NFT: Невероятно Фальшивый Тип

Это звучало именно как то, что нам нужно, – инновационно, концептуально, технически сложно и, главное, соответствовало образу Фантома, который мы создавали.

– Отлично, – я почувствовал прилив энтузиазма. – Давай встретимся сегодня вечером, обсудим детали. И еще одно – Карина Штерн требует интервью с Фантомом. Не письменного, а видео или хотя бы аудио.

– Это проблема, – сразу насторожился Дима. – Разовое видеообращение – это одно, а полноценное интервью, где нужно отвечать на вопросы в реальном времени, – совсем другое. Слишком высок риск разоблачения.

– Я знаю, – я потер переносицу. – Но Карина становится слишком настойчивой. Она влиятельный критик, и ее поддержка много значит для нас. Может, есть какой-то компромиссный вариант?

Дима задумался:

– Мы могли бы записать видео с ответами на заранее предоставленные вопросы. Или аудиозапись с измененным голосом. Это не идеально, но лучше, чем ничего.

– Попробуем, – согласился я. – Главное, чтобы это выглядело достаточно убедительно и соответствовало образу Фантома.

Мы договорились встретиться вечером в моей новой квартире, чтобы детально обсудить оба вопроса – новую серию работ для Art Basel и стратегию взаимодействия с Кариной Штерн.

Моя новая квартира в Хамовниках была воплощением того успеха, которого мы достигли с проектом Фантома. Просторная студия с панорамными окнами, минималистичным дизайнерским ремонтом и видом на тихий двор. Я обставил ее в соответствии со своим новым статусом – дорогая, но не кричащая мебель, несколько произведений современного искусства на стенах (ни одной работы Фантома – это было бы слишком самонадеянно), акустическая система Bang & Olufsen, коллекция виниловых пластинок.

Дима присвистнул, входя в квартиру:

– Ничего себе апгрейд по сравнению с твоей прежней берлогой. Похоже, наш маленький обман окупается с лихвой.

– Присаживайся, – я указал на диван. – Выпьешь что-нибудь?

– Пиво, если есть, – Дима опустился на диван и огляделся. – Серьезно, Марк, ты живешь как настоящий успешный арт-дилер. Никто не заподозрит, что еще год назад ты едва сводил концы с концами.

Я достал из холодильника две бутылки крафтового пива и сел рядом с Димой.

– В этом и суть, – сказал я, протягивая ему бутылку. – Выглядеть успешным, чтобы стать успешным. Видимость создает реальность. Особенно в мире искусства.

Дима хмыкнул:

– Философский подход к мошенничеству. Мне нравится.

– Это не просто мошенничество, – возразил я, хотя и не был уверен, кого пытаюсь убедить – Диму или самого себя. – Мы создаем произведения искусства, которые ценятся за их художественные качества. То, что автор – коллективный проект, а не одиночка-затворник, не меняет ценности самих работ.

– Как скажешь, – Дима сделал глоток пива. – В любом случае, нам нужно решить, что делать с Miami Art Basel и Кариной Штерн.

Мы провели следующие несколько часов, обсуждая концепцию новой серии работ. Идея Димы об эволюционирующем искусстве, реагирующем на внешние факторы, была действительно инновационной. Мы решили создать серию из семи работ под общим названием «Метаморфозы сознания», каждая из которых будет представлять собой сложную цифровую экосистему, постоянно меняющуюся в ответ на различные данные – от курсов валют до активности пользователей в социальных сетях.

– Это будет не просто картинка на экране, – объяснял Дима, рисуя схему на листе бумаги. – Это будет живой организм, развивающийся по своим законам, но под влиянием внешних стимулов. Каждая работа будет уникальной, даже если исходный код один и тот же, потому что они будут эволюционировать по-разному в зависимости от данных, которые получают.

– Звучит потрясающе, – искренне восхитился я. – Это именно то, что нужно для Art Basel. Что-то инновационное, концептуально глубокое и технически сложное.

– Но и более рискованное, – предупредил Дима. – Если кто-то захочет изучить код…

– Кто будет изучать код? – перебил я. – Коллекционеры не разбираются в программировании. Они покупают концепцию, эстетику, имя художника. А критики слишком заняты теоретизированием, чтобы копаться в технических деталях.

Дима пожал плечами:

– Надеюсь, ты прав. В любом случае, я могу добавить несколько уровней защиты, чтобы усложнить доступ к исходному коду.

Затем мы перешли к вопросу интервью для Карины Штерн. После долгого обсуждения мы решили пойти на компромисс – предложить ей аудиоинтервью с измененным голосом, но с возможностью задавать вопросы в режиме реального времени через текстовый чат. Дима должен был сидеть рядом со мной, помогая формулировать ответы на технические вопросы, а я бы зачитывал их, используя модулятор голоса.

– Это рискованно, – признал Дима. – Но меньше, чем видеочат или полноценное личное интервью.

– Согласен, – я кивнул. – И мы можем объяснить такой формат принципиальной позицией Фантома относительно голоса как еще одного идентификатора личности.

К полуночи у нас был готов детальный план действий на ближайшие месяцы – концепция новой серии работ, стратегия взаимодействия с Кариной Штерн, подготовка к Miami Art Basel. Мы чувствовали себя генералами, планирующими военную кампанию, – каждый шаг должен был быть тщательно продуман, каждый риск – просчитан и минимизирован.

На следующий день я встретился с Глебом, чтобы обсудить предложение от Art Basel. Он был в приподнятом настроении, уже представляя, какой успех ждет нас в Майами.

– Это прорыв, Марк, – говорил он, расхаживая по своему кабинету. – Выход на международный уровень. Если все пройдет успешно, цены на работы Фантома могут вырасти в разы.

– Я поговорил с ним, – сказал я, используя нашу обычную формулировку. – Он согласен и уже работает над новой серией. Что-то особенное, эксклюзивное для Art Basel.

– Отлично! – Глеб потер руки. – Что именно?

Я рассказал ему о концепции «Метаморфоз сознания», опуская технические детали, которых сам не до конца понимал, но подчеркивая инновационность подхода и концептуальную глубину.

– Звучит впечатляюще, – Глеб задумчиво кивнул. – Эволюционирующее искусство, реагирующее на внешние факторы… Это действительно нечто новое. И очень в духе Фантома – размывание границ между виртуальным и реальным, исследование влияния цифровой среды на человеческое сознание.

Я был рад, что Глеб так легко купился на нашу новую концепцию. Его энтузиазм был важен – именно он должен был презентовать новую серию потенциальным покупателям в Майами.

– А что насчет Карины Штерн? – спросил Глеб. – Ты обдумал ее запрос на интервью?

– Да, – я кивнул. – Фантом согласен на аудиоинтервью с измененным голосом. Карина сможет задавать вопросы в режиме реального времени через текстовый чат, а он будет отвечать голосом. Это максимум, на что он готов пойти.

Глеб задумался:

– Не уверен, что ее это устроит. Она хотела видеоинтервью или хотя бы личную встречу без записи.

– Это невозможно, – твердо сказал я. – Ты знаешь его позицию. Он принципиально против любых форм идентификации – ни лица, ни настоящего голоса, ни личных встреч. Если Карина действительно заинтересована в его художественной философии, а не в сенсации, она согласится на эти условия.

Глеб вздохнул:

– Я передам ей твои слова. Но она упряма и может отказаться. А ее поддержка важна для нас, особенно перед Art Basel.

– Я знаю, – я потер переносицу. – Но есть границы, которые Фантом не готов пересекать. Это часть его художественного высказывания, его философии. Если мы начнем идти на компромиссы в этом вопросе, вся концепция рухнет.

Глеб посмотрел на меня с легким подозрением:

– Иногда мне кажется, что ты слишком хорошо понимаешь его мотивы. Как будто вы с ним одно целое.

Я почувствовал, как внутри все похолодело. Неужели Глеб что-то заподозрил? Или это просто случайное замечание?

– Мы много общаемся, – осторожно сказал я. – За эти месяцы я действительно хорошо изучил его философию, его взгляды на искусство и жизнь. Это необходимо, чтобы эффективно представлять его интересы.

Глеб кивнул, и подозрительное выражение исчезло с его лица:

– Конечно. Ты делаешь свою работу отлично, Марк. Я иногда забываю, насколько тяжело быть посредником между художником-затворником и остальным миром.

Я слабо улыбнулся, чувствуя облегчение. Кажется, Глеб не сомневался в существовании Фантома, просто отметил мою глубокую вовлеченность в проект.

После встречи с Глебом я отправился на интервью для онлайн-журнала о современном искусстве. Еще одно в серии бесконечных интервью, которые я давал как представитель Фантома. Каждый раз – одни и те же вопросы, одни и те же ответы, только в разных формулировках. Кто такой Фантом? Почему он скрывает свою личность? Как вы с ним познакомились? Как происходит процесс создания работ? Как вы общаетесь?

Я отвечал на автопилоте, воспроизводя заученную легенду с небольшими вариациями, чтобы не казаться роботом. Внутренне я все больше отождествлял себя с Фантомом – в конце концов, именно я придумал его философию, его взгляды на искусство, его отношение к публичности. Я говорил от его имени так часто, что иногда сам начинал верить в его существование.

После интервью я получил сообщение от Софьи: «Видел последние новости? Кто-то утверждает, что раскрыл личность Фантома. Статья на Artnet».

Я тут же открыл сайт Artnet и нашел упомянутую статью. «Разоблачение мистификации: Кто скрывается за маской Алекса Фантома?» Сердце колотилось, когда я начал читать. Автор статьи, некий Алексей Кравцов, утверждал, что провел собственное расследование и пришел к выводу, что Алекс Фантом – это псевдоним известного медиа-художника Антона Резникова, который якобы решил начать новый проект под вымышленным именем.

Я выдохнул с облегчением. Полная чушь. Антон Резников был реальным художником, специализирующимся на видеоарте и инсталляциях, и не имел никакого отношения к нашему проекту. Статья была построена на косвенных доказательствах – схожести некоторых визуальных приемов, совпадении дат (Резников перестал активно выставляться примерно в то же время, когда появился Фантом) и анонимных источниках, якобы видевших Резникова за работой над проектами Фантома.

Я немедленно позвонил Диме:

– Ты видел статью на Artnet?

– Да, только что прочитал, – Дима звучал спокойно. – Это полная ерунда. Резников сейчас в Берлине, готовит персональную выставку. Он легко может опровергнуть эти обвинения.

– Именно, – я почувствовал облегчение. – Но это тревожный звонок. Люди начинают копать, пытаются раскрыть личность Фантома. Нам нужно быть еще осторожнее.

– Или использовать это в своих интересах, – задумчиво сказал Дима. – Подумай сам – чем больше ложных разоблачений, тем меньше доверия к любым попыткам раскрыть личность Фантома. Мы могли бы даже… поощрять такие теории. Пусть все думают, что Фантом – это Резников, или Иванов, или кто угодно другой. Создадим информационный шум, в котором утонет истина.

Это была блестящая идея. Классическая стратегия дезинформации – создать столько ложных следов, что настоящий след просто потеряется среди них.

– Гениально, – сказал я. – Не будем опровергать эту статью напрямую. Просто выпустим уклончивое заявление о том, что Фантом не комментирует спекуляции относительно своей личности, так как это противоречит его философской позиции.

– И тем самым подогреем интерес к этой теме, – продолжил мою мысль Дима. – Скоро появятся другие версии, другие «разоблачения». И каждое будет отвлекать внимание от реальной ситуации.

Мы договорились, что я подготовлю заявление для прессы и обсужу ситуацию с Глебом, чтобы он был в курсе нашей стратегии.

К вечеру я составил короткое, но емкое заявление: «В связи с недавними публикациями, спекулирующими на тему личности Алекса Фантома, вынужден заявить, что художник не комментирует подобные материалы, так как это противоречит его принципиальной позиции о разделении искусства и личности его создателя. Фантом считает, что любые попытки «разоблачения» лишь укрепляют ту самую систему культа личности в искусстве, против которой он выступает. Художник продолжает работу над новыми проектами и благодарит всех, кто ценит его творчество, а не тайну его личности».

Я отправил текст Глебу с пометкой «Для согласования перед публикацией» и стал ждать ответа. Он перезвонил через полчаса:

– Отличное заявление, – сказал он. – Публикуй. И кстати, я говорил с Кариной. Она согласна на аудиоинтервью на условиях Фантома, но хочет провести его до нашего отъезда в Майами. Говорит, что материал должен выйти перед Art Basel, чтобы создать правильный контекст.

– Хорошо, – я мысленно прикинул сроки. – Мы можем организовать это в начале ноября. У нас будет достаточно времени на подготовку.

После разговора с Глебом я опубликовал заявление в социальных сетях и разослал его ключевым медиа. Как мы и ожидали, оно вызвало новую волну спекуляций. К вечеру следующего дня появилось еще две статьи с альтернативными версиями личности Фантома – одна утверждала, что это коллективный проект группы программистов из Сколково, другая – что за маской Фантома скрывается известная художница, решившая избежать гендерных стереотипов в восприятии своего творчества.

Информационный шум нарастал, создавая идеальное прикрытие для нашей аферы. Чем больше было версий, тем меньше шансов, что кто-то докопается до правды.

Но было в этой ситуации что-то тревожное. Фантом все больше выходил из-под контроля, обретая собственную жизнь в информационном пространстве. Люди не просто обсуждали его работы – они создавали теории о его личности, приписывали ему мотивы, интерпретировали его действия. Фантом становился коллективным мифом, и я, его создатель, все меньше влиял на этот процесс.

Иногда, просыпаясь по ночам, я ловил себя на странной мысли: что, если Фантом действительно существует? Что, если он использует меня, а не я его? Что, если все это время я был лишь инструментом в чьем-то грандиозном плане?

Абсурдная идея, конечно. Плод усталости и нервного напряжения. И все же она преследовала меня, как навязчивый кошмар. Словно я создал монстра, который теперь жил своей собственной жизнью, независимой от моей воли.

Глава 7: Ставки растут

Майами встретил нас жарким декабрьским солнцем, пальмами и ощущением праздника. Art Basel Miami Beach – одно из самых престижных мероприятий в мире искусства – собирает лучшие галереи, самых влиятельных коллекционеров и самых перспективных художников со всего мира. Быть приглашенным сюда означало признание на международном уровне.

Мы с Глебом прилетели за три дня до официального открытия ярмарки, чтобы успеть подготовить стенд и адаптироваться к смене часовых поясов. Дима остался в Москве – его присутствие не требовалось, и мы решили не рисковать, увеличивая круг людей, вовлеченных в нашу аферу на международном уровне.

Наш стенд располагался в секции Nova, предназначенной для молодых и инновационных художников. Пространство было небольшим, но хорошо расположенным – недалеко от входа, с хорошим освещением и достаточным количеством места для демонстрации новой серии работ Фантома «Метаморфозы сознания».

– Выглядит отлично, – сказал Глеб, когда мы впервые увидели готовый стенд. – Минималистично, стильно, фокус полностью на работах. Именно то, что нужно.

Я кивнул, осматривая пространство. Семь больших экранов были расположены таким образом, чтобы создавать эффект погружения. На каждом демонстрировалась одна из работ новой серии – постоянно меняющиеся, эволюционирующие цифровые композиции, реагирующие на данные из различных источников. Одна работа менялась в зависимости от курса биткоина, другая – от активности пользователей Twitter с хештегом #AlexPhantom, третья – от погоды в разных городах мира.

Дима превзошел самого себя, создав действительно инновационную и концептуально глубокую серию. Работы были технически сложными, визуально впечатляющими и содержательно богатыми. Они идеально соответствовали образу Фантома, который мы конструировали, – художника, исследующего границу между реальным и виртуальным, влияние цифровых технологий на человеческое сознание, фрагментацию идентичности в информационном потоке.

– Ну что, – Глеб потер руки, – готов к завтрашнему дню? Превью для VIP-коллекционеров начинается в десять утра. Нужно быть во всеоружии.

Я глубоко вздохнул. Несмотря на весь наш успех в России, выход на международную арену вызывал у меня тревогу. Здесь были другие стандарты, другие ожидания, более искушенная публика. Если в Москве мы могли играть на относительной новизне NFT-искусства, то здесь, в Майами, эта сфера была уже хорошо освоена. Нам предстояло конкурировать с лучшими цифровыми художниками мира.

– Готов, – сказал я, стараясь звучать увереннее, чем чувствовал себя на самом деле. – Работы говорят сами за себя. Нам просто нужно правильно их представить.