не названием, а действием. «Зови Варка» означало: решать без полиции, без суда, без шансов. Люди это уважали. Или делали вид. Разницы не было.

Только одно оставалось не по правилам – Kамилла. В новом офисе она появлялась редко и всегда не по протоколу: с тканями, с эскизами, с чашкой кофе, в платьях, которые она умела заставить слушаться тело.

– У тебя слишком белые стены, – заявила она в первый же день. – Они не прощают ошибок.

– У меня нет ошибок, – сказал я.

– У тебя нет зеркал, – парировала она. – А это хуже.

Она смеялась. Она спорила. Она раздражала меня тем, что оставалась живой. Свет непозволительно ярко горит рядом с бензином.

В ту ночь, когда город окончательно стал моим, мы поднялись на крышу. Звёзд не было – огни снизу съедали темноту. Kамилла протянула мне пластмассовую корону из детского праздника.

– На, король, – ухмыльнулась.

– Выбрось, – сказал я.

– Это символ. У тебя же проблемы с символами, – она надела корону мне на колено. – Сидит идеально.

– У меня проблемы с теми, кто смотрит на тебя дольше трёх секунд, – признался я.

– Значит, тебе придётся выколоть глаза полгороду, – пожала плечами. – Не советую: так ты потеряешь и клиентов, и врагов.

– Враги найдутся, – отрезал я. – Клиенты – тоже.

Я смотрел на город и считал не огни – маршруты. Как легче добраться, как сложнее уйти. И в какой момент я не успею.

Тогда и понял: она – моя слабость. Та, ради которой я стал тем, кем стал. Та, из-за которой меня можно будет сломать. И я не позволю.

– Завтра поедешь со мной, – сказал я.

– Куда?

– На тир.

– Ты же говорил, что я не про это.

– Ты – про жизнь, – ответил я. – А она – про пули. Если я не рядом, ты должна уметь всё.

– Я умею всё, – фыркнула. – Кроме терпеть твои приказы.

– Это единственный, который я не отменю.

Она посмотрела на меня долго. В её взгляде было всё, что осталось во мне человеческого – потому что это было её.

– Ладно, – кивнула. – Только знай: если я научусь стрелять лучше тебя, я буду тебе это напоминать каждый день.

– Напоминай, – сказал я. – Значит, ты жива.

Она засмеялась. Смех сорвался с крыши и улетел в ночь. Город не услышал. И хорошо. Это – моё.

Габриэль позже бросил:

– Ты стал тише.

– Я стал тяжелее, – ответил я.

– Свет внутри погас?

– Его и не было, – сказал я.

– Врёшь, – усмехнулся. – Просто спрятал, чтобы никто не увидел.

– Даже если он был, – я посмотрел на него, – теперь он не нужен.

Он кивнул. Мы оба знали: в этой работе свет – это лишний карман в пиджаке, в который обязательно попадает пуля.

Тир пах гарью и металлом. Kамилла морщила нос, но глаза горели азартом.

– Это не моё, – буркнула она, беря пистолет.

– Теперь твоё, – я встал за её спиной, положил руки на её ладони. – Дыши. Не смотри на шум. Смотри на цель.

Она сделала вдох. Выстрел. Металл дёрнулся, отдача ушла в её плечо, но попадание было. Не центр – но мишень жила теперь с дырой.

– Хм, – Kамилла скосила взгляд. – Я думала, я слабее.

– Ты и есть слабее, – сказал я холодно. – Потому что ты не стреляла раньше.

Она резко повернула голову.

– А теперь?

– Теперь ты опаснее.

Она засмеялась – звонко, неправильно для этого места.

– Если я научусь стрелять лучше тебя, Энцо, ты же знаешь, что я буду это припоминать?

– Знаю, – я посмотрел прямо в её глаза. – И буду рад. Это будет значить, что ты жива.

Позже, за ужином, она вдруг спросила:

– А что дальше? Ты выиграл. Чикаго твой. Но что дальше?

Я откинулся в кресле, разглядывая огонь в камине.

– Дальше я укрепляю власть.

– Как? – её брови сошлись.

– Два пути. – Я поднял палец. – Кровь. – Второй. – Переговоры.

– И какой выберешь ты?

– Оба. Мои люди должны видеть, что Чикаго в игре. Что мы не тень – мы сила.

Kамилла покачала головой, но в её взгляде был интерес, не осуждение.

– Ты строишь империю, Энцо. А империи падают.

– Не моя, – сказал я. – Я слишком дорого за неё заплатил.

Она молчала, но я видел, как её пальцы сжали бокал чуть сильнее, чем нужно. Она знала – цена крови всегда выше, чем кажется.

Поздно ночью, когда город наконец стихал, я вышел на крышу. Габриэль стоял там, курил, молчал.

– Тебе мало Чикаго? – спросил он вдруг.

– Мне нужно, чтобы другие знали: мы в игре.

– Нью-Йорк? Вегас?

– И Филадельфия.

Он усмехнулся, выпуская дым.

– Красиво. Ты собрал всех за одним столом. Только ты понимаешь, что не все станут есть по твоим правилам.

– Пусть попробуют не есть. Я умею кормить и я умею убивать голодных.

Он кивнул. Мы оба знали: впереди не мир, а новая война.

Я смотрел на огни Чикаго и понимал: свет во мне умер. Осталась только тьма.

Но в этой тьме был один луч – Kамилла. Хрупкий. Упрямый. Слишком яркий для такого мира.

Я стал монстром, чтобы её свет не погас.

Я стал тьмой, чтобы никто не смог её поглотить.

И если кто-то решит иначе – я разорву его город.

Глава 3

Кабинет тону́л в полумраке. Огонь в камине тихо трещал, отбрасывая тени на стены. Я сидел в кресле с бокалом бурбона, в воздухе пахло дорогим дымом и металлом оружия.

– Босс, – Габриэль стоял у окна, скрестив руки на груди. – Письма? Слова? Ты не из тех, кто пишет.

– Слова – пустота, – произнёс я медленно, вращая бокал. – Их легко забыть.

Я поднялся, подошёл к панорамному окну. Город подо мной сиял огнями. Миллионы жизней. Но для них я всё ещё тень.

– Но если эти слова горят на пепелище их домов, если они выведены кровью на стенах… – я усмехнулся. – Тогда это уже приговор.

Габриэль хмыкнул.

– Красиво звучит. И громко.

– Пусть будет громко, – ответил я. – Пусть каждый город услышит Чикаго.

Я обернулся к нему, глаза – холодные, серые, без единого огонька.

– Оставь им одно послание. Всего три слова.

– Какие?

Я сделал глоток бурбона, поставил бокал на столик.

– Чикаго здесь. Садись за стол.

В комнате повисла тишина. Габриэль кивнул. В его взгляде – понимание: мы только что объявили войну и перемирие одновременно.

Я отдал приказ. Люди разъехались.

Нью-Йорк – их склад пылал, и на кирпичной стене чернели слова: «Чикаго здесь. Садись за стол».

В Вегасе над дымящимися руинами казино та же надпись горела, как приговор.

В Филадельфии клуб Рицци превратился в пепел. На остатках стены алело то же самое.

Я ждал.

Ответы пришли быстро. Нью-Йорк – согласились. Вегас – тоже. Они понимали язык силы.

Филадельфия… Рицци плюнули мне в лицо. Они решили, что Чикаго не достоин сидеть рядом с ними.

Я усмехнулся, но внутри что-то закипало.

Глупцы.

Они думают, что свет в Филадельфии сильнее? Пусть. Но теперь я клянусь – этот свет сгорит в моей тьме.

Рицци заплатят. Каждый.

Зал был огромным, потолки уходили вверх, свет падал на зеркальные стены. Пол – дубовый, натёртый, с царапинами от сотен тренировок.

Я стоял в центре, рубашка расстёгнута, руки сжаты в кулаки. Рядом – Габриэль. Kамилла, в спортивной форме, с выбившимися тёмными прядями, переводила дыхание. Щёки горели, но глаза сверкали упрямством.

– Ещё раз, – бросил я холодно.

– Ты издеваешься, Энцо! – Kамилла фыркнула, но шагнула вперёд, сжимая кулаки. – Я и так уже вся в синяках.

– Мир не спросит, устала ли ты, – вмешался Габриэль, усмехнувшись. – Он ударит, и если ты не ответишь, тебя просто не станет.

Она показала ему язык.

– Мир хотя бы не такой занудный, как ты.

Габриэль хохотнул, и я заметил – он смотрит на неё мягче, чем на кого-либо.

Я сделал шаг ближе, и Kамилла тут же напряглась.

– Встань правильно, – рявкнул я. – Не выставляй локти, держи центр тяжести.

Она подчинилась, но тут же попыталась ударить. Я перехватил её запястье и дёрнул, заставив потерять равновесие. Она упала на мат.

– Чёрт! – выругалась Kамилла и, задыхаясь от злости, посмотрела на меня. – Ты хоть раз дашь мне шанс победить?

– Победа не даётся, её вырывают, – произнёс я тихо. – Хочешь жить – бей так, будто от этого зависит всё.

Она поднялась, дыхание тяжёлое, но в глазах загорелся тот самый свет, который я всегда в ней видел.

– Тогда держись, братец, – сказала она, и бросилась снова.

На этот раз она ударила лучше. Я позволил удару скользнуть по боку и кивнул.

– Уже лучше.

– А если я когда-нибудь правда врежу тебе? – фыркнула она.

– Тогда я буду гордиться, – ответил я.

Она рассмеялась, звонко, искренне. И этот смех резал меня изнутри – слишком чистый для этого мира.

Габриэль шагнул ближе, махнул рукой.

– Дай я.

Kамилла повернулась к нему, вскинула кулаки. Он легко уклонился, перехватил её, развернул. Она вырвалась, ударила ногой – быстро, резко. Но он поймал её за талию и опустил на мат, не дав упасть больно.

– Ты слишком много думаешь, малышка, – сказал он с улыбкой. – В бою думать некогда.

– Я не малышка! – выкрикнула она, швыряя в него перчатку. – И вообще, вы вдвоём всегда играете против меня!

– Потому что мир всегда будет играть против тебя, – ответил я жёстко. – И ты должна научиться выживать.

Она отвернулась на секунду, вытирая пот со лба, потом вдруг вскинула голову.

– А если однажды тебя не будет рядом, Энцо?

Эти слова ударили сильнее любого ножа. Я подошёл ближе, сжал её плечо.

– Вот поэтому ты и учишься, Kамилла. Я не смогу быть рядом всегда. И если я упаду, ты должна встать сама.

В её глазах блеснули слёзы, но она кивнула.

– Я встану, Энцо. Обещаю.

Позже мы сидели втроём за длинным столом в ресторане. Огни Чикаго переливались за окнами. Люди в зале старались не смотреть прямо, но я видел, как каждый из них украдкой бросает взгляды. Они знали – Варк зашёл.

Kамилла, смеясь, рассказывала историю про то, как чуть не сбила старика на светофоре, и Габриэль едва не подавился вином.

– Kамилла, – я покачал головой. – Ты позоришь моё имя.

– Твоё имя и так уже половину города пугает, – фыркнула она. – Пусть хоть вторая половина смеётся.

Габриэль рассмеялся открыто, а я… позволил себе короткую улыбку.

Эти двое были единственными, кто напоминал мне, что когда-то внутри меня был свет. Но теперь – только тьма.

После ужина я остался в кабинете один. За окном Чикаго шумел, но для меня он всегда был тише.

Я налил себе ещё бурбона и смотрел, как янтарная жидкость крутится в стакане.

С Рицци мы уже пересекались. Мелкие войны – квартал на квартал, кровь на кровь. Они думают, что я отступил.

Я даже позволил им так думать.

Они уверены: Чикаго побоялся, Чикаго сделал шаг назад. Но правда в другом – я дал им год.

Год, чтобы они привыкли к тишине.

Год, чтобы они поверили в победу.

Год, чтобы я собрал силы, людей, оружие.

Они называют это миром.

А я называю это подготовкой.

Рицци думают, что буря прошла. Но даже они знают: это тишина – перед штормом.

И когда он придёт – я не оставлю камня на камне.

Глава 4

Запах кофе и свежего хлеба стелился по дому. Утро в доме Рицци всегда было шумным, даже если никто не кричал. Длинный стол, накрытый идеально – серебро, хрусталь, белоснежная скатерть. И за ним – они: семья, которая прошла сквозь огонь и теперь жила так, будто держала сам город в руках.

Белла села на своё место и тут же почувствовала строгий взгляд Риккардо.

– Без охраны ты не выходишь, – сказал он ещё до того, как она успела поднять вилку.

– Даже в галерею? – Белла закатила глаза.

– Даже в сад, – отрезал он, отхлебнув кофе.

– Рик, – вмешалась Ариэлла, легко коснувшись его руки. – Она просто хочет немного свободы.

Белла заметила, как лицо брата смягчилось от её прикосновения. Он посмотрел на жену так, словно за столом больше никого не было. Белла знала этот взгляд. Видела его каждый день. Он был тихим напоминанием: Риккардо Рицци, которого боится весь Филадельфия, превращался в человека, когда рядом Ариэлла.

Антонио шумно откинулся на спинку стула и усмехнулся:

– Я не понимаю, зачем спорить. Белла же всё равно сделает по-своему.

Белла метнула в него убийственный взгляд:

– Ты сейчас серьёзно?

– Абсолютно, – ухмыльнулся он. – Ты упрямая, как Рик.

– Я – не он! – возмутилась Белла.

– К счастью для нас всех, – вставила Анна, наливая себе чай. – Один Риккардо в доме – это уже предел.

Ариэлла рассмеялась. И смех её прозвучал так мягко, что даже Антонио перестал ерничать.

Белла наблюдала, как Риккардо осторожно убрал прядь с лица Ариэллы. Маленькое движение. Но в нём было больше, чем в сотне слов.

Вот она – любовь. Та, что держала их семью в целости после всего, что было.

– Ладно, – сказала Белла, упрямо поджимая губы. – Но я всё равно не понимаю, зачем мне ходить с охраной даже в библиотеку.

– Потому что я сказал, – тихо, но жёстко ответил Риккардо.

Она скрестила руки.

– И если я не соглашусь?

– Тогда охрана последует за тобой, даже если ты поедешь на балет, – он поднял взгляд, в котором не было ни тени сомнения. – Белла, это не обсуждается.

– Тиран, – пробормотала она.

– Это семья, – парировала Анна. – Мы защищаем друг друга, даже если кому-то это не нравится.

Белла сдалась, но внутри всё равно кипела.

Антонио, наблюдая за перепалкой, лениво усмехнулся:

– А давайте подумаем, что хуже: охрана или жизнь без сахара в кофе?

– Ты идиот, – выдохнула Белла.

– Но смешной, – добавил он и подмигнул.

Ариэлла тихо рассмеялась, а Риккардо покачал головой, но уголки его губ дрогнули.

Белла смотрела на них – на этот странный, громкий, живой завтрак. И внутри у неё было чувство… защищённости. Как будто, несмотря на споры и ссоры, именно здесь был её дом.

После завтрака Белла выскользнула в сад. Воздух был свежим, пах зеленью и влажной землёй. Фонтан в центре тихо журчал, а дорожки блестели мелкими камушками.

– Белла! – донёсся голос Анны. Она шла рядом с Ариэллой, обе в лёгких платьях. – Ты думала, мы дадим тебе гулять одной?

Белла улыбнулась.

– Вы же знаете, я сбегу при первой возможности.

– Вот именно, – заметила Ариэлла, взяв её под руку. – Поэтому мы – твоя охрана. Намного лучше, чем эти молчаливые амбалы.

Анна кивнула.

– По крайней мере, мы умеем разговаривать.

Белла засмеялась.

– Иногда слишком много.

Они вышли к розовым кустам. Ариэлла осторожно коснулась лепестков. Белла смотрела на неё – и в глазах Ариэллы было сияние. Не от цветов. От того, как изменилась её жизнь за этот год.

– Ты счастлива? – спросила Белла.

Ариэлла слегка смутилась, но улыбка была тёплой и уверенной.

– Больше, чем могла мечтать. Риккардо… он другой, когда рядом я.

– Другой? – Анна приподняла бровь. – Мы про того же Риккардо? Про мужчину, который даже здоровается так, что хочется извиниться?

Ариэлла рассмеялась.

– Именно про него. Просто вы его таким не видите.

Белла молчала, но в груди кольнуло что-то тёплое. Она вспоминала, как утром Риккардо поправил прядь Ариэллы, как его взгляд стал мягче. Да, он действительно другой рядом с ней.

– Знаешь, – сказала Анна, обернувшись к Белле. – Ты тоже изменишься, когда встретишь своего человека.

– Надеюсь, что нет, – фыркнула Белла. – Я не хочу, чтобы кто-то меня менял.

– Это не про «менять», – мягко возразила Ариэлла. – Это про то, что с ним ты станешь собой по-настоящему.

Белла закатила глаза.

– О, начались философские разговоры. Может, лучше обсудим платья?

Анна засмеялась.

– Ты всё та же девчонка, которая прятала юбки и ходила в брюках.

– Потому что в юбке неудобно бегать, – парировала Белла.

Они втроём смеялись, и сад наполнялся их голосами. На мгновение казалось, что мир действительно стал спокойным.

Белла вдохнула глубже. Этот дом, этот сад, эти люди – всё это было её крепостью. И всё же где-то внутри жила тень тревоги.

Месяц назад всё было иначе.

Месяц назад Белла впервые увидела на своём телефоне короткое сообщение: «Свет погаснет».

Никакого номера, никакого имени. Просто фраза, от которой по коже побежали мурашки. Она пыталась убедить себя, что это розыгрыш. Но когда вечером у ворот дома заметили чёрную машину, которая стояла слишком долго и слишком близко, сомнений не осталось: кто-то следил за ней.

Риккардо сорвался моментально.

Охрана удвоилась. Беллу не выпускали никуда без сопровождения. Даже в саду рядом с ней шёл один из людей брата, а из окна второго этажа почти всегда смотрели внимательные глаза.

– Это смешно, – взорвалась она в первый же день. – Я не заключённая!

– Ты под защитой, – отрезал Риккардо. Его голос был тихим, но в нём чувствовалась сталь. – И это не обсуждается.

Антонио тогда подлил масла в огонь:

– Ну, в тюрьме хотя бы кормят хуже. Тут у тебя и сад, и прислуга, и кофе по утрам.

Белла метнула в него подушку со стула.

– Ты ещё пошути!

– Уже, – ухмыльнулся он.

Ариэлла мягко вмешалась, пытаясь сгладить напряжение:

– Белла, поверь, это не наказание. Просто он боится за тебя.

– Он всегда за всех боится! – вспыхнула Белла. – Но я не ребёнок, Ари. Я могу постоять за себя.

– Ты можешь, – согласилась она. – Но иногда сила – это позволить другим тебя беречь.

Белла отвернулась. Она ненавидела эту фразу – «беречь». Словно её хрупкость была очевиднее, чем её упрямство.

Недели тянулись медленно. Охрана шла за ней по пятам – в галерею, в магазин за красками, даже в библиотеку. Она чувствовала себя под стеклянным колпаком.

– У вас что, приказ дышать за меня? – однажды сорвалась она на охранника. Тот молча опустил глаза, но отступать не стал.

Каждый день начинался с одного и того же:

– Куда? – спрашивал Риккардо.

– В галерею, – отвечала Белла.

– Кто поедет с тобой? – продолжал он.

Она сжимала зубы, перечисляла имена охранников, и только тогда получала разрешение.

Антонио смеялся:

– Белла, да ты живёшь хуже президента. У него хоть папарацци интересные. А у тебя – два мрачных мужика и маршрут «дом–галерея–дом».

– Антонио, – процедила Белла, – если ты не заткнёшься, я сама тебя в галерею отправлю. В рамке.

– Тогда хотя бы подпиши, – ухмыльнулся он.

Ариэлла не раз гладила Беллу по плечу, когда та приходила из города раздражённая и усталая.

– Я понимаю, что это тяжело, – говорила она мягко. – Но, может быть, эта тишина – временная. Может, всё уляжется.

– А может, никогда, – мрачно отвечала Белла.

И всё же месяц прошёл. Ни новых сообщений. Ни звонков. Ни машин. Только тишина.

Эта тишина была странной. С одной стороны – облегчение. С другой – тревога, которая цепляла за сердце.

Белла пыталась жить, как раньше: рисовала, занималась балетом, проводила вечера с Анной и Ариэллой. Иногда ей даже удавалось забыть, что где-то в тени мог прятаться враг. Но каждый раз, когда она ловила на себе взгляд Риккардо, всё возвращалось.

Он смотрел на неё не как брат. Не как глава семьи. Он смотрел так, будто ждал удара. Будто каждую минуту могло что-то произойти.

И всё же, когда наступил тридцатый день этой тишины, он сказал:

– Ладно. Немного свободы.

Белла едва не подпрыгнула от радости.

– Правда?

– Немного, – подчеркнул он. – Галерея, библиотека, балет. Всё только с охраной. Но без лишних ограничений.

Антонио театрально вздохнул:

– Ну наконец-то! А то у меня уже уши завяли слушать, как ты жалуешься.

– Ты просто завидуешь, что у меня есть жизнь, – парировала Белла.

– Жизнь? – хохотнул он. – С двумя громилами за спиной? Интересная у тебя жизнь.

Она показала ему язык, но внутри всё равно чувствовала восторг. Пусть даже с охраной – теперь она могла выйти в город без постоянных споров и разрешений.

Ариэлла улыбалась за её плечом.

– Видишь, он всё-таки сдался.

– Он не сдался, – холодно сказал Риккардо. – Я просто знаю: нельзя держать птицу в клетке слишком долго. Она либо умрёт, либо сломает прутья.

Белла смотрела на него, пытаясь понять: это забота или угроза? Но знала – с ним всегда так. Его любовь была тяжёлой, как его руки. Но в ней было то, чего она никогда не получит от других – абсолютная защита.

Первые выезды после месяца тишины стали для неё глотком воздуха. Она шла по галерее, рассматривала картины, и впервые за долгое время чувствовала себя свободной.

Да, рядом стояли двое охранников. Да, их взгляды были настороженными. Но никто не тянул за руку, не запрещал, не говорил «нет».

– Почти нормальная жизнь, – прошептала она себе, улыбнувшись.

Она не знала, что где-то в тени всё ещё ждали. Что тишина, которой она радовалась, была не концом, а лишь началом.

А Риккардо… он знал. И потому каждый её выезд становился для него внутренней войной.

Тишина продолжалась. Но даже Белла начала чувствовать – в ней есть что-то неестественное. Словно перед самым громом небо замирает, задерживает дыхание.

Прошёл месяц.

Они все жили так, будто опасность осталась позади.

Но даже самые счастливые завтраки и прогулки в саду не могли скрыть простую истину: тишина – это всегда предупреждение.

Глава 5

Утро в особняке Варков начиналось тишиной. Но это была не та тишина, что приносит покой. Это была тишина, в которой слышался гул города, вой сирен вдали, шёпот теней.

Энцо сидел за массивным дубовым столом и перелистывал документы. Его пальцы, сильные и точные, водили по строчкам так, будто он приговаривал каждое слово. В Чикаго не существовало сделки, которая могла пройти без его ведома.