Каменная сладость прощения

– Но Эбби наверняка приятнее будет провести время вдвоем с тобой. К тому же то предложение работы из Чикаго, помнишь? Мне действительно надо поговорить с тобой об этом наедине. Например, завтра.

– А я мечтал провести этот вечер с двумя самыми главными женщинами в моей жизни. – Майкл подходит ко мне и прикасается губами к моей шее. – Я люблю тебя, Ханна. И чем чаще Эбби будет видеться с тобой, тем быстрее привяжется. Ей необходимо научиться воспринимать нас как семью. Разве ты не согласна?

Я смягчаюсь. Майкл думает о нашем будущем, а это именно то, чего я от него жду.

* * *

Мы движемся на восток по Сент-Чарльз-авеню и останавливаемся у его дома в Карроллтоне в десять минут девятого. Майкл бежит к двери, а я остаюсь в его джипе, разглядывая оштукатуренные кремовые стены дома, где некогда жила семья из трех человек.

В тот самый день, когда я познакомилась с Майклом на тихом аукционе в пользу программы «К свету», меня приятно поразило то, что он один воспитывает дочь, как в свое время мой отец. Когда мы начали встречаться, мои мысли об Эбби были исключительно позитивными. Я люблю детей. То, что она есть, – это счастье. Клянусь, я так и думала… пока не встретилась с ней.

Железные ворота распахиваются, и из дому выходят Эбби с Майклом. Она почти одного роста с отцом, сегодня ее длинные светлые волосы заколоты сзади, на лице выделяются красивые зеленые глаза. Она забирается на заднее сиденье.

– Привет, Эбби! – говорю я. – Отлично выглядишь.

– Привет, – отвечает она, начиная в поисках телефона рыться в ярко-розовой сумке от Кейт Спейд.

Майкл выезжает на Тчопитулас-стрит, а я пытаюсь разговорить Эбби. Но она, как обычно, отвечает односложно, избегая моего взгляда. Если она что-то и говорит, то обращается к отцу и смотрит только на него. Каждую фразу она начинает со слова «папа», хотя и так понятно, что я для нее пустое место. Папа, я узнала результаты теста. Папа, я посмотрела тот фильм, который тебе понравился.

* * *

Мы приезжаем в ресторан «Бруссар» во Французском квартале – выбор Эбби, – и изящная брюнетка провожает нас к столику. Мы проходим через дворик в освещенный свечами зал. Я замечаю, что меня разглядывает хорошо одетая пожилая пара, когда я прохожу мимо них, и я улыбаюсь им.

– Ханна, я ваша искренняя поклонница! – взяв меня за руку, восклицает женщина. – Каждое утро вы заставляете меня улыбаться.

– Благодарю вас, – похлопав ее по руке, говорю я. – Не представляете, как для меня это ценно.

Мы усаживаемся за стол, и Эбби поворачивается к Майклу, сидящему рядом с ней:

– Вот отстой! Ты делаешь все для этого города, а внимание достается ей. Люди такие глупые!

У меня ощущение, словно я опять в школе Блумфилд-Хиллза, терплю обиды от Фионы Ноулз. Я жду, чтобы Майкл защитил меня, но он лишь усмехается:

– Такую цену мне приходится платить за свидания с любимицей Нового Орлеана.

Он сжимает под столом мое колено. «Не обращай внимания, – говорю я себе. – Она всего лишь ребенок. Ты сама была такой же».

Я погружаюсь в воспоминания. Мы в Харбор-Ков. Боб подъезжает к «Тейсти-фриз», мама сидит на пассажирском сиденье. Я на заднем, грызу ноготь на большом пальце. Боб поворачивается ко мне через плечо и произносит со своей дурацкой улыбкой:

– Сестренка, как насчет мороженого с горячим шоколадом? Или, может быть, банана-сплит?

Чтобы никто не услышал урчания, я прижимаю руки к животу:

– Я не хочу есть.

Пытаясь прогнать ненужные мысли, я закрываю глаза. Черт бы побрал Дороти и ее камни!

Я переключаюсь на меню, выискивая что-нибудь из закусок по цене не выше моего платья. Как джентльмен с Юга, Майкл всегда настаивает, что платить будет он. Я же, чьи предки были угольщиками из Пенсильвании, хорошо знаю цену деньгам.

Через несколько минут возвращается официант с бутылкой вина, заказанного Майклом, и наливает в бокал Эбби газированной воды.

– Желаете начать с закусок? – предлагает он.

– Гм… посмотрим…

Майкл открывает меню. Но Эбби берет инициативу в свои руки:

– Пожалуйста, фуа-гра из долины Гудзон, карпаччо из говядины «блэк ангус» и морские гребешки из Джорджес-Бэнк. И еще террин из лисичек, s’il vous plait[1]. – Она поворачивается к отцу. – Тебе понравятся эти грибы, папочка.

Официант удаляется, и я откладываю меню:

– Итак, Эбби, раз ты уже прошла тесты, то, наверное, решила, в какой колледж будешь поступать?

– Пока не решила. – Она тянется к телефону, смотрит сообщения.

Майкл улыбается:

– Она будет выбирать между Обернским, Тулейнским и Университетом Южной Калифорнии.

Наконец-то у нас нашлось что-то общее! Я поворачиваюсь к Эбби:

– Университет Южной Калифорнии? Я там училась! Эбби, тебе понравится Калифорния! Послушай, если у тебя возникнут вопросы, обращайся. Я с радостью напишу рекомендательное письмо или сделаю что-то еще.

Майкл вскидывает брови:

– Не отказывайся от такого предложения, Эб. Ханна – одна из их звездных выпускниц.

– Майкл, не смеши меня.

Я немного смущена его словами, но мне приятно их слышать.

Не отрывая глаз от экрана телефона, Эбби качает головой:

– Я вычеркнула этот университет из списка. Мне нужно что-то более интересное.

– Ну конечно, – бормочу я, уткнувшись в меню и мечтая оказаться где угодно, но только не здесь.

Мы с Майклом встречались восемь месяцев, прежде чем он познакомил меня с дочерью. Мне не терпелось встретиться с ней. Ей только что исполнилось шестнадцать, и я не сомневалась, что мы легко подружимся. Мы обе бегали по утрам. Эбби была в редакции школьной газеты. Наконец, мы обе росли без матери.

Наше знакомство произошло в непринужденной обстановке «Кафе дю Монд» за кофе с пончиками. Мы с Майклом хохотали над странным видом горы пончиков, присыпанных сахарной пудрой, и съели целую уйму этой вкуснятины. Эбби заявила, что все американцы обжоры. Откинувшись на спинку стула, она маленькими глотками прихлебывала черный кофе и без конца писала что-то в телефоне.

– Пусть пройдет время, – сказал тогда Майкл. – Она не привыкла с кем-то меня делить.

Я поднимаю глаза и замечаю, что в ресторане стало необычайно тихо. Майкл и Эбби смотрят куда-то в сторону, и я следую за их взглядом. Футах в двадцати от нас перед угловым столиком мужчина опускается на одно колено. На него, прикрыв рот ладонью, сверху вниз смотрит симпатичная брюнетка. Он достает маленькую коробочку, и я вижу, как дрожит у него рука.

– Кэтрин Беннет, выходи за меня замуж! – Он произносит эти слова с таким чувством, что у меня начинает щипать в носу.

«Не будь дурой», – говорю я себе.

Женщина восторженно вскрикивает и падает в объятия мужчины. Ресторан взрывается аплодисментами.

Я тоже хлопаю, смеюсь и утираю слезы. Чувствую на себе упорный взгляд Эбби. Поворачиваюсь, и наши взгляды встречаются. Уголки ее губ ползут вверх, но это не обычная улыбка, а презрительная ухмылка. Нет сомнения, эта семнадцатилетняя девчонка насмехается надо мной. Я отвожу взгляд, пораженная ее чутьем. Она считает меня глупой, раз я верю в любовь… и доверяю ее отцу.

* * *

– Майкл, нам надо поговорить.

Майкл приготовил нам по коктейлю «Сазерак», и мы сидим рядом на белом диване в моей гостиной. Мерцающий огонь камина бросает на стены комнаты янтарные отсветы, и я спрашиваю себя, кажется ли Майклу эта мирная атмосфера такой же фальшивой, как и мне.

Он вертит бокалом и качает головой:

– Она еще ребенок, Ханна. Поставь себя на ее место. Трудно делить отца с другой женщиной. Постарайся это понять.

Я недовольно хмурюсь. Разве не я предлагала ему провести вечер вдвоем с дочерью? Я непременно напомнила бы ему, но не хочу отвлекаться.

– Дело не в Эбби, – говорю я. – Дело в нас. Я отправила свое резюме на WCHI и написала Джеймсу Питерсу, что меня заинтересовало его предложение.

Пытаясь уловить испуг или разочарование, я наблюдаю за Майклом, но вместо этого слышу:

– Что ж, отлично! – Он кладет руку на спинку дивана и сжимает мое плечо. – Я тебя полностью поддерживаю.

Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, я вцепляюсь в кулон.

– Видишь ли, дело в том, что мне не нужна твоя поддержка. Мне ведь придется уехать за девятьсот миль отсюда. Майкл, я хочу, чтобы ты… – В голове звучит голос Дороти: «Я уже давно приучила себя просить то, чего хочу», и я поворачиваюсь к Майклу. – Я хочу, чтобы ты попросил меня остаться.

Глава 5

Майкл ставит бокал на кофейный столик и пододвигается ближе ко мне.

– Останься, – говорит он, сжимая мои плечи и буравя меня голубыми глазами. – Прошу, не уезжай. – Он обнимает меня и целует долгим нежным поцелуем, потом отрывается от меня и заправляет мне за ухо прядь волос. – Любимая, я подумал, ты сама запланировала себе это интервью, чтобы у тебя был дополнительный козырь при заключении следующего контракта с каналом.

Я киваю. Разумеется, он прав. Особенно сейчас, когда на сцену выходит Клаудия Кэмпбелл.

Он охватывает мое лицо руками:

– Я так люблю тебя, Ханна.

– Я тоже тебя люблю, – улыбаюсь я в ответ.

– Ведь твой отъезд из Нового Орлеана не означает, что ты уходишь от меня, да? – Он откидывается на спинку дивана. – Знаешь, Эбби уже достаточно взрослая и может иногда оставаться одна. Черт, она занята почти все выходные! Я мог бы приезжать навещать тебя раз, а то и два раза в месяц.

– Ты мог бы?

Представить невозможно, что мы оба выходных дня будем проводить наедине, засыпать и просыпаться на следующее утро в объятиях друг друга. А впереди целый день вместе… а потом еще один.

Майкл прав. Если я перееду в Чикаго, мы фактически сможем больше времени проводить вместе.

– И я буду приезжать сюда на выходные, – говорю я с возрастающим энтузиазмом.

– Непременно. Допустим, ты возьмешь работу на год. За это время ты станешь известной в стране и сможешь претендовать даже на работу в округе Колумбия.

– В округе Колумбия? – Я качаю головой. – Неужели не понимаешь? Я надеюсь, когда-нибудь мы будем вместе.

Он усмехается:

– Открою тебе один маленький секрет. Я подумываю о том, чтобы баллотироваться в сенат. Об этом говорить несколько преждевременно, поскольку сенатор Хэнсис пока не переизбирается.

Я радостно улыбаюсь. Майкл думает о будущем. Через пару лет он может оказаться в Вашингтоне и хочет помочь мне проложить путь туда же.

* * *

В воскресенье вечером, когда выходные уже позади, я лежу в постели, уставившись в потолок и ощущая внутри пустоту. Не понимаю, в чем дело. Я прямо сказала Майклу о своих желаниях и услышала в ответ то, что хотела. Тогда почему мне одиноко так, как никогда не было?

В 1:57 ночи меня осеняет. Я неправильно сформулировала вопрос. Я знаю, Майкл не хочет меня терять, и это хорошо. На самом деле мне важно знать: хочет ли он, чтобы я стала его женой?

* * *

В понедельник днем мы с Джейд отправляемся заниматься спортивной ходьбой в парк Одюбон.

– Вот Маркус твердит мне: «Прошу тебя, детка, дай мне еще один шанс. Этого никогда больше не повторится, клянусь тебе».

Я стараюсь говорить нейтральным тоном:

– Мне казалось, он с кем-то встречается.

– Уже нет. Он говорит, меня ему никто не заменит.

– И что ты ответила?

– Сказала: «Ну уж нет! Довольно с меня одной сломанной челюсти».

Я смеюсь и хлопаю ее по плечу:

– Молодчина! Не сдавайся.

Джейд замедляет шаг:

– Тогда почему мне так тошно? Маркус – прекрасный отец. Девон обожает его.

– Послушай, но ведь ничто не мешает ему общаться с сыном. Он должен радоваться, что ты ничего не рассказала Девону и не выдвигала обвинений. А иначе Маркусу пришлось бы исчезнуть из жизни сына.

– Знаю. Но Девон пока ничего не понимает. Он считает, что я обижаю его папочку. С одной стороны недовольство Девона, с другой – нытье Маркуса. Он постоянно напоминает мне, как хорошо мы жили пятнадцать лет, что все эти годы я ездила на нем, а теперь резко нажала на тормоза. Как тяжело ему приходилось, работал по ночам и в выходные. Постоянно недосыпал и…

Я отключаюсь. Уже раз тридцать я слышала эту горестную повесть про Маркуса и больше слушать не намерена. При полной поддержке родителей Джейд в прошлом октябре ушла от Маркуса – в тот самый день, когда он поднял на нее руку, – а на следующей неделе подала на развод. Слава богу, до сих пор она не дрогнула!

– Маркус мне симпатичен, правда. Но его проступок непростителен. Ты не виновата, Джейд. Ни один мужчина не имеет права поднимать руку на женщину. Никогда. И все тут.

– Я знаю. Знаю, что ты права. Просто я… Пожалуйста, не осуждай меня за это, Ханнабель, но иногда я скучаю по нему.

– Вот если бы помнить только лучшее. – Я обнимаю ее. – Признаться, и я порой скучаю по Джеку и тому хорошему, что у нас с ним было. Но я ни за что не смогла бы снова доверять ему. Как и у тебя с Маркусом.

Джейд поворачивается ко мне:

– Как прошло твое свидание с Майклом? Сказала ему, чтобы он подсуетился и купил тебе кольцо с бриллиантом?

Я подробно пересказываю ей наш субботний разговор.

– Выходит, если я перееду в Чикаго, мы, по сути, будем проводить наедине больше времени, а не меньше.

Она смотрит на меня скептически:

– Неужели? Он готов каждый месяц уезжать из своего драгоценного города? А Злючка вам не будет мешать?

Я поневоле улыбаюсь, услышав прозвище, каким Джейд наградила Эбби.

– Он мне обещал. Знаешь, я действительно хочу получить эту работу.

– Нет! Тебе нельзя уезжать. Я тебя не отпущу.

Те самые слова, которые я надеялась услышать от Майкла.

– Не волнуйся. Я уверена, что у них море других, более подходящих кандидаток. Но я послала им прекрасное предложение, как бы нескромно это ни звучало.

Рассказываю Джейд об идее с Камнями прощения и о намерении пригласить на шоу Фиону и мою мать.

– Как – мать? Ты говорила, что потеряла ее.

Я закрываю глаза и внутренне съеживаюсь. Неужели я такое говорила?

– Не в буквальном смысле, а в переносном. Много лет назад мы крупно поссорились.

– Я этого не знала.

– Прости. Я не люблю об этом вспоминать. Так тяжело.

– Это удивительно, Ханнабель. Вы помирились, и ты собираешься пригласить маму в студию.

– Нет, черт возьми!

– Ясно. – Джейд качает головой. – Могла бы рассказать раньше.

– Это всего лишь предложение для канала, – говорю я, игнорируя сарказм в ее голосе. – Я все это придумала. Мы с мамой на самом деле не помирились.

– Понятно. Расскажи мне подробнее об этих Камнях прощения. Это что-то типа карточки «выйди из тюрьмы»? – спрашивает Джейд. – Ты признаешься кому-то в самой сокровенной своей тайне, отдаешь этому человеку камень – и все в порядке?

– Как-то глупо, да?

Она пожимает плечами:

– Не знаю. На самом деле здорово. Понимаю, почему за эту идею ухватились. Кому не хочется, чтобы его простили?

– Верно, Джейд. Вероятно, твой самый большой грех – кража пробного крема с прилавка «Клиник». – Я с улыбкой поворачиваюсь к ней, но у нее хмурое лицо. – Да что ты, я же шучу! Ты самый открытый и честный человек из всех, кого я знаю.

Джейд садится на траву и обхватывает колени руками:

– Ханнабель, ты даже не представляешь.

Я тоже сажусь на траву, пропуская бегущего мужчину.

– В чем дело?

– Более двадцати пяти лет меня преследует эта ложь, смердит, как головка вонючего сыра. С того момента, как папе поставили диагноз, эта боль пожирает меня изнутри.

Джейд выпрямляется и смотрит вдаль, словно пытаясь избавиться от черных мыслей. Проклятые камни! Вместо того чтобы дарить успокоение, они приносят одни несчастья.

– Мне исполнялось шестнадцать, и родители решили устроить мне вечеринку. По-моему, папа волновался больше остальных. Он хотел, чтобы все было идеально. Решил сделать ремонт в комнате отдыха в цокольном этаже: покрасить стены, купить новую мебель и прочее. Я тогда заявила, что хочу белый ковер, и он согласился. – Она смотрит на меня и улыбается. – Представляешь? Белый ковер в цокольном этаже? Ко мне в гости пришли пятнадцать девчонок. О-о, мы были помешаны на парнях! Поэтому, когда в дверь патио постучала толпа ребят с вишневой водкой и каким-то жутким красным вином, мы их, конечно, впустили. Я была в ужасе. Если родители спустятся и увидят, что мы выпиваем, то сдерут с меня кожу живьем. Но, слава богу, они уже собирались спать и смотрели у себя по телику «сорок восемь часов». Они мне доверяли. К полуночи моя подружка Эрика Уильямс напилась как свинья. Ее рвало. Повсюду. В том числе и на белый ковер.

– О боже! И что ты сделала?

– Изо всех сил пыталась его оттереть, но пятно так и осталось. На следующее утро папа спустился и увидел его. Я сказала ему правду: «Эрике стало плохо». – «Она пила?» – спросил он. Я посмотрела ему в глаза: «Нет, папочка». – Голос Джейд дрожит, и я обнимаю ее за плечи:

– Джейд, это ерунда. Забудь. Ты была ребенком.

– Отец много лет возвращался к этой истории, Ханна. Даже в день моего тридцатилетия он спросил: «Джейд, Эрика выпила в тот день, когда вы отмечали твое шестнадцатилетие?» И как всегда, я ответила: «Нет, папа».

– Может, тогда пришло время признаться. Отдай ему Камень прощения. Я уверена, что ложь терзает тебя гораздо сильнее, чем твоего отца правда.

Она качает головой:

– Слишком поздно. У него метастазы по всему организму. Правда его убьет.

* * *

Мы с Джейд заканчиваем последний круг, когда звонит Дороти. Ее голос уже давно не звучал так бодро.

– Не могла бы ты навестить меня днем, дорогая?

Дороти обычно никогда не просит меня приехать. Напротив, она постоянно твердит, что мне незачем бывать у нее так часто.

– С радостью, – отвечаю я. – У тебя все хорошо?

– Замечательно! И привези, пожалуйста, полдюжины тех мешочков для камней, которые продают в «Майклсе».

О господи! Опять эти Камни прощения.

– Дороти, ты не приняла от меня камень, значит тебе нет смысла замыкать этот дурацкий Круг всепрощения.

– Полдюжины, – настаивает она, – для начала.

Следовало этого ожидать. Дороти обожает отправлять письма по цепочке и участвовать во всяких таких штуках. Она наверняка не упустит возможности приобщиться к новой забаве вроде Камней прощения. Независимо от того, найдет ли она для себя оправдание в получении этих камней, она продолжит Круг всепрощения.

– Хорошо, но по правилам нужно отправить одно письмо с просьбой о прощении, а не полдюжины.

– Полагаешь, за семьдесят шесть лет я обидела только одного человека? Разве ты не знаешь, что в душе мы все глубоко страдаем от чувства вины? В этом притягательность этих камешков. Они позволяют нам – или даже обязывают – быть уязвимыми.

* * *

Приехав к Дороти во второй половине дня, я сразу замечаю, как изменилось ее лицо. Складки будто разгладились, и она выглядит умиротворенной. Она сидит в дворике у стола с зонтиком, а перед ней лежит аудиокнига Фионы Ноулз. Я хмурюсь. Девчонка, в свое время попортившая мне немало крови, стала теперь едва ли не ангелом прощения и, похоже, неплохо на этом зарабатывает.

– Люди хранят тайны по двум причинам, – сообщает Дороти. – Чтобы защитить себя или защитить других. Так говорит мисс Ноулз.

– Настоящее откровение. Эта женщина – кладезь премудрости.

– Именно так, – соглашается Дороти, очевидно не замечая моей иронии или делая вид, что не замечает. – Ты принесла мешочки, дорогая?

– Угу. Белый тюль. – Я кладу их на ее ладонь. – В мелкий горошек салатового цвета.

Дороти пробегает пальцами по ткани и развязывает шнурок:

– Отлично! На тумбочке в моей комнате стоит миска с камнями. Не могла бы ты ее принести?

Я возвращаюсь с пластмассовой миской, и Дороти вываливает камешки на стол.

– Мэрилин вчера собрала их во дворе. – Дороти аккуратно раскладывает камни парами. – Первая пара для Мэри, – говорит она. – Хотя ей это пока неизвестно.

– Мэрилин? – Я удивлена, услышав имя ее самой близкой давней подруги, но, подумав, понимаю, что это не лишено смысла. – Наверное, если знаешь человека всю жизнь, то обидишь его, и не раз. Я права?

– Да, – соглашается Дороти. – Это было потрясением. – Закрыв глаза, она качает головой, словно пытаясь отогнать тревожные воспоминания. – Иногда я представляла себе нашу жизнь в виде пещеры, освещаемой свечами. Когда мы рождаемся, зажигается половина свечей. С каждым нашим добрым делом вспыхивает еще одна свеча, и пещера освещается все лучше.

– Как интересно!

– Но на жизненном пути некоторые свечи гаснут из-за нашего эгоизма и жестокости. Так что, понимаешь, одни свечи мы зажигаем, а другие задуваем. В конечном итоге остается лишь надеяться, что мы оставили в мире больше света, чем тьмы.

Какое-то время я молчу, представляя себе свою пещеру со свечами. Интересно, чего в ней больше – света или тьмы?

– Дороти, какая красивая аллегория! Ты, дорогая моя, излучаешь много света.

– Но я и погасила порядочно. – Она нашаривает следующую пару камней. – Это для Стивена.

– Как благородно, – говорю я. – Я думала, ты его презираешь.

Когда я встречалась с Джексоном, то дважды видела Стивена Руссо. Он казался мне порядочным человеком. Дороти редко вспоминает о бывшем муже, разве только то, что он бросил ее через девять месяцев после того, как она перенесла мастэктомию. И хотя прошло тридцать лет, мне кажется, раны Дороти еще не затянулись.

– Я имею в виду Стивена Уиллиса, моего бывшего ученика. Он был способным мальчиком, но его семья была ужасной. Я позволила ему ускользнуть из своего поля зрения, Ханна, и так и не простила себе этого. Полагаю, его братья по-прежнему живут в городе, и я смогу найти его.

Как смело. Или нет? Возможно, попросив прощения, она успокоит свою совесть, но это невольно напомнит Стивену о детстве, которое лучше было бы забыть.

Дороти берет в руки следующую пару:

– Эти для Джексона. Я так и не извинилась перед ним за то, что вмешивалась в вашу жизнь. – (От этих слов меня пробирает озноб.) – Если бы не я, вы были бы сейчас мужем и женой. Ханна, это я посоветовала ему признаться тебе. Вина была для него чрезмерным грузом. Мать чувствует такие вещи. Эта его тайна разрушила бы позже ваш брак. Я была уверена, что ты простишь его, но я ошиблась.

– Я простила его. – Я сжимаю ее руку. – Но хорошо, что ты об этом сказала. Наверное, Джеку не стоило мне признаваться. Некоторые тайны лучше не раскрывать.

Дороти вскидывает подбородок:

– Например, те, что связаны с твоей матерью?

Я съеживаюсь:

– Я никогда не говорила ни о какой тайне.

– И не надо было. Ханна, мать просто так не бросит своего ребенка. Ты уже отправила ей свой Камень прощения?

Мне становится грустно и горько.

– Она не писала мне писем, я узнала от Джулии.

Дороти тихо фыркает:

– А тебе не приходит в голову, что отец мог ничего не сказать своей подруге?

– Дороти, мне нужно время, чтобы обдумать это.

– Пока не зажжешь свет повсюду, чтобы отступила тьма, никогда не сможешь отыскать дорогу. Так говорит Фиона Ноулз.

Глава 6

По дороге домой я заезжаю в «Гайз» на Мэгезин-стрит и покупаю еду навынос. Потом стою в сумерках у себя на кухне, тупо уставившись на светящийся экран ноутбука, и поглощаю сэндвич «По’бой» с жареными устрицами и картофель фри.

Пока не зажжешь свет повсюду, чтобы отступила тьма, никогда не сможешь отыскать дорогу. Слова Дороти – или Фионы – приводят меня в смущение. Каково это – ощущать, что совесть твоя не запятнана, а ты чистый, достойный человек?

Черт! Зачем забивать себе голову? Можно подумать, моих проблем на работе и в личной жизни мало для того, чтобы бизнес «Гайза» процветал. Я подхожу к холодильнику и открываю дверцу морозильной камеры. Вглядываюсь в морозное нутро, пока не замечаю то, что мне нужно: кварту карамельного мороженого с морской солью. Тянусь за ним, но в последний момент останавливаю себя. С силой захлопываю дверцу, жалея, что не могу запереть ее на замок. В телевизионном бизнесе калории – разрушители карьеры. Хотя Стюарт пока не решился принести в мою гардеробную весы, он ясно дал понять, что горизонтальные полосы не для меня.

Возьми же себя в руки!

Я бросаю бумажные обертки в корзину для мусора и иду в гостиную. За французскими дверями на балкон день медленно превращается в вечер. Семьи садятся за обед, мамы собираются купать малышей.

Мои мысли сами собой переключаются на Джека. Уверена ли я, что сказала сегодня Дороти правду? Не признайся мне тогда Джек, я не узнала бы о его измене и мы были бы уже три года женаты. Он работал бы ресторанным консультантом здесь, в Новом Орлеане, а не в Чикаго. Нашему первому ребенку мог исполниться год, и мы подумывали бы о втором.

Зачем ему надо было все испортить? Эми была его стажером! Двадцать лет, черт побери! Не стоит поддаваться эмоциям. Хотела бы я, чтобы он утаил от меня правду? Не могу ответить. К тому же теперь я уверена, что все к лучшему. Тогда я не встретила бы Майкла. А с Майклом мне лучше, чем было с Джеком. Конечно, Джек был милым, и с ним я много смеялась. Но Майкл – моя судьба. С ним мне тепло, он умный, а то, что у него мало свободного времени, в какой-то степени гарантирует верность.