Свет против тьмы

Juliet Black

Свет против тьмы

«Свет пронзит даже того, кто порождён тьмой.»

Пролог

Беллу втащили внутрь. Руки связаны, запястья обжигали верёвки, но спина оставалась прямой. Шаги охраны гулко отдавались по мраморному полу. В воздухе пахло металлом и табаком. Тишина этой виллы не была покоем – она была клеткой. Настоящей тюрьмой, где стены, казалось, впитывали чужой страх.

Она чувствовала, как сердце бьётся слишком громко. Да, было страшно. Но она этого не покажет.

В глубине зала – он. Энцо Варк. Высокий, ухоженный, дорогой костюм сидел идеально, но в его походке было что-то звериное. Хищник, уверенный, что жертва уже в капкане. В его взгляде – азарт, предвкушение. Он наслаждался этим моментом.

– Ну вот, – усмехнулся он, когда охранники бросили её на колени перед креслом. – Какая встреча. Белла Рицци. Цветок Филадельфии. Теперь – мой трофей.

Белла резко подняла голову. Глаза сверкнули.

– Я не трофей, – её голос дрогнул, но не сломался. – Я из семьи Рицци. И я никогда не склоню голову.

Энцо сделал шаг. Второй. Его туфли цокнули о мрамор, как приговор. Он нагнулся, пальцы грубо подняли её лицо за подбородок.

– Ты свет, девочка, – прошептал он низко, почти ласково, но каждое слово было ядом. – Но я сотру этот свет. В этом доме тьма всегда побеждает.

Белла выдохнула. Не отвела взгляд.

– Свет всегда найдёт путь, – сказала она тихо, но твёрдо. – Даже если придётся прожечь твою тьму.

На секунду в его глазах мелькнула тень раздражения. Он привык к страху. К слезам. Но не к этому. Их взгляды сцепились, и воздух между ними загустел.

Энцо наклонился ещё ближе. Его дыхание обожгло её щёку.

– Посмотрим, что сильнее, Белла, – сказал он холодно. – Твой свет или моя тьма. Но запомни: я всегда играю на разрушение.

Он резко отпустил её подбородок, и её лицо качнулось в сторону. Охранники сдавили плечи, но Белла снова выпрямилась, сжала зубы.

– Запомни ты, Энцо, – её голос прозвучал отчётливо. – Я Рицци. И я не сдамся. Даже во тьме.

Он усмехнулся, опускаясь в кресло, словно король, любящий наблюдать за мучением подданных.

– Свет и тьма всегда сталкиваются, – медленно произнёс он. – Но в этой игре победитель будет только один.

Тишина упала, тяжёлая, как камень.

И в этой тишине было ясно: началась новая война.

Свет против тьмы.

Глава 1

Утро Беллы всегда начиналось одинаково – с тишины и дыхания.

Зал был ещё полутёмным, когда она нажала на включатель, и лампы вдоль стен вспыхнули тёплым золотом. Паркет будто вдохнул вместе с ней. Пространство ожило: длинные зеркала, холодные поручни станков, стопка белых лент на подоконнике рядом с бутылкой воды. Запах магнезии, синтетической смолы и слабый аромат лаванды от мешочка в её спортивной сумке – всё это было домом не меньше, чем фамильная вилла Рицци.

Белла села на пол, вытянула ноги, наклонилась вперёд, коснулась лбом колена. Тело отозвалось знакомой тягучей болью – сладкой, как послевкусие шоколада. Боль означала жизнь, движение, контроль. То, чего в этом городе многим не хватало.

– Раз… два… три… – прошептала она, вытягивая стопу, закручивая в пальцах ленту, – и снова.

Музыка зазвучала спустя минуту: Пьяццолла, чуть медленнее, чем обычно. Белла поднялась к станку. Плие, деми-плие, гран плие. Плечи расправлены, шея длинная, взгляд – на линию в зеркале, где встречались две Беллы: та, что жила в теле, и та, что пряталась глубоко, под дыханием. Балет был её ритуалом очищения. Пока шаги складывались в форму, прошлое не могло добраться до сердца.

Она любила этот час до рассвета, когда город ещё не проснулся, но их дом уже дышал – охранники менялись на постах, где-то внизу Анна ставила кофе, тихо перекладывая чашки, чтобы не разбудить никого лишнего. Когда-то давно, в этом же доме, другой человек просыпался раньше всех – её мать.

Белла на секунду закрыла глаза. В памяти вспыхнула картинка: тонкие пальцы, запах жасмина, шёпот: «Дыши, мия луно, дыши длиннее, чем боишься». Мать всегда говорила так – будто удлиняла её дыхание своим. Но запах жасмина исчез очень рано. И осталась тишина, тяжелее любой музыки.

– Раз… два… – Белла перехватила поручень крепче, и тень на лице исчезла.

Музыка оборвалась, когда дверь тихо скрипнула. В щель просунулась рука, поставив на пол термос.

– Анна, – улыбнулась Белла, не оборачиваясь. – Ты как всегда читаешь мысли.

– Я как всегда слышу твои шаги, – отозвалась Анна. Её голос – твёрдый, с лёгкой хрипотцой, как у тех, кто видит слишком много, чтобы говорить громко. – Кофе с молоком. И… – она подняла на вилке что-то завернутое в бумагу, – маленький круассан. Чтобы не спорила с собой целый день.

Белла рассмеялась. Смех загремел в зал, отразился в зеркалах и стал легче.

– Только половинку, – сдалась она. – Остальное – Риккардо.

– Риккардо съест целиком и сделает вид, что не притронулся. – Анна усмехнулась. – Ты заканчиваешь в семь. Завтрак в семь тридцать. Ариэлла попросила тебя помочь с платьем: сегодня у неё встреча с журналистами фонда.

– Конечно, – кивнула Белла. – Как она?

Анна посмотрела поверх её плеча – в зеркале две женщины встретились глазами.

– Как та, кто пережил бурю и теперь учится жить в тихую погоду, – мягко сказала Анна. – Но не переживай. Она держится. Вы все держитесь.

Слово «вы» повисло в воздухе. Оно включало слишком много имён.

В каменной столовой, где огромный стол казался слишком большим для обычных завтраков, всё было расставлено с хирургической точностью. Белла любила эту часть утра чуть меньше – здесь тишина была другой: организованной, подчинённой ритму, который задавали не плие и батманы, а взгляды и паузы.

Риккардо пришёл первым. Всегда. Его присутствие чувствовалось до того, как он переступал порог – воздух плотнел, как перед грозой. Он был в тёмном костюме без галстука, манжеты закатаны, на запястье – часы, которые Белла видела на нём в самые разные дни: и в те, когда дом наполнялся смехом, и в те, когда он возвращался молчаливым, с чужой кровью на совести, но не на руках.

– Рано, – сказал он вместо «доброе утро».

– Как всегда, – ответила Белла. – Кофе?

Он кивнул. Она налила. Они молчали, но это молчание было их языком: Белла знала, когда не надо задавать вопросов. Риккардо – когда их надо будет задать.

Антонио ворвался минутой позже, как ветер, который не спрашивает разрешения. Белая футболка, татуировка выглядывает из-под рукава, волосы слегка растрёпаны, в глазах – вечная ухмылка, та, что спасала его от собственных демонов.

– Прима, – он наклонился, чмокнул Беллу в висок. – Если бы не твой кофе, я бы давно продал душу дьяволу. Хотя… – он перекинулся взглядом с Риккардо, – кажется, кто-то уже забрал залог.

– Не переоценивай собственную ценность, – сухо заметил Риккардо.

– Я всегда её недооцениваю, – легко парировал Антонио, унося со стола тот самый круассан. – Анна, ты – ангел.

– Скорее архангел, – хмыкнула Анна из дверей. – С мечом, если надо.

Ариэлла вошла тихо. На ней было простое платье уместного небесного оттенка, волосы собраны в низкий хвост. В её движениях появилось что-то новое за последние недели – то ли осторожность, то ли осознание собственной силы. Белла уловила это сразу и улыбнулась: свет. В Ариэлле было много света, но теперь он стал плотнее, как у тех, кто научился зажигать его заново.

– Доброе, – сказала Ариэлла, садясь рядом с Беллой. – Ты поможешь мне потом с платьем?

– Уже помогла в мыслях, – Белла накрыла её ладонь своей. – Осталось убедить ткань слушаться.

– Ткани слушаются женщин, которые знают, чего хотят, – заметил Риккардо, не поднимая взгляда. Но в голосе был оттенок – мягкость, тоньше пыли.

Антонио подмигнул.

– Слышал, Белла? Наш король сегодня щедр на мудрости.

– Это потому что он уже съел твой круассан, – невозмутимо отрезала Анна. – Белла, ты после завтрака к Марии? Девочки ждут.

– Да. Сегодня у них репетиция для школьного концерта, – ответила Белла. – Я обещала помочь с постановкой.

Риккардо поднял взгляд.

– С охраной.

– Рик…

– С охраной, – повторил он, и точка в конце слова была тяжёлой, как печать. – Вчера видели движение у третьего квартала. Чужие машины.

Антонио опёрся локтями о стол, стал серьёзным.

– Слышал, кто-то шепчет «Варк». – Он бросил быстрый взгляд на Ариэллу, затем на Беллу. – Пока только шёпоты. Но мне не нравятся их эхо.

Белла почувствовала, как кожа на плечах покрылась мурашками. Имя «Варк» в этом городе звучало, как скрытый нож. Семья, которая играла в тьму, не скрывая правил. Она откинула прядь волос за ухо и выдержала взгляд брата.

– Хорошо. С охраной.

Риккардо кивнул.

– И пусть один из ребят останется у клуба. Я не хочу сюрпризов.

– Они не любят сюрпризы, – тихо сказала Ариэлла. – Они их делают.

В комнате стало ещё тише. Где-то на улице щёлкнула дверь машины, ворона каркнула на кедре у ворот. Белла сжала пальцы Ариэллы – легко, как обещание.

– Мы не из тех, кого легко удивить, – сказала она. – И я не из тех, кто прячется.

Риккардо на мгновение улыбнулся одними глазами.

– Знаю. Ты – Рицци.

Это прозвучало как благословение и приговор одновременно.

Мария ждала у входа в маленькую студию, где Белла по средам и пятницам преподавала детям из района. Студия была простой: обшарпанные стены, натянутые безупречно чистые занавески, несколько пачек, сшитых матерями, которые научились шить не от хорошей жизни, а от необходимости. Но именно здесь, среди рёва улиц, дрожащих окон и смеха, рождался правильный звук – звук маленьких шагов, которые учатся быть уверенными.

– Белла! – стая девочек бросилась к ней. Ленты, смех, маленькие холодные руки. – Смотри, я сделала шпагат! – «Я допрыгнула до третьего станка!» – «У меня порвались ленты, но я их зашила!»

– Вы мои героини, – Белла обняла каждую. – Сегодня репетируем «Маленькую ночную серенаду». Но перед этим – разогрев. Спины длинные, головы высоко. Всё, как у королев.

Она любила учить. Любила видеть, как у них расправляются плечи – не только физически. Как где-то внутри вырастает костяк, который не сломаешь простым криком или угрозой. Эти девочки, возможно, никогда не увидят настоящую сцену. Но они научатся держаться. А в этом городе это важнее любого подиума.

– Белла, – Мария тихо тронула её за рукав, когда девочки расселись на пол. – Там на углу стоит машина. С час назад появилась. Чёрная, стёкла тонированные.

Белла повернула голову. Через окно, в щели между жалюзи, виднелось небо, перекрёсток и действительно – тёмный силуэт машины, сливающийся с тенью дома. Она почувствовала, как внутри что-то сжалось. Но лицо осталось спокойным.

– Ребята из охраны – снаружи, – сказала она. – Пусть посмотрят номера.

– Я сказала Пьетро, – кивнула Мария. – Он уже шепнул кому надо.

Белла вышла на секунду в коридор, набрала номер. Ответили сразу.

– Здесь? – коротко спросил голос.

– Чёрный внедорожник. На углу. Осторожно.

– Принято.

Она вернулась в зал. Девочки уже повторяли комбинацию, сбиваясь на поворотах и смеясь. Белла хлопнула в ладони, и смех превратился в внимание.

– Ещё раз. На счёт «и». Руки – будто держите светлячков. Не роняйте их. Свет – ваш.

Слово «свет» снова потянуло за ниточку где-то между рёбрами. Она посмотрела на их лица и увидела: в каждом – маленький огонёк, который кто-то обязательно попробует задуть. Её задача – научить их прикрывать пламя ладонью.

Через сорок минут музыка стихла. Девочки дышали часто, довольные, волосы прилипли к вискам. Белла раздавала бутылки с водой, набросила на плечи одной из них – Джули – свитер.

– Ты сегодня лучшая в поворотах, – сказала она.

– Потому что вы улыбались, – шёпотом призналась Джули. – Когда вы улыбаетесь, у меня получается.

У Беллы защипало в глазах. Она коротко кивнула.

– Завтра ещё лучше.

На выходе из студии её уже ждал Стэф, один из людей Риккардо – высокий, с шрамом у брови, в куртке, которая с первого взгляда не выдавала оружия.

– Внедорожник уехал, – сообщил он. – Номерные – под укрытием. Наши посмотрят по камерам. Но… – он помедлил, – мотор работал минут сорок. Они не за кофе приезжали.

– Поняла, – Белла улыбнулась девочкам, которые тянулись к ней с прощальным «до завтра», и только когда дверь за ними закрылась, посмотрела на Стэфа иначе: сухо, по-деловому. – Сообщи Антонио. И… дай мне десять минут – я заеду к Ариэлле и вернусь домой.

– Нет, – сказал Стэф спокойно, без права на спор. – Мы едем вместе. В двух машинах. Как сказал Риккардо.

Белла глубоко вдохнула. Она ненавидела это ощущение – как будто у неё отбирают шаги. Но в этом доме выжили те, кто научился выбирать битвы.

– Хорошо, – сказала она. – Веди.

Дома пахло шалфеем и свежей бумагой – Ариэлла раскладывала пресс-киты на журнальном столике, пока Белла закрепляла ниткой подол платья, которое никак не хотело слушаться.

– Ты волшебница, – вздохнула Ариэлла, когда строчка легла идеально. – Я не знаю, как ты заставляешь ткань держаться.

– Я разговариваю с ней, – улыбнулась Белла. – Как с упрямой девочкой из студии. Мягко, но твёрдо.

– Значит, ты разговариваешь и со мной, – фыркнула Ариэлла. – И это работает.

Они посмеялись. В смехе было что-то родственное – как у сестёр, которые научились делить воздух. Белла поймала её взгляд – там была благодарность, та, что не нуждается в словах.

– Ты слышала про машину у студии? – спросила Ариэлла, когда смех утих. – Антонио заходил, оставил записку, если тебя не будет.

– Слышала. – Белла убрала иголку, подула на палец. – Ребята проверят. Риккардо сказал – никаких сюрпризов.

– Он такой, – тихо сказала Ариэлла, уводя взгляд к окну. – Никаких сюрпризов – и всё равно жизнь приносит те, что ломают ребра.

Белла кивнула. Она знала это лучше многих.

В дверь постучали. Анна выглянула.

– Девочки, обед через пятнадцать. И… Белла, Риккардо просил тебя зайти к нему перед тем, как поедешь в театр к Мелиссe. Он хочет обсудить график на неделю.

– Конечно, – ответила Белла.

Анна задержалась на секунду.

– И не выключайте телефоны. – Она почти не улыбалась. – Ничего страшного. Просто… слушайтесь.

Белла обменялась с Ариэллой взглядом. Тот самый взгляд, в котором уже не надо произносить «всё будет хорошо». Они обе знали: в этом мире «хорошо» – это когда ты возвращаешься вечером домой целой.

Кабинет Риккардо был как он сам: строгий, тяжёлый, без лишних деталей. Карта города на стене, графы, линии, тонкие флажки – чёрные, серые, красные. Они постоянно двигались. Белла ненавидела эти флажки, потому что каждый раз, когда один менял место, где-то в городе чья-то жизнь ломалась.

– Заходи, – сказал Риккардо, не поднимая головы. – Закрой.

Она закрыла.

– Про студию уже сообщили? – спросил он.

– Да.

– Хорошо. – Он наконец посмотрел на неё. – Сегодня будешь ездить только с нашими. Никаких «сама». Поняла?

– Поняла, – без спора ответила Белла. – Риккардо… это Варк?

Он не ответил сразу. Взял в руки один из флажков, вернул его на то же место, будто выиграл с самим собой крошечную партию.

– Возможно. Слишком рано говорить. Но мне не нравится, как шуршит этот лес. – Он подался вперёд. – Белла, ты – не мишень. Ты – моя сестра. И ты – наш свет. Некоторые будут хотеть его погасить, потому что сами в темноте им виднее. Поэтому – никаких героизмов.

Она улыбнулась уголком губ.

– Я же не Антонио.

– Никто не Антонио, – сухо усмехнулся он. – И слава богу.

На секунду они оба улыбнулись. Улыбка расправила воздух между ними.

– Иди, – сказал он. – И… будь осторожна.

– Всегда, – кивнула Белла.

Она вышла и остановилась на секунду у карты. Провела взглядом по красным линиям – их было больше, чем вчера. Больше, чем неделю назад. Город менялся. Тьма шевелилась.

День закрутился, как лента, – быстро и с отточенными поворотами. Белла успела заехать в театр к Мелиссе, подобрать музыку для детского блока, на минуту заглянуть к мастеру по пуантам, чтобы поправить носки. Она любила эту беготню – в ней не оставалось места для страхов.

Лишь один эпизод выбил воздух из лёгких. На перекрёстке у старого банка их машина остановилась на красный. Белла машинально посмотрела в окно – и встретилась взглядом с мужчиной, который стоял на противоположной стороне улицы. Высокий. Чёрное пальто. Руки в карманах. Он не переходил дорогу, хотя зелёный уже загорелся. Он просто смотрел. Его лицо было слишком далеко, чтобы разглядеть черты, но в том, как он не моргал, было что-то… хищное.

– Всё нормально? – спросил Стэф спереди, ловя её взгляд в зеркале.

– Да, – сказала Белла, не отводя глаз. – Поехали.

Когда машина тронулась, мужчина так и остался стоять, как тень, которую не увозят ни такси, ни время.

Вечером дом был наполнен голосами. Антонио рассказывал какую-то смешную историю Вито про то, как тот перепутал даты поставки и привёз цветы на похороны на день раньше. Все смеялись. Даже Риккардо улыбался – совсем чуть-чуть, уголком рта, как будто смех – это роскошь, которую глава семьи позволяет себе по праздникам.

Белла слушала и ловила себя на том, что каждый новый звук проверяет на прочность её нервную систему. Телефон в кармане. Руки чистые. Сердце – как птица, которая прикидывается веткой.

– Ты сегодня тише, чем обычно, – Антонио подкинул виноградину и поймал ртом. – Ноги болят или мысли?

– Мысли, – сказала Белла. – У нас сегодня «гости» на углу сидели. Чёрный внедорожник. Смотрели студию, как на витрину.

– И как, купили? – Антонио ухмыльнулся, но в глазах была сталь. – Я узнаю, кто они. Кто бы ни был – им не понравится, что они смотрели на нашу витрину слишком долго.

– Сколько обошлось бы им то, что им «не понравится»? – фыркнула Белла. – Дорого, Антонио. И ты это знаешь.

– А я люблю дорого, – пожал плечами он.

– Дорого – это то, что мы платим потом, – тихо сказала Ариэлла. – Всегда потом.

Все четверо замолчали. Разговор оборвался, но не исчез – он ушёл под кожу, как игла.

Анна протёрла стол, постукивая ногтем по стеклу, как метроном.

– Спать, – объявила она, как в детстве. – Утро будет длинным.

Ночь в вилле была особенная. Она не принадлежала ни одному человеку – только дому. Камни дышали своим ритмом, сад шептал, фонари у ворот рисовали на гравии длинные, медленные тени.

Белла любила эти часы. Она открыла окно, впустила в комнату прохладу и села на подоконник, подтянув колени. Сняла ленты, развернула – кончики пальцев были в мелких порезах, как будто она целовала стекло. Балет не был нежностью. Он был трудом. Но только в нём она знала, что каждая боль – по её выбору.

Телефон завибрировал. Сообщение от неизвестного номера.

Ты красиво держишь спину у станка.

Белла замерла. Холод прошёлся полосой от шеи до копчика. Она вгляделась в текст, как будто в нём можно было увидеть лицо.

Кто это? – написала.

Ответ пришёл мгновенно.

– Тот, кто любит смотреть. Тьма, которая рано или поздно поглотит твой свет. Привыкай.

Она не дышала несколько секунд. Потом встала, закрыла окно, шагнула к двери – быстро, бесшумно. В коридоре уже стояли двое из охраны, словно выросли из стен.

– Все камеры – на периметр, – сказала она, уже не чувствуя голоса. – Проверьте, кто был у студии. И… – она стиснула зубы, – покажите Риккардо.

– Мы уже идём к нему, – кивнул один.

На экране телефона мигали три точки – печатает. Белла смотрела, как они исчезают и снова появляются, как чёрные огни на воде.

Свет всегда найдёт путь. Даже если придётся прожечь тьму, – написала она сама. И отправила.

В ответ пришла фотография. Низкое разрешение, тёмная рамка. Но не было сомнений – это был зал её студии, снятый через стекло. Пустой. Только один предмет на полу – маленький мешочек с лавандой.

Посмотрим, Белла Рицци, – было написано под фото. – Посмотрим, кто кого прожжёт.

Она почувствовала, как внутри что-то медленно, но неизбежно сдвинулось. Как будто вся её жизнь – аккуратно сложенные ленты, чашка кофе утром, смех Антонио, тяжёлые глаза Риккардо, Ариэлла в небесном платье – разом сдвинулись на полсантиметра. Этого едва хватало, чтобы всё осталось на месте. Но она знала: полсантиметра – это начало трещины.

Белла выключила экран, прижала телефон к груди и выровняла дыхание. Раз. Два. Три. Так, как учила мать. Так, как требовал зал. Так, как выживает свет в местах, где тьма привыкла выигрывать.

– Я – Рицци, – сказала она в пустоту, в дом, который принадлежал ночи. – И я не сдамся. Даже во тьме.

В ответ дом вздохнул – и где-то далеко, за воротами, на секунду вспыхнули фары. Тень на дороге двинулась. Часы на запястье щёлкнули новую минуту – как выстрел глушителем.

Война началась. И Белла была готова танцевать её до крови.

Глава 2

Свет умирает первым.

Сначала мать. Потом отец. Потом то, что оставалось во мне.

Мать пахла корицей и дешёвым мылом. Болезнь выжигала её изнутри тихо, как вор. Она улыбалась до конца – и от этого было только хуже. Кухня, в которой мы сидели втроём, делилась на две половины: там, где стояла кастрюля с водой, и там, где стояла пустота. Когда её не стало, пустота заняла обе.

Отец ушёл быстро. «Несчастный случай», – сказали соседи. На стройке всегда кто-то падал. У отца не было привычки держаться. У долга – была привычка догонять.

Мы остались вдвоём. Я и Kамилла.

Она была младше. Ноги – босые, взгляд – прямой, язык – острый. В квартире, которая пахла сыростью и пустыми банками, её смех резал тишину, как лезвие. И я решил, что этот смех должен выжить. Любой ценой.

Первые недели я работал на складе. Руки превращались в камень, спина – в железо. денег хватало на хлеб, молоко и обман – «всё нормально». Kамилла смотрела на меня так, будто верила. Я – нет.

– Энцо, у нас… – она показала пустую сахарницу.

– Ты и без сахара сладкая, – буркнул я.

– Это не комплимент, – упрямо ответила. – Это экономия.

Она улыбнулась – и во мне что-то хрустнуло: не от нежности, от злости. На город, на жизнь, на то, что свет в этой квартире держится на девчонке с выбившейся прядью и острым словом.

На соседней улице смеялся Марио по кличке Осьминог. У него хватало рук, чтобы держать любые двери. У меня – одной, которой я стучал в пустоту.

Я перестал стучать.

Бар «Санта-Лучи» держался на грязи и крепком алкоголе. Мужики в чёрном никогда не пили до дна – только отмечали присутствие. Там я увидел его впервые – Габриэля Торна. Щербатая улыбка, быстрые руки, глаза, в которых не было лишних вопросов.

Мы сцепились из-за пустяка – сигареты, места у стойки, чужого плеча. Нас растащили. На другой неделе нас уже ставили рядом у входа: две проблемы для чужих проблем.

– Ты дерёшься, как бешеная собака, – сказал я после драки.

– А ты держишься, как чёрт, – усмехнулся он. – Значит, будем жить.

Он оказался тем, кто не отворачивается, когда станет по-настоящему плохо. Почти брат. Семьи у нас всё равно больше не было.

Таддео, правая рука Осьминога, смотрел на нас, как на инструмент.

– Два варианта, – сказал он на пустыре за фабрикой. Ветер гнал пыль, бутылки на заборе блестели, как дешёвые украшения. – Либо вы станете людьми, либо останетесь мальчишками, которых сжуют без соли.

– У нас нет берега, – ответил я.

– Тогда стреляй.

Пистолет лёг в ладонь холодом. Я выровнял дыхание. «Раз. Два. Три». Стекло разлетелось. В горле поднялся вкус металла. Мне понравилось не то, что я попал. Мне понравилось то, что я больше не был тем, в кого попадают.

– Работать будешь грязно, – сказал Таддео. – Чистых у меня нет.

Грязь смывается плохо. Особенно если это не на коже.

Мы возили то, что нельзя называть. Ставили метки там, где раньше их ставили другие. Открывали двери, которые не открывались до денег. В ночи город был честнее: он сразу показывал, кому нужен нож, а кому – слово. Я учился быстро. И резал чисто.

– Тебя боятся, – бросил как-то Габриэль, когда мы курили в проёме склада.

– Меня должны бояться.

– Ты становишься чудовищем.

– Чудовища выживают.

– Не все, – усмехнулся он.

– Мы – да.

Имя росло. Сначала шёпот в очереди у букмекера: «Этот – Варк». Потом короткое «Варк» у входа в клуб – как пароль в обратную сторону. Потом звонки: «Позовите Варка». А потом – пауза, когда слышали моё «да».

Я поймал себя на том, что перестал улыбаться. Улыбка – слабость. Слабости – роскошь. Я не мог себе её позволить.