Ловкач. Том 1

Ник Перумов, Валерий Гуров

Ловкач. Том 1

Глава 1. Псы и фонари

Улицы Петербурга – не место для прогулок после полуночи. Так думал тот, в чьем теле я оказался, а теперь так думал и я.

Не место и не время гулять, особенно если за тобой гонятся двое, чья походка напоминает размеренную работу часового механизма, шаги их отдаются болью в ушах, а дыхание разит сожженной серой.

Не знаю, кто они – люди ли, машины, духи из детских кошмаров или нечто ещё похуже…

Не знаю, что это за мир, в котором я оказался.

Но знаю точно: останавливаться нельзя.

Я перемахнул через чугунную решётку, зацепившись ботинком – неловко, да. Инстинкты мои пока ещё не перестроились на новое тело. Вот и сейчас приземлился – и потерял равновесие, чуть не соскользнул обратно на камень, мокрый и скользкий, как лёд, хоть на календаре и июнь.

Газовые фонари потрескивали с неясным выражением обиды, будто им задержали жалованье. Один из них – как по заказу – мигнул и потух, открыв мне полосу тени. Я юркнул в неё без лишних колебаний, как будто знал заранее, что там – дверь, приоткрытая ровно настолько, чтобы мог проскользнуть человек моего роста и моей комплекции.

То, что там есть дверь, знал не я. Вернее, не совсем я. Это он – тот, в ком я сейчас бегу. Его ноги, его лёгкие, его память, его страх. У меня осталась разве что память – и то частично, моя ирония и смутное ощущение, что я тут временно. Как квартирант, который вселился ночью, ключ получил от привратника в чёрном сюртуке, а домовый распорядок до утра так и не объяснили.

Да и мне всё равно приходится поддерживать реципиента, делясь тем немногим, что оставалось со мной.

Он хромал – очевидно, только что сломал ногу; в правом локте порвана связка, надо снять боль и вообще сделать, чтобы я хоть рукой мог двигать. Сейчас моих сил хватило лишь кое-как срастить кость и заживить связку. Это у меня получилось, но, проклятие, как же больно!.. Словно иголкой в больной зуб.

Я помню, кто я такой. Я из тех, кто отдаёт приказы, а если исполняет – то свои собственные. У меня за плечами спасённые и уничтоженные миры. Я привык работать с высокими энергиями, это моё слово повелевало косной материей, а не наоборот.

Я помнил последнюю операцию, мой шедевр. Катившиеся от полюсов орды мы разобрали на мелкие запчасти. Лапы к лапам, когти к когтям, хвосты, крылья – всё по местам.

Дело было сделано, я должен был возвращаться. Возвращаться, сбросив то тело, в котором работал – финальный аккорд, последняя жертва. Очень эффектно и эффективно.

Но тут что-то пошло не так.

Ботинок громко стукнул о люк, вышло звонко, точно выстрел. Переулок узкий, и звук полетел сразу в обе стороны, словно кинули камень в колодец.

Я затаился за ящиками, рядом с мусорной бочкой; из бочки тянуло тухлой капустой и прочими прелестями переполненной помойки. На безымянном пальце левой руки – простое гладкое кольцо; интересно, откуда оно такое у бывшего обладателя этого тела? Штука-то явно не простая, я ощущал дремлющую в глубине золотого ободка искорку привычной силы. Слабую, едва заметную, но – вполне реальную.

Так. Уже лучше, но разбираться пока что некогда.

Ветер донёс шаги – тяжёлые, размеренные, без суеты. Охотники точно знали, что добыча никуда не денется. Им нет нужды бежать. Дистанцию сокращают медленно, шагают так тяжело, что под ногами у них должен крошиться гранит.

Один из них произнёс:

– Он рядом. Чуешь?

– Чую, да. Чую кровь плюс остаточное касание печати, – голос был сухой, как пергамент, и при этом чужой, как не из человеческой гортани.

Я сглотнул и попятился, стараясь не шуметь. Я прежний разобрался б с этой парочкой за один удар сердца. А теперь что – теперь брать придётся хитростью. Неизвестно, насколько я здесь застрял; и неведомо, вернутся ли прежние возможности.

Во внутреннем кармане пальто что-то звякнуло – не запомнил ещё, что именно там лежит. Наверное, Ловкач знает. В конце концов, это его пальто. Его ловушки. Его уловки. Ничего, было ваше – стало наше. Но очевидно, что этот парень шел на дело подготовленный.

Я сорвался с места, нырнул в проход между домами, где, как показалось бы кому иному, не было ничего, кроме кирпичной стены. Но проход там имелся. Узкий, словно крысиная нора, скользкий, залитый холодным светом от фонаря, дрожащего на длинной латунной цепочке. Фонарь? Какой болван его тут подвесил?!..

Проход оказался не просто узким – он сжимался. Кирпичная кладка будто наваливалась на меня с боков; это может и задержать, если застряну, как пробка в бутылке.

Но тело Ловкача – гибкое, жилистое, оно знает, как сворачиваться, как сжиматься в невозможные позы, будто тренировалось не на улицах, а в каком-то воровском цирке. Хотя, кто знает, может, и там; и потому я просто позволил ему двигаться, как оно уже умело, не вмешиваясь, точно пассажир в машине без руля.

Выскочил в двор-колодец. Высокие кирпичные стены, штукатурка кое-где отлетела, окна тусклые. Грязный снег в углах даже в июне – словно здесь он и не тает, как у меня дома, а умирает медленно, превращаясь в нечто чёрное, непонятное.

Где-то капает вода. Кошка перебегает двор, но не мяукает, а как будто шипит – не на меня, а в пустоту за моей спиной.

Я не оборачиваюсь. Никогда не оборачивайся, если не хочешь узнать, что именно у тебя за плечом, когда лучше довольствоваться верой – это громила, шпик, полицейский… Кто-то нормальный.

На стене – пожарная лестница. Верхние прутья проржавели, но пальцы Ловкача цепляются будто бы сами. Вверх, два пролёта, глухой балкон. Отсюда видно половину колодца. И уже достаточно хорошо видно, как входят они.

Медленно, неспешно. Один – в длинном пальто с высоким воротом, с лицом как у куклы: гладким, без волос, с глазами, в которых ничего не отражается; этого я, само собой, видеть с высоты не могу, но чувствую. Второй похож на монаха, но на спине у него – что-то вроде футляра или ранца. Оттуда торчат трубки, сверкающие тусклым алым светом, точно уголья.

Они принюхиваются.

Как собаки. Как псы. Только что не вываливают языки.

Я пригнулся, затаился в тени, сердце бухает, словно паровой молот. Вдох. Выдох. Слабак ты, Ловкач, хоть и вправду ловок. Боишься. Ишь, что в голове-то у тебя колотится: мол, «тихо, тихо сиди, может, ещё пронесёт» – выслушав, я отбрасываю эти остаточные мысли реципиента.

Хватит убегать, пора действовать.

Руками ощупываю край перил, вытаскиваю тонкую проволоку с двумя крючками. Тело противится, но либо оно начнёт мне доверять, либо… никак.

Позволяю ему перекинуть проволоку над карнизом – что-то щёлкает, точно взводится ловушка. Где-то внизу – ага, это над дверью, из которой те двое вышли – раздаётся треск, вспышка, хлопок. В фонаре взрывается газ – чёрт его, реципиента, знает, как он это учудил, заряд туда заложил заранее, что ли.

Или это один из его заготовленных путей отхода? Фокус не из сложных, но для местных сойдёт.

По-хорошему – надо атаковать, сейчас! Но рано, у меня может не хватить сил.

Я бегу, не дожидаясь и не зная, добился ли чего-то взрывом. Балкон, лестница, крыша. Мокрое кровельное железо – скатываюсь как с горы, едва удерживаюсь на выступе. Прыжок; подо мною двор. Удар, стук, боль в пятках. Звук выстрела – не в меня, просто предупреждение: «Мы рядом, не балуй!»

Крыша внизу казалась ниже, чем была на деле. Прыжок получился чуть короче, чем хотелось, – я влетел боком в медный желоб, ударился, скатился и только чудом не улетел в пропасть между домами. Зацепился пальцами за ржавый штырь низкой оградки – и, клянусь, он тихо пискнул, как недовольная крыса.

Некогда мне тебя слушать. Подтянулся, взобрался и встал.

Однако они оказались уже рядом.

Первый из них, безволосый, чьё лицо показалось мне кукольным, с глазами, как у засохшей рыбы – и точно, ничего в них не отражается. Появился из-за трубы сразу весь, будто вынырнул из дыма. Не прибежал, нет; он словно был тут всегда.

– Привет, – сказал я. Голос звучал чуждо.

Преследователь промолчал. Он просто шагнул вперёд – слишком быстро. Слишком резко.

Я ударил первым.

Я знал, куда бить – в горло, под подбородок, по восходящей, ладонью с разворотом.

Удар получился что надо – но ощущение, будто хлопнул я по деревянной доске. Тварь даже не отшатнулась. Просто… слегка наклонила голову вбок, как собака, услышавшая свист.

Ответный удар – прямой, в солнечное сплетение. Меня согнуло. В краткий миг я увидел тёмное небо, облака, упирающиеся в них трубы, петлю бельевой верёвки, и только потом понял: лечу. Меня отбросило, но я успел перекувырнуться, упасть на колено и вскочить.

Прыжок – с локтем вперёд, мечу в висок. Захват запястья, выкрут, рывок. Хруст – и рука твари повисла под странным углом.

Но он не закричал. Просто посмотрел на меня с сожалением. Как учитель на глупого ученика, не выучившего таблицу умножения.

– Клеймо не сработало. Он другой, – сказал он куда-то в сторону.

Сказал абсолютно спокойно, словно и не торчала теперь нелепо его рука, задранная под странным углом.

Чего? Что он несёт уже второй раз подряд? И что же, он боли вообще не чувствует?

Второй был уже рядом; монах с ранцем за плечами и торчащими трубками.

Я заметил, как он подобрался. Услышал шаг – один-единственный. Но телу этому, увы, было ой как далеко до желаемого. Я прежний такого бы не допустил, но…

Светящиеся алым трубки полыхнули все разом, и я на миг потерял ориентиры.

Врагам этого хватило.

Кулак – перчатка чёрной кожи, с латунными вставками – врезался мне в висок.

Мир накренился.

Накренился, но всё-таки не упал.

Я рухнул на четвереньки – в грязь, на ржавую жесть, в совсем не летний холод. Сквозь гул в висках пробилось что-то похожее на ярость. Рефлекс и остаток воли.

Я вскочил и, прежде чем они успели взять меня в клещи, ударил «монаха». В грудь, с разворота, под дых.

Тот не ожидал. Его отбросило на трубу, он ударился спиной – и у него, кажется, хрустнуло где-то в районе позвоночника. Хорошо. Очень хорошо. Но – недостаточно.

Я сделал шаг вперёд, но кое-как срощенная лодыжка вильнула. Секундная потеря равновесия – и почти сразу получил в лицо. А-а! Демоны б побрали это хилое тело!..

Второй враг – безволосый, с кукольным лицом, с теми самыми глазами, в которых ничего не отражается – вынырнул сбоку, ударил одной рукой. Только одной. Вторую-то я ему вывернул раньше – но, похоже, он этого не заметил. Или заметил, да не придал значения. Смог не придать.

Его кулак грянул, словно маятник башенных часов. Я отшатнулся, едва уклонился от следующего удара. Противник не спешил – он играл, как кошка. Как убийца, у которого весь вечер впереди. Ну погоди, ещё посмотрим, у кого он впереди окажется…

Я шаг за шагом отходил, скользил по мокрому металлу, щупая взглядом пространство за спиной. Готовился. Примерял удар – в пах, в горло, в переносицу. Нужен ведь всего один – точный и смертельный. Даже если у этого типа и вовсе нет внутренних органов – всё равно найдётся уязвимое место.

И тут монах, уже поднявшись, снова вступил в бой. Дёрнул за рычаг на своём ранце, из трубок вырвалось алое сияние. Не как вспышка, не как огонь. Оно лилось – точно сироп или стухшая кровь, словно зараза. Прямо в воздух. И сам воздух сделался липким, вязким.

Я чувствовал, как утекают силы, которыми я и так с усилием поддерживал это тело – не бурно вырываясь, а словно кто-то медленно вращает винты тисков. Медленно, но верно.

Тиски эти сжимались, выдавливая из меня силу.

Нет. Слишком рано. Слишком рано для финала.

Я аккуратно пятился, отыскивая более выгодную позицию.

Двор, переход, парадная. Сквозняк из открытой двери. Я ныряю туда, несусь по лестнице, потом через балкон – в новый двор-колодец. Подвальное окно – и вот я уже внутри, ползу каким-то каменным лабиринтом. Воняет сыростью, кошками, углём.

Снова наверх, сквозь пролом в стене – на чердак. Через чердак – в следующую парадную. Петербург, как ты хорош, когда нужно запутать след. И как ты жесток, когда сил почти не осталось – проносятся в голове шепотки памяти Ловкача.

Враги не отстают. Им тоже досталось, но они идут. Я чувствую их.

Однако я, увы – на исходе.

Выскакиваю из дверей – проклятье, тупик; вижу люк в середине, сдергиваю крышку, но нет, вниз не уйти, колодец завален. Вверх тоже не получится – голые стены. Можно попытаться вскарабкаться, однако новое тело это не потянет. Оно тренированное, но ресурса ему не хватит, даже с моей помощью. И без того остатков моей собственной магии едва хватает, чтобы оно хоть совсем не свалилось. Сломанная нога тянется, скрипя кантом ботинка по брусчатке, наспех залеченная рука бессильно повисла, ее тоже не тронешь.

Остаётся дверь, единственная дверь – наверное, дворницкая, подсказывает память Ловкача.

Я стучусь. Громко. Три раза. Потом ещё. Потом кулаком. Потом ногой.

Ловлю себя на мысли, что ведь понимал же, куда иду…

Смотрю через плечо – и вижу их. Они уже совсем рядом, не торопятся, не спешат. Им ни к чему спешить. Преследователям я нужен живым. Точнее, почти живым… Почти – потому что так проще.

У меня ещё осталась искра. Во мне самом и в моём кольце. Я ещё могу ударить, сжечь и себя, и их, и этот темный двор-колодец. Всё исчезнет в алой вспышке, в моём последнем плевке в лица охотникам.

Но если я сделаю это сейчас – это будет жест отчаяния.

Признание того, что я проиграл. Что не смог, что не справился, что слаб.

А я слабаком не был. Никогда.

Стискиваю зубы, кладу пальцы на дверь пониже ручки, где замочная скважина. Когда-то я открывал такие не глядя и даже не думая, но не сейчас.

И всё-таки успеваю нащупать вырезы с выступами, вставляя незримый ключ. Мысли путаются, в глазах всё двоится. Я отдал слишком много сил, поддерживая это тело во время погони.

– Клеймо не сработало, – раздается голос монаха.

Я поднимаю руку – дверь троится, множится перед глазами. Предательски подгибаются колени, тело непроизвольно заваливается вперед… Последнее, что я вижу – как передо мной распахивается дверь.

Я делаю шаг – и падаю прямо в открывшийся проем. Прямо над ухом раздаётся непонятное:

– Он нестабилен. Нужна срочная транспортировка!..

Потом – темнота.

Глава 2. Уют и хозяин

Сознание возвращалось неохотно – как замерзший и негнущийся палец в неразношенную перчатку. В ушах гудело, в недрах черепа что-то постукивало, и я первым делом понял, что одно веко у меня приоткрыто больше, чем другое. Деталь мелкая, но… сразу не моя. Не я. Не так должно быть. Значит, тело осталось то же… этого, как его – Ловкача.

Я лежал на чём-то мягком, но не утопая в нём, не как в пуховой перине. Ощутив это, я открыл глаза полностью.

Потолок был высокий, белый, в штукатурных розетках. У стены стояла ширма с витражными вставками – геометрические узоры, красные, синие, золотые, не то чтобы церковные, не совсем светские. Толстое стекло, за ним горел явно искусственный свет, что-то холодное, не свечи и не лампы, неизвестно что. Рядом тикали часы, и каждый тихий звук отдавался, будто в пустой церкви. И тишина эта была не успокаивающей, а напряжённой, словно накануне выстрела.

Что ж, может, я и окажусь этим выстрелом.

Враг достаточно беспечно предоставил мне и время, и возможность восстановиться. Не бросил в ледяной и сырой каземат, не приковал пудовыми цепями. Кровать, одеяло, тепло – что может быть лучше?

Лучше, конечно, ещё добрый обед, но желать этого было б уже чересчур.

Я мысленно перебирал доступные этому телу средства и ресурсы, готовясь к контратаке.

С доступными средствами не очень. Если не считать кольца с искрой силы… кстати, а где оно, отобрали? – нет, вот же, где всегда, на безымянном пальце; если не считать его, то в наличии разве что хитрость с ловкостью. Что ж, попробуем что-нибудь из арсенала меня прежнего. Это будет хорошей проверкой – возвращается что-то или нет.

Надо мной жужжала пара мух. Из тех отвратительных, жирных зеленоватых тварей, что нагло лезут в глаза и рот. Я вскинул руку – одна из мух оказалась у меня в кулаке, вторая гадина ловким маневром уклонилась.

Так. Кое-что вернулось. Пусть не всё. Однако динамика положительная.

Я аккуратно сел.

И только теперь обнаружил, что сломанная лодыжка плотно перебинтована. Не гипс, а бинт, да и отека не видно, словно и не было там никогда никакого перелома. Рука тоже работает, словно и не случилось разрыва связок. Хм. Не знаю, куда я вляпался… да и знать пока что не хочу. Для начала надо понять, что происходит.

Никто мне не мешал. Никто не озаботился даже связать мне руки. Но я чувствовал – за мной пристально наблюдают…

Смотрите, смотрите. За погляд денег не берут.

На глаза мне попалось зеркало в резной роговой оправе. Из него на меня мрачно уставился подтянутый человек, молодой, судя по абрису. Широкие плечи, плоский живот. Хотя насколько всё же молодо это моё тело, судить не берусь. В отражении нет лица, в прямом смысле этого слова. Вместо него – размытое пятно, только два глаза поблескивают тёмными огоньками.

Я невольно вздрогнул. Неприятная картина.

– Очнулись, сударь, – сказал голос.

Из-за витражной ширмы вышел человек в наглухо застёгнутом сюртуке цвета свинца, с высоким стоячим воротником. Лицо – гладкое, ухоженное, с глазками стряпчего или помощника присяжного поверенного. А вот пальцы явно не бумажного человека – нет, это ловкие пальцы часовщика. На лацкане – эмблема в виде перекрещенных перьев и длинного тонкого бура, над ними – всевидящее око в три четверти оборота.

На пальце правой руки у этого типа поблескивал перстень: чёрный металл и овальный камень насыщенного изумрудного цвета. Изумруд, хотя это был явно не изумруд, играл и переливался, только не светом, а силой.

Силы было много. Свою я почти утратил, но в других – и в людях, и в вещах, ощущал её сейчас особо остро.

Может, именно потому, что силы мне сейчас так не хватало.

– Надеюсь, сон ваш был достаточно приятным, – добавил новоприбывший. – Хотя сейчас на приятности любого рода я бы не сильно рассчитывал.

– Где я? – спросил я.

Голос – хриплый, не мой, ощущение, будто в глотке сидит что-то чуждое, жестяное.

– В безопасном месте, – с улыбкой сказал мой пленитель. – Для нас, во всяком случае.

Он присел на край стола; извлёк из кармана нечто вроде записной книжки, но страницы её были из металлизированной фольги, и когда он их перелистывал, раздавался мягкий звук, как шелест флагов на параде. В пальцах правой руки у него возникло что-то вроде стального стилуса, наверное, на фольге и впрямь легче не писать, а выдавливать буквы со знаками.

– Позвольте мне задать вам несколько вопросов, господин… Ловкач. Не против, если я буду обращаться к вам так? Заметьте, я даже не спрашиваю, каково ваше подлинное имя.

Я промолчал.

– Во-первых, – продолжал он, делая вид, что не замечает молчания, – контактировали ли вы за последние семь дней с кем-либо из группы, известной под кодовым названием «Детский Хор»?

Я неосознанно вскинул бровь, но всё ещё молчал.

– Нет? – Голос его не менялся, но я понял, что это было уже вторым вопросом. – Хорошо. Тогда: участвовали ли вы в передаче нестабилизированной рукописи, помеченной литерой «Ш», некоему господину с титулом профессора?

Что? Какой «хор»? Какая «литера „Ш“»?! Какой «титул профессора»?

Кажется, внутри меня изумился даже Ловкач.

Чиновник – я не знал, кто он такой, на сюртуке никаких знаков отличия, кроме того странного значка, так что решил называть его так – отложил книжицу из фольги, спрятал стилус в передний карман сюртука, туда, где франты носят обычно платок паше, соединил пальцы домиком, склонился чуть ближе:

– Я не враг вам, Ловкач. Мне просто нужно знать – сознаёте ли вы, с кем – или с чем – связались. Или, точнее… кто связался с вами.

Всё внутри меня сжалось. Тело Ловкача хотело бежать. Ужасно хотело. И это было плохо. Я не знал, куда и к кому попал, но Ловкач, похоже, знал отлично. Честно скажу – я едва удержал себя в руках. Еле-еле.

– Понимаете, – продолжил человек в сюртуке, откинувшись к стене, – мы ведь не случайно вас вытащили. Точнее… не совсем случайно. Имелась заложенная вероятность, что появится некто вроде вас. Кто заложил эту вероятность и на каком уровне – уже другой вопрос.

Он вновь взялся за свою книжицу, перелистнул очередную металлическую страницу.

– Уточним: сегодня вечером, в восемь часов двадцать три минуты, вы повернули с Большого проспекта Петербургской стороны на Лахтинскую улицу. Там вы оставили первый след. Ваш собственный, вполне нормальный. Нам пришлось немало постараться, чтобы заполучить его, этот след. А через девять минут вы оставили второй… уже не след, но оттиск, назовём его так, соответствующий обнулённой сигнатуре. И это уже редкость. Очень большая редкость – и столь же большая опасность.

Он поднял глаза, поймал мой взгляд.

– И что же случилось за эти девять минут, милостивый государь?

Я молчал – просто потому что не знал. Потому что не я был тем, кто туда вошёл. И не совсем я – тем, кто вышел. Но, если бы и знал, мне совсем не хотелось отвечать на вопросы этого странного типа.

– Хорошо. Идём дальше. Вы можете объяснить, откуда на вашей одежде фибриллы низшей астральной спирали? Простым языком – ворсовое загрязнение третьего порядка. Фибриллы эти обычно находят либо в моргах, либо на кафедре экспериментального богословия.

Будь я проклят, если хоть в малейшей степени понимал, о чём он вообще.

Он улыбнулся, но не как человек – как сапёр, который знает, где спрятан заряд, и его одолевает любопытство, а не рванёт ли заряд этот прямо под вами?

Мило, очень мило.

– То есть, – произнёс я медленно, – меня обвиняют в том, что я пролез на эту вашу кафедру… экспериментального богословия, так? И что-то там на меня налипло?

– Мы никого не обвиняем. Мы вникаем.

Мой визави снова заглянул в блокнот.

– Следующий вопрос. Вам знакома женщина по имени Ванда Герхардовна? Княгиня из рода Ланских. Двадцати восьми лет. Волосы цвета старой меди, правый глаз чуть косит. Обычно носит перчатки, даже в помещении. Мы предполагаем, что она – сильный менталист.

Я покачал головой. Княгиня? Менталист? Вот так по крупицам я собирал знания о новом мире. Выходит, здесь действовала иерархия аристократов и при этом использовалась магия. Нечто подобное мне уже приходилось встречать в иных мирах, так что общее понимание о законах этого общества у меня присутствовало…

– Странно, – он откровенно наблюдал за мной, словно за блохой через лупу. – Не можете припомнить? А вот княгиня, судя по всему, знает вас. Очень даже неплохо знает.

Он встал. Прошёлся по комнате, как учитель, дающий ученику передышку перед самым трудным вопросом.

Я смотрел ему вслед, невольно прикидывая, кто он, и пытаясь угадать по походке; не чеканит шаг, не выпячивает грудь, как любой служака, не стелется, мягко скользя по паркету, – скорее всего, всё-таки не чиновник. Походка была уверенной, полной достоинства, но при этом… мне показалось, что он сам, будь его воля, ходил бы совсем не так, ничего своей походкой и осанкой не показывая и ничего не утверждая. Забавно, что он вообще счел возможным повернуться ко мне спиной и открыться. Мне, конечно, вчера изрядно досталось, но тело это они подлечили. Весьма неосторожно с его стороны, должен сказать – ничего же не стоит сейчас дотянуться до него одним броском. Хотя нет, это явно проверка. С его кольцом мне не совладать, пока что я ничего не смогу ему противопоставить. А сил задушить его у меня попросту нет.

От перстня его, подобно туману, расползалась сила, способная стереть меня в порошок, и было это совсем не похоже на моё скромное кольцо…

Но все, что надо, я разглядел. Из переднего кармана его сюртука по-прежнему торчал всё тот же стилус. Прочный, металлический, с заостренным концом.

Он ещё несколько секунд стоял ко мне спиной, словно давая последний шанс. Потом медленно повернулся.

– Последнее. Вы когда-нибудь чувствовали… нечто чужое внутри себя? Как будто вы идёте – а кто-то уже решил, куда вы свернёте? Как будто вы говорите – а слова как бы и ваши, но слегка сбились с привычной вам интонации?

Я хотел сказать «нет». Хотел. Но – задержался на долю секунды, и он это заметил.

– Я понимаю. Вы пока ещё… в пути. Но имейте в виду, некоторые двери открываются только изнутри.

Он подошёл ближе. Опустился на корточки напротив меня, заглянул в лицо – не грубо, не дерзко, а, скорее, с деловитым вниманием, как хирург, осматривающий рану, на которую только что наложил повязку.

– Мы можем работать вместе, господин Ловкач. Вы нам подходите. Почти.