Ловкач. Том 1

И оно отозвалось, то самое «загрязнение». Небольшое совсем, затаившееся – метка. Где-то мой реципиент вляпался – скорее всего, возле Узла, там граница миров всегда слабеет. Вляпался – и его взяли на карандаш, как сказал бы он сам.

Невидимая простому глазу, метка ярко сияла, если глянуть на неё через крошечную астральную призму.

Вот оно что… Вот, значит, почему мне так не сразу удалось сбить погоню со следа!.. Ну ничего, справимся.

…Казалось бы, чего проще – смени одежду, и дело в шляпе; но астральные метки куда хитрее обычных чернильных пятен.

Я снял кольцо с пальца, металл холодил ладонь. Искра там всё ещё жила, и я аккуратно провёл золотистым ободком по грубоватой ткани.

Шипение, дым. Голубоватые струйки извиваются, словно черви в пламени. Экая пакость!..

Провёл ещё раз, медленно. Я выжигаю их, эти «фибриллы». Выжигаю осторожно и неспешно, стараясь не выдать своё местонахождение. Вот теперь ищите, господа хорошие!.. Нюхайте, гончих пускайте, монахов – ничего не вынюхаете.

Перевёл дух, снова надел пиджак.

Лето, июнь, печка жарит, словно в кузне – а мне по-прежнему холодно. И я не отрываю взгляда от пламени. В огне всегда что-то таится.

Пламя вдруг потянуло за собой память.

…Я снова видел тот город. Стёртые в пыль стены, рухнувшие башни из белого камня. И два тела на дороге. Два тела, через которые я перешагнул без колебаний – или мне тогда так казалось. Башни из белого камня рушились, расколотые барельефы с рунами пылали, словно сухая солома. Я застыл на самом верху настоящего холма, на целой горе из обломков, и казалось – победа моя. Моя! Только моя.

Я вскинул руку.

– Да здравствует…

И тут в тумане возникли они.

Фигуры, окутанные плащами, словно сотканными из дыма. Призрачные голоса – ни мужские, ни женские, что зазвучали сразу и отовсюду, исполненные жгучей зависти:

– Это не ты взял город, Ловкач.

– Мы сделали всё. Ты лишь нанёс последний удар.

– Тебе просто повезло.

Я сжал кулаки.

Ложь. Без меня они бы и шага не сделали. А сейчас что же – бунт?!

Да, это были воины Лигуора. Сражавшиеся за то же, что и я – за прогресс, за движение, против вечной недвижности золотого застоя, за которым только конечная гибель всего. Мои… союзники? Нет! Подручные! Подчинённые! Мои… мои солдаты!

– Приказы здесь отдаю я!

– В самом деле?

Тени медленно придвинулись.

– Я сильнее вас всех, – бросил я презрительно. – Не доходит это до вас, недоумки?

– Сильнее? Тогда почему тебе противостояло всего двое? Одна из которых – девчонка?

– Где остальные защитники? Кто снял их со стены, кто отвлёк, кто проломил щит?

– Ты пришёл на готовое.

– В самом деле? – усмехаюсь я. – Ну, попробуйте сами прийти на готовое. Я жду. Начинайте. Или сильны только обвинениями бросаться?

Они не выдержали. Туман дрогнул, расплылся, а из его глубины проступили их лица.

Жуткие, нечеловеческие подобия людских: кожа содрана, мускулы блестят, сухожилия натянуты, рты разорваны от уха до уха, полные игольчатых зубов. Глаза – как угли, горящие во тьме.

– Экие красавчики, – презрительно бросил я. – Пугалами на полях, пожалуй, работать сможете. Хотя, боюсь, вы и на это не способны.

Голоса ответили в унисон, как хор:

– Ты слишком усердно сражался.

– Ты впустил в себя их ярость.

– Ты стал подобен врагам.

– Кого волнуют ваши скрипы и бульканья?.. – я был готов.

Они хотят драки – они её получат.

Один из монстров шагнул вперёд. Его голос прорезал туман:

– Ты забыл, кто я? Мы начинали вместе… Я был рядом, когда ты впервые коснулся силы. Ты, … – и он назвал имя. Моё имя. Имя, которое неведомым образом стёрлось из моей памяти.

Звук растворился, я не смог ни разобрать, ни запомнить. Имя скользнуло мимо, будто струя воды, которую тщишься удержать в кулаке.

– Долго я ещё буду ждать? – бросил я.

Мой противник раскинул руки, вокруг него задрожал, заколыхался туман. Я ощущал рождение, оформление астральных конструктов – уродливые изломанные силуэты – отпорные, атакующие, отвлекающие, дозорные… Я видел, как он поднимает их одного за другим, готовя боевые порядки.

Со мной собирались биться по всем правилам.

Я не стал ждать. Не тратил время на построения. Сжал силу в себе, в одно мгновение вытянув её узким, прямым, смертельно острым клинком, словно шпага. Чистая воля, сжатая до невозможной остроты.

Дуэль? Я ударил прежде, чем существо напротив меня закончило свои приготовления.

– Нечестно!..

Чепуха. Главное – это победа.

Лезвие астрального света пронзило его алый глаз. Чудовище завыло, отшатнулось, рухнуло на колени, заваливаясь в туман, погружаясь в него, словно в трясину.

– Получил? – усмехнулся я.

Монстр поднял голову. Из пробитой глазницы стекало жидкое пламя, словно сама ярость обратилась в раскалённую лаву. Он дышал тяжело, но поднялся, шатаясь.

– Мы… этого… не… простим, – прохрипел он.

– Не… простим… – подхватили другие.

И всё обрушилось. Тьма сомкнулась. Остался лишь треск сырых дров и красные пятна перед глазами. Я сидел у печи, и сердце моё билось так, будто я только что вышел из поединка.

Я замер, вцепившись пальцами в колени, лоб и глаза заливал пот. Казалось, ещё миг – и из каждого угла крошечной дворницкой шагнут они, туманные, с содранной кожей и пылающими глазами. Но в тишине лишь гудела печь да слышно было моё собственное дыхание.

Нет. Этого я не допущу.

Я не стану таким, как они. Кем бы они ни оказались. Даже родными моими братьями.

Я провёл ладонью по лицу, стирая липкий пот. Огонь в печи потрескивал, как будто насмехался надо мной. «Ты стал подобен врагам»… нет, это всё пепел прошлого. Я не монстр.

Я… Я – Ловкач, да!

…Обратно к Вяземской лавре я возвращался неспешно, кружным путём. В дворницкой нашлась чистая одежда, аккуратно развешенная – Ловкач-прежний оказался запаслив. Я выбрал лёгкое летнее пальто, светлую шляпу, щёгольские туфли, тяжёлую трость с набалдашником слоновой кости. В кармане – верные отмычки, так и оставшиеся от моего реципиента.

Наблюдающие потратили много сил, гоняясь за мной. Они не Малые Охотники, существуют в этой реальности куда дольше. Так что или их сменили новыми, или, быть может, вывели на улицы обычных шпиков.

День давно перевалил за половину, когда я с самым независимым видом выбрался из своего убежища. Осторожности ради прошёл проходными дворами почти к самому Варшавскому вокзалу, махнул извозчику.

Сменив третьего, я, наконец, сошёл на Сенной.

Павильоны огромного рынка, как обычно, полны народа. В толпе хватает всякого люда, и совсем бедного, и хорошо одетого, как я. Покружив ещё немного, убедившись, что полиции и Наблюдающих поблизости нет, я, подобно рыбе в ручье, скользнул в устье Горсткиной улицы, нырнул в проходную парадную (хотя какие тут «парадные», ничего нарядного отродясь не видали!) – и вот она, родимая, «лавра»!..

Поворот, поворот, проход, где совсем недавно я уложил троих громил, и, наконец, нужная дверь – «чайная» Марфы-посадницы. Низкая, чёрная от копоти, с вечно сбитым косяком. Постучал три раза, потом два и ещё три, как полагалось.

Щеколда скрипнула, я шагнул внутрь.

Полумрак, чадящий самовар. Тут всегда была ночь – окна плотно занавешены. Кому надо – сидят, смотрят, нужда возникнет – предупредят.

За стойкой, как всегда, возвышалась Марфа-посадница. Монументальная, широкая, с подбородком, как у старого идола. Интересно, она вообще спит хоть когда?..

Завидев меня, бандерша всплеснула руками так, что на запястьях зазвенели браслеты:

– Батюшки-светы! Ловкач! Да что ж это делается… Легавые, как ты ушёл, с утра шарили, злые, аки псы голодные. Ты, часом, ничего не натворил?

Я скривил губы в ухмылке, небрежно отмахнувшись:

– Да ну, дельце накануне одно как раз выгорело неплохое. Вот и сорвались с цепи, зубы показывают.

Марфа сузила глаза, всмотрелась. Её взгляд тяжелел с каждым мигом, будто гири на грудь ложились. Не верила.

– Говори-говори… – буркнула она. – А только сердцем вот чую – не всё ты мне сказываешь.

Я пожал плечами, не споря.

А вот и тот, кто мне нужен – вертится у стойки щуплый мальчишка в обносках, лет двенадцати. Глаза – быстрые, цепкие, зоркие, за голенищем сапога – ножичек. Савва Брынзович, «Сапожок» – местный шнырь.

– Давай-ка Марфа, не куксись, а налей-ка мне… чайку. Да калач подай, свежий.

Кажется, слегка оттаяла – видит, что я не напряжён. Теперь к делу.

– Слышь, Савва, – кивнул я пареньку, – ступай-ка, глянь мою старую каморку. Знаешь где?

– Знаю, дядька Ловкач, – отозвался тот, нимало не удивившись. И мигом исчез, как сквозь стену прошёл.

Марфа хмыкнула.

– Ещё и малолетка этого в дело тянешь? Сгинет же, коза, ни за понюх табаку.

– Не сгинет, – отрезал я. – У Сапожка нюх получше, чем у легавых.

И точно. Вернулся Савва быстро, глаза горят, но голос осторожный:

– Был кто-то. Шарили, но всё аккуратно по местам поставили. Всё, да не до конца. Нюхом чую – искали, однако ж не нашли.

Он прикусил губу, будто боялся сказать лишнее.

Я похлопал его по плечу:

– Ладно, малой. В долгу не останусь. Меня держись.

Марфа всё смотрела и качала головой.

Я пил чай, заедая свежим калачом, Савва крутился рядом.

– Дядька Ловкач, а дядька Ловкач! Спросить дозволишь?

– Ну, чего уж там, я сегодня добрый. Спрашивай.

– А чем ты Митяйку так напужал? Тот так и сидит, трясётся, на улицу ни шагу! И не говорит, в чём дело!..

– Митяйку? Какого ещё Митяйку?

– Дык который папиросами вразнос торгует! Я, дык, тоже утром ранешенько вставал, тётке Марфе подмогнуть, туда, сюда, глянь – а ты, дядько, Митяйке чего-то втолковываешь, а потом он с лотком своим шасть к двум фраерам, а ещё потом дёру ка-ак даст!.. Я потом ему говорю, значит, Митяйка, чего сидишь, чего дрожишь, что случилось-то?

– А он?

– А он только трясётся. И ни гу-гу.

– Молодец Митяйка. Обещал мне никому ни полсловечка – и не обманул.

– Дяденька Ловкач… – Савва заглянул мне в глаза. – Вот я учуял… у тебя в каморке… а ты даже проверять не пошёл, доверяешь, значит… значит, могу я, верно?

Я нахмурился погуще.

– Ты к чему это, малой?

– Возьмёте меня, мож, всё-таки в ученики, а, дяденька Ловкач?

О. Как кстати. Мой реципиент, значит, Савву хоть и отмечал, а до себя не допускал. Ну, продолжим.

– Ты же знаешь, не было у меня учеников, малой.

Савва понурился, плечи поникли.

– Досель не было, – договорил я, – а теперь будет. Но смотри! Трудно у меня. Сдюжишь?..

Мальчишка разом просиял.

– Дяденька Ловкач!.. Спасибо!.. Я, я всё сделаю!.. Сапоги ваксить буду!..

– Сапоги и без тебя найдётся кому поваксить, малой. У меня в учениках головой думать надо. Сможешь, докажешь – стану тебя учить. Нет – не взыщи. Пойдёшь со мною?..

Совершенно счастливый Савва так затряс головой, что казалось – сейчас оторвётся.

Глава 9. Фигура и тень

В старых палатах князя Шуйского было тепло и немного пахло ладаном. Толстые стены с росписями, казалось, помнили ещё самого Иоанна Грозного, хотя на самом деле, конечно, здесь, в Петербурге, построены были куда позже.

Старый князь восседал на прежнем месте, за огромным столом в своём кабинете, склонив седую голову над каким-то свитком. Горели свечи, и в их трепещущем свете князь Иван Михайлович казался высеченным из того же камня, что и стены.

Мигель поклонился ему низко, в пояс:

– Поздорову ли, князь-батюшка, княже милостивый… Позволишь ли холопу твоему Мигельке слово молвить?

Старик фыркнул.

– Усердствовать усердствуй, да в меру, – посоветовал он, откинувшись и положив костлявые пальцы на столешницу. – Давай, молви своё слово. С чем пожаловал? Да ещё и во время неурочное?

Мигель поклонился ещё ниже:

– Тебе, князь-батюшка, как на духу всё реку: Куракины за Ловкачом гоняются. Плечо раззуделось, рука размахнулась. Ужасть что творится, лавру Вяземскую мало что по кирпичику не разнесли. А супротивники их, Рюриковичи – Одоевские да Ростовские, тоже зашевелились, но пока ещё не ведают, в чём дело. Слухов много, а толком не знают.

Старый князь прищурился, будто подслеповатый филин.

– Лавру, вот выбрали словечко для клоаки… Говорил же я тебе, Мигель, что подлюки эти, Гедиминовичи, в лужу сядут! – и захихикал неожиданно звонко, потирая костлявые руки. – Говорил же я, ой говорил!

Мигель склонился совсем низко, стараясь себя не выдать. Не говорил ничего такого княже Иван Михайлович ни в первую встречу, ни во вторую; во вторую и вовсе лишь Мигеля выбранил, чего, мол, с пустяками явился, от дел важных князя оторвал. Но перечить? Да лучше голову в пасть льву сунуть.

– Истинно так, князь-батюшка! – поспешно поддакнул он. – В лужу сели, пред всея Русью на смех выставились. Ловкача уловить хотели – ан не преуспели.

Шуйский кивнул, словно сам себе:

– Вот и славно. Пусть подлюки морды умоют. Наш черёд ещё придёт.

Он перевёл взгляд на Мигеля – колючий, тяжёлый.

– Речь веди далее! Всё в подробностях доложи – как уловить пытались, что учинили? Да главное реки – почему у них ничего не вышло?

Князь Иван Михайлович даже устроился поудобнее, сведя костлявые пальцы, и глядел на Мигеля не мигая, что тот едва удерживался, чтобы не заикаться.

Он принялся «речь вести»: рассказывать, кого, куда и сколько послали Куракины, сколько ими подкупленных жандармов явилось в лавру, сколько шпиков они отправили на улицы и как вся эта «рать нечестивая» ничего не возмогла, не свершила, а лишь только уползла, хвост поджавши.

– А я-то, княже, всё видел, хоть и в сторонке стоял!.. Обманул всех Ловкач, выскользнул, аки хорь из петли!..

– А! И тебя, выходит, тоже? – проскрипел вдруг князь.

– И меня, князь-батюшка, – сокрушённо развёл руками Мигель, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Не замешкавшись, поклонился до самого полу. – Сущеглуп есмь холоп твой Мигелька!..

Князь снова фыркнул.

– По глазам вижу, «сущеглупым» себя ты для словца прозываешь, а взглядец-то хи-итрый! Ну, давай, холоп Мигелька, выкладывай!..

– Есть у меня, княже, подозрение одно. Что видели-таки Ловкача в тот день. Никто не знает, а я знаю!..

– Вот, значит, как… – проскрипел старик. – Ну, молодца, молодца, не вовсе уж сущеглуп. Кому ещё сказывал?

– Никому, князь-батюшка, ни единой душеньке!

– Обратно молодца, – кивнул Шуйский. – Ну, а девку-то… девку ему нашёл?

Мигель замялся, низко склонился, ответил покаянным голосом:

– Никак нет, княже. Трудно, ох как трудно. Не всякая подойдёт, не всякой Ловкач и поверит…

Старик стукнул пальцами по столу.

– Ась?.. Ты чего мне тут жалобу поёшь?

Мигель судорожно сглотнул.

– Осмелюсь слово молвить, князь-батюшка, тут всё одно к одному пришлось. И девка, и ведь в означенный миг Ловкача заметили.

– Всё знать хочу, – прохрипел Шуйский хмуро.

Цыган снова закивал.

– Одна из осведомительниц моих, молодая да смышлёная, случайно с ним в конке столкнулась, аккурат пока Куракины его уловить пытались. Он, мол, показался ей на Ловкача смахивающим. Она, не будь дурой, с ходу и разговор завести попыталась, и глазки построила, и намёк сделала… Пойдём, говорит, побалуемся, в ванну нагишом влезем. А он – ни в какую! От такого предложения, позволь молвить, отстранился, будто и не мужик вовсе.

Мигель так вошёл во вкус, что даже возмущённо притопнул. А Шуйский хмыкнул, губы его скривились, сухие, словно из воска.

– Вот оно как… Значит, девка глупа. И ты глуп. Ищи лучшую! Чтобы фигуриста была, чтоб кровь в жилах закипала. Ловкача в силки брать надо хитро, а не с бухты-барахты.

– Слушаюсь, княже-батюшка, – покорно склонил голову Мигель, мысленно чертыхаясь. – Найду девку, непременно найду.

– А чего ж эта твоя прознатчица не выследила, куда Ловкач этот отправился?

– Говорит, сбежал, княже, да так, словно вся нечистая сила за ним гналась.

Старик удовлетворённо закивал, захихикал сипло, потирая руки.

– Ну, Куракиных памятуя, может, и вправду что гналась, – выдавил он, и Мигель тотчас угодливо засмеялся тоже.

– Так-то лучше. Девка да ключ – вот и весь сказ.

Мигель же подумал, что лучше уж лужа, чем топь, в какую может втянуть его сам князь.

– Теперь к Куракиным ступай, – распорядился Шуйский. – Посетуй, на неразумие дураков-рядовых пожалуйся. Да уши прочисть, слушай внимательно, о чём говорить станут, а паче всего замечай, о чём умолчат.

Он воздел палец кверху, и Мигель слушал так внимательно, будто был мальчишкой, впервые получившим настолько ценный совет. Шуйский с довольным видом ухмыльнулся.

– Всё понял? Отправляйся теперь.

⁂

Особняк Куракиных на Мойке сиял электрическим светом, беломраморные колонны отражали мягкое мерцание бронзовых бра, в камине потрескивали аккуратно сложенные поленья. Оба брата, как всегда, были при параде: Владимир Александрович в безукоризненном парижском сюртуке, Михаил – в светлом костюме, с непременной своей пахитоской в пальцах.

Мигеля провели в гостиную. Он почтительно поклонился, но уже без того раболепия, как перед Шуйским – скорее, с изяществом, что подобает тому, кто доставил по-настоящему важные вести.

– Ну? – голос старшего Куракина был холоден. – Что ж это такое, а, Мигель? Мы велели взять его. Взять – а не гонять кур по дворам. Ростовские с Оболенскими смеются теперь, в дом приличный не зайти, ухмыляются, черти!

– Совершенно верно, – подхватил Михаил. – Должны были взять, а вместо того – скандал, люди болтают, наши молодцы вернулись с пустыми руками. Объяснись-ка, голубчик.

Мигель развёл руками, изобразив недоумение:

– Ваши светлости, государи милостивые, разве ж не я говорил: не надо его хватать вот так сразу? Я ведь предупреждал – ой как непрост человечек этот. Он, может, и вовсе не человек. Изменилось в нём всё разом, и буквально на днях. Присмотреться бы к нему сперва, приглядеться. А вы, ваши светлости, то «куля в лоб», то «по месту взять». А потом же бедный Мигель во всём и виноват.

– Ты как разговариваешь, скотина?! – так и взвился Михаил. – Место своё забыл, быдло?! В Сибирь захотел?!

– Виноват, ваша светлость! – Мигель вскинул руки, словно в отчаянии. – Да разве ж посмел бы я непочтительность явить!.. О вас же, ваши светлости, пёкся, о чести вашей, об имени добром!.. Что непочтительные речи о вас вести стали… моя ли в том вина? Я ж всё, что мне только возможно, сделал! Все сведения доставил немедля, о силе этого нового Ловкача предупредил, донёс, что изменился он, что совсем иной теперь!.. Но кто ж бедного Мигеля послушает?.. Вот и вышла конфузия!.. Не гневайтесь, ваши светлости, не держите сердца на Мигеля!

Взгляд его, нарочито жалостливый, казалось, звенел стёклышком, вместе с голосом.

– Спокойнее, брат, спокойнее, – Владимир положил руку Михаилу на плечо. – Сударь наш Мигель, конечно, мошенник отъявленный, шаромыжник, прощелыга и так далее, но сейчас этот плут дело говорит. Не стоило нам пытаться Ловкача сразу – в садок. А ты, Мигель, нос не задирай. Не то враз без ноздрей останешься. И ещё без кое-чего.

Михаил нервно стряхнул пепел с пахитоски.

– Да-да. И смотри, никому ни слова!..

– Да будто бы я не понимаю, ваши светлости? – принялся поспешно кланяться Мигель. – Да неужель же я…

– Хватит, – оборвал Куракин-старший. – Говори, Мигель, что сказать пришёл. Значит, совсем другим Ловкач сделался? Не тот, что прежде?

– Истинно так, ваша светлость, – Мигель позволил себе лёгкую улыбку. – Совсем не тот. Куда больше не тот, что изначально казалось. И потому трогать его поперву надо осторожно. Сначала понять, что он такое. А потом уж решать: бить ли пулей в лоб, по месту ли брать или…

– Или?

– Или приручать, ваша светлость. Осторожно. Очень осторожно.

– Осторожно… – Владимир задумчиво покрутил пенсне в пальцах. – Хорошо. Будь по-твоему, Мигель. Но уж коли подведёшь ты нас – то и не обижайся.

– Да когда ж я подводил? – Мигель изобразил простодушие. – Для начала Ловкача теперь сыскать надо. Пронаблюдать за ним – чего удумает, что воплотит, куда пойдёт, с кем встретится. Он погоню-то, ваши светлости, со следа сбил – вот и пусть думает, что его совсем потеряли. Осторожности поубавится. Из логова вылезет. И… думаю я, простые-то соглядатаи лучше справятся.

Князья переглянулись. Владимир кивнул брату, тот кивнул в ответ.

– Ладно, – сухо бросил старший. – Ищи Ловкача. Да, кстати. Ты, помнится, девку для него добыть хотел. Как, добыл?

– Никак нет, ваша светлость! Разборчив больно оказался. Одну к нему подвёл – нос воротит!

Мигель соврал без малейших колебаний. Если своих заслуг нет – не стесняйся их изобрести. Только с умом, конечно.

– Разборчив, хм? Интересно… Кстати, а старикан Шуйский-то что?

Последняя фраза прозвучала совершенно, вроде бы, невинно, но Мигель разом взмок.

– А что ж он. Тоже велел мне девку Ловкачу подсунуть, да фигуристую сыщи, мол, говорит.

Братья ухмыльнулись.

– Ладно, братец. Ступай, дело делай да будь настороже. Теперь Ловкач этот – наш приоритет. Сыщи его, коль такой умный. Денег мы тебе в прошлый раз дали, должно хватить. Отыщешь – наградим щедро. Ты нас знаешь.

Мигель знал. Он поклонился, молча отступая к двери и улыбаясь самым уголком губ – как всегда улыбаются те, кто работает сразу на две стороны.

Дверь за Мигелем мягко прикрылась, и в гостиной снова остались только два брата. Электрический свет от хрустальной люстры мерцал, отражаясь в лакированных панелях.

Владимир Александрович снял пенсне, протёр его замшей и тихо сказал:

– Скользкий тип. Но полезный.

– Полезный, – отозвался Михаил, стряхнув пепел в фарфоровую чашу. – Только вот доверять ему нельзя. Глаза у него бегают, улыбка приторная… Сегодня он нам поёт, завтра Шуйскому.

– Уже поёт, – спокойно заметил старший брат. – Не думай, что я не знаю. У старого князя уши длинные, слушает и слышит отлично, молодым на зависть. Но это не беда. Пусть пока поёт обоим. Важно, что нам он вести первым приносит.

Михаил нахмурился:

– Ты уверен? А если он нас за нос водит?

– Уверен. У Шуйского тоже наши люди есть. А коли за нос водит… тогда он умрёт, – просто сказал Владимир, надев пенсне обратно. – Но пока – пусть живёт.

Он поднялся, прошёлся по мягкому ковру, продолжая:

– С Ловкачом придётся быть осторожнее. Мигель прав. Он не тот, что был. Даже если это всё ещё одно и то же тело, воля там другая. И сила… иная.

– Ты думаешь – всё-таки из Старших? – Михаил понизил голос.

– Я думаю – ещё не ясно. Но если так… тогда нам выпадет честь первыми взять его под руку.

– Или убрать, – пробормотал младший.

Владимир усмехнулся уголком губ:

– Убрать всегда успеем. Старший или не Старший, любой падает от пули в нужное время и в нужном месте. Но если он из тех, кто стоит выше… представь только, что будет, когда мы его на цепи приведём.

Михаил на миг задумался, и в глазах его вспыхнул огонь.

– Мы обойдём Шуйского, – сказал он. – И Рюриковичей тоже.

– Именно, – старший брат вновь сел в кресло, поднёс рюмку коньяка к свету. – И тогда над-клан наш будет первым.

Они чокнулись.

– А насчёт девки старик Шуйский прав, – Владимир пригубил янтарную жидкость.

Михаил усмехнулся, манерно стряхивая пепел:

– Ха. Старые методы. Думает, можно в сети поймать тем, чем ловили ещё при Иване Васильевиче.

– Старые методы порой не хуже новых работают, – Владимир наставительно поднял палец. – Только подать надо правильно.

– Подать… – Михаил затянулся пахитоской. – Вот ты серьёзно считаешь, что этакий тип поведётся на юбку? Если он и вправду изменился, как Мигель говорит. И, если, опять же, Мигелю верить – одна уже пробовала.

– Значит, – задумчиво сказал Владимир, – надо не юбку, а лицо. Историю. Женщину с легендой. Чтобы он сам захотел поверить.

– Хм… – Михаил подался вперёд. – Скажем, воспитанница пансиона, с лёгким налётом таинственности? Или, напротив, простая девица с Сенной, но «с душой»?

– С душой… – Владимир хмыкнул. – С душой работают актёры, брат. А нам нужна фигура. Настоящая, живая. Чтобы и в постели, и за столом была убедительна.

– Значит, надо искать среди наших… – Михаил прищурился. – У Голицыных хватает полукровок с театральными задатками. Попросим, так пришлют.

– Попросим, – кивнул Владимир. – Но выбирать будем сами. Девка должна быть не только фигуристая, но и умная. Чтобы не спалилась.

Они переглянулись, и в глазах обоих сверкнул одинаковый холодный азарт.

– Хорошо, – сказал Михаил, откинувшись в кресле. – Пусть старый Шуйский мечтает о фигуристой. Мы же подберём такую, что и фигурой возьмёт, и умом.

Владимир снова поднял бокал.

– За то, чтобы Ловкач запутался в сетях. И не заметил, чьи они.