Под кожей города

Он мог бы взять любую. Любую. Женщину, которая сама согласится.

Зачем – меня?

Я уже знаю, кто он.

Не понаслышке. Не из намёков, я сама проводила расследование. Он – Кэлл. Тот самый.

Клан Ларриано, как он сказал.

И при этом… ему нужна я.

Для чего?

Я сама же и отвечаю:

– Ему нужно прикрытие.

Он играет в две стороны. Там – закон. Тут – улицы.

Он хочет быть лидером в обеих.

И мне становится страшно по-настоящему.

Потому что я вдруг понимаю: я – ключ.

Не просто жертва. Не каприз.

Я – то, что он использует, чтобы легализовать себя.

Имя, лицо, родство. Всё, что делает его чистым.

Я медленно ложусь обратно, глаза в потолок.

Но ты ошибся, Кэлл, – думаю я.

Я не стану частью твоего плана. Даже если ты обставишь это как брак, как контракт, как союз – я всё равно буду разрывать это изнутри.

Глава 3.

Джейд

Третий день.

Я перестала считать часы. Пожалуй, потому что от этого только хуже. Когда ты не знаешь, сколько тебе осталось – легче дышать.

Теперь я в другой комнате. С окнами. С ванной. С мягкой постелью.

И всё это – просто другой фасад той же тюрьмы.

Вчера я вымыла волосы. Сегодня мне приносят завтрак.

И, как по расписанию, снова стук в дверь.

Она заходит с осторожностью, как медсестра, заходящая к больному, у которого может взорваться взгляд.

– Доброе утро, мисс, – говорит женщина лет под пятьдесят пять, с серебристой прядью в аккуратной причёске. В простом сером костюме и тёплом кардигане.

– Я – Мэри, – представляется она, ставя поднос. – Господин Кэлл нанял меня, чтобы я присматривала за вами.

– Присматривала? – я смотрю на неё с холодом. – Это как – следила? Или потирала лоб, когда стану биться головой о стену?

Она спокойно выдерживает мой взгляд:

– Я здесь, чтобы вам было проще. Вам ничего не угрожает.

Я ухмыляюсь.

– Кроме того факта, что меня держат в доме психопата.

Мэри опускает глаза, но не отвечает.

Молчание давит.

Я откидываюсь на подушки, нахожу взглядом чашку. Она приносит чай с мёдом и лимоном – запах нормальной жизни.

Это почти смешно.

– Мэри… – говорю я тихо, когда она поворачивается к двери.

– Да, мисс?

– У тебя есть телефон?

Она останавливается.

– Почему вы спрашиваете?

– Я не прошу бежать за полицией. Мне просто нужно позвонить… другу. Он – адвокат. Очень надёжный. Алекс Рид. Мы работаем вместе уже пять лет. Он может помочь мне. И, возможно, даже вашему Кэллу.

Мэри долго смотрит.

– Простите, мисс. Мне запрещено.

– Прошу тебя, – я делаю шаг к ней. – Я не убегу. Я просто… я должна знать, что я не одна.

Она качает головой, почти с сожалением.

– Я спрошу у господина. Но советую вам не питать иллюзий.

Она выходит.

Я остаюсь в тишине, чувствуя, как кровь стучит в висках.

Проходит, может, пятнадцать минут.

Я не слышу шагов, но дверь распахивается.

Кэлл входит – бурей.

Лицо перекошено. Челюсти сжаты. Он не смотрит – он давит взглядом.

– Ты, блядь, серьёзно? – рычит он.

Я вздрагиваю.

Он кидает папку на стол, она ударяется глухо, как выстрел.

– Ты думаешь, я идиот? Думаешь, я не понял, на кого ты хочешь выйти? На Алекса Рида? Хочешь, я тебе расскажу, что он делал прошлым летом в Вирджинии? Где я его встретил до тебя? – он делает шаг ближе. – Он уже мой.

Мир на секунду рассыпается.

– Ты лжёшь, – шепчу я.

– Я предупреждал. Хоть раз ты попытаешься играть – и я сломаю правила.

Он подходит вплотную, хватает меня за подбородок, не больно, но так, что мне становится тяжело дышать.

– Если ты думала, что можешь меня обмануть, девочка… ты явно не поняла, с кем говоришь.

– Ты… ты безумен.

– Может. Но теперь ты моя. И мне плевать, хочешь ты или нет.

Он резко отступает, ударяет кулаком в стену рядом – глухо, яростно – и выходит, захлопывая дверь.

Я оседаю на пол.

Только сейчас замечаю – у меня дрожат руки.

Я сижу на полу. Спина упёрлась в ножку кровати. Пол холодный.

И всё кажется не по-настоящему.

Сцена с Кэллом – как вспышка ярости из другого мира. Я видела, как люди кричат. Видела, как бандиты ломаются в суде. Но он…

Он был – ледяной и яростный одновременно. И слишком уверенный.

Словно всё уже давно просчитано.

Я провожу рукой по лицу.

Не плакать. Я уже обещала себе – не плакать.

Но сейчас не до слёз. Сейчас – надо думать.

Он врал. Он играл. Всё это спектакль.

Да, я в плену. Да, он говорит, что мой отец меня продал. Но это всё давление. Психологическое.

Это не может быть правдой. Он просто хочет заставить меня сломаться.

Хочет – чтобы я подчинилась.

Я резко встаю. Халат соскальзывает с плеча, я поправляю его и оглядываюсь по комнате.

Большая, просторная. Новый уровень «плена».

Гладкие стены. Тяжёлые шторы. Один светильник у изголовья. Ни одной камеры, как мне кажется. Но кто знает. Может, она где-то в лампе или за панелью.

Я подхожу к двери. Прислушиваюсь.

Тишина.

Щеколда снаружи. Конечно.

Я смотрю на щель между дверью и полом – почти незаметная. Через неё не передать ни записку, ни звук.

Окно?

Подхожу. Шторы тяжёлые, но сдвигаются легко.

Снаружи – забор, камеры. Далеко – море.

Я щурюсь. Да, вдалеке – волны.

Это не Нью-Йорк. Это – вне карты.

Я прижимаюсь лбом к стеклу. Оно холодное.

Надо найти выход. Какой угодно.

Если у него есть проблемы – это мой шанс. Он делает ошибки. Уже делает. Он привёл ко мне женщину, он сам приходит в ярости. Он показывает, что ситуация нестабильна.

Я прохожу вдоль стены, касаясь пальцами панелей.

Тут нет очевидного выхода. Нет тайной двери.

Но может быть что-то. Потайной ход. Электрощит. Я была в домах мафиози. И они всегда что-то прятали – от полиции, от друг друга, от себя.

Я иду к шкафу – деревянный, массивный. Открываю.

Платья. Шёлковые. Ещё халаты. Это все мне, когда это принесли ? Вчера этого не было, может это зацепка. Я сжимаю зубы. Мне это не нужно. И видимо начинаю сама походить на него , какая зацепка ? Смеюсь сама с себя, че реально потайной вход? Боже … я схожу с ума.

Я отступаю, сажусь на край кровати. Снова.

И вслух, почти шепотом:

– Этого не может быть. Он не может быть таким идиотом, чтобы думать, что я… выйду за него.

Но внутри холодеет:

Что, если он именно это и думает?

Внутри всё напряжено до предела. Хочется броситься, выломать дверь, разбить окно – но я знаю: это бесполезно. Здесь всё просчитано. Всё устроено так, чтобы ты чувствовала себя почти свободной. Почти – самое жестокое слово в этом доме.

Я прохожу к столу. Подноса уже нет – Мэри, наверное, забрала. Ни телефона, ни ручки, ни бумаги. Даже салфеток не оставили.

Контроль. До последнего пустяка.

Меня не бьют, не унижают, не запугивают напрямую – но всё устроено так, чтобы я сама сдалась. Мягко. «Осознанно». Чтобы, когда я скажу «да», это выглядело как выбор.

Но это не выбор. Это – осада.

Я хожу по комнате кругами. Считаю шаги. Шепчу себе названия дел, чтобы не сойти с ума. Повторяю имена клиентов, адреса, даты. Всё, что держит меня в прежнем мире. В мире, где я была человеком, а не инструментом.

Шаги.

Мои собственные.

И – чужие.

Останавливаюсь.

Дверь не открывается. Но я слышу: кто-то стоит за ней. Не охрана. Не Мэри. Он.

– Уходи, – говорю в пустоту. – Я не в настроении для угроз.

Тишина. Но я чувствую: он слышит. Стоит. Ждёт.

– Ты хочешь, чтобы я сломалась? – почти шепчу. – Придумай что-то посложнее.

Пауза. И потом – щелчок. Не замка. Внутри.

Голос.

– Мне не нужно, чтобы ты ломалась, Джейд.

Он не входит. Он просто говорит сквозь дверь. Голос спокойный. Без нажима. От этого только страшнее.

– Я хочу, чтобы ты поняла. Это не клетка. Это – защита.

Я усмехаюсь, громко:

– Ты так обычно женщинам говоришь, да? Когда запираешь их в комнате?

– Только тем, кого пытаются убить.

Я замолкаю.

Что?

– Тебе не говорили всей правды, – продолжает он. – И, честно говоря, мне тоже было проще, когда ты была просто проблемой. Бумагой. Грозой в юридическом отделе.

– А теперь я что? – спрашиваю тихо. – Реквизит?

Молчание.

– Теперь ты – единственный человек, который может испортить всё. И я хочу, чтобы ты была рядом. Под присмотром. Живой.

Я подхожу к двери. Не знаю зачем. Просто ближе.

– Кто хочет меня убить?

– Не я.

– Этого мало.

Пауза. Он не отвечает. Слышу, как он уходит. Шаги глушатся. Звук исчезает.

И я стою у двери – с дыханием, как у бегуна. Пульс в горле. Кожа горячая.

Он не соврал. Не на этот раз. Я чувствовала это. И это пугает сильнее, чем ярость.

Он не влюблён. Он не мягкий. Он просто начал считать меня ресурсом.

А это значит – я всё ещё важна.

И пока я важна – я жива.

Вечер наступил незаметно.

Свет в комнате стал золотым, почти уютным. Как в доме, где тебя ждут. Только здесь тебя ждут – чтобы ты не сбежала.

Я лежала на кровати, не двигаясь. Мысли медленно раскручивались в голове, как ржавая катушка: кто он? зачем я? и – главное – от кого он меня «защищает»?

Щелчок.

Дверь открывается.

– Ужин, – говорит Мэри спокойно, как будто приносит поднос в палату.

Я приподнимаюсь. Сажусь. Не спрашиваю, что сегодня – еда стала фоном. Как и всё в этом доме.

Мэри ставит поднос, как всегда – точно, молча, в той же точке стола.

Но сегодня не уходит.

– Что-то ещё? – спрашиваю.

– Если позволите, – она медлит, – я бы хотела кое-что объяснить.

Я выпрямляюсь. Смотрю прямо.

– У тебя появился доступ к "разъяснениям"?

Она не обижается. Только складывает руки перед собой – строго, почти по-матерински.

– Я здесь дольше, чем вы думаете, мисс Беннетт. И знаю больше, чем мне позволено говорить. Но иногда… молчание убивает сильнее, чем правда.

Я не перебиваю. Слушаю. Потому что чувствую – сейчас будет что-то важное.

Мэри медленно садится в кресло. Не как гость, не как служанка – как свидетель.

– Вы думаете, Кэл – ваш враг. И, в каком-то смысле, вы правы. Он не добрый. Не мягкий. Он не будет вас уговаривать. Он привык брать.

– Интересное вступление, – бросаю я.

Она не реагирует.

– Но у него есть брат. Старший. Лео. Или был. Его нет больше три года.

Я замираю. Впервые слышу это имя.

– Лео был другим. Он хотел вывести бизнес семьи из тени. Сделать всё легально. Открыто. С договорами, с отчетами, с адвокатами. Он даже нанял внешнего аудитора. Вашего коллегу, кстати.

Мэри делает паузу. Я не дышу.

– Его убили. На вилле, где ты сейчас. В саду. Днём.

Я чувствую, как спина покрывается мурашками.

– Кто?

– Этого никто не знает. Официально. Но есть догадки. Кто-то из своих. Кто-то, кто не хотел, чтобы семья вышла на свет. Кто-то, кто продолжает использовать фамилию Ларриано – как щит. Как фасад.

Я вдыхаю.

– Кэлл?

– Нет, – говорит Мэри спокойно. – Кэлл приехал позже. Он тогда был в Европе. Учился. Его даже не должно было быть в системе.

Я сжимаю пальцы в кулак.

– Но он всё равно вернулся?

– Когда убили Лео, Кэлл бросил всё. Вернулся. Взял на себя то, что осталось. Подчистил. Перераспределил. Успокоил. И стал главным.

– И вы хотите, чтобы я пожалела его?

– Нет, – Мэри качает головой. – Просто знала. Он не строил эту империю. Он спасал то, что осталось. И теперь он не доверяет никому.

Я откидываюсь на подушки. В голове – шум.

– Почему он считает, что мне грозит опасность?

Мэри смотрит прямо.

Мэри долго молчит, а потом вдруг говорит – не глядя на меня, будто самой страшно:

– Вы думаете, мисс Беннетт, что ваш отец – тот, кто должен был вас защитить. Но вы кое кого забываете…

Я резко поднимаю голову.

– Что ты сказала?

– Я не говорю это как угроза, – быстро добавляет она. – Но, может быть, Кэлл не просто так держит вас подальше от внешнего мира.

– Ты намекаешь, что кто-то снаружи опаснее его?

Мэри смотрит на меня внимательно.

– Есть люди, у которых не бывает слабых мест. Они их вырезают – хладнокровно, без сомнений. И когда появляется то, что может напомнить о прошлом… они не терпят.

Молчание. Только чай остывает на подносе.

– Я не понимаю, к чему ты…

– Иногда Кэлл делает вещи не потому, что хочет. А потому что знает – если не он, то будет хуже.

И уходит.

А я остаюсь и снова не понимаю, что все от меня скрывают…

Кэлл

– Три дня, и никакого движения, – говорит Марко, листая бумаги. – Это… странно.

Я не отвечаю.

Он сидит у окна. В костюме, как всегда. Часы без бренда, ботинки без лишнего блеска. Мой консильери. Старый друг. Единственный, кому я позволяю задавать вопросы.

– Думаешь, они ждут? – он поднимает взгляд.

– Не думаю. Знаю, – отвечаю.

Мы на базе – в моём легальном офисе.

Бизнес здесь чистый. На бумаге. Строительство. Инфраструктура. Управление. Всё, что даёт видимость закона. Видимость – это валюта.

На столе – проект нового блока в Ист-Сайде. Мне всё равно, как он будет выглядеть. Главное – кто его будет охранять. Кто будет ходить по этим улицам. Кто не будет.

– Ты держишь её как актив? – спрашивает Марко.

Я смотрю на экран. Камера. Комната. Она – сидит на подоконнике, босая, халат сполз с плеча. Но держится. Не ломается. Не просит. И это раздражает.

– Я держу её, потому что она знает больше, чем должна, – говорю наконец. – А значит, может заговорить в самый неудобный момент.

Марко кивает. Он привык.

Мы не говорим словами «жалость», «доверие», «эмпатия». Здесь это просто другие формы слабости.

– Хочешь, чтобы я привёз кого-то из верхушки? Поговорить с ней? – предлагает он.

– Нет. Пока нет.

Я хочу понять, зачем она полезла в это дело. Сама. Без приказа. Без защиты. Может она знает все, или догадывается?

Марко кивает в сторону карты на стене.

– Та сторона молчит. Третьи сутки. Ни звонков, ни движений, ни сигнала.

Я прищуриваюсь.

– Вот это и странно.

Потому что когда они молчат – значит, что-то готовят.

Марко встаёт.

– Сообщи, если она попытается снова выйти на связь. Любой способ – письмо, звук, даже взгляд в окно. Я хочу знать всё.

Он уходит. Я остаюсь у окна.

За стеклом – город. Огни. Люди. И правила, которых никто не видит.

Она пока не знает, в каком доме находится. И не понимает, почему ещё жива.

И это – правильно.

Пусть думает, что всё под контролем.

Пусть думает, что она выберется.

А я тем временем решу – нужна ли она мне живая.

Марко уходит, закрывая дверь мягко, как врач в палате, где пациент всё ещё не умер.

Я остаюсь. Открываю ящик стола, достаю бутылку. Не бурбон. Вода. Привычка – держать голову холодной, даже когда всё вокруг горит.

Экран включён.

Камера в комнате. Чёрно-белое изображение. Она сидит у окна. Пальцы скрещены на коленях. Халат – чужой, слишком большой. Волосы распущены.

Она смотрит на горизонт. На море.

Саванна.

Юг. Старая Вилла. Дом, который мы забрали после одной неудачной сделки.

Там нет Нью-Йорка. Нет суеты. Нет близких глаз.

Но и нет выходов, а вот подвал конечно есть.

Она искала камеры. Я видел, как она шарила взглядом по карнизам, трогала лампы, заглядывала в решётки вентиляции.

Нашла – ничего. Потому что всё – вне поля её зрения.

Микрофоны встроены в раму зеркала. Камеры – в обивке кресла, в декоративной кнопке на торшере.

Мой дом. Мои правила.

Я делаю глоток воды, опираюсь на стол.

Плечи наливаются тяжестью.

Это всё тянется слишком долго.

Лео знал, как держать власть – спокойно, без жестов.

Он улыбался. Даже когда его предавали.

А я – сжимаю кулаки. Потому что если не держать всё под контролем, всё посыплется.

Когда его убили, я вернулся через три дня. С Парижа.

Выбросил всё. Девушку. Контракты.

И стал тем, кем они боялись стать.

Эта девочка – Джейд – не должна была появиться.

Слишком чужая. Слишком правильная, но со склетами в шкафу. Пусть сама еще об этом не знает.

И всё равно – сидит у меня в доме. Не плачет. Не умоляет.

Просто смотрит на воду, будто думает: если долго глядеть на волны – можно придумать, как сбежать.

Я делаю шаг к карте. Провожу пальцем по побережью.

Моя территория – Саванна, Атланта, Джексонвилл.

Их территория – север. Крупные центры. Подполье. Банки.

И тишина – это не пассивность. Это угроза.

Я знаю, как начиналась каждая война:

не со стрельбы.

с молчания.

Возвращаюсь к экрану. Она всё ещё там. Окно. Море. Тишина.

Ты не часть этой игры, Джейд, – думаю я. – Но ты в центре доски. И значит – тебя либо спасут, либо сожгут.

Я не позволю ни тому, ни другому.

Марко был бледен, когда вошёл снова в кабинет.

Он никогда не позволял себе лишнего. Ни в голосе, ни в жестах. Но сейчас в его взгляде что-то дрогнуло.

– Скажи быстро, – я уже чувствовал: это не просто сбой.

– Связь с Бьянки – пропала. Час назад.

Я поднимаю голову.

– Где?

– Шарлотт. Он отслеживал Грейсона. По наводке, которая пришла от наших людей в Мэриленде.

Бьянки – один из моих лучших. Он не исчезает просто так. Не теряет сигнал. Он знает, что это значит.

Я медленно откидываюсь в кресле. В висках гул, как от пули, прошедшей рядом.

– Грейсон?

– Вернулся в город позавчера. Вчера – был в доме отца. Сегодня – на связи с кем-то из федералов. Но с кем – не знаем.

Пауза.

Я понимаю, что это – ответ.

Ход в нашу сторону.

Симметрия.

– Это предупреждение, – говорю я, глядя в окно. – Они показывают, что видят нас. Что дотянутся, если захотят.

Марко молчит.

Он знает, что это значит.

Они больше не просто наблюдают. Они играют.

Я встаю.

Собираю телефон, кидаю в карман куртки.

Пистолет – под подкладкой. Уходит с характерным щелчком на место.

Пальцы спокойно застёгивают молнию.

– Подготовь машину.

– Куда?

– К Ривере. Лично.

– Один?

– Нет. Со мной – Сальваторе. Больше никто.

– Кэлл, ты уверен?

– Я хочу посмотреть в глаза тому, кто решил перейти черту.

Марко больше не спорит.

Он знает, если я еду сам – значит, кровь будет.

Но эта кровь нужна.

Чтобы они поняли: в этой игре я всё ещё диктую правила.

Глава 4.

Джейд

Прошло уже несколько дней, с того момента, как он исчез – молча, без объяснений, без намёков на то, когда вернётся, и вернётся ли вообще. Я не могу точно сказать, сколько прошло – то ли три, то ли четыре, может, даже больше. Без часов и новостей день теряет чёткие очертания, время становится вязким, сливается в одно бесформенное полотно, где утро почти неотличимо от вечера.

Первое, что я заметила – это изменение в порядке охраны. Если раньше мужчины в чёрном свободно заходили в дом, периодически проходили по коридорам, иногда приносили еду или отдавали Мэри какие-то сумки, то теперь их присутствие словно вытеснили за пределы дома. Они всё ещё здесь – я вижу их, когда выхожу на террасу или просто заглядываю за шторы, – но теперь они находятся только на территории виллы: в саду, у ворот, на дорожках, ведущих к гостевому домику. Ни один из них больше не переступает порог этого дома. Словно их сюда больше не пускают. Или, может быть, кто-то не разрешает.

В доме остались только мы с Мэри.

А ещё конечно – дверь. Моя дверь. Она больше не заперта. Да , нужно было начать с этого.

Я не сразу это поняла. Утром, проснувшись, я, как обычно, дотянулась до ручки – и готовилась к привычному щелчку, замкнутому кругу замка, но… ничего. Ручка повернулась, дверь поддалась.

И я стояла в проёме, босая, в старой футболке, замирая на пороге, будто ожидала, что меня окликнут, остановят, вернут назад. Но тишина тянулась, как пауза после выстрела. И я сделала шаг. Один. Второй. И поняла – мне больше не запрещено.

Я вышла. Из своей комнаты. В коридор. В другой мир.

Теперь мне позволено больше, чем раньше. Я могу выходить на террасу, спускаться в сад, гулять по внутреннему дворику, где пахнет цветущим розмарином и хвоей. Никто меня не держит, не преграждает путь, не следит открыто. Но я чувствую: я всё ещё под наблюдением. Просто теперь – дистанционно.

Каждое утро я просыпаюсь от тишины. Раньше – от его шагов. От звука, с которым он открывал дверь. Или оттого, как Мэри приносила завтрак – всегда аккуратно, в одно и то же время. Теперь я просыпаюсь в пустой комнате, сама. Мэри приходит позже, бесшумно, как тень.

Ночью мне снятся сны, в которых я снова на улице. В пальто, с наушниками. И кто-то идёт за мной. Я просыпаюсь в холодном поту, но в комнате всё спокойно, всё на своих местах. Вокруг идеальный порядок, как будто эта вилла живёт по собственным законам, не признающим хаоса, даже если в тебе всё кричит.

Я не знаю, где Кэлл. Я не знаю, вернётся ли он. Но чем дольше он не появляется, тем сильнее гудит в голове одна мысль: он уехал не просто так. Что-то произошло. Что-то серьёзное. И он решил, что мне будет безопаснее здесь. Подальше. От него. От всего, что он делает. И, может быть, даже – от самого себя.

Я пытаюсь сохранять спокойствие.

Пытаюсь думать рационально.

Ставить галочки – как раньше, в суде, в допросах, в записях.

Только теперь галочек нет. И дела тоже.

Есть только я. Мэри. Дом. И тишина.

И эта тишина – самое громкое, что сейчас есть в моей жизни.

На следующий день я проснулась как мне показалось раньше обычного. Солнце только поднималось, мягко подсвечивая потолок светло-оранжевыми бликами, а в доме уже слышался едва уловимый запах: что-то тушилось, томилось, тихо булькало где-то за стенкой кухни. Мэри, как всегда, была на ногах задолго до меня.

Я долго лежала, смотря в потолок, и вдруг поняла, что больше не могу просто сидеть в этой комнате, считать плитки на полу . Мне нужно было что-то, что отвлечёт голову. Что заставит чувствовать – пусть и не контроль, но хотя бы участие.

Я спустилась вниз – босиком, в мягком домашнем костюме, почти беззвучно – и остановилась у двери на кухню. Мэри стояла у плиты, спиной ко мне. На столе лежала доска с зеленью, в кастрюле томился какой-то соус, а воздух был пропитан чесноком, базиликом и чем-то пряным, тёплым, как утро в Италии.

– Может, я помогу? – спросила я спокойно, стараясь, чтобы голос не звучал натянуто.

Мэри вздрогнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки, оглянулась и немного растерянно посмотрела на меня.

– Помочь? – переспросила она, словно не сразу поняла, что я сказала.

– Я умею готовить. Вполне прилично, между прочим, – я попыталась улыбнуться, не натянуто, а по-честному. – Не могу же я всё время просто смотреть в окно. Хочу хоть как-то быть полезной.

Она посмотрела на меня долго. Не с недоверием, а с каким-то внутренним удивлением. А потом, молча, кивнула и протянула мне нож.

– Порежешь петрушку? Только без стеблей.

С этого и началось.

Мы не говорили много. Я и не пыталась задавать вопросы. Я уже знала, что Мэри не станет ничего рассказывать – не потому что не хочет, а потому что не может. В этом доме всё подчинено молчанию. И Мэри – его часть.

Мы резали овощи, пробовали соус, смеялись, когда я переперчила омлет. Она рассказала, как в юности перепутала муку с сахарной пудрой и испортила торт на свадьбу сестры. Я рассказала, как однажды попыталась порадовать отца и приготовила ему лазанью по рецепту из какого-то блога, а в итоге подожгла духовку и вызвала пожарных.

Мы не говорили о Кэлле. Не касались ничего, что давило.

Просто готовили.

После обеда я помогла ей вытереть посуду. Она не протестовала.

Наоборот – кажется, была благодарна. По-своему. Молча.

И когда я уже собралась уходить, она вдруг сказала, почти шепотом:

– Здесь сложно не сойти с ума, когда всё молчит.