Каменная сладость прощения

Господи, нельзя ли поскорее закруглиться?! Я прикасаюсь к кулону с бриллиантами и сапфиром, почти ставшему моим талисманом.

– В книге Фионы Ноулз есть строчка, очень мне созвучная. – Я вспоминаю любимую цитату Дороти и повторяю ее, как чертова лицемерка: – «Пока не зажжешь свет повсюду, чтобы отступила тьма, никогда не сможешь отыскать дорогу».

У меня щекочет в носу и на глаза наворачиваются слезы. Впервые я до конца осознаю смысл этих слов. Я потерялась в темноте, так и не сумев отыскать дорогу. Вот я сижу здесь, выдумываю историю о прощении, лгу всем этим людям. Ради чего?

– Мы рады, что вы нашли свой путь. – Джен подается вперед. – И, к счастью для себя, мы нашли вас!

* * *

Мы с Джеймсом Питерсом сидим на заднем сиденье такси, мчащегося по Фуллертон-авеню к «Кинзи-Чопхаус», где за ланчем встречаемся с двумя ведущими телеканала.

– Отлично справились сегодня утром, Ханна, – говорит Джеймс. – У нас на WCHI прекрасная команда. Надеюсь, вы впишетесь.

Да уж, ввела всех в заблуждение. Какого черта я выбрала в качестве темы эти Камни прощения! Ни под каким видом не стану приглашать на шоу свою мать. Я улыбаюсь ему:

– Благодарю. Ваша команда действительно впечатляет.

– Буду с вами откровенен. У вас потрясающее предложение, и я посмотрел видео, которое вы прислали. Это одно из лучших, что я видел за последнее время. Я следил за вами десять лет. Моя сестра живет в Новом Орлеане и говорит, что вы настоящая звезда. Но в последние три месяца ваши рейтинги падают.

Я стискиваю зубы. Пожаловаться бы сейчас на Стюарта, рассказать о дурацких темах, которые он выбирает, но мне неудобно это делать. В конце концов, у меня собственное шоу – «Шоу Ханны Фарр».

– Верно. Раньше было лучше. Вся ответственность лежит на мне.

– Я знаком со Стюартом Букером. Работали вместе в Майами, а потом я перебрался сюда. Вы губите свой талант на WNO. Здесь с вашим мнением станут считаться. Нанимайтесь к нам на работу, и мы вскоре снимем программу с Фионой Ноулз. Обещаю вам.

Сердце подпрыгивает к горлу.

– Приятно слышать, – произношу я, ощущая при этом гордость от победы и панический страх одновременно.

* * *

Входя в девять часов вечера в холл небольшого бутик-отеля на Оук-стрит, я все еще взбудоражена. Несусь к стойке регистрации, словно это может ускорить мой отъезд. Я мечтаю уехать из этого города и забыть о лживом собеседовании. Как только приду к себе в номер, позвоню Майклу и скажу ему, что вернусь домой пораньше, чтобы успеть к нашему субботнему свиданию.

Мысль об этом подбадривает меня. Изначально я забронировала обратный билет на воскресенье, рассчитывая, что Майкл с Эбби прилетят ко мне на выходные в Чикаго. Но когда я готовилась к отъезду, позвонил Майкл и сказал, что Эбби нездоровится. Им пришлось отменить поездку.

Я собиралась сказать Майклу, чтобы он приезжал один, как обещал делать, если я переберусь сюда. Но Эбби нездорова или, по крайней мере, так говорит. Какой же надо быть бесчувственной, чтобы ожидать, что отец оставит больную дочь! Я качаю головой. Убеждаю себя не подвергать сомнению мотивы больного ребенка.

Проходя по мраморному холлу, я замечаю его и замираю на месте. Он сидит в кресле с подголовником и смотрит в сотовый. Заметив меня, он встает.

– Привет! – произносит он, засовывая телефон в карман и направляясь ко мне своей ленивой походкой.

Время как будто останавливается. У него все та же кривая улыбка и те же растрепанные волосы. Но это южное очарование, которое сразу покорило меня тогда, никуда не делось.

– Джек, что ты здесь делаешь? – испытывая легкое головокружение, спрашиваю я.

– Мама сказала, что ты в городе.

– Ну разумеется.

Мне больно оттого, что Дороти все еще питает надежду, что мы с Джеком каким-то образом помиримся и опять будем вместе.

– Мы можем где-нибудь поговорить? – Он указывает большим пальцем на лифт. – Внизу есть бар, – сообщает он, словно ничего странного нет в том, чтобы сидеть с бывшим в баре чужого города.

* * *

Мы устраиваемся в кабинке в форме подковы, и Джек заказывает два джина с мартини.

– Один со льдом, – добавляет он.

Мне приятно, что он помнит. Но я изменилась с тех пор, как мы были вместе. Теперь я не пью этот коктейль, а предпочитаю что-то полегче, вроде водки с тоником. Но Джек этого не знает, мы с ним не пили вместе больше двух лет.

Он рассказывает о своей работе и жизни в Чикаго.

– Жутко холодно, – тихо посмеиваясь, говорит он.

Но его глаза при этом остаются грустными, и я к этому так и не привыкла. Когда мы были парой, особенно в начале нашего романа, обещавшего так много, его взгляд лучился весельем. Интересно, не я ли одна в ответе за то, что это веселье исчезло?

Официантка ставит напитки на стол и уходит. Джек с улыбкой поднимает бокал:

– За старых друзей!

Я внимательно разглядываю сидящего передо мной мужчину, за которого едва не вышла замуж. Смотрю на его румяные щеки, кривую усмешку, веснушчатые руки с обкусанными ногтями. Он такой настоящий. Я испытываю к нему искреннюю симпатию, несмотря на предательство. Некоторые друзья похожи на старый любимый свитер. Обычно мы предпочитаем рубашки и футболки, но свитер всегда лежит в дальнем углу шкафа – удобный, родной, готовый согреть в холодные ветреные дни. Джек Руссо – это мой свитер.

– За старых друзей! – подхватываю я, ощущая подкрадывающуюся ностальгию.

Но я быстро отгоняю ее, ведь у меня есть Майкл.

– Рад тебя видеть. Потрясающе выглядишь, Ханна! Немного худая, но счастливая. Ты ведь счастлива, правда? Ты ешь хоть что-нибудь?

– Ага, за двоих, – со смехом отвечаю я.

– Отлично. Очевидно, это Мистер Правый сделал тебя счастливой.

Его мелкий подкол вызывает у меня улыбку.

– Джек, тебе бы он понравился. Он действительно заботится о людях. – «И обо мне», – мысленно добавляю я, не желая огорчать Джека. – Я живу, иду вперед, и ты должен тоже.

Он вертит в пальцах зубочистку с оливкой, и я вижу, что он о чем-то напряженно думает. Прошу, только не надо ворошить прошлое!

– У твоей мамы все хорошо, – говорю я, пытаясь переключить разговор на другую тему. – У нее новое увлечение – Камни прощения.

– Знаю, – смеется он. – На днях она прислала мне мешочек с камнями и письмо на трех страницах с извинениями. Добрейшая женщина на земле просит у меня прощения.

Я улыбаюсь:

– Немного жалею, что рассказала ей об этих камнях. Они для нее что-то вроде шоколадок «Дав», всегда лежащих около ее телевизора.

– В этом что-то есть, – кивает он. – Я отправил второй камень отцу. Знаешь, когда он повторно женился в тысяча девятьсот девяностом году, я отказался идти на его свадьбу.

– Ты подумал о своей маме. Уверена, он правильно тебя понял.

– Да, но это его задело. Он с Шерон по-настоящему счастлив. Теперь-то я понимаю. Правильно, что я попросил у него прощения. Надеюсь, и мама сможет когда-нибудь простить папу.

– Может, он никогда не просил у нее прощения.

Джек пожимает плечами:

– Может быть. Похоже, она увлеклась одним мужчиной.

– Мужчиной? Твоя мама?

– Он тоже живет в «Гарден-Хоуме». Мистер Салливан.

– Думаешь, у нее опять роман с Патриком Салливаном?

– Ага, я это чувствую. После расставания с отцом она ни с кем не встречалась. Может быть, она всю жизнь ждала старину Салливана. Может, именно ему удалось ее встряхнуть.

– Встряхнуть? – Я со смехом хлопаю его по плечу. – Да ты романтик!

– Что? – спрашивает он с улыбкой, и по скулам разбегается множество лучиков. – Мне удалось тебя встряхнуть.

– Опомнись, Руссо! – Я закатываю глаза, но мне приятно шутить и смеяться с Джеком.

– Просто я хочу сказать, что моя мама заслуживает любви, и, возможно, этот чувак Салливан может ей это дать. – Он пристально смотрит на меня. – Ты ведь знаешь мое мнение. Нельзя отказываться от людей, которых любишь. – В его голосе звучит упрек.

Я отвожу глаза, чувствую, как меня пронзает его взгляд.

– Пожалуй, мне пора. – Я отодвигаю бокал.

Джек хватает меня за руку:

– Нет! Я хотел… Мне надо поговорить с тобой.

Я ощущаю тепло его руки и вижу, как смягчается его взгляд. Сердце бьется чаще. Господи, надо взять себя в руки!

– Твоя мама говорила, что твой бизнес идет успешно. Ты уже нашел помещение для ресторана «У Тони»?

Джек мечтал объездить весь мир в поисках идеального местечка для ресторана в стиле Тони Сопрано, где гостям, сидящим на красных кожаных диванчиках, будут подавать «убийственный мартини». Он хвастался, что если найдет такой, то непременно купит его и назовет «У Тони».

Джек продолжает сжимать мою руку, даже не думая улыбаться:

– Я женюсь, Ханна.

– Что? – тупо спрашиваю я, видя, как дрогнули мышцы на его лице.

Он чуть заметно кивает. Я вырываю руку и обнимаю себя за плечи, внезапно почувствовав озноб. Любимый свитер больше не греет.

– Поздравляю, – бормочу я, поднимая бокал.

Рука у меня дрожит, и немного жидкости выплескивается через край. Двумя руками ставлю бокал и хватаю салфетку, чтобы чем-то занять себя и справиться с эмоциями.

– Знаешь, я решил, что ты должна знать. Ведь я дал тебе миллион шансов передумать. – Он вздыхает. – Господи, как это глупо! Холли замечательная. Она тебе понравится. – Джек улыбается. – И самое главное, что я люблю ее.

Мне трудно дышать. Холли. Он любит ее.

– А твоя мама знает об этом? – спрашиваю я дрожащим голосом.

– Она знала, что я встречаюсь с Холли, но не представляла, насколько это серьезно. Мы решили, что я должен тебе сказать. Она беременна. Холли, а не мама, конечно.

Он криво улыбается, а я вдруг начинаю рыдать.

– О господи! – бормочу я, отодвигаясь от него и вытирая глаза. – Прости. Отличная новость. Не знаю, что со мной такое. – Он протягивает мне салфетку, и я промокаю глаза. – Ребенок. Это чудесно.

Ничего чудесного. Я совершила огромную ошибку.

– Мне жаль, что у нас так все сложилось, Ханна. Ты была такой уверенной в себе, такой категоричной. Не признавала полутонов.

Я поднимаю на него глаза:

– Категоричной? Ты спал со своей стажеркой.

Джек поднимает палец:

– Один раз, о чем потом пожалел. Просто дело в том, Ханна, что я тебе не подхожу.

Какой он милый, помогает мне сохранить лицо. Как же я люблю его!

– Конечно нет. – Я растягиваю рот в улыбке. – Эти слезы только для того, чтобы тебя порадовать. – Я смеюсь сквозь слезы, потом закрываю лицо руками. – Откуда тебе знать, что ты не подходишь мне? Откуда такая чертовская уверенность?

Он гладит меня по плечу:

– Если бы любила, то никогда не позволила бы мне уйти. Я ведь сказал, нельзя отказываться от людей, которых любишь.

Я пристально смотрю на него, думая, прав он или это мой изъян – врожденная неспособность прощать или даже любить. Я вспоминаю о маме и моих сложных взаимоотношениях с ней.

– У тебя внутри стальной стержень, Ханна. Ты не согласна согнуться даже чуть-чуть. В основном это идет тебе на пользу.

Я хватаю сумку:

– Мне пора.

– Подожди.

Джек достает несколько купюр и бросает их на стол. Я слышу за спиной его торопливые шаги. Я почти бегу, минуя лифт, не в силах оказаться в небольшом замкнутом пространстве с моим бывшим, задумавшим жениться. Распахнув дверь на лестницу, я бегу вверх по бетонным ступеням. Джек бежит за мной. На середине марша он хватает меня за локоть:

– Ханна, стой! – Он поворачивает меня к себе, в его глазах проскальзывает нежность. – Он существует, Ханна, мужчина-огонь, который растопит сталь. Но это не я. И никогда не был тем мужчиной.

Глава 8

Проходит сорок минут, и только тогда я звоню Майклу. Я слишком расстроена, и голос у меня звучит глухо. Не хочу, чтобы он неверно истолковал мои эмоции. Мои слезы на встрече с Джеком нисколько не умаляют мои чувства к Майклу.

К счастью, он не вполне трезв и не улавливает моего настроения.

– Как Эбби? – спрашиваю я.

– Отлично, – будничным тоном отвечает он.

И я снова начинаю сомневаться, была ли девчонка вообще больна. Джек прав. Я действительно чересчур резка в своих оценках.

Вкратце рассказываю ему о дне, проведенном на канале WCHI:

– Я одна из трех отобранных кандидатов. Похоже, я им понравилась, но результат мне сообщат лишь через несколько недель. Сам знаешь, сколько времени занимают подобные вещи.

– Мои поздравления. Похоже, тебе все удалось. – Он зевает, и я представляю себе, как он посматривает на часы, стоящие на тумбочке. – Хочешь о чем-то еще рассказать?

Я ощущаю себя чиновником, присутствующим на заседании городского совета с ним во главе.

– Нет, это, пожалуй, все. – Я не рассказываю ему про Джека, да и не о чем тут говорить, однако, поддавшись порыву, задаю ему вопрос: – Я неуступчивый человек, Майкл? Слишком категоричный?

– Гм?..

– Но я могу измениться. Могу стать мягче, научиться прощать. Могу стать более открытой. Действительно могу.

– Нет, вовсе нет. Ты замечательная.

* * *

Огромная гостиничная кровать кажется узкой. Мне не дают спать мысли о Джеке и его будущей жене, о Майкле и Эбби. Я ворочаюсь, стараясь не думать о собеседовании, о своем надуманном намерении помириться с матерью.

Едва рассветает, я меняю пижаму на спортивные лосины.

Не спеша иду по набережной озера Мичиган, засунув руки в карманы и размышляя о своем будущем. Что, если я действительно получу здесь работу? Смогу ли я жить в этом городе? У меня здесь нет ни одной подруги, а теперь я потеряла и Джека.

Навстречу мне попадается пара: симпатичная женщина с темно-рыжими волосами и мужчина в плаще. На его плечах сидит очаровательный малыш. Чего бы я только не отдала, чтобы поменяться с ними местами!

Мысли обращаются к маме. Похоже, вся вселенная в заговоре против меня. Сначала Дороти уговаривает меня помириться с ней. Потом это чертово предложение о работе, которое заставляет меня чувствовать себя обязанной что-то предпринять. И в довершение всего, вчерашнее замечание Джека о том, что нельзя отказываться от тех, кого мы любим. Неужели я действительно слишком строго сужу маму? Ничего для себя не решив, я выбрасываю эту мысль из головы.

А в мозгу все быстрее роятся новые бурные мысли. Я вспоминаю счастливую мамину улыбку, с которой она смотрела на Боба. Вспоминаю, как каждое утро она стояла у панорамного окна в нашей гостиной, поджидая его машину. Он тогда ремонтировал нашу кухню, и она выходила к нему с чашкой кофе. Слышу, как доносится ее смех из дворика, где они сидели после долгого рабочего дня Боба, потягивая чай со льдом. Подавшись вперед, она ловила каждое его слово.

Она любила этого человека. Конечно, у нее были недостатки, и, наверное, она была не очень хорошей матерью или другом, но моя мама всем сердцем любила Боба.

Теперь до меня начинает доходить, что тот плащ гнева, под которым я пряталась, соткан из эмоций, как лоскутное одеяло, и главная из них – страх. Ужасно видеть, что твоя мать любит какого-то чужого мужчину. Тогда мне, ребенку, казалось, что вся ее любовь достанется Бобу, а я останусь ни с чем.

Я останавливаюсь на бетонной площадке и всматриваюсь в серую холодную гладь озера, разделяющего нас с мамой. От порывов ветра у меня начинает течь из носа. Где-то там, по ту сторону необъятного озера Мичиган, в пригороде Детройта живет моя мама. Живет и дышит.

Присев на корточки, я обхватываю голову руками. Что, если она действительно пыталась связаться со мной? Смогла бы я простить ее?

В голове всплывают слова Джека. Стальной стержень. Никаких полутонов. Категоричная.

Я резко встаю, и от сильных переживаний у меня кружится голова. Потом я разворачиваюсь и перехожу на бег.

* * *

Когда я вхожу в свой номер, нервы у меня на пределе. Открываю ноутбук и через пять минут нахожу ее адрес и номер телефона. Она зарегистрирована как Сюзанна Дэвидсон. Может, она не меняла девичью фамилию, надеясь все эти годы, что я попытаюсь ее найти? Она теперь живет не в Блумфилд-Хиллзе, а в Харбор-Ков. По телу бегут мурашки. Дорчестер-лейн? Завожу адрес в «Google карты». Время замирает. Они живут в старом доме Боба, где я провела лето, когда мне шел четырнадцатый год. Папа клялся, что никогда больше я не переступлю порог этого дома.

Трясущейся рукой я набираю номер на гостиничном телефоне, чтобы непонятно было, кто звонит, и опускаюсь в кресло у стола. С каждым гудком сердце бухает все сильнее: раз, два…

Я невольно вспоминаю все наши телефонные разговоры за три года – со дня моего отъезда вплоть до шестнадцатилетия. Вспоминаю шквал ее вопросов и мои отрывистые односложные ответы. Мне не нравилось ее любопытство и желание все узнать о моей жизни в Атланте. Я не позволяла ей вмешиваться в мои дела. Если хочет стать частью моей жизни, пусть возвращается домой.

Она отвечает после третьего гудка:

– Алло… – (Затаив дыхание, я прикрываю рот рукой.) – Алло… – повторяет она. – Я слушаю.

Она говорит тихо, акцент уроженки Пенсильвании едва уловим. Мне так хочется послушать голос, который я не слышала с шестнадцати лет.

– Здравствуй, – еле слышно говорю я.

Она ждет продолжения и, не выдержав, произносит:

– Извините, кто это?

У меня ёкает сердце. Она не узнала собственную дочь. Впрочем, разве должна была? Я и не надеялась… наверное.

Но по какой-то необъяснимой причине это обижает. «Я твоя дочь! – хочется мне прокричать. – Та, которую ты бросила». Я сжимаю губы и с трудом сглатываю.

– Ошиблась номером, – говорю я и вешаю трубку.

В изнеможении кладу голову на стол, и на меня наваливается тоска. Это же моя мама. Единственная, кого я по-настоящему любила.

Я достаю из сумки телефон и на этот раз набираю номер Дороти.

– Ты не занята? – спрашиваю я с сильно бьющимся сердцем.

– Я всегда свободна для моей девочки. Что случилось, милая?

– Как ты думаешь, мой отец говорил тебе правду о письмах – или о письме – от мамы? Ты поверила ему, Дороти?

Ожидая ответа, от которого зависит очень многое, я сжимаю телефон.

– Милая, – тихо отвечает она, – это был один из немногих моментов, когда я поверила ему.

Глава 9

Я приезжаю в аэропорт О’Хара в десять часов. Вместо того чтобы поменять билет домой на более ранний рейс, я покупаю новый до города Гранд-Рапидс, штат Мичиган.

– Есть рейс, вылетающий в одиннадцать часов четыре минуты, – сообщает мне девушка за стойкой «Дельты эрлайнс». – Учитывая разницу во времени, вы прибудете туда в двенадцать часов пятьдесят семь минут. Вылет в Новый Орлеан завтра в двадцать два часа пятьдесят одну минуту.

Я протягиваю ей кредитную карту.

За десять минут до начала посадки я подхожу к выходу, опускаюсь в кресло и шарю в сумке в поисках сотового. Пальцы натыкаются на бархатный мешочек.

Вынимаю из мешочка камешек и рассматриваю бежевые крапинки на кремовом фоне, думая о Фионе Ноулз. Два года назад она выбрала для меня именно этот камень. Она привела свой план в действие. Не будь Камней прощения, я не отправилась бы в эту поездку. Воспоминания о маме были бы по-прежнему запрятаны где-то глубоко.

Изо всех сил я сжимаю камешек в надежде, что поступаю правильно. Пусть этот камень позволит мне построить мост, а не стену.

Напротив меня сидит молодая женщина и заплетает дочери косу. Она улыбается, а девочка трещит без умолку. Я уговариваю себя не возлагать глупых надежд на эту поездку. Вряд ли наше воссоединение с матерью принесет нам счастье.

Засунув камешек обратно в сумку, я достаю телефон. Сердце начинает учащенно биться. Интересно, как отреагирует Майкл, когда я скажу ему, что лечу в Мичиган? Помнит ли он о том, что я рассказывала ему о матери и ее бойфренде?

Медленно нажимая на кнопку вызова, я впервые радуюсь, что он занятой человек. Может быть, проще оставить сообщение?

– Ханна, – слышу я его голос. – С добрым утром, любимая!

Черт! Подумать только…

– С добрым утром! – отвечаю я бодрым голосом. – Не могу поверить, что застала тебя.

– Уже бегу на совещание. Что-то случилось?

– Слушай, ни за что не угадаешь. Лечу в Мичиган и останусь там до утра. Я решила, что, раз уж я здесь, навещу свою маму. – Я выпаливаю все это единым духом и жду его реакции.

– Ты считаешь, это необходимо? – раздается наконец в трубке его голос.

– Да. Хочу попытаться простить ее. Постараюсь разобраться со своим прошлым, прежде чем двигаться в будущее.

Эта мысль, принадлежащая Дороти, заставляет меня чувствовать себя мудрее.

– Ну… если ты так решила… – вздыхает Майкл. – Но позволь мне дать тебе один совет. Держи это при себе. Твоя личная жизнь касается только тебя.

– Конечно, – говорю я и внезапно понимаю, что Майкл не хочет, чтобы моя репутация подпортила его безупречное реноме.

* * *

После приземления самолета я успеваю к половине второго оформить документы на прокат машины.

– Значит, до завтра? – уточняет парень из агентства.

– Да. Верну машину завтра к шести вечера.

– Времени у вас достаточно, но сегодня обещают бурю.

При слове «буря» я представляю себе тропический шторм. Но когда он вручает мне пластиковый скребок, до меня доходит, что он имеет в виду снег и лед, а не дождь.

– Спасибо, – благодарю я и залезаю в «форд-таурус», бросив скребок для ветрового стекла на заднее сиденье.

Я все в том же костюме и в туфлях на высоком каблуке.

* * *

По шоссе I-31 я еду на север, подпевая Адель и периодически возвращаясь мыслями к маме. Проходит час, и я замечаю, как меняется пейзаж. Местность становится холмистой, по бокам федеральной автострады стоят гигантские ели и березы. Через каждые несколько миль встречаются знаки «Осторожно, олени!».

Я пересекаю отметку, указывающую на то, что я на сорок пятой параллели. В голове звучит голос Боба, будто я еду на заднем сиденье его «олдсмобиля».

Видишь, Сестренка? Ты сейчас ровно посередине между Северным полюсом и экватором.

Можно подумать, это должно приводить меня в восторг. Тогда у него на лице была улыбка до ушей, как у дельфина, и он старался поймать мой взгляд в зеркале заднего вида. Но я не хотела на него смотреть.

Я отгоняю навязчивые мысли и пытаюсь сконцентрироваться на пейзаже, сильно отличающемся от южного. Здесь красивее, чем мне казалось раньше. Эта северная оторванность от мира всегда вызывала у меня клаустрофобию, но сегодня пейзаж со снегом и зелеными елями навевает скорее умиротворение. Я опускаю окно, и в душное тепло врывается порыв холодного, освежающего ветра.

Судя по навигатору, я сейчас в тридцати милях от Харбор-Ков. Меня немного мутит. Готова ли я к встрече? Нет, я совсем не уверена и вряд ли смогу правильно настроиться.

В который раз я прокручиваю в голове план. На ночь остановлюсь в мотеле, встану пораньше. К девяти часам подъеду к дому. Боб должен быть на работе, а мама, вероятно, уже встанет и приведет себя в порядок. Надеюсь, она, несмотря на свои слабости и недостатки, осталась добрым человеком. Очень надеюсь, что, увидев меня, она обрадуется и пригласит в дом. Я скажу ей, что простила ее, и мы обе сумеем освободиться от нашего прошлого. Во всяком случае, в какой-то мере.

В последний раз, когда мы вместе проводили выходные, мне было пятнадцать. Любопытно, что мы встречались тогда в Чикаго, откуда я только что прилетела. В тот раз я прилетела из Атланты, а мама приехала на поезде из Мичигана. Мы остановились в обшарпанном мотеле аэропорта и ели в ресторане «У Денни» поблизости. В город выбрались только раз днем. Я увидела в «Аберкромби» блузку, о которой мечтала, и мама настояла на том, чтобы заплатить за нее. Когда она открыла сумку, я заметила, что подкладка порвана. Порывшись в потрепанном бумажнике, она пересчитала деньги. Потом вытащила из отделения для фото сложенную двадцатидолларовую купюру.

– Деньги на всякий случай, – сказала она. – Всегда нужно иметь в кошельке двадцатку на всякий случай.

Меня поразил не сам совет, а мысль о том, что у мамы нет денег. Я никогда раньше об этом не задумывалась. Когда я ходила по магазинам с отцом, он расплачивался кредиткой. Неужели у мамы нет даже кредитной карты? Она ведь получила при разводе половину средств отца. Куда же делись все эти деньги? Вероятно, она потратила их на Боба.

Хорошо еще, что у нее хватило денег на дешевый мотель и нашлась мне на блузку припрятанная двадцатка. Наверное, я должна была злиться на отца за то, что не обеспечил матери достаточно средств. Вместо этого я испытывала раздражение, смешанное с отвращением.

Вернувшись домой, я спросила отца, почему у мамы нет денег.

– Неверный выбор, – ответил он. – Тебя не должно это удивлять.

Этот намек отца стал еще одной порцией яда, усугубившей наш разлад с мамой. Еще один неверный выбор, когда она предпочла тебе своего друга.

Все чувства, которые я должна была в тот момент испытать к маме, – жалость, сострадание, благодарность – обрушились на меня сейчас. С каждой милей пути я все больше убеждалась в правильности своего намерения. Мне необходимо встретиться с мамой. И она должна услышать, что я простила ее. В этом взвинченном состоянии мне будет не дождаться утра.