Полная версия
Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза
Боевой дух американцев рухнул ниже плинтуса. Журналиста Эдвина Джеймса неприятно поразило «растущее недовольство» в рядах оккупационной армии. «Теперь, когда Германия разгромлена, – сообщал он из Кобленца, – подавляющее большинство из них в армии оставаться не желает». Генералу Джону Першингу, командующему экспедиционными войсками США, довелось лично услышать ропот американцев в Германии. Генерал инспектировал подразделения в середине марта, и в каждом пункте остановки, прежде чем он успевал открыть рот для духоподъемной речи перед марширующими мимо его трибуны солдатами, оттуда неизменно доносились выкрики: «Когда нас уже отправят домой?!» Но Першинг не стал вселять в них ложные надежды. «Некоторым, – предупредил он, – возможно, придется служить в Германии и на будущий год».
Невезучая «Забытая 4-я» стояла, естественно, последней в списке инспектируемых подразделений. Солдатам из самых удаленных ее частей пришлось шагать три дня, чтобы преодолеть сорок миль, отделяющих их от парадной площадки неподалеку от городка Кохем на берегу Мозеля. В ближайшем леске они поставили палатки, которые всю ночь засыпало снегом и продувала буря. В темноте ярко горели огромные костры, разведенные для защиты от холода. Утром 18 марта свыше десяти тысяч человек в полном боевом снаряжении собрались на поле среди заснеженных гор. Бойцы 47-го пехотного заняли свои места одними из первых и простояли там пять часов под беспощадным натиском пронизывающего ветра. К тому моменту, когда Першинг в два часа дня наконец приехал, было уже немного теплее от выглянувшего из-за туч солнца.
Полк промаршировал строем мимо генерала, и тот, высоко оценив «превосходную выправку», поблагодарил бойцов за службу родине. Он выразил уверенность в их «способности и готовности выполнять поставленные задачи… ради установления мира». Повторяя, скорее всего, слова, сказанные на всех предыдущих смотрах, генерал наказал им «сохранить свою безукоризненную солдатскую репутацию и в гражданской жизни». На сей раз он не услышал ни выкриков, ни вопросов, когда их отправят домой. Вместо этого мужчины, простоявшие, дрожа на морозе, несколько часов, сняли каски перед своим командиром в знак уважения. «Они продемонстрировали воплощенное мужество», – поведал читателям Селдис.
Но вот поступил долгожданный приказ, и в конце мая 1919-го 4-й дивизии предстояло выйти в море. «Всех охватило лихорадочное возбуждение, – писал историк 47-го полка Джеймс Поллард, – в предвкушении дня, которого они столько времени дожидались». Занятия прекратились, но не успели солдаты сдать оружие, как их надежды рухнули. В то время возникли опасения, что германское правительство отвергнет мирный договор, который – кроме прочих унизительных условий – требовал выплаты репараций победителям. Союзникам потребовались инструменты для давления.
4-ю вновь вооружили в рамках очередного усиления военного присутствия. Планировалось полномасштабное вторжение в Германию с последующим броском до Берлина. Французский премьер Жорж Клемансо пообещал нанести «решительный и неумолимый военный удар», чтобы «форсировать подписание договора». Угроза сработала, и 28 июня в Версальском дворце германская делегация подписала пакт. 4-ю дивизию наконец отпустили домой.
Вечером 28 июля солдаты 47-го полка набились на палубы корабля «Мобайл», им не терпелось, войдя в Нью-Йоркскую гавань, увидеть небо над Манхэттеном. Но тут на корабле подняли желтый флаг, предупреждающий об инфекции. Один из членов экипажа заразился оспой. Все находящиеся на борту должны были привиться и провести несколько дней на карантине – требовалось убедиться, что других зараженных нет. Эта отсрочка стала последним ударом для людей, предвкушавших, как они оставят армию и вернутся на родину.
Сообщая о том, как полк сошел на берег в Хобокене, Нью-Джерси, «Нью-Йорк Трибьюн» описала его как «самую унылую с виду группу военнослужащих» из тех, что вернулись из Европы после перемирия. На маршах по Пятой авеню первые возвращавшиеся партии солдат приветствовали радостные толпы и летящий по воздуху серпантин. Но Бэрри с товарищами прибыли «под конец исхода из Франции, отмечала далее «Трибьюн», когда солдаты уже перестали привлекать столь широкое общественное внимание. «Все свое ликование по поводу мира, – добавил Джордж Селдис, – американцы потратили на первых прибывших».
Благодаря «честной и верной службе» рядовой Артур Бэрри 1 августа уволился из армии с хорошей аттестацией. На поле боя он проявил себя героем, рискуя жизнью ради спасения товарищей. Он получил ранения. Его личное дело было безупречным – по крайней мере официально. Но до войны он имел проблемы с законом и отсидел срок за решеткой. Он, может, и хотел бы последовать напутствию генерала Першинга «сохранить безукоризненную солдатскую репутацию в гражданской жизни», но, когда Америка на полном ходу ворвалась в «бурные двадцатые», он решил продолжить путь по своей кривой дорожке.
II. Вор с лестницей
Глава 5. «Работник второго этажа»
Манхэттен и округ Уэстчестер. 1919–1922Первой волне вернувшихся из Франции солдат досталась бо́льшая часть не только славы, но и свободных рабочих мест. Осенью 1919-го Артур Бэрри приехал в родной Вустер, но работу найти там не смог. У него не было специальности, зато имелось криминальное прошлое. Новые сотрудники почти никому не требовались ни в промышленности, ни в торговле: после перемирия правительство перестало размещать военные заказы, и десятки тысяч людей лишились работы. К тому же никто в городе не хотел брать ирландских католиков, предпочитая, как выразился один из местных бизнесменов, «хозяйственных, трудолюбивых, квалифицированных, законопослушных» шведов. И Артур отправился попытать счастья в Нью-Йорк, отмахнувшись от возражений и опасений матери. «Сколько раз я умоляла его остаться дома! – вспоминала Бриджет Бэрри. – Думала, служба во Франции утолила его жажду приключений, но какое там».
Времена стояли непростые. Дефицит и спекуляция военных лет привели к росту цен на продукты, одежду и прочие товары первой необходимости. «Жуткая дороговизна жизни, – жаловалась “Нью-Йорк Геральд”, – непосильным, придавливающим бременем легла на американский народ». В сравнении с 1914 годом цены на молоко, сливочное масло и яйца выросли почти вдвое. Арендодатели взвинтили квартплату. В августе 1919 года, когда Артур ушел из армии, не меньше пяти тысяч демобилизованных солдат искали работу в Нью-Йорке, и это число еженедельно увеличивалось на две тысячи. Отчаяние, которое они испытывали, хорошо показано в карикатуре журнала «Лайф», где изображен дядя Сэм, приветствующий возвратившегося с войны солдата. «Для тебя, мой мальчик, мне ничего не жалко. Чего ты хочешь?» «Работу», – отвечает солдат.
Бэрри снял квартиру на Западной 119-й улице, 361, в одной из тамошних уныло-серых пятиэтажек неподалеку от Колумбийского университета и в полуквартале от парка Морнингсайд. В поисках работы он исходил Манхэттен вдоль и поперек. Обращался в разные фирмы в Бруклине и Бронксе и даже несколько раз ездил в Нью-Джерси. Работодатели хотели взглянуть на рекомендации, но на гражданке он легально работал лишь однажды – в фирме своего брата, да и то весьма недолго. Военный санитар в мирное время никому не требовался.
«Нью-Йорк – жесткий, циничный, беспощадный город, – предупреждал новоприбывших главный редактор журнала “Нэйшн” Эрнест Грюнинг. – “Каждый за себя и к черту неудачников” – вот и вся его философия». «Нехороший город, если только не оседлать его»[10], – вторил Грюнингу Фрэнсис Скотт Фицджеральд в 1920 году в своем первом романе «По эту сторону рая». Чтобы выжить в Нью-Йорке, Бэрри – которому в декабре стукнуло двадцать три – придется стать столь же жестким, циничным и беспощадным. Он его непременно оседлает. И ради этого готов пойти воровать.
* * *Бэрри взвесил все варианты – будто на ярмарке уголовных вакансий. «Медвежатник»? Благодаря своему ментору Лоуэллу Джеку он, конечно, умел обращаться со взрывчаткой, но вскрывать с ее помощью сейфы ему не доводилось. Налетчик на банки? Понадобятся сообщники, а он предпочитал работать в одиночку. Гоп-стопник? Приставать к людям на улице, нападать на них, угрожать ни в чем не повинным прохожим пистолетом – у него не было вкуса к подобным занятиям, они ему представлялись делом «малоприбыльным и в некотором роде постыдным». Домушник? А вот это, пожалуй, то, что надо! В свое время, еще подростком, он тщательно спланировал первую кражу. Он знал, как пробраться в дом и затем выбраться, не просто не вступив в борьбу с его обитателями, а даже не встретив их по пути. И красть надо что-то по-настоящему дорогое, ради чего можно рискнуть свободой. Драгоценности.
«Мне претила мысль о насилии», – позднее объяснял он. А похититель драгоценностей «может быть джентльменом, для него главное – хитрость и воображение». Даже само понятие «работник второго этажа», как стали в 1912 году – после выхода одноименной пьесы Эптона Синклера – называть ночных воров, «влезающих в окно второго этажа через козырек крыльца или запасной выход», звучало элегантно. Бэрри считал этот вид преступлений «аккуратным и почти спортивным». При должной осторожности и детальной подготовке можно забрать все кольца, ожерелья, булавки и браслеты задолго до того, как хозяева поймут, что их обокрали, а когда поймут – его уже давно и след простыл. «Если на свете вообще бывает преступление без жертв, – рассуждал Бэрри, – то это почти оно». «Когда у вас есть драгоценности, – полагал он, – значит, вы достаточно богаты, чтобы не думать о том, где раздобыть еду». К тому же все эти сокровища наверняка застрахованы.
Идеальный способ для «любого человека с мозгами» – как он сформулирует позднее – «сорвать куш».
* * *В один прекрасный январский день 1920 года Бэрри дошел до гарлемской станции «125-я улица» и сел в идущий на север поезд. Он направлялся в Йонкерс, процветающий город на Гудзоне в округе Уэстчестер, милях в десяти от Манхэттена, с населением около 100 тысяч человек. Все утро он бродил по фешенебельным окраинам, беря на заметку крупные дома с просторными участками.
«Я выбрал дом, по которому сразу видно, что там живут небедные люди», – вспоминал он. Дом стоял на некотором отдалении от улицы, а через переднее крыльцо несложно было забраться на второй этаж.
Бэрри вернулся на Манхэттен, купил пару шелковых перчаток и фонарик. Возвращаясь в Йонкерс вечерним поездом, он прокручивал в голове предстоящую задачу. Когда он подкрался к дому, уже совсем стемнело, и в окно он увидел с полдюжины человек за обеденным столом. По столбику крыльца он вскарабкался на козырек и попробовал окно, которое оказалось незапертым. Нырнув внутрь, он, как и предполагал, оказался в хозяйской спальне. Сначала Бэрри обшарил бюро, потом открыл верхний ящик ночного столика, где обнаружилась шкатулка с серьгами, кулонами и браслетами. В другом ящике лежали запонки и булавки для галстука с драгоценными камнями. Бэрри распихал украшения по карманам пальто и через окно вылез наружу. По его подсчетам, в доме он пробыл не более трех минут.
«Я уже тогда понял, что главная фишка – работать быстро, сразу искать самое ценное и незамедлительно сваливать».
Дома он вынул каждый камень из оправы. Камешки сами по себе отследить невозможно, но золотые и платиновые оправы весьма приметны и легко узнаваемы. Их он выбросил в Гудзон.
Теперь предстояло найти скупщика, который не станет задавать лишних вопросов, откуда камешки и почему их продают. Заместитель комиссара нью-йоркской полиции всего пару недель назад разослал по ювелирным лавкам и ломбардам информационный листок с просьбой внимательно следить, не доберутся ли до их прилавков недавно украденные драгоценности. Если скупщик окажется сознательным, первая ювелирная (во всех отношениях) кража Бэрри станет последней.
Часть района Бауэри в районе Канал-стрит служила центром нью-йоркской торговли драгоценными камнями. «Самая причудливая в мире ювелирная биржа, – написал один репортер, заглянувший сюда весной 1920 года, – тут всё в движении, жужжащий улей». Продавцы с покупателями – в крошечных магазинах-офисах, но их споры о цене слышны даже на тротуаре. Другой журналист, Уилл Б. Джонстон из нью-йоркской газеты «Ивнинг Уорлд», уподобил здешнюю оживленную торговлю с мини-Уолл-стрит. «Но только тут спекулируют» не акциями и облигациями, «а драгоценностями». Бэрри требовался скупщик, который рискнет нагреть руки на его трофеях.
Он подошел к стойке позади одного из магазинчиков на Канал-стрит, протянул бриллиант поменьше и попросил оценить. Продавец определил ценность камня в 350 долларов. Бэрри наплел ему байку, будто бы камешек оставил ему друг в залог за деньги, взятые взаймы. А поскольку тот друг так и не вернул долг, Бэрри решил залог продать. Продавец предложил ему 125 долларов, и они ударили по рукам.
– Будет еще что-нибудь, – крикнул продавец вслед выходящему Бэрри, – добро пожаловать!
Проблема со скупщиком решена. Еще за несколько ходок в тот магазинчик Бэрри продал весь свой улов, выручив две с половиной тысячи – больше, чем школьный учитель в Нью-Йорке зарабатывает за год или вустерский фабричный работяга – за два. Всего пара минут работы – и такое баснословное вознаграждение, тридцать две тысячи триста долларов в сегодняшних ценах. Теперь Бэрри знал, что делать, когда нужны деньги.
«Бывало, что совесть давала о себе знать, – однажды сознается он, – но после того раза она меня больше не тревожила».
* * *Той осенью в Йонкерсе произошло еще с полдюжины подобных краж. «Таинственный вор знай себе ворует, – писала “Йонкерс Стэйтсмен” в ноябре, – а полиция знай себе его ищет». Среди жертв оказался бывший мэр. Один ушлый страховой агент придумал, как подзаработать, – он предлагал хозяевам домов полисы для защиты их драгоценностей в разгар эпидемии краж. «Домушники, – говорилось в его рекламе, – считают Йонкерс урожайным местом».
Во всех случаях Бэрри следовал одному и тому же выверенному сценарию. Он проникал в дом, когда все его обитатели садились ужинать. Через козырек крыльца или крышу террасы он забирался на второй этаж, проникал в спальню через незапертое окно, быстро обшаривал ящики бюро в поисках шкатулок и отдельных предметов и незамеченным покидал дом. Самый крупный разовый улов принес ему камней на тысячу долларов, но порой дело заканчивалось жалкой сотней.
На следующий год домушник с похожим почерком начал орудовать в элитном городке Ардсли в десятке миль вверх по реке. Городок, где проживало меньше тысячи человек, славился «обширными поместьями» – по описанию «Нью-Йорк Трибьюн», – где обитали в основном фондовые маклеры, банкиры и бизнесмены с офисами на Манхэттене. В октябре 1921 года некто пробрался в особняк банкира Эдварда Тельмана, пока тот ужинал с семьей, и украл две шкатулки с драгоценными украшениями общей стоимостью 10 тысяч долларов. Никто не слышал, как он проник в дом, а кражу обнаружили лишь на следующий день. Вскоре появились сообщения, что местные жители видели подозрительную личность.
Вечером последнего февральского дня 1922 года служанка поднялась на второй этаж виллы Генри Грэйвза III и его жены Маргарет. Грэйвз, сколотивший миллионное состояние уже к двадцати пяти годам, был одним из первых лиц в «Нью-Йорк траст компани» и внуком основателя «Атлас Портленд симент компани», главного поставщика цемента для строительства Панамского канала. Супруги ужинали внизу, но служанка, войдя в спальню, тем не менее приняла стоящего у бюро человека за хозяина.
– Ой, прошу прощения, мистер Грэйвз, – произнесла она, пятясь из комнаты. Мужчина улыбнулся и, прикрывая лицо, бросился к окну. Выпрыгнув – и выронив при этом шкатулку, – он приземлился на крышу террасы и спустился по приставной лестнице.
Перепуганная служанка завопила.
Грэйвз позвонил в ближайший полицейский участок в Доббс-Ферри, схватил револьвер и ринулся к дверям. Ему показалось, что он видит какую-то фигуру, бегущую через кусты, и выстрелил. Шум поднял на ноги соседей, и целая группа их шоферов подогнала на место свои автомобили, чтобы фарами освещать территорию, помогая полиции искать следы злоумышленника. К поискам подключилась дорожная служба штата, но преступнику удалось скрыться. С собой он, в частности, унес кольца с крупными бриллиантами и браслеты из чистого золота, усыпанные, опять же, бриллиантами и сапфирами общей стоимостью примерно шестьдесят две тысячи. Вещи были застрахованы, но их утрата все равно глубоко огорчила Маргарет Грэйвз – ведь среди украденного были дорогие сердцу свадебные подарки.
Преступление тщательно планировалось – работал профессионал. Полиция осмотрела всю мебель в спальне, но ни единого отпечатка не нашла: вор, очевидно, орудовал в перчатках. Подобно грабителю из Йонкерса, он пробрался в дом во время ужина и действовал молниеносно. Этот осторожный воришка не менее внимательно следил за своей внешностью. Служанка описала мужчину в стильном, цвета соли с перцем костюме и шляпе-федоре – такой же, как у принца Уэльского на фотографиях, – именно благодаря принцу эти шляпы в то время начинали входить в моду. Девушка лишь через несколько секунд поняла, что перед нею вор, подарив ему время, необходимое, чтобы уйти.
Грэйвз пришел в ярость. Ведь дело не только в том, что он лишился памятных сувениров, – речь шла о безопасности семьи. Пока преступник рылся в бюро, буквально за стенкой спали трое детей, которым не было еще и трех. То, как соседи участвовали в поимке злоумышленника, натолкнуло Грэйвза на идею. Буквально за пару дней он организовал комитет общественной безопасности на случай, если наглый воришка заявится снова. Комитет нанял вооруженных охранников, а над ухоженными лужайками и садами установили прожекторы, превращающие ночь в день. Грэйвза с некоторыми его состоятельными друзьями назначили помощниками шерифа, они имели при себе оружие и по ночам на своих машинах патрулировали территорию. Их стали называть «Отрядом Золотого значка» – правда, одна газета предпочла менее лестное название: «Добровольные охотники за бандитами».
Однажды, вскоре после тех событий, Грэйвз вместе с братом Дунканом и юным банкиром по имени Генри Уилсон совершали патрульный объезд, как вдруг фары встречной машины ослепили сидевшего за рулем Дункана. Он резко повернул руль, машину занесло, она выкатилась с бетонной дороги, ударилась боком о каменную стену и врезалась в дерево. Грэйвз и Уилсон погибли. И завершившаяся автокатастрофой инициатива по защите города перестала мелькать в заголовках.
В итоге окружная полиция Уэстчестера установила, что человек, виновный в прокатившейся волне преступлений, – не кто иной, как Артур Бэрри. Здешние пригородные поместья были его любимыми охотничьими угодьями. Он подходил под описание, данное служанкой Грэйвзов. А ходить на дело в богатые дома, одеваясь как джентльмен, стало частью его фирменного стиля.
Однако и месяца не прошло после кражи у Грэйвзов, как стало создаваться впечатление, будто Бэрри решил завязать с карьерой «работника второго этажа». Но дело было в том, что его посадили за решетку в другом штате по обвинению в преступлении куда более серьезном.
Глава 6. Нападение без отягчающих
Бриджпорт, Коннектикут. 1922Один из двоих выбежавших мягким, безмятежным апрельским вечером из бриджпортского клуба «Швабен холл» громким рыком окликнул другую пару мужчин, которые покинули дансинг несколькими секундами ранее и уже успели дойти до проезжей части. Лерой Грегори – тот, что кричал, – был вне себя от ярости, второй – Питер Вагнер – изо всех сил пытался его удержать. Грегори снова рявкнул, приказывая тем двоим остановиться. Проигнорировав его приказ, они разделились и бросились в разные стороны.
Вдруг один развернулся. Вынул автоматический револьвер 25-го калибра и принялся палить из него с бедра. В тусклых сумерках были видны вспышки. Прозвучало пять, а то и шесть выстрелов. Две пули попали в Вагнера, тот пошатнулся и упал.
– Давай за ними! – крикнул он Грегори. – Я в порядке.
Из клуба хлынули люди, и на Френч-стрит собралось уже больше сотни человек. Вагнера погрузили в машину и повезли в больницу. Некоторые из его друзей отделились от толпы и тоже ринулись вслед за обидчиками – одного было настигли у вокзала, но он перепрыгнул через забор и растворился в темноте. Полиция расставила посты на всех крупных перекрестках и главных выездах из города. Но наутро стало ясно, что их уже не поймать.
Бриджпортским детективам вскоре удалось раздобыть их имена и описания внешности. К полиции в соседних юрисдикциях обратились с просьбой объявить в розыск Джозефа Портера и Артура Каммингса, хотя имена, скорее всего, были вымышленными. По сообщениям «Бриджпорт Таймс», полиция полагала, что разыскиваемые – «члены бутлегерской шайки» из Нью-Йорка.
Вагнера, двадцативосьмилетнего водителя грузовика, экстренно прооперировали в больнице святого Винсента. Одна пуля прошла навылет через брюшную полость, а другая, повредив печень, желудок и левую почку, раздробила ребро и застряла возле позвоночника. Ее удалили, но Вагнер «быстро терял силы», говорилось в газетном репортаже, и «надежд на его спасение почти не осталось». 28 апреля 1922 года – через пять дней после ранения – он умер от сепсиса и других осложнений. Теперь полиция расследовала убийство.
Коронер – как и газетчики – выяснил, что именно произошло в клубе. Человек, известный как Портер, пригласил жену Грегори Нину на танец, не зная, что она замужем. Нина отклонила приглашение. Задетый отказом Портер обозвал ее шлюшкой. Стоявшие вокруг потребовали извинений. Начали стекаться люди, назревала потасовка. Портер с Каммингсом отступили в гардероб, забрали свои шляпы и пальто и направились к двери. Они хотели «избежать неприятностей», – как писала бриджпортская «Телеграм», – понимая, что, если начнется всеобщая драка, у них, чужаков, не будет никаких шансов. Узнав о нанесенном жене оскорблении, разъяренный Грегори бросился за ними. Его кулаки – отметил один из свидетелей – были крепко сжаты. Опасаясь, что, если другу придется драться, силы окажутся неравны, Вагнер отправился следом. «Своим упрямством, – заключила газета, – Грегори спровоцировал роковую стрельбу».
Бриджпортские детективы вскоре установили местонахождение одного из сбежавших. Артура Каммингса через неделю после смерти Вагнера арестовали в Вустере, Массачусетс, в доме его сестры. Ему предъявили обвинение в убийстве первой степени.
На самом деле его звали Артур Бэрри.
* * *Как полиция вышла на Бэрри – так до сих пор и неведомо. Во время войны он успел немного поработать в Бриджпорте на военном производстве, и не исключено, что в «Швабен холле» его кто-то узнал. Бэрри не отрицал, что был в тот вечер в дансинге, но категорически отвергал обвинения в ношении оружия и настаивал, что в Вагнера стрелял Портер, чье подлинное имя ему неизвестно, и где сейчас находится Портер, он тоже понятия не имеет. Полицейские не поверили ни единому его слову. Шеф вустерской сыскной полиции Джеймс Кейси заявил репортерам, что Бэрри присутствовал на танцах и «имел все возможности произвести роковой выстрел».
Однако экстрадиция Бэрри откладывалась. Он занемог – причем столь серьезно, что ответственные за аресты чины решили доставить его в больницу. Чем именно он заболел, пресса не сообщила, известно лишь, что его состояние ухудшалось и врачи в какой-то момент стали подумывать об операции. В больнице Бэрри пролежал неделю под надзором полиции, и, когда ему стало лучше, его переправили в Коннектикут, где он обвинялся в убийстве – преступлении, караемом смертной казнью. «Петля виселицы, – мрачно сообщала “Бриджпорт Таймс”, – смотрела прямо ему в лицо».
Представ 8 мая перед бриджпортским судом, Бэрри ни видом, ни поведением не напоминал человека в шаге от смерти. В зале было полно друзей Вагнера, которые с самого утра отстояли очередь, чтобы им хватило мест. Бэрри не обращал никакого внимания на враждебно настроенную аудиторию и «сидел с невозмутимым выражением лица», как выразился один репортер. Выглядел он, как всегда, безупречно. Вел себя «учтиво, галантно», одет был с изяществом, «но не броско, не кричаще». Источником его самоуверенности служил сидящий рядом человек по имени Джордж Мара. Родители Бэрри – хоть они в свое время и поставили на непослушном сыне крест – наняли лучшего в Бриджпорте адвоката. Выпускник Йельской юридической школы, Мара обладал богатым опытом ведения уголовных дел и нужными связями – был близким другом и политическим союзником местного прокурора штата Гомера Каммингса, с которым они бок о бок работали во время организации общенационального съезда Демократической партии 1920 года.
Коронер Джон Фелан зачитал обвиняющий доклад, утверждая, что Бэрри с Портером одинаково виновны в смерти Вагнера. Выходя из клуба, Вагнер с Грегори имели все причины опасаться за себя, но оба были безоружны. Поскольку те, кого они преследовали, не находились в «непосредственной опасности для жизни» и им не угрожали ни серьезные увечья, ни смерть, применение ими оружия ничем не обосновано.
