Под кожей города

Не поддавайся.

Не привыкай.

Это временно. Это игра.

Он просто делает вид, что ты ему важна.

К вечеру стало тяжелее.

Свет медленно уходил из окон, шторы слегка колыхались от сквозняка. Я больше не могла лежать. Не могла сидеть.

В груди всё сжалось от непроговариваемой тревоги.

Мне нужно было пространство. Воздух. Молчание, которое не давит.

Я вышла из комнаты. Медленно. С привычной осторожностью. Уже знала каждый поворот, каждый стук половиц под ногами.

Направилась туда, где теперь чувствовала себя безопасно. В библиотеку. Да, после нападения я точно буду чувствовать себя там безопасно. Посмеялась сама с себя. Вот чокнутая, ну а кто бы не начал сходить с ума?

Открыла дверь – тихо, будто не хотела разбудить книги.

Внутри было всё так же: полумрак, лампа, плед, кресло.

Но его не было.

Ни в кресле. Ни у окна. Ни в коридоре, где я можно услышать шаги.

Я замерла.

И поняла – разочарование укололо быстрее, чем страх.

Почему?

Я не ждала его.

Я не зову его.

Но…

Что-то внутри будто вздрогнуло: а где он?

Я подошла к книжной полке. Пальцы скользнули по корешкам. Остановились на той самой книге, которую не дочитала вчера.

Я взяла её, села в кресло. Окуталась пледом.

И попыталась читать.

Но строчки прыгали.

Мысли – скользили.

И всё внутри шептало одно:

Ты начинаешь скучать. И это – опаснее, чем всё остальное.

Я провела в библиотеке больше двух часов как мне кажется.

Иногда читала. Иногда просто сидела, закутавшись в плед, с книгой на коленях, глядя в одну точку.

Думать в этой тишине было опасно. Но я всё равно думала.

Когда снизу донёсся глухой стук и чуть приглушённое ругание сквозь зубы, я замерла.

Резко встала, положила книгу, откинула плед.

Это был не тот звук, который обычно издаёт Кэлл или охрана. Это было что-то… неуклюжее.

Может, снова кто-то прорвался?

Я быстро вышла из библиотеки и на цыпочках спустилась вниз.

Звук привёл меня в прихожую.

И там он стоял.

Кэлл.

В чёрной футболке и спортивных брюках, босиком, с пультом в зубах и плоским телевизором в руках.

Он что-то пытался подключить, при этом спиной прислонялся к стене, чтобы не уронить технику, и тихо матерился.

Я застыла у края лестницы.

Он услышал, обернулся и – как ни в чём не бывало – вытащил пульт изо рта.

– Адвокат. Ты всё ещё в поиске драмы? – бросил он и кивнул на телевизор. – Тогда добро пожаловать в домашний кинотеатр.

– Это… – я опустилась на ступеньку ниже, щурясь. – Ты что, всерьёз тащишь телек в гостинную?

– А где же ещё? – он усмехнулся. – Тут уютно. Диванчики. Свет. И ты, как я понял, теперь чаще зависаешь на первом этаже. Надо же как-то тебя развлекать.

Он прислонил телевизор к тумбе, воткнул шнур в розетку, пощёлкал пультом.

Экран вспыхнул. Синий фон. Работает.

– Ну что, адвокат, будем сегодня смотреть ужастики?

Я прищурилась.

– Ужастики?

– Угу. – Он повернулся ко мне, сложив руки на груди. – Не все же тебе в книгах убегать от реальности. Иногда нужно, чтобы кто-то убежал от бензопилы. Очень помогает переосмыслить жизнь.

Я подошла ближе, остановилась у стены.

Он наблюдал. В глазах – веселье и усталость одновременно.

– И что, ты думаешь, я сяду рядом и буду визжать при каждом кадре?

– Я надеюсь, ты хотя бы моргнёшь. А то, боюсь, у тебя нервов крепче, чем у всей моей охраны.

– Не сомневайся, – буркнула я.

Он указал на один из мягких диванчиков у стены.

– Я ставлю "Заклятие". Или "Астрал". Или можешь выбрать сама. Только не документалку. Я сегодня не в ресурсе для реальности.

Я не двигалась.

Но не ушла.

И он это видел.

Понимал.

Улыбался уголками глаз, не губ.

Я всё-таки подошла.

Села. Не рядом. В другом углу.

Ноги под себя. Руки скрестила. Лицо каменное.

Но сердце – уже не такое.

Он сел рядом. На расстоянии. Без посягательств. Без намёков.

Включил фильм. Громкость – комфортная. Свет – приглушённый. Атмосфера – почти домашняя.

И, когда началась первая сцена с хрипами в темноте, я краем глаза увидела, как он смотрит на экран.

Спокойно. Как будто рядом с ним – не пленница. А просто девушка, которая хочет посмотреть кино.

И мне вдруг стало легче.

Не потому что фильм был интересный.

А потому что я знала:

если я сейчас усну – он просто укроет пледом.

И всё.

Экран мерцал тенями. Кто-то на экране кричал, что-то падало, мерцали лампочки, ползли силуэты. Я смотрела – сначала внимательно, потом всё рассеяннее. Звук становился фоном, движения – расплывались. Тепло дивана, усталость дня, и особенно душ – делали своё дело.

Кэлл молчал. Только иногда я чувствовала: он смотрит.

Не на фильм. На меня.

Но не как хищник.

А как человек, который просто… рядом.

Я не замечала, в какой момент прикрыла глаза. Не на секунду, как думала. А совсем.

Плечо медленно опустилось на подушку. Рука – под щёку. Веки тяжёлые. Дыхание – ровное.

Последнее, что я почувствовала – это движение.

Он встал. Тихо.

И так же тихо накинул на меня плед.

Поправил его, укутывая плечи, будто знал, что я замёрзну через пару минут.

И замер.

Я не открыла глаза. Просто дышала ровно, не выдавая, что чувствую каждое его движение.

Он постоял чуть-чуть – и ушёл.

Тихо.

Оставив фильм досматриваться самому себе.

И только спустя много минут, почти в забвении сна, я подумала:

А ведь, может быть, и правда – он не враг.

А просто кто-то, кто тоже не знает, как быть в этом мире.

И уснула.

Глава 6.

Кэлл

Она заснула прямо во время фильма – в плед, на диване, с рукой под щекой, будто мы с ней не в эпицентре чужой войны, а в обычном доме, где всё решается не через пули, а через выбор фильма на вечер. Я даже не сразу понял, что произошло, – просто смотрел, как она затихла, как ровно дышит, и, вместо того чтобы уйти, стоял рядом, будто охранял её сон. Укрыл пледом, не разбудил, ушёл. И сейчас, чёрт побери, всё ещё думаю об этом.

Я не должен был оставаться здесь.

Всё, что я планировал, не включало в себя «побыть рядом». Не было ни пункта «приглядеться», ни строки «подождать, пока она доверится». Вся эта ситуация с самого начала была проста до безобразия: она – дочь человека, который должен мне слишком много, она – переменная в уравнении, которое надо держать под контролем. И всё. Точка. Не женщина, не партнёр, не часть моей жизни. Просто актив.

Я не должен был оставаться здесь. И, чёрт возьми, я не собирался. Всё было решено ещё в тот момент, когда её имя всплыло в отчёте. Девочка из хорошей семьи, правильная, с юридическим блеском в глазах, с профилем, подходящим для будущей прокурорши штата. Она копалась. Она лезла. Она поднимала досье, которые не должны были выжить после зачистки. И она не останавливалась. Ни после первых предупреждений, ни после намёков. И тогда я понял – нужно забирать.

Потому что её не остановит страх. И если не я, то остановит кто-то другой. И там уже не будет договоров, не будет условий, не будет «не трону».

Судья Беннетт – человек с лицом закона и пустыми руками. Он пришёл ко мне сам. Не сразу. Сначала были разговоры, затянутые паузы, отложенные встречи. А потом – одна ночь, кабинет без охраны, бутылка виски на столе, и он, сжимая пальцы, чтобы не выдать дрожь, сказал, что хочет, чтобы его дочь была в безопасности. Нет, он не сказал это в лоб. Он обернул это в просьбу о помощи, в разговор о справедливости, о том, как трудно в этом городе сохранить лицо. Но я понял сразу. Он просил денег. Много. Девять миллионов. Без расписок, без залога. На учёбу. На жильё. На будущее, в котором она не будет зависеть от старых фамилий, от грязных рук, от того, что тянется за её матерью. Он хотел купить ей свободу.

И я дал. Потому что тогда мне это ничего не стоило.

Она уехала. Поступила. Получила гранты, стажировки, всё, о чём мечтал её старик. Но деньги – не исчезают. И время – не вечное. Он не вернул долг. И я не требовал. Потому что он стал моим человеком. Судья, работающий на мафию, это редкость, и я знал, что однажды он мне понадобится.

И понадобился. Когда она полезла в досье, в которых лежали имена, убранные с улиц . Когда начала интересоваться делами, в которых показания исчезли за ночь. Когда её фамилия стала появляться в запросах, за которыми шли мои люди.

Я позвонил ему. Сказал прямо: твоя дочь роет, я забираю её.

Он молчал долго. Слишком. А потом сказал:

– Не трогай ее.

– Я не трону её, – ответил я. – Просто покажу, куда не надо лезть. Заставлю замолчать. Не больно.

Он вздохнул. Тихо. Почти как капля на дне стакана.

– Я всё равно не смогу её защитить.

И вот тогда я понял: он знает. Он знает, кто стоит по ту сторону. Он знает, что грядёт. Но он молчит. Не потому что боится меня – а потому что боится их.

И я начал копать. Потому что если человек, которому ты дал деньги, уже не держится за свою дочь, значит, что-то сильно перекосилось. И чем дальше я смотрел, чем глубже уходил в отчёты, разговоры, тени, тем яснее становилось: движение начинается не внизу. Оно идёт сверху. Из той части города, куда я сам не лезу без причины. И всё, что не называлось, всё, что оставалось безымянным, начало складываться в знакомую структуру – слишком выстроенную, слишком холодную.

С той стороны кто-то смотрит. И у него, похоже, глаза её матери.

Джейд об этом не знает. Пока. Она не задаёт вопросов, потому что ещё держит во рту вкус недоверия. Но она начнёт. И тогда всё станет сложнее.

Я хожу по дому, наблюдаю. Она не просит. Не ноет. Она существует здесь, как будто сама себя заключила, и в этом есть что-то странно опасное. Она вырезала панику из своего поведения. Оставила только наблюдение. И это признак не слабости – а силы. Сильные выживают не криком, а молчанием.

Я не влюблён в неё. Но я впервые начинаю чувствовать, что она не просто человек в схеме. Не просто дочь судьи. Не просто заложница, которую я должен удержать до тех пор, пока не наступит удобный момент для сделки.

Она – доказательство того, что даже в чистой игре можно ошибиться.

И если кто-то решит её забрать – я не позволю.

Я заснул поздно, и не потому что было спокойно. Просто тело сдалось раньше головы. Слишком много напряжения, слишком много внутреннего движения, которое не перерастает в действия, а застревает под кожей, как гудение тока – и ты всё ещё вроде бы сидишь в кресле, но внутри уже собрался в кулак. Я проснулся до рассвета. В комнате было прохладно, воздух плотный, как бывает на побережье перед сменой погоды. За окнами ещё темно, и только море, слегка дрожащим светом, показывало, что ночь не вечна.

Телефон завибрировал на столе, но звук был таким мягким, что я сначала подумал – показалось. Поднял – экран загорелся: Марко. 5:38. «Смотри отчёт. Это серьёзно.»

Я даже не удивился. Просто сел прямо, открыл сообщение, прогнал глазами текст, но уже через второй абзац понял – это не просто движение. Это еще одно предупреждение. Или демонстрация. Или, возможно, проба на прочность.

На юге города снова началась активность. Наши люди заметили встречи, которых не должно было быть. Лица, давно вычеркнутые из поля, снова в игре. Один из наших – подрезан, не смертельно, не громко, но намеренно. Не скрывались. Хотели, чтобы мы поняли: «мы рядом».

И я понял.

Это не локальный сбой. Это шаг. Продуманный, отмеренный. Кто-то бросает взгляд на то, что я защищаю, и, похоже, проверяет – насколько далеко я готов зайти, чтобы сохранить контроль. Я не отвечаю сразу. Сижу, читаю отчёт до конца. Пальцы на столе сжимаются, расслабляются. На лбу пульсирует старая привычка просчитывать последствия, просчитывать вперёд, на три-четыре хода.

Они знают, где она.

И я больше не могу позволить себе тянуть.

Я поднимаюсь. Прохожу к окну. Смотрю на дом, на сад, где утром она выйдет босиком, зевая, как будто это просто утро, а не мир между двух фронтов. Она спит, а я чувствую, как сжимаются сроки. Как становится всё меньше вариантов, всё меньше свободы. И всё больше – риска.

Мне нужно закрепить её статус и мой заодно. Быстро. Жёстко. Окончательно.

Брак.

Не потому что любовь. Не потому что она улыбается по-особенному или читает книги, которых я не касался . Потому что так проще. Потому что это даёт вес. Потому что это – защита и ее , и моих территорий . Самая формальная, самая понятная в наших кругах, в этой части мира, где фамилия и печать решают больше, чем чувства.

Я беру телефон, набираю Марко.

Он отвечает быстро, ещё сонный, но голос уже собранный, как всегда.

– Видел? – спрашивает он вместо приветствия.

– Видел. Там они начинает движение.

– Да, – отвечает он коротко. – Встретились в кофейне на Хадсоне. Сигналили явно.

– Я не хочу сигналы. Я хочу сдерживание.

– Что прикажешь?

Я молчу, смотрю на пальцы, сжимаю их, потом расслабляю. Ответ уже сформировался внутри, мне просто нужно его сказать вслух.

– Готовь документы. Все. На брак. Быстро. Тихо.

Он замолкает на секунду, потом кивок в голосе.

– Понял.

Я кладу трубку. В комнате снова тишина. Только море за окном дышит ровно, будто не знает, что я только что изменил всю структуру игры.

Если я не успею – они дойдут до неё.

А я слишком давно в этой войне, чтобы не понимать, что проигрывать можно только один раз.

Я прошёл в ванную, включил холодную воду. Несколько секунд стоял, опершись руками о край раковины, глядя в своё отражение. Выглядел я как человек, который спал три часа, собирается принимать жесткие решения и не собирается их обсуждать. Лицо каменное, глаза – живые. Это уже что-то.

Затем – рубашка, брюки, часы на запястье. Я не люблю этот дом – он пахнет чужой жизнью. Но сейчас он стал зоной, которую нельзя упустить. Пока она здесь, я должен держать всё.

Кухня была тёплая. Удивительно теплая для такого утра. Когда я вошёл, было ощущение, будто день уже начался без меня. Солнечный свет падал через жалюзи на плиту, на столешницу, на стул, на котором вчера вечером она сидела, сложив руки, будто в спонтанной защите. И на мгновение мне показалось, что если я снова поставлю туда кружку с кофе – она сядет на то же место, так же подожмёт ногу, так же посмотрит – без страха, но с холодной ясностью.

Я включил кофеварку. Не потому что хотел кофе, а потому что нужно было слышать любой звук, чтобы не остаться один на один с мыслями.

И в этот момент – шаги. Лёгкие, нерешительные. Она.

Я не обернулся сразу. Не потому что играю в молчание. Просто – не хотел разрушать паузу. В ней было что-то настоящее.

– Ты уже встал? – её голос всё ещё хрипловатый от сна, но уверенный.

– Вижу, ты умеешь делать очевидные выводы, – отозвался я спокойно, наливая в кружку чёрный кофе.

Она уселась за стул напротив. Не торопясь. Не сбежала, не замирала, не отводила взгляд. Мы были в одной комнате, как будто это не плен, а утро после долгого разговора.

– У тебя сегодня есть дела? – спросила она, с полувздохом.

– Уже были.

– Что-то случилось?

Я посмотрел на неё. Ровно. Не жестко.

– Движение в городе.

– Ты говоришь, как будто Нью-Йорк – твой организм.

– Иногда именно так и есть, – я сел напротив, сделал глоток. – Он подаёт сигналы. Если не слушать – сгниёшь изнутри.

Она кивнула. Без иронии. Поняла.

– Значит, я сегодня одна?

– Нет. Я остаюсь.

– Надолго?

– На сколько нужно.

Она отвернулась, будто это ничего не значит. Но я заметил, как напряглась одна мышца на шее. Значит, что-то в ней отозвалось. Может быть, не страх. Но реакция.

Мы молчали какое-то время. Кофе остывал, как будто вместе с ним выдыхался весь утренний гнев, вся тревога.

Я знал: если сейчас уйду – всё будет по-прежнему. Стены, двери, еда, камера в углу. Но если останусь – это уже не просто контроль. Это выбор.

И я выбрал.

– Если хочешь, можем пройтись к берегу, – сказал я, будто между делом. – Там тихо. В доме всё слишком ровно.

Она подняла глаза, прищурилась.

– Ты приглашаешь меня на прогулку?

– Если хочешь называть это так.

Она не ответила сразу. Но я уже знал – она скажет «да».

Я встал, прошёл к плите, поставил пустую чашку в раковину и, обернувшись к ней, сказал просто:

– Кстати. Я вчера не сказал, но омлет был потрясающе вкусный. Ты действительно умеешь готовить.

Она вскинула бровь, будто не ожидала от меня комплимента.

– Спасибо, – коротко.

– Я бы не отказался от чего-нибудь ещё. Омлет уже был. Может, сегодня ты удивишь меня чем-то новым?

Она встала с лёгкой небрежностью, медленно, без резких движений, будто давая понять – это её территория, её ритм, её выбор.

– А ты что хочешь? – спросила, подходя ближе к плите.

– Что-то простое. Тосты, сыр, может, снова яичница. И кофе, если останутся силы.

Я снова сел на своё место, откинулся на спинку стула и наблюдал, как она раскладывает продукты на столешнице – сосредоточенно, уверенно, почти как профессионал. И в этот момент всё внутри успокаивалось. Не потому что стало безопасно – а потому что, кажется, впервые за долгое время я был рядом с кем-то, кто не ломается, не прогибается, не боится быть настоящей.

Она открыла шкаф, достала банку с мукой, как будто уже заранее знала, чем займётся. Проверила, есть ли молоко, быстро оценила продукты – и начала действовать так уверенно, что мне на секунду показалось, будто я наблюдаю не за пленницей, а за человеком, который здесь живёт. Не по приказу. По привычке.

– Блины, – бросила она через плечо. – С ванилью и сливочным сыром. Или ты боишься сладкого с утра?

Я усмехнулся, потянулся к чашке.

– Боюсь, что подсажусь. А потом ты сбежишь, и я останусь зависимым от твоих блинов.

– Впервые слышу, чтобы мафиози боялся утреннего сахара, – фыркнула она, наливая молоко в миску и насыпая муку, точно, быстро, будто делала это сто раз.

– Я не боюсь. Я просчитываю риски.

– Ну вот и просчитай: ты съешь три штуки, я не отравлю тебя, ты скажешь «спасибо» – и мир чуть-чуть станет лучше.

– Ты так уверена, что я скажу «спасибо»?

– После первого укуса – да. Если только ты не привык есть пыль и кровь по утрам.