Дорога никуда

Но Давенант был уже довольно далеко. Он мчался по прямой линии к подъезду и попал в кабинет Футроза, куда его провела горничная, мимо полуоткрытой гостиной, где слышались веселые голоса.

– Я велел просить вас к себе, пока вас еще не завертели мои хозяйки, – сказал Футроз, мельком осмотрев Давенанта. – Могу порадовать вас: приехал профессор Старкер. Я скоро увижусь с ним и попрошу его записать вас участником первой же экспедиции. Своевременно я вас извещу.

Затем он расспросил Давенанта о комнате, о Галеране, дружески посоветовал застегивать пиджак на все пуговицы и усадил в огромное кресло-нишу, откуда, как из провала, видны были книжные шкафы, мраморная фигура Ночи и проникновенно улыбающийся Футроз.

– Я еще не поблагодарил вас, – сказал Давенант. – Иногда мне кажется: я проснусь – и все это исчезнет.

– Ну-ну, – добродушно отозвался Футроз, – будьте спокойнее. Ничего страшного не произошло.

Давенант хотел прямо сказать: «Я никогда не был счастлив так, как все эти дни», – но услышал подлетающие шаги и, не посмев обернуться к двери, забыл, что хотел выразить.

– Давенант здесь? – воскликнула, вбегая, нарядная, красиво причесанная Роэна. – Вот он. Запрятан в кресло.

Давенант вскочил.

– Здравствуйте! – сказала Элли, напоминающая уменьшенную Роэну, – в коротком платье. – Позволь его увести, Тампико. Он нам нужен.

– Кто у вас?

– Все: Гонзак, Тортон и Тита Альсервей.

– Единственно не хватает вас, – сказала Роэна Давенанту. – Тампико, он человек с понятием. Ему нечего у тебя делать. У нас веселее, правда? Ты тоже явишься, мы очень просим тебя.

– Вы надеетесь, что я приду к вам хихикать?

– Да, мы надеемся, – сказала Элли. – Отец и его две дочери хихикают… Это мы включим в программу.

– Я приду позднее. Давенант, повинуйтесь!

– А-рес-то-вать! – закричала Элли, беря под локоть Давенанта с одной стороны, другим локтем завладела Рой, и они увлекли его в гостиную.

Теснее и ярче, чем днем, показалась теперь Давенанту эта комната, сильно озаренная огнями люстры и пахнущая духами. Вечерние оттенки несколько изменяли ее вид; присутствие в ней незнакомых Давенанту – Гонзака, Тортона и Титании Альсервей – вызвало в нем ревнивое чувство, делая гостиную Футроза похожей на другие гостиные, которые приходилось иногда видеть ему с улицы в окно. Давенант любил ярко освещенные помещения: аптеки, парикмахерские, посудные магазины, где блеск огней в множестве стеклянных и фаянсовых предметов создавал лишь ему понятные праздничные видения.

Роэна познакомила Давенанта с другими гостями.

Гонзак – рыжеватый юноша с острым лицом, сероглазый, надменный, не понравился Давенанту, Тортон вызвал в нем оттенок расположения, несмотря на то, что бесцеремонно оглядел новичка и спросил, будто бы не расслышав:

– Да… ве…?

– …нант, – закончил Тиррей.

Тортон был смугл, черноволос, девятнадцати лет, с начинающими пробиваться усами и вечной улыбкой. Он без околичностей перебивал каждого, если хотел говорить, и смеялся не грудью, а горлом, говоря похоже на смех: «Ха-ха… Ха-ха!»

Титания Альсервей, однолетка Роэны, тонкая, удивленная, с длинной шеей и золотистыми глазами при темных бровях, двигалась с видом такой слабости, что каждое ее движение взывало о помощи.

Давенант чувствовал себя не свободно, стараясь скрыть замешательство. У него не было естественно-развязных манер, лакированных туфель, как на Гонзаке и Тортоне; его костюм, казалось ему, имел надпись: «Подарок Футроза». Должно быть, его лицо сказало что-нибудь об этих смешных и трагических чувствах обласканного человека «с улицы», так как Элли, посмотрев на Давенанта, задумалась и села рядом с ним. Это был знак, что он равен. Роэна разлила чай. Давенант получил чашку вторым, после Титании Альсервей, и начал немного отходить.

Старательно слушая, о чем говорят, он присматривался к гостям. Разговор шел о неизвестных ему людях в тоне веселых воспоминаний. Наконец заговорили о Европе, откуда недавно вернулся со своим отцом Тортон.

При первой паузе Рой сказала:

– Давенант, почему вы так молчаливы?

– Я думал о гостиной, – некстати ответил Давенант, нарочно говоря громче обыкновения, чтобы расшевелить себя, и замечая, что все внимательно его слушают. – Вечером она другая, чем днем.

– Вам нравится эта печь, в которой мы сидим? – снисходительно произнесла Титания.

– Да, как огонь!

– Мы ее тоже любим, – сказала Роэна, – у нас страсть к горячим и темным цветам.

– Несомненно, – подтвердил Гонзак.

– Я равнодушен к обстановке, но люблю, когда есть качалка, – сообщил Тортон.

– Нет ничего хуже прямых стульев с жесткими спинками, как, например, у Жанны Д’Аршак, – заметила Титания.

– Какая у вас будет гостиная? – спросила Элли Тиррея. – Впоследствии? Минуя времена и сроки?

– Такая же, как и ваша, – смело заявил Давенант.

– Однако вы – патриот! – заметил Гонзак.

– Скажи мне, как ты живешь, и я скажу, кто ты, – изрек Тортон.

– Неужели вы это сами придума… – спросила Рой, но Тортон перебил ее одним словом:

– Аксиома.

– Малоизвестная, надеюсь, – отозвалась Альсервей.

– Вы хотите сказать, что я не оригинален? Ха-ха! Оригинально то, что так может случиться с каждым оригиналом.

– Тортон, вам – нуль. Садитесь, – сказала Рой.

– Сижу. Молчать?

– О нет, нет! Говорите еще!

– Как же вас понять?

– Женское непостоянство, – объяснил Гонзак и уронил ложечку.

Все расхохотались, потому что смех бродил в них, ища первого повода. Рассмеялся и Давенант.

– Давенант засмеялся! – воскликнула Элли. – О как чудно!

– Вы под сильной защитой, – сказал Тиррею Гонзак. – Если вы смеетесь один раз в год, то в этом году выбрали удачный момент.

– А почему?

– Именно потому, что вас поощрили.

– Фу-фу! – закричала Элли. – Это не шутка, это перешутка, Гонзак!

– Слушаюсь, пере-Элли!

– Окончилось ваше увлечение балетом? – спросила Рой Титу Альсервей.

– Нет, когда-нибудь я умру в ложе. Мой случай неизлечим.

Давенант откровенно любовался Роэной. Она была так мила, что хотелось ее поцеловать. Взглянув влево, он увидел блестящие глаза Элли, смотревшие на него в упор, сдвинув брови.

– Я вас гипнотизировала, – заявила девочка. – Вы – нервный. Ах вот что: можете вы меня переглядеть?

– Как так – переглядеть?

– Вот так: будем смотреться в глаза, – кто первый не выдержит. Ну!

Давенант принял вызов и воззрился взгляд во взгляд, а Элли, кусая губы и смотря все строже, пыталась победить его усилие. Скоро у Давенанта начали слоиться в глазах мерцающие круги. Прослезившись, он отвернулся и стал вытирать глаза платком. Его самолюбие было задето. Однако он увидел, что Элли тоже вытирает глаза.

– Это оттого, что я смигнула, – оправдывалась Элли. – Никто меня не может переглядеть.

Пока тянулась их комическая дуэль, Рой, Гонзак и Тортон горячо спорили о стихах Титании, которые она только что произнесла слабым голосом умирающей. Роэна возмущалась выражением: «И рыб несутся плавники вокруг угасшего лица…»

– Рыбы штопают чулки, пустив бегать плавники, – поддержал Гонзак Роэну.

Титания надменно простила его холодным нездешним взглядом, а Тортон так громко сказал: «Ха-ха!» – что Элли подбежала к спорщикам, оставив Давенанта одного, в рассеянности.

Некоторое время, казалось, все забыли о нем. Прислушиваясь к веселым голосам Роэны и Элли, Давенант думал – странное для своего возраста: «Они юны, очень юны, им надо веселье, общество. Почему они должны заниматься исключительно мной?» Подняв голову, он увидел картину, изображающую молодую женщину за чтением забавного письма. Давенант прошелся, остановясь против небольшой акварели: безлюдная дорога среди холмов в утреннем озарении. Элли, успев погорячиться около спорящих, подбежала к нему.

– Это – «Дорога Никуда», – пояснила девочка Давенанту: – «Низачем» и «Никуда», «Ни к кому» и «Нипочему».

– Такое ее название? – спросил Давенант.

– Да. Впрочем… Рой, будь добра, вспомни: точно ли название этой картины «Дорога Никуда» или мы сами придумали?

– Да… Тампико придумал, что «Дорога Никуда».

Прекратив разговор, все присоединились к Давенанту.

– До-ро-га ни-ку-да! – громко произнесла Рой, улыбаясь картине и Тиррею и смущая его своим расцветом, который лукаво и нежно еще дремал в Элли.

– Что же это означает? – осведомилась Титания.

– Неизвестно. Фантазия художника… – Рой рассмеялась. – Давенант!

– Что? – спросил он, добросовестно стараясь понять восклицание.

– Ничего, – она повторила: – Итак, это – «Дорога Никуда».

– Непонятно, – сказал Тортон.

– Было ли бы понятнее, – процедил Гонзак, – понятнее: «Дорога Туда»?

– Куда – туда? – удивилась Титания.

– В том-то и дело, – заметил Тортон.

– Дорога – куда? – воскликнула Элли. – О, дорога! Куда?!

– Вот мы и составили, – сказал Гонзак. – Дорога никуда. Куда? Туда. Куда – туда?

– Сюда, – закончил Давенант.

Снова молодых людей одолел смех. Все хохотали беспричинно и заразительно.

Изображение неизвестной дороги среди холмов притягивало, как колодец. Давенант еще раз внимательно посмотрел на нее. В этот момент явился Футроз.

– Вот и Тампико! – воскликнула Элли, бросаясь к нему. – Милый Тампико, нам весело! Мы ничего не разбили! Просто смешно!

– Что вас так насмешило? – спросил Футроз.

– Ничего, но мы стали произносить разные слова… Вышло ужасно глупо. – Рой вздохнула и, пересилив смех, указала на картину: – Дорога никуда.

Она объяснила отцу, как это вышло: «туда, сюда, никуда». Но уже не было смешно, так как все устали смеяться.

– Я купил ее на аукционе, – сказал Футроз. – Эта картина напомнила мне одну таинственную историю.

– Какая история? Мы ее знаем? – закричали девушки.

– По-видимому – нет.

– А почему не рассказал, Тампико? – спросила Элли.

– Почему? В самом деле – почему?

– Ну, мы этого не можем знать, – заявила Роэна.

– Я люблю истории о вещах, – сказал Гонзак. – С нетерпением ожидаю начала.

– Разве я обещал?

– Извините, мне показалось…

– Крепкие ли у всех вас нервы? – спросил Футроз, делая загадочное лицо.

– За себя я ручаюсь, – сказала Титания, усаживаясь в стороне, спиной к окнам.

– И я ручаюсь – за тебя! – Рой села рядом с отцом. – Но не за себя.

Элли полулегла на диван. Давенант, Тортон и Гонзак поместились на креслах. Тогда Футроз сказал:

– Бушевал ветер. Он потрясал стены хижин и опрокидывал вековые деревья…

– Так было на самом деле? – строптиво перебила Элли.

– Увы! Было.

– Смотри, Тампико, не подведи.

– Начало очень недурно, – заметил Гонзак, – особенно «стены хижин».

Футроз молчал.

– А дальше? – спросил Давенант, который был счастлив как никогда.

– Все ли успокоились? – хладнокровно осведомился Футроз.

Но бес дергал за языки.

– Папа, – сказала Рой, – расскажи так, чтобы я начала таять и умирать!

Футроз молчал.

– Ну что же, скоро ли ты начнешь? – жалобно вскричала Элли.

– Все ли молчат? – невозмутимо осведомился Футроз.

– Все! – вскричали шесть голосов.

– Ветер выл, как стая гиен. В придорожную гостиницу пришел человек с мешком, с бородой, в грязной одежде и заказал ужин. Кроме него, других посетителей не было в тот странный вечер. Хозяин гостиницы скучал, а потому сел к столу и заговорил с прохожим человеком – куда направляется, где был и кто он такой? Незнакомец сказал, что его зовут Сайлас Гент, он каменотес, идет в Зурбаган искать работу. Хозяин заметил одну особенность: глаза Сайласа Гента не отражали пламя свечи. Зрачки были черны и блестящи, как у всех нас, но не было в них той трепетной желтой точки, какая является, если против лица сияет огонь… Рой заглянула в глаза отца.

– Даже две точки, – сказала она. – А у меня?

Элли подошла к ней и освидетельствовала зрачки сестры; та проделала это же самое с девочкой, и они успокоились.

– Нормально! – заявила Элли, возвращаясь на свое место. – Мы отражаем огонь. Дальше!

– Из сделанного хозяином наблюдения, – продолжал Футроз, – вы видите, что хозяин был человек мечтательный и пытливый. Он ничего не сказал Генту, только надел очки и с замешательством, даже со страхом, установил, что зрачки Гента лишены отражения – в них не отражались ни комната, ни хозяин, ни огонь.

– Как это хорошо! – сказал Давенант.

– Вот уж! – пренебрежительно отозвалась Титания. – Две черные пуговицы!

– Но пуговицы отражают огонь, – возразила Роэна. – Не мешайте Тампико!

– Теперь меня трудно сбить, – заявил Футроз, – но будет лучше, если все вы воздержитесь от замечаний. Сайлас Гент начал спрашивать о дороге. Хозяин объяснил, что есть две дороги: одна прямая, короткая, но глухая, вторая вдвое длиннее, но шоссейная и заселенная. «У меня нет кареты, – сказал Гент, – и я пойду короткой дорогой». Хозяину было все равно; он, пожелав гостю спокойной ночи, отвел его в комнату для ночлега, а сам отправился к жене, рассказать, какие бывают странные глаза у простого каменотеса.

Едва рассвело, Сайлас Гент спустился в буфет, выпил стакан водки и, направив свои редкостные зрачки на хозяина, заявил, что уходит. Между тем ураган стих, небо сияло, пели птицы, и всякая дорога в такое утро была прекрасной.

Сайлас Гент повесил свой мешок за спину, подошел к дверям, но остановился, снова подошел к хозяину и сказал: «Послушайте, Пиггинс, у меня есть предчувствие, о котором не хочу много распространяться. Итак, если вы не получите от меня на пятый день письма, прошу вас осмотреть дорогу. Может быть, я на ней буду вас ожидать».

Хозяин так оторопел, что не мог ни понять, ни высмеять Гента, а тем временем тот вышел и скрылся. Весь день слова странного каменщика не выходили из головы трактирщика. Он думал о них, когда ложился спать, и на следующее утро, а проснувшись, признался жене, что Сайлас Гент задал ему задачу, которая торчит в его мозгу, как гребень в волосах. Особенно поразила его фраза: «Может быть, я буду вас ожидать».

Его жене некогда было углубляться в человеческие причуды, она резко заявила, что, верно, он напился с каменщиком, поэтому оба плохо понимали, что говорят. Рассердясь, в свою очередь, и желая отделаться от наваждения, трактирщик сел на лошадь и поскакал по той дороге, куда пошел Гент, чтобы не думать больше об этом чудаке, а если с ним что-нибудь приключилось, то, в крайнем случае, помочь ему.

Он въехал в лес, усеянный камнями и рытвинами, а после часа езды увидел, что Гент висит на дереве…

Тортон незаметно протянул руку к стене и погасил электричество.

Все вскочили. Девушки вскрикнули, а хладнокровная Титания, голося пуще других, требовала прекратить глупые шутки.

Сказав:

– То-то! Ха-ха! – Тортон пустил свет.

У всех были большие глаза. Рой держала руку на сердце.

– Это Тортон, – предал его Гонзак.

– Разве так можно делать! – строго вскричала Элли. – Все равно, что налить вам за воротник холодной воды!

– Я не буду, – сказал Тортон.

– Давенант, присматривайте за вашим соседом, – попросила Рой. – Впрочем, пересядьте, Тортон. Куда?! Туда, никуда, вот сюда.

Тортон повиновался.

Футроз не торопился. Ему было хорошо дома, он следил за переполохом с добродушием птицевода, наблюдающего скачки малиновок и щеглов.

– Ну, – сказал он, – можно кончать? Но мне осталось немного… Сайлас Гент висел на шелковом женском шарфе, вышитом золотым узором. Под ним на плоском камне были аккуратно разложены инструменты его ремесла, как будто перед смертью он или кто другой нашел силу для жуткой мистификации. Среди этих предметов была бумажка, исписанная самоубийцей. И вот, обратите внимание, как странно он написал: «Пусть каждый, кто вздумает ехать или идти по этой дороге, помнит о Генте. На дороге многое случается и будет случаться. Остерегитесь».

Почему погиб Гент, осталось навсегда тайной. Но с тех пор кто бы, презрев предупреждение, ни отправился по той дороге, он неизменно исчезал, пропадал без вести. Было три случая – с кем именно, я не помню, но третий случай стоит упомянуть особо: по этой дороге бросилась бежать лошадь, разорвав повод, которым была привязана, и, несмотря на все усилия, ее не нашли.

– Тампико, ты густо, густо присочинил! – сказала Элли, когда слушатели зашевелились. – Те, кто искал лошадь, должны были идти на загадочную дорогу, и если вернулись, то… сделай вывод!

– Я не оправдываюсь, – ответил Футроз. – Все запутанные дела несколько нелепы в конце. Увидев картину, я вспомнил Гента и купил ее.

– Что же все это значило? – спросил Давенант. – В особенности – глаза, не отражающие ничего… А он не был слеп! У одного охотника глаза были совсем крошечные, как горошины, между тем он мог читать газету через большую комнату и отлично стрелял.

– Ах вот что! – сказала Рой. – Мы будем стрелять в цель. Прошлый раз Гонзак осрамился. Гонзак, мы дадим вам реванш. Элли тоже хочет учиться. Давенант, вы должны хорошо попадать, – у вас такие твердые глаза.

Стрельба издавна привлекала Давенанта как упражнение, требующее соревновательной точности. Такого рода забавы свойственны всем пылким натурам. Однако до сих пор ему пришлось стрелять только два раза, и то в платном тире, соображаясь со своими скудными средствами.

– Я присоединяюсь, – сказал Футроз. – Нас семеро, хотя Элли не в счет, так как она все еще зажмуривается…

– Какая низость! – вскричала Элли.

– Ну конечно. Составим список и назначим приз, – не два, не три приза, а один, чтобы не было жалких утешений. Приз должен исходить от дам. Так значится во всех книгах о турнирах и других состязаниях.

– Так как приз получу я, – заявил Тортон, – не разрешат ли мне самому придумать награду? Ха-ха!

– Нет, это слишком! – возмутилась Титания. – Я стреляю не хуже вас и, вот назло, заберу приз.

Взаимно попеняв, остановились на следующем: если победит дама, она вправе требовать что хочет от самого плохого стрелка-мужчины, если произойдет наоборот, победителю вручается приз от Титании и Роэны, который они должны приготовить тайно и держать в секрете.

Футроз взял лист бумаги и написал:

Состязание хвастунишек

– Номер первый. Кто же первый?

– Разрешите мне быть последним, – обратился к нему Давенант, волнуясь и страстно желая получить приз.

– Последний хочет быть первым, – догадалась Титания.

– О Давенант, выступайте первым! – предложила Рой.

Но он не соглашался, как ни хотелось ему сделать все, что попросит Рой, Элли или Футроз. Он хотел выиграть, а потому – твердо знать, какие придется ему осилить успехи других участников.

– Становится любопытно, – заметил Гонзак. – Некоторые из нас довольно ретивы. Что касается меня – выйду под каким мне назначат номером.

Наконец список составился. Титания значилась первым, Рой – вторым, Тортон – третьим, Гонзак – четвертым и Давенант – пятым номером. Ранее прочих решили дать Элли выстрелить три раза, так как она очень просила.

Роэна с Титанией ушли в другую комнату обсудить приз и вернулись с простосердечными лицами, положив на стол нечто завернутое в газету, маленькое и тяжелое. Затем они посмотрели друг на друга и важно приопустили взгляды.

– Какое-нибудь ехидство? – спросил Футроз, намереваясь пощупать сверток.

Но поднялся крик:

– Тампико, это нечестно!

Футроз позвонил и приказал слуге принести мишень, а также малокалиберную винтовку, пуля которой была не толще карандаша записной книжки. Мишень поместили на террасе, раскрыв стеклянную дверь гостиной. Стрелять следовало, став у внутренней двери, шагах в двадцати от мишени. Это был квадратный картон на верху треножной подставки; концентрические круги картона имели цифры от центра к окружности: 500, 250, 125 и т. д., а центр – черный кружок диаметром в один дюйм – означал тысячу.

– Ну, Элли, – сказал Футроз, заряжая винтовку, – иди сюда. Стань вот так.

– О папа, я отлично все знаю. – Элли, сжав губы, нахмурясь и приложив к плечу ружьецо, отставила широко ногу вперед, но от внезапного страха забыла все уроки, как берется прицел, и, нажимая пальцем мимо курка, стала жмуриться. Дуло ружья поднялось вверх, качнулось, и, крепко зажмурясь, стараясь не слышать визга убежавших за ее спину зрителей, Элли нашла курок и пальнула в золоченый карниз.

Настало глубокое, унизительное молчание.

– Что? Я попала? – сказала Элли, затем, вся красная, со слезами в глазах, осторожно положила винтовочку на ковер и ушла к дивану, где села, схватила отца за плечо и, спрятав лицо на его груди, расхохоталась.

– Хочешь еще попробовать? – спросил Футроз. – Но только с моими советами?

– Благодарю. Попробуйте кто-нибудь так, как я.

– Действительно! – сказала Рой.

– Ах, ах! Ты еще хуже меня!

– Номер первый! – провозгласил Гонзак. – Титания Альсервей!

Титания стала на место (каждый должен был сделать семь выстрелов), снисходительно осмотрелась и с видом делающей грациозное одолжение, лениво заряжая и паля, отщелкала свою порцию, почти не целясь. Слышен был только скользящий металлический звук затвора и негромкие хлопки выстрелов. Она передала оружие Роэне, и все отправились смотреть мишень.

Две дырки были на 250, одна на 125 и четыре разного значения, но мельче цифрой; по подсчету всего – семьсот пятьдесят очков. Эти отверстия перечеркнули красным карандашом.

– Это я старалась для Тортона, – объявила Титания. – Теперь я посмотрю, так ли он уверен в себе, как говорил.

– А все же – ха-ха! – вы не отстукали тысячу! – заметил Тортон.

– Хорошо, хорошо, посмотрим!

Настала очередь Рой. Давенант понял, что она волнуется и старается. Он мысленно помогал ей, напрягаясь перед спуском курка, задерживая дыхание и шепча: «Точнее, точнее».

– Не смотрите на меня, – сказала Рой. – И не смешите.

Это относилось к Гонзаку, который послушно отвернулся. Роэна целилась долго, но в момент выстрела дуло слегка трепетало. Каждый раз, начав прицеливаться, она мягко отводила рукой волосы со лба и, выставив вперед подбородок, пристраивалась щекой к ложу особым, ей лишь свойственным, интимным движением.

Подсчет очков произвел Давенант, считая явно пристрастно, так как одно отверстие на линии 250–125 объявил за 250, чем удивил и насмешил девушку.

– Вы очень добры, Давенант, – сказала она, – только мне это не нужно. Скиньте-ка сто двадцать пять.

Оказалось, после придирчивой проверки Элли и Тортона, что Рой настреляла пятьсот пятьдесят.

– О, неплохо! – сказал Футроз. – Тем более что в прошлый раз бедняга успокоилась на ста пятидесяти.

– То-то! – вскричала Рой, кружась и помахивая ружьецом. – Кому страдать? Тортон, вам.

– «При всеобщем глубоком молчании, – сказал Гонзак, – атласский стрелок вогнал пулями гвоздь на расстоянии пятисот метров».

– Хорошо смеется последний, – ответил Тортон.

Он взял ружьецо в левую руку и, вскинув его как пистолет, то есть не прикладывая к плечу, выстрелил с вытянутой руки.

– На круге с цифрой 500, – заявил он, всмотревшись, затем выстрелил с правой руки.

– Только две руки, – пытался пошутить Гонзак, которому стало завидно.

– Нам хватит. Ха-ха!

Беря поочередно ружьецо правой и левой рукой, Тортон швырнул свои пульки в мишень и раскланялся на все стороны, как актер у рампы.

– Какова наглость! – сказала Титания.

– Вы, Титания, должны перечеркнуть мои попадания, – строго заявил Тортон, – так как высмеивали меня, пока я наблюдал ваши горделивые упражнения.

Закусив губу, Титания взяла карандаш и пошла к мишени.

Тортон выбил девятьсот двадцать очков, не попав в центр, и все ахнули; но обнаружился заговор.

– Это случайно, – сказала Рой, с состраданием смотря на опешившего стрелка, – это не более, как счастливая случайность.

– Понятно, случайность, – поддержал Гонзак.

– Дикий, нелепый случай! – ввернула Тита Альсервей.

Футроз смеялся.

– Папа, отчего ты смеешься? – спросила Элли, втянув щеки и рассматривая Тортона унылыми большими глазами. – Тортон ошибся. Он не хотел попасть. Правда ведь, вы не хотели этого?

– А ну вас! – яростно вскричал Тортон. – Девятьсот двадцать. Чего же еще?

– Но не полторы тысячи, – заметила Титания.

– Тортон, не огорчайтесь, – утешила его Рой, – в следующий раз вы попадете по-настоящему, добровольно.

– О мелкие, завистливые душонки! – взревел Тортон.

Его подразнили еще и оставили в покое.

– Факт тот, что я получу приз, – объявил он и уселся с торжеством на диване.

Следующим выступил Гонзак. Он стрелял, сардонически улыбаясь, скверно попадал и был так пристрастен к себе, что его триста очков пришлось пересчитывать несколько раз. Вдобавок он уверял, что ему подсунули патроны с наполовину отсыпанным порохом.

– Давенант, вам, – сказал Футроз. – Боюсь, что после Тортона вы в безнадежном положении, как и я.